Легко видеть

Если бы сплав по горным рекам не дарил бы время от времени подобных минут сказочного полета и перепархивания с одной ступени на другую среди камней и пены, сопровождавшегося веерами брызг, вздымаемых при падениях носа, он бы не любил так сильно этот спорт. А так он с восторгом и уверенностью совершал прыжок за прыжком, нигде не ошибаясь, так как любое неправильное движение не только смазало бы удовольствие, но и вообще прекратило бы сплав надолго, а то и навсегда. Но при ювелирном управлении судном и собой не возникало ни страха, ни аритмии в гребле – оставался лишь пьянящий восторг от процесса, который не хотелось прекращать. И все же после заключительного прыжка, когда Михаил проскочил мимо запирающих порог камней, он ощутил не только заслуженную радость, но и то, какого напряжения потребовал от него этот полет, и поспешил выбраться к берегу, чтобы передохнуть. Впереди слева в реку как раз выдавался уступом утес, и за ним наверняка крутилось улово, которое могло само поднести байдарку к склону. Проскочив мимо утеса и заглянув за него, Михаил увидел, что не ошибся в ожиданиях. Осыпной склон был там не слишком крут, но зато полной неожиданностью стало то, что он уже был занят. У подножья осыпи лежали три вытащенные из воды байдарки. Около одной из них скучились люди. Михаил решительно подгреб к берегу. Он был удивлен, что туристская компания незаметно проскочила мимо него. Хотя ничего невероятного в том не было. С воды его палатку могли не увидать, да и сам Михаил мог отлучиться из лагеря.

Четверо около разобранной байдарки стояли к нему спинами и не заметили ни того, как он пристал, ни как вылез из байдарки на камни, снял с себя ружье и сунул его под деку, чтобы не пугать народ, закрепил чалку и направился наверх. Приблизившись к людям метра на четыре, Михаил довольно громко произнес: «Здравствуйте!» Это слово будто вздернуло все головы вверх и повернуло лицами навстречу пришельцу. Один из мужчин инстинктивно схватился за топор, двое недружно ответили на приветствие, еще один продолжал молчать, явно пытаясь что-то сообразить.

– Вы кто? – наконец спросил он.

– Турист, как и вы, – ответил Михаил.

– А-а! Значит, вы тот самый, о котором нас предупредил пилот вертолета!

– Предупредил?

– Ну да! Что вы собираетесь спуститься по Реке один. Хотел, чтобы мы обратили на вас внимание.

– Вряд ли я стою вашего внимания, – возразил Михаил и в свою очередь задал вопрос: – А когда вы прилетели на реку?

– По словам пилота, через день после Вас и на то же место. И вот уже оказались впереди Вас.

– Совершенно верно. Ну, а теперь мне удалось вас догнать. Что-нибудь случилось?

– Да так, на выходе из порога одну из байдарок навалило на камень.

– Понятно. Сегодня?

– Вчера.

– У вас все есть для ремонта каркаса?

Во время разговора Михаил разглядывал разломанный остов байдарки «Таймень». Сломаны были в районе миделя обе овальные трубки кильсона, оба фальшборта и два шпангоута. В общем, не так много. Стрингера, видимо, только сильно погнулись и уже были неплохо выправлены. Но ремонт еще явно требовал возни.

– В общем-то все есть. Пожалуй, трудности только со шпангоутами. Но и у вас подходящих трубок или втулок, видимо, нет. У вас ведь надувная байдарка.

– Да. Но для шпангоутов я могу дать вам пару латунных ружейных гильз. Если спилить кант или срезать всë донце, их можно будет загнать внутрь сломанных бимсов.

– А подойдут по диаметру?

– Мне кажется, подойдут.

– Ну что ж, спасибо, давайте попробуем. Вы инженер?

– Да. А сверлить металл у вас есть чем?

– Есть ручная дрель.

– Ну, тогда все в порядке.

Михаил спустился к своей байдарке, развязал горловину мешка, и, порывшись в нем, достал две стреляных гильзы, оставшиеся после пристрелки. Когда он вернулся к байдаркам компании, там стояли еще двое. Это были женщины, как и все остальные – в штормовках, брюках и кроссовках. Они поздоровались с Михаилом без задержки. При беглом взгляде обе показались достаточно привлекательными, в возрасте около тридцати. Еще не вполне наглядевшись на них, Михаил поспешил напомнить себе, что он находится здесь не для того, чтобы глазеть на посторонних дам, и, нагнувшись, приложил гильзу дульцем к торцу сломанного бимса штангоута. Гильза для стыковки годилась.

