скачать книгу бесплатно
Но над всей этой обычной детской суетой висели аккорды – иногда из трех нот, иногда из четырех или пяти; они следовали один за другим, перемежаемые паузами, необходимыми для того, чтобы певцы могли набрать воздуха, они прерывались вопросами и ответами, взлетали над бассейном и ныряли в него. Нечто подобное Чарли уже слышал – в центральном вестибюле Первого медицинского центра; но там это звучало не так легко и свободно, как здесь, в Первом детском. И вообще везде, где бы ни собиралась группа ледомцев, тотчас же начинала звучать музыка, которая висела над Ледомом, как висит порожденный дыханием туман над стадами лапландских оленей.
– В чем смысл этого совместного пения? – спросил Чарли.
– Они все делают вместе, – ответил Филос. – А когда собираются группой, то поют. Пение делает их единым целым, они чувствуют и понимают все, что с ними происходит, даже не задумываясь. Они любят совместное пение – как свет и тепло, окутывающие их тела. Они меняют движение музыкальной фразы исключительно из любви к переменам – так человек, выйдя из холодной как лед воды, направляется к горячим камням, чтобы насладиться разницей температур. Они берут мелодии из воздуха, который их окружает, и воздуху же возвращают. А теперь я хочу кое-что тебе показать.
Мягко, но четко, Филос пропел три ноты – «до», «соль», «ми»…
И вдруг, словно пропетые Филосом ноты были мячами, трое из детей подхватили их – по ноте на ребенка, и ноты сложились в арпеджио, после чего стали аккордом, и вновь – арпеджио, а потом один из малышей, по пояс стоящий в воде, взял другой звук, и арпеджио изменилось на «до», «фа», «ми», а потом стало «ре», «фа», «ми», и вдруг – «фа», «до», «ля», и изменения нарастали, добавились модуляции и инверсии, с секстами и септимами, но вместо требуемой тоники разрешались в минорный аккорд. Под конец арпеджио, отзвучав, уступило место полнозвучному аккорду.
– Это просто… прекрасно, – прошептал Чарли, попытавшись найти соответствующее слово и разочарованный тем, что оно так и не нашлось.
– А вот и Гросид! – радостно провозгласил Филос.
Гросид, чье алое одеяние поддерживалось лентой и летело как будто отдельно от своего владельца, хотя и параллельно его курсу, вышел из коттеджа. Он повернулся и, увидев Филоса и Чарли, помахал им приветливо и пропел три ноты – те самые, что с минуту назад пропел Филос (и ноты были тотчас же подхвачены, развиты и смодулированы играющими детьми). Гросид засмеялся.
Филос обернулся к Чарли.
– Он говорит, что понял, кто пришел, по нотам, которые я пропел.
И, обратившись к Гросиду, крикнул:
– Гросид! Можно нам к тебе?
Тот радостно помахал им, и они принялись спускаться по крутому склону. Подхватив ребенка и посадив его на плечи, Гросид направился навстречу. Ребенок радостно вопил, играя складками одеяния своего педагога.
– Привет, Филос! Ты привел Чарли Джонса! Как я рад нашей встрече!
К удивлению Чарли, Филос и Гросид обменялись поцелуями. Когда Гросид подошел к нему, Чарли торопливо протянул руку, и педагог, мгновенно сообразив, что к чему, пожал ее и тут же отпустил.
– А это – Ано! – произнес Гросид, пощекотав щеку ребенка своими волосами. Малыш засмеялся, спрятал лицо в густой шевелюре наставника, после чего хитрым глазом уставился на Чарли. Чарли рассмеялся в ответ.
Все вместе они отправились в дом. Что там ожидал увидеть Чарли? Раздвижные переборки? Систему скрытого освещения? Антигравитационные чайные подносы? Самозамораживающуюся еду? Автоматические полы?
Ничего подобного в доме не оказалось.
