Легко видеть

скачать книгу бесплатно

Легко видеть
Алексей Николаевич Уманский

«Легко видеть» –первый из многоплановых по содержанию романов Алексея Николаевича Уманского. Главный герой книги – инженер и научный работник Михаил Горский – увлеченный спортивный турист и альпинист под конец жизни проходит сложные маршруты, которые нельзя было осуществить в прошлом. Сплав по горной таежной реке требует от героя предельного напряжения воли и физических сил, но отнюдь не препятствует работе мысли. События прошлого постоянно всплывают в памяти, нередко представая в новом свете и с более определенным смыслом. Содержит нецензурную брань.

Посвящается М. Г.

От автора

Читатель!

Данная книга – роман, а не буквальное описание реальной жизни главного героя. Просто в ней соединено бывалое с тем, что вполне могло бы быть. В ней действуют разные люди – и вполне реальные, выведенные под собственными именами, и вымышленные, чье появление в сюжете предопределило только авторское воображение. Последнее, правда, не исключает возможности появления неких ассоциаций между такими персонажами и существующими людьми. Но это может свидетельствовать только о том, что в мыслях и практике незнакомых друг с другом разных лиц действительно бывает много сходного. За такого рода случайные совпадения характеров и событий в реальном и виртуальном мире автор, естественно, ответственности не несет. Относительно же названия романа «Легко видеть», оно позволяет себе напомнить читателю, что это – излюбленное выражение математиков, традиционно используемое ими в ключевом, нередко самом головоломном месте доказательства их математического предложения.

И еще. Поскольку книга повествует о довольно продолжительной сознательной жизни главного героя, знакомиться с ее эпизодами можно почти с любого места – не обязательно начиная читать ее с самого начала.

«Вы должны поторопиться, если не хотите опоздать!». Обращение лейтенанта Йохансена, сбитого с ног белым медведем, к своему спутнику Фритьофу Нансену, старающемуся выдернуть из нарт застрявшее ружье.

Ф. Нансен. «Фрам в Полярном море».

Глава 1

Михаил стоял на полосе галечного пляжа, которая упиралась в стену скального выступа уже метров через сто пятьдесят. Дальше река уходила в каньон, и надеяться вскоре встретить другое удобное причальное место, не успев детально познакомиться с рекой, мог только идиот, да и то лишь в хорошую погоду. Любой дождь мог сразу добавить столько воды, что она уже через несколько часов поднялась бы на целые метры. Крутые склоны из скальных пород и мерзлотных грунтов, ничего не впитав в себя, быстро спустили бы все осадки на дно ущелья.

Впрочем, весь этот поход он давно окрестил про себя мечтой идиота. Когда-то это была просто мечта – яростная мечта энтузиаста походной жизни, почти всегда существенно скованного в свободе выбора и осуществления своих грандиозных планов. Отпуск полагался один раз в году, да и длительность его не позволяла сделать многие возможные маршруты, от которых, глядя на карту, захватывало дух. Городские будни длились слишком долго – от летнего похода до майского, в который удавалось уйти дней на десять скорей неправдами, чем по закону, и который служил лишь отдушиной для человека, сдавленного принудительной силой обстоятельств и потому ведущего не тот образ жизни, для какого он был рожден.