– Если зачистить заусенец на входе, войдет как миленькая, – сказал он, обращаясь к мужчинам.

– Не хотите пообедать с нами? – спросила одна из женщин и жестом пригласила подняться наверх. Обе смотрели на него глазами, полными любопытства.

– С одной стороны, я не против, спасибо. С другой – мне придется тогда вылезать из гидрокостюма, а по времени я еще не заработал себе обед.

– Надеюсь, вы не очень торопитесь, – возразила пригласившая дама. А другая добавила:

– Вам еще надоест готовить самому.

– Уже надоело, – сознался он.

Все засмеялись.

– Оставайтесь, – наконец, предложил ему и мужчина, который вел разговор. Скорей всего, он не собирался удерживать непрошеного гостя, но теперь решил как-то расплатиться за подаренные гильзы.

– Предводитель, – подумал о нем Михаил и сказал: – Хорошо, пообедаю, спасибо.

– Поднимайтесь к костру. У нас как раз все уже готово.

Михаил вытянул свою байдарку повыше, затем принялся снимать с себя гидрокостюмную рубаху и только тут обнаружил, что у него на голове до сих пор красуется «мамбрин».

– Хорош, – подумал он о себе с насмешкой, но без досады. – Пугало огородное. Девочкам было на что посмотреть. Странно еще, что они не расхохотались.

У костра, разумеется, властвовали женщины, раздавая миски с дымящимся супом. Супов Михаил не варил и, пожалуй, уже немного соскучился по ним. Присев на лежащее возле костра бревно, он с аппетитом уплел свою порцию, но от добавки отказался, наперед зная, что хоть это будет приятно предводителю. Михаил был уверен, что тому было в высшей степени неудобно попадаться на глаза постороннему, да к тому же еще старику, после аварии своего судна в пороге, который этот старик, за которым надлежало приглядывать, прошел благополучно. Чувствовалось, что предводитель вообще недолюбливает людей, которые что-то делают лучше его. С такими не стоило оказаться не то что в одной компании, но даже и в дальнем соседстве. Михаил уже немного жалел, что не проскочил мимо занятого места. По общению с людьми он еще не соскучился и, тем более, не собирался разнообразить свое меню из чужого котла. Единственное, что его оправдывало, было сознание долга подойти к встреченным в таежной глуши людям, путешествующим точно так же, как он, узнать, каковы их планы и все ли у них в порядке. Полезным, Слава Богу, оказался, хотя и не в радость ни себе, ни им.

Женщины уговорили его отобедать по полной программе, а потом оставили и на чай. Михаил уловил, что одну из них зовут Ира, другую Галя. Галя чаще поглядывала на него – или за ним (он не понял), стараясь угостить получше. Михаилу показалось, что она шла в одном экипаже с предводителем, поскольку обращалась с ним свободнее, чем с кем-то еще. Значит, была либо женой, либо любовницей – причем скорее любовницей. Ира выглядела симпатичней лицом. Впрочем, какое ему до этого могло быть дело?

После чая Михаил попросил показать по карте, что они знают об оставшихся ниже порогах, и убедился, что знают они не больше, чем он, скорей всего, потому, что пользовались одними и теми же отчетами в клубе туристов. Задерживаться дальше не имело смысла. Михаил снова облачился в гидрокостюмную рубаху, надел на себя «Мамбрин» и ружье, и, поклонившись всем, собрался садиться в лодку.

– Будьте осторожнее, – остановила его Галя. – Если хотите, можете сплавляться вместе с нами.

– Ну, это было бы слишком обременительно для вас, да и мне стоило бы труда тягаться с вами в скорости движения и сборов. Вы ведь наверняка ограничены во времени, а я не очень. Так что спасибо за приглашение, но не стоит.

– Тогда до свидания. Еще, наверное, встретимся? – улыбнулась Галя.

– Возможно, прежде чем вы окончательно не перегоните меня.