Комната, в которую они вошли, была почти прямоугольной, и Чарли облегченно вздохнул – тоска по прямым линиям, которую он начинал испытывать, нуждалась в чем-то именно таком. Потолок, перерезанный стропилами, был достаточно низким. В комнате царила прохлада, но не от кондиционера с его бесстрастным антисептическим дыханием; прохладу обеспечивали затененные диким виноградом окна, низкий потолок, толстые стены и естественный холод самой земли. Из мебели, помимо низенького стола, в комнате находились четыре кресла – одно, сделанное из вручную отполированного дерева, и три – из целых или распиленных стволов, укрепленных и украшенных изогнутыми в форме лиан рейками и спицами. Каменный пол был отполирован, натерт глянцевой пурпурной мастикой и укрыт большим ковром ручной работы. На столе стояло огромное деревянное блюдо, вырезанное из единого куска какого-то гигантского дерева, а также изящный, хотя и потертый набор для напитков – кувшин и штук семь-восемь глиняных кружек. Блюдо было заполнено салатом из фруктов, орехов и овощей, уложенных в форме звезды.
На стенах висели картины, написанные в спокойных, вполне земных тонах: зеленый, коричневый, оранжевый, цвета перемежались с красным, оттененным желтизной, или голубым с красными вкраплениями – изображены здесь были преимущественно цветы и спелые фрукты. Большинство картин были вполне реалистичными, хотя были среди них и абстрактные полотна, и импрессионистские. Одна картина особо привлекала внимание – на ней были изображены два ледомца, причем точка обзора была расположена достаточно высоко, и на дальнюю фигуру можно было смотреть как бы из-за плеча фигуры ближней. Тот, что был изображен на заднем плане, полулежал и, очевидно, страдал от боли, и вся композиция была странным образом размыта, словно зритель смотрел на изображение сквозь горькие слезы.
– Очень рад, что вы пришли!
Рядом с Чарли оказался другой наставник живущих в Первом детском центре детей, Назив. Он широко, дружески улыбался. Чарли оторвался от картины, в которую углубился, и пожал руку ледомца, одетого в точно такой же наряд, как и у Гросида.
– И я рад, – сказал он. – Мне здесь нравится.
– Я на это надеялся, – проговорил Назив. – Наверное, то, что ты здесь видишь, не слишком отличается от того, к чему ты привык, верно?
Чарли мог бы ограничиться кратким кивком, но с этими людьми он не хотел быть неискренним.
– Увы, – ответил он. – Отличается, и сильно. Хотя кое-что и у нас есть, впрочем, совсем немного.
– Давайте сядем, – предложил Назив. – Перекусим, чтоб зарядиться энергией. Впрочем, усердствовать не станем – позже нас ждет настоящий пир.
Гросид наполнил салатом простые глиняные тарелки и передал их по кругу, Назив же налил в кружки некий золотистый напиток. Терпкий на вкус, напиток напоминал мед, был прохладным, но не холодным, оставлял приятное послевкусие и слегка кружил голову. Салат был изумителен. Орудуя гладко отполированной деревянной вилкой с тремя зубцами, двумя короткими и длинным центральным, Чарли наслаждался, а потом с трудом сдержал себя, чтобы не потребовать добавки.
За столом шел общий разговор. Чарли говорил немного; его же собеседники поднимали темы, которые могли его заинтересовать или, во всяком случае, в обсуждении которых он мог участвовать. Если они говорили о вещах, малознакомых гостю, то очень коротко, чтобы надолго не выключать его из общей беседы. Фредон нашел на склоне холма долгоносиков. А ты видел новый тип инкрустации, который разработал Дрегг? Дерево в керамике и, похоже, он подвергает их воздействию огня уже после соединения! А Нария хотел применить методику биостатической обработки к новым волокнам, полученным из молочая. Глупыш Эриу повредил ножку…
И все это время вокруг сновали дети, чудесным образом не вмешиваясь в беседы взрослых, появляясь то с одного края стола, то с другого, получая от наставников – кто орех, а кто персик или апельсин. А иногда, едва слышно дыша, кто-нибудь из детей задавал взрослому вопрос:
– Илью говорит, будто стрекоза принадлежит к семейству пауков. Это так?
