В пограничном слое

А найдя себя в литературе и философии, я понял, что не проскочил мимо своего главного дела, к которому был способен, и тем самым в какой-то степени исполнил свой долг, вот только неизвестно, в какой. Мог ли я сделать больше того, что успел, если бы меньше ленился и чаще донимал себя собственным неудовольствием от примирительного отношения к собственным слабостям? И на этот вопрос я не мог дать себе вполне определенный ответ. С одной стороны, судя по величине упущенного для работы времени – мог. А с другой стороны, что бы я тогда насочинял, если бы мысли и рассуждения, заслуживающие фиксации на бумаге, еще не созрели, и я бы просто «для порядка» изнурял себя не больно-таки важными экзерсисами, не содержащими в себе ничего особенно ценного? Вряд ли такие саморепрессирующие занятия обогатили бы разум и сделали бы мое творчество более обильным по существу. Ответ на этот вопрос мог дать лишь приговор Всевышнего. Он – то знает, чего можно было ждать от меня, и Ему-то точно известно, сколько я сделал. Насчет перевыполнения плана речь вряд ли могла зайти, а вот каково было недовыполнение, мне стоило бы еще волноваться и волноваться, покуда жив, ради того, чтобы сделать это недовыполнение возможно меньшим.

Нашему бытию в этом мире свойствен один довольно занятный парадокс. Человеку, исполненному сил и неизрасходованной энергии, как говорится, Сам Бог велел цепляться за жизнь, сохраняя ее всеми допустимыми средствами, лишь бы она продолжалась. В старости, если, конечно, мозг в достаточной степени созрел для того, чтобы понять необходимость конца очередного земного существования и даже рассматривать его не только как установленную Свыше необходимость, но даже как Благо, человек, обогащенный солидным опытом и разного рода знаниями, казалось бы, может представлять собой особую ценность для неопытных молодых поколений детей и внуков, иногда даже правнуков, но в действительности не представляет. Ему пора освобождать место для преемников, и перед этим аргументом блекнут все аргументы относительно ценности стариков и их буквально бесценного опыта. Это только у так называемых примитивных народов, знающих о духовности куда больше цивилизованных людей и представляющих ее первостатейную важность, старики пользовались действительным уважением к их качествам и знаниям, а не просто почтением к возрасту, если таковое еще каким-то образом проявлялось. Но это-отнюдь не у нас и не теперь.

– «Так как мне быть? – вновь и вновь будоражил вопрос. – Стоит ли все-таки стараться делать так, чтобы кто-нибудь меня услышал, хотя и без того ясно, что кроме самых близких людей никто ничего не желает слушать и услышать?» Если мои книги кто-нибудь еще сможет прочесть, перелистывая случайно взятый в руки том и наугад наткнувшись на что-то занимательное интересное (при условии, что романы каким-то образом будут изданы), то мои философские рассуждения и умозаключения и вовсе вряд ли. Хотя в них, именно в них заключена квинтэссенция моего жизненного опыта и того, что является (или называется) откровениями, доведенными до меня откуда-то Свыше. Если ЭТО может послужить к пользе человечества в какой-нибудь степени, то я с готовностью предъявлю ему это на родном русском языке. Так уж Всевышнему было угодно, чтобы я думал на нем, говорил и писал на нем. Я благодарен этому великому наследию предков – насельников своей родной страны. Он развивал во мне умение мыслить в такой степени, что я невольно задумывался, не входила ли в меня с помощью его средств, которыми овладевал год за годом, не просто его выразительная сила и разрешающая способность, но и непосредственно обобщенная до уровня высочайшей абстракции мудрость веков? Русский язык на славу послужил мне. Я в ответ тоже хочу послужить ему – и не только хвалой и выражением глубокого восторга от того, что он такой, какой есть, но и тем, чтобы на нем было высказано самое важное из того, что мне Было Дано осознать.