Михаил оттолкнулся от берега, еще раз кивнул людям, остающимся на нем, и развернулся носом вниз, представляя, насколько по-разному смотрят на него сейчас женщины и мужчины, в гостях у которых он только что побывал в первый и скорей всего последний раз, и вскоре впечатления от встречи были вытеснены из его головы Рекой все до одного. Даже от женских взглядов. В этот день с небольшими перерывами минут по двадцать для отдыха и психологической разгрузки он оставил за кормой в общей сложности тридцать две шиверы. Устанавливая очередной бивак на небольшой террасе, он вновь подумал о встреченных женщинах, которые всегда интересовали его больше мужчин. Он старался понять, почему они пошли в этот поход – из солидарности ли с мужчинами, с которыми уже много было пройдено прежде, или из любви к рискованным приключениям, и решил, что вероятнее все-таки первое. Для любительниц одних приключений они были уже не очень молоды. К тому же авантюристки обычно выглядят как-то иначе – более вызывающе или задиристо, что ли. Но и они не всегда сохраняют свой пыл и даже жизнь после тридцати лет.

Готовя ужин, Михаил нет-нет, да и опять вспоминал о женщинах, которые во что бы то ни стало хотели его накормить. Неужто он за несколько дней похода стал выглядеть так бесприютно? Все-таки вряд ли. Скорее они просто очень хорошо знали своих мужчин и их «любовь» к занятиям кулинарией. Вот благодаря этому их знанию он и получил сегодня лишний обед. Ну, и еще их доброте, конечно. Если не из уважения к старости и седой бороде. Ему вспомнилась Марина, как она обычно хлопотала у костра, а он помогал.

– «Господи! – взмолился он. – Прости меня дурака!» Чем дальше, тем большей ошибкой и глупостью выглядело то, что он ушел в поход один без нее. Правильным было лишь то, что он не пошел с ней по такому маршруту. Мужчины из встреченной сегодня компании, по крайней мере, двое из них, взявших с собой женщин, этого еще не понимали. Конечно, женская любовь может подвигнуть и не к такому ради своих избранников. Однако злоупотреблять готовностью любящих женщин к жертвам было просто бессовестно. Сегодняшним туристкам Михаил мысленно пожелал счастливого пути, а их мужчинам – скорейшего прозрения насчет того, как они поступают с самыми дорогими существами. Правда, покамест этот маршрут еще нельзя было отнести к предельно опасным и сложным, но все равно он лежал за пределами допустимого, приятно ласкающего душу и самолюбие риска. За определенной чертой делалось безнравственным вовлечение в свои дела тех, кому эти дела сами по себе не были необходимы по велению их души. В сравнении с мужскими достоинствами достоинства лучших из женщин всегда оказывались выше – и не в последнюю очередь потому, что важнейший долг мужчин состоял в том, чтобы ограждать женщин от опасностей, а они слишком часто его не выполняли.

Михаилу были лично знакомы всего десятка два женщин высшего достоинства, включая обеих его жен. Конечно, в стране за пределами его видимости можно было найти тысячи подобных заслуживающих восхищения представительниц прекрасного пола – прекрасных не только лицом и фигурой, но и буквально всем и во всем, однако это были лишь тысячи, максимум – десятки тысяч из примерно пятидесяти миллионов жительниц страны подходящего возраста, то есть не больше одной десятой процента от взрослого населения несказанной России. Этот показатель сам красноречиво говорил об их исключительной редкости и должен был побуждать к тому, чтобы особенно их беречь и ценить. Разумеется, походные спутники – мужчины всегда их ценили, но все-таки больше ценили, чем берегли. Хотя как скажешь, что в достаточной мере ценили, если половина из этих замечательных женщин так и не были взяты замуж их «ценителями».