– Нет, конечно! Арахниды не имеют крыльев.
Шелест желтой туники, перехваченной пурпурной лентой, – и ребенок исчезал, а на его месте оказывалось маленькое и в высшей степени кокетливое создание, абсолютно голенькое, которое произносило тоненьким голоском:
– Гросид! Какое у тебя забавное лицо!
– У тебя тоже!
И, смеясь, малявка убегала.
Чарли, который старался есть не торопясь, наблюдал за Називом; тот, устроившись на подушках, доставал занозу из своей ладони, орудуя чем-то острым, похожим на иглу. Рука его, одновременно изящная и сильная, поразила Чарли своими мозолями – такие Чарли видел лишь у грузчиков в порту. Как совместить эти мозоли с изящными одеждами, которые с таким вкусом и даже шиком носит Назив? И, похлопав по ручке кресла, Чарли спросил:
– А мебель вы сами мастерите?
– Да, – весело отозвался Назив. – Кресла и стол сделал я, а посуду – Гросид. Дети нам помогали. Тебе нравится?
– Очень! – отозвался Чарли. Внутренняя поверхность чашки была светло-коричневой, почти золотой.
– Это лак на обожженной глине? – спросил он. – Или в качестве печи вы используете А-поле?
– Ни то, ни другое, – ответил Назив. – Хочешь, я покажу, как это делается? Или…
Он посмотрел на пустую тарелку, стоящую перед Чарли, и спросил:
– Еще салата?
С сожалением Чарли отодвинул тарелку.
– Нет, спасибо! Я хотел бы понаблюдать за процессом.
Они поднялись из-за стола и отправились к двери в глубине комнаты. Какой-то маленький озорник, спрятавшийся в занавесях, прикрывавших выход, бросился на Назива; тот, не останавливаясь, подхватил его, визжащего от удовольствия, перевернул в воздухе, шутя стукнул слегка головой о пол, вновь перевернул и, поставив на ноги, проводил мягким шлепком. После чего, широко улыбаясь, провел Чарли через дверь.
– Вижу, ты любишь детей, – сказал Чарли.
– Они божественны!
И вновь Чарли заблудился в нюансах местного наречия. Была ли это просто эмоциональная оценка маленьких ледомцев, живущих в этом коттедже и коттеджах поблизости, или же это была характеристика их статуса – божественного – в глазах Назива и, вероятно, всего Ледома. Ребенок как божество – это серьезно!
Комната, в которой они оказались, была и повыше, и пошире, и вообще значительно отличалась от уютного жилого помещения, которое Чарли только что покинул. Это была мастерская, настоящая мастерская! Кирпичный пол, нешлифованные шпунтованные панели; на деревянных колышках, вбитых в стены, висят основные инструменты плотника и столяра – молотки, клинья, тесла, струги, скобели, шила разных размеров, топоры – большие и малые, угольники, циркули и уровни, а также связки реек. Вдоль стен стоят на полу более сложные, механизированные инструменты, но они были также ручного изготовления и, что самое интересное, оказались деревянными. Настольная сабельная пила, например, приводилась в движение педалями, спрятанными под массивной деревянной станиной, и с помощью кривошипного механизма и системы веревочных шкивов могла совершать достаточно сложные операции. К пиле, соединенная шарниром с деревянной пружиной, присоединялась рама, регулировавшая шаг пилы. Рядом стоял токарный станок с огромным керамическим маховиком, весившим не меньше пятисот фунтов, и хитроумной системой шкивов для быстрого закрепления обрабатываемого изделия.