Его природа поразительна. Он и прост, как полагается архаичному порождению древнейшей культуры, и необычайно сложен, что необходимо для точной передачи сложных мысленных построений и образов. Он вобрал в себя громадное число иноязычных лексических средств, при этом переработав их на свой ментальный, грамматический и музыкальный лад, крепко-накрепко встроив в свой состав и превратился в сложнейший синтетический комплекс. Его синтаксис наряду с богатейшей лексикой, позволяет, передавать нюансы мыслительного процесса и рождаемых в его ходе продуктов. Он не слуга тех, кто его бережно использует – он Повелитель и Покровитель тех, кто думает на нем, считается с ним и с его Священными Установлениями, ибо только тогда явленная мысль перестает быть ложью для тех, кто ищет Истину. К сожалению, русский язык не стремится оберегать большинство его даровых пользователей. Его засоряют и зачастую сводят к набору примитивнейших выражений. Но я не боюсь – он устоит. Уйдут и пропадут сами примитивы, которым от русского языка надо не больше, чем у них есть в мозгах. Он, как был нужен, так и будет надобен тем, кто развивает лучшее в себе и хочет содействовать этому же в других на нашей земле. Он априори адекватен стремлению говорящих и пишущих на нем людей выразить все, что им удается открыть или сделать Угодное Создателю по ходу своих трудов. Это ли не чудо? По-моему, чудо и есть!

Разумеется, любовь к русскому языку и к его фантастическому богатству – это далеко не единственное, что мне хотелось бы завещать потомкам, особенно соотечественникам. Но среди того, чем я владею, он действительно одно из главных моих достояний. Обычно завещают другим то, что у тебя есть, а у тех, кому завешаешь, этого нет. А потому не смешно ли, что я завещаю нечто имеющееся в обиходе сотен миллионов людей? Да, иметь – то они имеют. Но я завещаю им не имение, а любовь к нему, а она есть далеко не у всякого, кто пользуется моим родным языком. Любят ли пресную чистую воду те, кто живет в обстановке изобилия этого великого блага Господа Бога, данного нам для жизни? Вряд ли – до тех пор, пока они не окажутся перед лицом ее острой нехватки. Впрочем, уже не только жители пустынь и сухих степей стали заботиться о сохранении и сбережении этого важнейшего из ресурсов. Грязь в виде отвратительных отходов человеческой деятельности в промышленности и быту заставила людей очнуться от бесчестности – иначе что нам ВСЕМ придется пить и есть?

До подобного кризиса в сфере языка дело еще не дошло, и потому только специалисты, да душевные прирожденные любители отечественной словесности ужасаются масштабам нынешней безграмотности и скудости языковых средств, используемых на практике большинством соотечественников, вошедших с большими мечтами относительно своего будущего в XXI век. Многие могут в ответ лишь недоуменно пожать плечами: о чем жалеть, если для «нормального» ведения жизни и этого вполне достаточно? Ведь язык – это просто средство общения. Что нужно передавать от одних членов общества другим, он и в нынешнем урезанном виде передает все, что надо. А вот это как раз заблуждение. Текущие потребности человеческой практики покрываются почти целиком и таким минимумом. Но разве образ Эллочки Людоедки из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова должен служить эталоном для людей, заботящихся о саморазвитии?

Человек, который старается прирастить собственные духовные и душевные богатства, Эллочкиным минимумом обходиться не может. Ему для собственного внутреннего прогресса требуется культура сознания и самовыражения. А без культуры, которая прежде всего выразилась у всех народов в виде развитых и способных развиваться далее языков, никакого прогресса не будет. По существу именно язык служит фундаментом культуры, на нем возводится и она сама, и нынешняя цивилизация. Да, он сложен, да, необходим огромный труд и истовое прилежание, чтобы в сносной степени овладеть его возможностями и богатством. Вот именно поэтому, чтобы облегчить усвоение его возможностей, требуется не только суровая необходимость, но и любовь. Тому, кто любит музыку от простых мелодий до сложнейшего симфонизма, проще всего объяснить, что язык человеческого общения в виде устной и письменной речи – прямой аналог музыки, которая слышится и при произнесении речи, и при чтении действительно, без кавычек, нормальных текстов. Язык – это живая сокровищница высоких вибраций, посредством которых до нас доводится энергия высших миров и лучших человеческих действий. Простота Пушкинских и Лермонтовских прозаических текстов – это лишь начальное и в достаточной степени обманчивое представление об их действительных свойствах. Не стоит путать лаконизм с простотой и тем более со скудостью. Выражаться столь же впечатляюще, точно, музыкально и памятно, как они, до сих пор почти никто не умеет. А ведь за бессмертными творениями наших национальных русских гениев речи стоят и труд, и вдохновение, и любовь, не говоря о других страстях. Они показали нам, в чем скрыто таинство и волшебство русского языка, предвосхитив появление новых титанов русской литературы, а фактически – проложив для титанов дорогу в непознанное.