Менее достойные, зато более удачливые и предприимчивые дамы разобрали подходящих мужчин и привязали их к себе много раньше. Встреченные сегодня женщины безусловно имели своих сексуальных партнеров, причем Ира почти определенно в роли мужа, хотя она этого и не подчеркивала. В поведении же Гали, пусть и не очень явно, чувствовался вызов, не одна только уверенность в собственной власти над избранником. Значит, не все у них там было прочно. А впрочем, какое ему, случайно попавшему к ним на обед постороннему человеку, дело до того, как они живут и крепко ли их фактическое супружество. А вообще-то его интерес к отношениям между встреченными мужчинами и женщинами свидетельствовал с очевидностью об одном – о его собственном любовном голоде, – больше ни о чем другом. – «Вот ты и добрался до сути», – сказал себе Михаил. Да, голод уже был и с каждым днем усугублялся. А ведь это было только начало похода, в котором у него даже теоретически не было ни единого шанса встретить и найти себе согласную на сближение сексуальную партнершу. Михаил даже рассмеялся вслух, представив себе безнадежную глупость такого рода воображений – не настолько же он, в самом деле, свихнулся, чтобы этого не понимать? Черноволосая Галя и светлая шатенка Ира, обе – обладательницы хороших рельефных фигур – явились ему соблазнительными фантомами, чтобы лишний раз напомнить – ничего тебе здесь обломиться не может – ничего, раз ты имел неосторожность, глупость или все равно что еще отправиться сюда один. По законам жанра ему предстояло на своем театре туристских действий играть спектакль одного актера – ОДНОГО, и поэтому лучше всего было считать, что образы встреченных дам уже ускользнули и испарились. Даже физически их разделял не просто один переход, а пребывание в разных мирах, с разным числом измерений, причем в его мире одной координатой полноценности было меньше, чем у них.

Утром, еще не вылезая из палатки, Михаил сделал записи в свой дневник, описав пройденный путь и неожиданную встречу с туристской компанией, которая было обогнала его, да так некстати застряла из-за поломки. О женщинах и впечатлениях от них он тоже написал. Они были к нему добры, а это никогда не забывалось. Особенно когда любая встреча – редкость.

Михаил, наконец, выбрался наружу и сразу поглядел на небо. Оно нахмурилось, облака заполнили весь небосвод. Стало ясно, что хорошей погоде приходит конец. Михаил решил, что надо использовать последние часы без дождя для сплава и постараться возможно больше пройти. Через три с половиной часа после пробуждения он оттолкнулся веслом от берега. Для него это был рекорд. Он отмахал по Реке двадцать восемь шивер, а дождя еще не было. Характер русла и всего ущелья не изменился. Это по-прежнему был суровый каньон, ведущий на север с небольшими отклонениями то к западу, то к востоку, уклоны не уменьшались, а водность постепенно росла. Проскакивая мимо камней, он все сильней воспринимал нутром оглушающий грохот сталкивающихся за ними струй, резко выделяющийся даже на фоне общего мощного шума воды в шиверах. Река становилась все неспокойней, словно нервничая перед обещающим начаться дождевым паводком, и это беспокойство не могло не передаться Михаилу. Места, удобные для причаливания, тем более – удобные для бивака, встречались, как и прежде, редко, и он даже подумал, будут ли они скоро встречаться вообще. Зверье на берегах совсем не показывалось. Сохатые, наверно, обитали в более уютных и кормных для них боковых падях или где-нибудь на верховых марях. Кабарожки – совсем маленькие, чуть крупнее большого зайца оленчики – либо прятались где-то в зарослях, либо застывали в неподвижности на фоне скал. Медведи и вовсе не любили выставляться на показ среди бела дня, гон у них закончился, и теперь кавалеры могли спокойно отдыхать и отъедаться после своих брачных хлопот и трудов. Гнус несколько активизировался в предвкушении дождя, но над холодной рекой оставался почти незаметен – пробовали взять свое только те кровососы, которые еще со стоянки ехали внутри байдарки вместе с ним.

Ведя счет шиверам, Михаил не позволял себе слишком радоваться тому, что их число монотонно растет, поскольку впереди были еще сотни других шивер и порогов. Главное было – не влететь по глупости и самонадеянности в какой-нибудь сложный переплет. На поворотах Михаил, как обычно, старался придерживаться внутреннего – выпуклого берега, потому что тот всегда был менее крутым, и к нему не могло прижать лодку против воли гребца. Но гарантировать от неожиданностей это все равно не могло, тем более, что просматривать с берега каждый участок реки за поворотом было непозволительной роскошью, равно как и несусветной потерей времени. Тем более важно было во-время догадаться, когда предварительный просмотр необходим, а вот в этом несложно было и ошибиться. Но пока что чутье поведения воды и интуиция не подводили его.