Но то, ради чего Назив привел Чарли в мастерскую, стояло в углу. Это была печь для обжига – кирпичная конструкция с трубой и массивной металлической дверью, стоящей на кирпичных столбах. Под печью располагалась выдвижная топка на роликах.
– Здесь у нас еще и горн, – проговорил Назив и, мощным движением руки подняв крышку топки, показал кузнечные мехи с педалью. Мехи заканчивались сдутой кожаной емкостью. Назив стал энергично давить на педали, и емкость, до этого плоская и морщинистая, расправилась и стала раздуваться, увеличиваясь в размерах.
– Идею мне подсказал один из наших воспитанников, – сказал Назив, – который учился играть на волынке.
Лицо его озарила улыбка. Он убрал ногу с педали и потянул за рычаг. Чарли услышал, как воздух со свистом проходит через решетки горна. Назив потянул сильнее, и воздух в горне сипло взревел.
– Все полностью под контролем, и, чтобы следить за огнем, тебе не нужны взрослые. Любой ребенок, даже самый маленький, может управлять горном, и это им страшно нравится.
– Замечательное устройство, – совершенно искренне произнес Чарли. – Правда, есть и более простой способ.
– Конечно есть, – согласился Назив, хотя и не стал уточнять у Чарли, в чем он состоит.
Чарли восхищенно осматривал внутреннее пространство мастерской и аккуратные штабеля древесины, которую, вероятнее всего, распилили именно здесь, а также массивные крепления деревянных машин.
– Смотри! – привлек его внимание Назив.
Он опустил рычаг, который удерживал зажимной патрон передней бабки станка, и мягким движением поднял ее, закрепив основание в специально вырезанных пазах.
– Ничего себе! – воскликнул Чарли. – Так теперь это сверлильный станок!
Потом он показал на маховик.
– Это ведь керамика, так? Как вам удалось обжечь штуковину такого размера?
Назив кивнул в сторону печи.
– Пришлось повозиться, – сказал он. – Убрали все лишнее и устроили вечеринку с танцами.
– Танцевали на педалях? – рассмеялся Чарли.
– И там тоже. Но ты хотел знать, почему маховик керамический, верно? Он массивный, но идеально обработать его, чтобы ровно вращался, проще, чем если бы он был из камня.
– Понимаю, – кивнул Чарли, глядя на маховик, но думая совершенно о другом – о невидимых лифтах, о машине времени, о крошечном устройстве, которое, как ему говорили, способно откусывать огромные куски от холмов и перемещать их куда угодно. Ему пришла в голову идея – а вдруг люди, обитающие здесь, и не подозревают о технических чудесах, которыми пользуются люди, живущие возле Первого научного и Первого медицинского? Но он отмахнулся от этой мысли – ведь впервые он увидел Гросида и Назива именно в Первом медицинском. А может быть, людям, которые работают с детьми, просто не позволяют пользоваться плодами современных технологий, и они должны вручную обрабатывать свои поля, зарабатывая мозоли, пока Сиес и Миелвис одним мановением руки извлекают свежие фрукты из отверстий в стене у изголовья своих кроватей?
Дискриминация, однако!
– Да, впечатляет!
– Что? – переспросил Назив.
– Размеры. И то, как его удалось обжечь.
– Это не предел, – улыбнулся Назив. – Идем, покажу кое-что еще.
Он подвел Чарли к двери в задней стене, и они вышли в сад. Пятеро или шестеро детей возились в траве, а один забрался на дерево. Увидев Назива, они восторженно заверещали и бросились к нему. Не прерывая разговора, Назив подхватывал детишек одного за другим, переворачивал в воздухе, подбрасывал, подмигивал им и щекотал.
Чарли же, остановившись, ошеломленный, рассматривал то, что открылось перед ним.
Это была скульптурная группа.
Можно ли назвать эту статую «Мадонна с младенцем»?