Но я отвлекся от темы своих заветов потомкам. Помимо любви к русскому языку о чем еще хотел бы я сказать как о наиболее важном, до чего только дошел своим умом и что вдобавок проверил на практике? На этот вопрос я могу с чистой совестью сказать: о многом. Да, собственно, все это я в основном уже и рассказал в своих работах – как литературных, так и философских. Дело, таким образом, не за мной. Дело за читателями и слушателями. Но мои отношения с ними представляют собой отдельную проблему. Суть ее не нова. Уже давным-давно известно, что услышит и примет чужой опыт во внимание не тот, кто слушает, а тот, кто хочет услышать. А как завоевать расположение читателя или слушателя? Просить его, объясняя, как много он выиграет от этого? Смешно! Скорее он поймет подобную попытку завоевать его внимание как покушение на свое право выбирать, что он хочет и чего не хочет знать, как покушение на свою свободу воли, хотя в данном случае воля НЕ ЗНАТЬ вряд ли может быть признана рациональной. А потому я не намерен ни приглашать кого-то к знакомству с моими взглядами и выводами из практики своего бытия, ни, тем более, убеждать кого-либо, что они могут быть довольно полезны. Зная, о дефиците времени на все – про все в этой суетной жизни, я решил поступить по-другому: никого не буду звать и приглашать, просто обеспечу возможность узнать, каковы мои рассуждения и выводы по множеству разных поводов, тем людям, которые по прихоти случая наткнутся на нечто созвучное им у незнакомого автора.

Расчет на случай? Какой же это может быть расчет? И впрямь. – расчет здесь не совсем подходящее слово, далеко не совсем. – с этим всерьез не поспоришь. Но, как ни смешно, это не уничтожает мой оптимизм, поскольку я убежден – случаем управляют не люди, что бы они о том ни думали. Случай – это орудие в руках Всевышнего. Пожелает Он, чтобы мои мысли послужили кому-то подспорьем – они послужат, независимо от того, слышал ли кто хоть что-то обо мне или не слышал. То, что я в силах завещать потомкам от себя в обобщенном, абстрагированном виде, уже не относится к разряду литературно-художественных произведений, это уже другой коленкор. Мне остается одно – закончить свое подобие романа под названием «В пограничном слое», где я по канонам жанра не мог уходить совсем от конкретики Бытия, присущего людям нашего времени. Пойдет ли мое послание впрок, откуда мне знать? Это уже не моего ума дело. Находясь в ощутимой близости к последнему земному рубежу в данном телесном воплощении, мне особенно очевидна мизерная толщина пограничного слоя, в котором прошла вся сознательная жизнь, и который мне вскоре предстоит покинуть. С каким чувством я приближаюсь к этому естественному рубежу? Смело, бестрепетно? Нет, вовсе нет. Конечно, и с беспокойством, и с сомнениями. Уверенность есть только в одном – так НАДО, и это справедливо, поскольку так установлено Создателем, которому виднее, чем нам, что лучше делать, как поступать. Пожил – уступил свое место другим. Прошел земные экзамены – ступай узнавай оценки. Если неважные – скоро вернешься в новом обличье, если приличные, то не так скоро и, возможно, уже не сюда, хотя, разумеется, все равно в новом теле. А с чем предстоит столкнуться в Неизвестном Мире за пограничным слоем, нет шансов заранее узнать. Жалко одного – расставаться с обретенной любовью, не имея представления, удастся ли встретиться снова и еще раз сойтись, выпадет ли опять такая Милость Божия на твою долю, или какая-то лучшая судьба выпадет на долю твоей любимой с кем-то другим и более совершенным, ибо она-то была постоянно лучше тебя? А ведь именно с ней было связано твое главное счастье. Разве может быть небоязно его потерять, не представляя себе ни большего, ни иного?