Пять шивер спустя Михаил начал высматривать себе место для бивака. Пока еще был шанс поставить палатку до начала дождя. Подходящее место открылось за ближайшим поворотом вправо. Проскочив короткую шиверу, он успел подгрести к склону, под которым еще виднелся остаток галечного пляжа. С боков его невысокими, но внушительными бастионами стояли две скалы.

Михаил быстро разгрузил байдарку и сразу вслед за вещами отнес ее наверх к найденной метрах в двенадцати над водой маленькой площадке. Лишь слегка рассупонившись, но не снимая с себя гидрокостюмной рубахи, он поставил палатку, и сразу накрыл ее полиэтиленовой пленкой, которую закрепил струбцинками по коньку и углам тента. Когда Михаил не успевал накрыть свой дом до начала дождя, у него портилось настроение. Но сегодня он успел не только подготовить защиту своего жилья от хлябей небесных, но и разжечь костер. Дождь, сперва не очень сильный, расходился все больше, и Михаил, покуда варилась каша и кипятился чай, вынужден был снова надеть на голову капюшон гидрокостюмной рубахи. Стоя снаружи, он накачал помпой расстеленный внутри палатки матрац и сразу залез внутрь палатки с котелками, чтобы поесть без помех. Там он стянул с себя «гидру» и сложил ее у порога. Одежда под резиной здорово отсырела, но все же это было лучше, чем промокать без защиты от брызг и дождя. Досада от сознания, что легкая жизнь при хорошей погоде кончилась – и возможно, надолго – отступила перед ощущением сухости и уюта в своем жилье. Шум дождя, непрерывное дробление струй над головой создавало звуковую атмосферу, резко контрастирующую с как будто совсем невозможным под тонким – тоньше миллиметра – слоем ткани и пленки уютом и сухостью внутри. Эта музыка должна была скоро надоесть, однако пока еще все-таки оттеняла радость пребывания в убежище во время буйства стихии, радовала и согревала душу. Михаил подумал, где могли оказаться встреченные туристы после начала дождя, и каково им теперь, но ничего хорошего представить себе не сумел. Им требовалось найти место сразу для трех палаток, что само по себе было непросто. Дождь же в большой компании всегда вносит дополнительное напряжение между людьми, испытывающими гнет от усталости и мокрого холода, усугубляющегося недовольством действиями партнеров на переходе и на биваке, а еще и своим дежурством под дождем, когда другие отдыхают. В такой атмосфере достаточно искры, чтобы все воспламенилось. Только в очень схоженных компаниях волевых людей каждый вполне понимает, что другим не легче, чем ему, и готов помочь спутнику, которому почему-либо действительно хуже, чем всем. Такое бывает при готовности походного коллектива к преодолению любых трудностей того маршрута, который они выбрали сообща. Сегодняшняя компания выглядела не столь подготовленной к ним. Так что вряд ли сейчас там было приятно и спокойно. То ли дело в одиночном походе. Не на кого злиться, не на ком срывать зло кроме себя, а себя задевать, как другого, все-таки поостережешься. Хотя ругнуть себя, конечно, можно. Притом любыми словами, какими только захочешь, сознавая, что раз их получаешь, значит, заслужил. А еще некого ждать, некого погонять, кроме себя. Недостатков же в одиночном хождении очень немного – некому тебе помочь или подстраховать, стало быть, опасней. И некому со стороны зафиксировать на пленке твои подвиги, которыми, что ни говори, хотелось бы слегка – в меру скромности – похвалиться перед родными и знакомыми, которые жаждут как можно больше узнать от тебя дома.