Взрослая фигура, окутанная изящными складками ткани, коленопреклоненная, обратила свой взгляд в небеса. Ребенок стоял и тоже смотрел вверх, а на лице его застыло отрешенное, почти экстатическое выражение – словно он воочию видел духовную сущность мира. Одежд на нем не было, но оттенки кожи были переданы с величайшим искусством – как и цвет тканей на взрослой фигуре.
В этой скульптурной группе Чарли поразили две вещи. Во-первых, фигура взрослого не превышала размерами трех футов, а фигура ребенка была не меньше одиннадцати. Во-вторых, вся эта сложная композиция представляла собой единый, безупречно вылепленный и обожженный кусок глазурованной терракоты.
Чарли пришлось попросить Назива повторить то, что тот говорил по поводу печей, поскольку его переполняло чувство удивления, вызванное этим прекрасным произведением искусства, его тонкой отделкой, и, в еще большей степени, символикой. Маленькая фигурка взрослого, который благоговейно склонился перед ребенком, и, собственно, сама фигура ребенка, который также переживал восторг от контакта с тем… с тем, кто, очевидно, смотрел на эту скульптурную композицию сверху, с небосклона, а может быть, и с более высокой точки.
– Увы, я не смогу показать тебе печь, где мы это обжигали, – сказал Назив.
Чарли, все еще находящийся под впечатлением от этой замечательной работы, предположил, что скульптура была вылеплена и обожжена частями, которые впоследствии были соединены. Но нет, глазурь была безупречна, и ничто не говорило о склейке или иных способах монтажа. Даже основание скульптуры – море глазурованных терракотовых цветов, представляло собой единое целое со всей композицией.
Значит, здесь они все-таки не обошлись без волшебного А-поля!
– Никоим образом! – возразил Назив. – Скульптура была изготовлена и обожжена именно здесь, где она и стоит. Вылепили ее мы с Гросидом – кроме цветов. Цветы делали дети – человек двести; причем делали тщательно, чтобы огонь не разрушил эту красоту.
– Понимаю! А печь вы уже потом выстроили вокруг скульптуры, так? – спросил Чарли.
– Мы построили три печи. Одну – чтобы высушить скульптуру. Мы ее потом разобрали, чтобы наложить краски. Вторую печь мы построили, чтобы высушить краски, и третью – для окончательной обработки.
– А кирпичи выбросили?
– Нет! Кирпичи мы использовали для пола в мастерской. Но даже если бы мы их и выбросили, овчинка стоила выделки.
– Ну еще бы… Скажи, Назив, а что означает эта скульптура?
– Она называется «Создатель», – ответил Назив (на ледомском это, кроме всего, означало «деятель» и «творец» – в смысле «художник»).
Взрослый, поклоняющийся ребенку. Ребенок, поклоняющийся… Кому? «Создателю»?
– Родитель создает ребенка, – сказал Назив. – Ребенок создает родителя.
– Ребенок… что? – недоуменно спросил Чарли.
Назив засмеялся – но не «над Чарли», а просто и естественно, в силу своей природной жизнерадостности.
– Послушай! – сказал он Чарли. – Кто же способен стать родителем, не произведя на свет ребенка?
Чарли засмеялся в унисон с Називом, но, когда они уходили, он посмотрел через плечо на скульптурную группу и понял – Назив имел в виду гораздо больше того, что сказал. И сам Назив знал это, понимая, что чувствует Чарли, потому что коснулся локтя гостя и произнес:
– Идем! Я думаю, позже ты все поймешь.
Но в глазах Чарли все еще стояла эта сияющая фигура. Когда, сопровождаемый Називом, он шел по мастерской к выходу, то спросил себя – почему же ребенок превосходит взрослого своими размерами?
…Он понял, что задал этот вопрос вслух, потому что, когда они вернулись в гостиную, Назив ответил (при этом он подхватил того же самого ребенка, который набросился на него чуть раньше из-за драпировок, и стал играть с ним, переворачивая вниз головой и легонько стукая ею о пол, пока тот не начал икать от смеха):