Впрочем, об отсутствии доказательств собственной доблести для посторонних Михаил уже давно не жалел. Пережилось, осталось далеко позади. Все – таки годы, годы и годы…В их ходе в голове многое происходило, переосмыслялось. В результате умерялись претензии, становились более объективными оценки не только чужих поступков, но и своих собственных. А еще с годами делалось все более и более определенным понимание собственной неподготовленности к той жизни, которую условно можно было бы назвать неземной и даже вечной. Уже недолго осталось ждать того момента, когда хочешь – не хочешь, но придется пересечь последний рубеж, а Михаилу все еще было боязно и неприятно представлять себе это. Особенно стыдно было за себя, когда вспоминалось поведение простых крестьян недавнего прошлого, которые спокойно, серьезно, даже, пожалуй, с радостным ожиданием готовились к переходу в мир иной. Они не испытывали ни смятения, ни неприязни к своей смерти. Она им обещала верную встречу со Всевышним Создателем, благой Воле которого они искренне, по-детски, отдавались и покорялись. Они верили, что больших грехов за ними не водилось, а за имевшиеся просили прощения у Господа Бога через своего сельского батюшку и были убеждены, что этого в целом достаточно. Завидная убежденность. Только откуда ее было взять человеку, искушенному культурой, интеллектуальными изысканиями, даже началами эзотерических знаний, а, главное, привыкшему считать, что человеческая жизнь имеет смысл, когда в ней появляется и достигается что-то приятное, даже если он понимает, что появился на свет не по своей воле, а следовательно, и живет для того, чтобы выполнить Волю Создателя относительно себя и как биологического существа и как способного к творчеству работника, сперва раба Божьего, затем Его Сотворца.

Конечно, по зрелому размышлению, походы и творческая работа готовили дух Михаила к пребыванию не только ЗДЕСЬ, но и ТАМ, но ему сколько всего еще не хватало в нужной степени – и терпимости, и бескорыстия, и отрешения от суетных мыслей и дел, и, главное, доброты!

Вот чем он действительно не грешил и не страдал – так это завистью. Должно быть, прежде всего потому, что сознавал – тебе самому Бог дал так много, что завидовать глупо, успевай только применить для благих свершений полученное от Всевышнего. Михаил вполне допускал, что такое чувство закономерно присутствует в каждом. Значит, тем более не имело смысла завидовать, особенно тем, кто преуспел в корыстолюбии, в карьере, во власти и в обогащении. С чувством, которое можно назвать завистью восхищения, можно было относиться только к тем творцам, кого по праву ставишь выше себя, в такой зависти нет греха, есть только стимул к тому, чтобы самому, своими трудами, подняться на уровень этих творцов, а, если Бог даст, то продвинуться дальше их и выше.

Вот с добротой дело обстояло хуже. Без усилий над собой он готов был отдавать свое лишь самым дорогим и близким существам и никогда не расточал своих ресурсов, правда, достаточно скудных, на тех, кто в них нуждался, но не затрагивал в нем глубинных чувств. Совершенно не думая о выгоде, он в своей жизни сделал что-то существенное и хорошее разве что для нескольких незнакомых собак. Попав в бедственное положение среди людей, они выглядели еще более беззащитными и взывающими к состраданию, чем люди – так уж он не раз ощущал. Многолетнее знакомство со своими собаками давно убедило Михаила, что эти существа почти ни в чем не уступают людям и одновременно во многом их превосходят. Тем более драматичной выглядела зависимость собак от человека, лишившего их возможности самостоятельно существовать в условиях цивилизации. Человек прочно забыл, что древний договор между ним и собакой был договором неодинаковых по своей природе, но равноправных существ. Человеку было крайне трудно охотиться без собаки, тогда еще почти волка – несравненного добытчика среди зверей. Собаке же, которая в те времена могла прокормиться самостоятельно, без человека, ужасно хотелось иметь возможность лежать у огня, завороженно глядя на него, а еще греться во время стужи, а огонь умел добывать и поддерживать только человек. С тех пор прошли века и тысячелетия. Люди до неузнаваемости изменили ландшафты и биотопы, подходящие для обитания волков, самих диких волков истребили почти до конца, а собак низвели до рабского положения слуг или игрушек, отобрав у них право полноценно жить и в человеческом обществе, и в природной среде. Спасенные ими с Мариной собаки представлялись им существами, перед которыми человечество находилось в неоплатном долгу и перед которыми за свою людскую породу было неизменно стыдно. О собаках, родившихся, выросших или воспитанных в их семье, они думали и скучали как по своим детям. И сейчас Михаилу тоже страшно не хватало их, а вспоминались они почти так же часто, как Марина.

Да, но с естественно-добровольным творением добра для посторонних людей дело у него обстояло много хуже. И прогресс был невелик.