Год за годом увеличивался список таких походов (лучше сказать сверхпоходов), особенно притягательных и недоступных как раз по причине нехватки времени и средств, покуда мечта об их прохождении не сублимировалась в почти невозможную абстракцию – вот если доживу до пенсии, тогда пойду. Деньги можно будет накопить, а во времени уже никто или ничто не ограничит – разве что ранние холода, при которых реки начнут замерзать. Да, проблема со временем была действительно менее разрешимой, чем проблема денег. Но по мере приближения той вожделенной и почти невероятной даты, когда мечта могла начать осуществляться, он все более и более трезво оценивал свои собственные внутренние возможности и в результате вынужден был признать: надежда сделать нечто крупное и важное, очень сложное и ранее недоступное в возрасте, когда общество уже настолько выжало из тебя инициативу и жизненные соки, что сочло за благо позволить тебе удалиться на недолгое доживание за «его» счет – это и есть форменная мечта идиота. Тем не менее, список сверхмаршрутов из головы никуда не уходил, а всякая новая информация о любой точке, относящейся к ним, продолжала откладываться и в записях, и в памяти, словно он все время оставался прежним нетерпеливым скитальцем, каким был и в двадцать, и в тридцать, и даже в сорок с лишним лет. Но теперь даже от последнего из этих возрастов его отделяло уже более двадцати лет, и, мечтая, он из трезвости скорее полагался на накопленный опыт, умение и расчет, нежели на готовность переносить несусветные тяготы и нагрузки, выполнять громадную ишачью работу и идти на неведомый риск, который, конечно, не устраним из походной жизни в любом возрасте, но к которому молодость и старость относятся, как выяснилось ныне, очень по-разному. Большинство знакомых Михаила ушло из спортивного туризма как раз после того, как по мере усложнения походов риск все более отчетливо превращался из фактора, привносящего пикантную остроту в ощущение полноты жизни и окрыления своим собственным умением, в грубый фактор прямой и постоянной угрозы существованию. Одна Марина продолжала ходить с ним, и Михаил не уставал благодарить Бога за то, что Он дал ему такую вторую жену, хотя и с первой он тоже прошел многое и сложное. Но однажды, когда Марину не отпустили летом в отпуск, и Михаил отправился в поход в Карелию по Ваме и Водле без нее, только со своим колли, он, просматривая путь через загроможденный камнями Верхне-Вамский порог (вовсе не самый сложный на маршруте), вдруг ужаснулся, как он позволял себе рисковать жизнью любимой и в еще более опасных местах, особенно сознавая, что походы ей не были столь же необходимы, как ему. Совершенно неожиданно для себя он испытал яростный стыд за свой эгоизм, особенно непростительный, если принять во внимание хорошо известное ему обстоятельство – какой замедленной реакцией в действиях обладала от природы жена, в то время как потоки воды и препятствия требовали маневрировать мгновенно. Счастье еще, что его команды доходили до Марины быстрей, чем осознание опасностей. И именно тогда на Водле у Верхне-Вамского порога он вспомнил и увидел совсем в другом свете случившееся на верхнем Кантегире, когда на стоячей волне после прыжка с водопадного порога из лодки одновременно вышвырнуло Марину влево, а их любимого колли Террюшу – направо, и он мгновенно ухватил руками и втащил на борт сначала Марину, потом огромного колли, хотя физически никогда не был силен и не мог рассчитывать на то, чтобы выполнять работу супермена. Понятное дело – психическое напряжение перед лицом опасности, случается, удесятеряет обычные физические силы тела, но ведь так может и не случиться. Поэтому прежнее ощущение почти невероятной, но действительно имевшей место собственной удали вдруг полностью выпало из представлявшейся ранее картины, и она предстала ему такой, какой по сути и была – он мог и не ухватить Марину за спасжилет, а пса за ошейник, их тела могло безжалостно молотить по камням, да и сам он, отвлекшись на секунды от управления и бросив весло, мог сколь угодно просто опрокинуться вместе с лодкой и тоже получить от потока сполна.

И это памятное потрясение от стыда за себя, готового рисковать жизнями любимых существ, совсем не нуждающихся в рискованном сплаве по складу души (если не считать их любви и доверия к нему), заставило Михаила вычеркнуть и жену и собак (с тех пор у них ушло из жизни не одно поколение колли) из списка участников в обдумываемых гипотетических сверхмаршрутах. В других же спутниках сам он уже давно не нуждался.

И вот, когда Михаил почти совсем не верил, что сможет осуществить походную мечту – нет, разумеется, не всю, по полному списку-всего лишь мечту пройти ОДИН маршрут из прежде самому себе заявленных – она вдруг стала превращаться в явь. Он-таки достиг начала пути, который теперь надо было пройти или умереть. Впрочем, на Небесах ему могли дать сделать и то, и другое.

Да, раньше-то в мечтах такой дилеммы не существовало. Пройти, конечно пройти! – Что же еще? Риск риском, но все обязательно надо будет преодолеть и вернуться домой живым и здоровым, чтобы не огорчать любимую, родителей и детей. Однако такая презумпция безусловно устарела перед лицом простого факта предстоящей смерти по возрасту в достаточно близкое время. И если бы смерть от исхода сил пришлась на одиночное путешествие, возможно, это было бы далеко не самое худшее из окончаний затянувшейся жизненной – отнюдь не шахматной – партии.

Человеку, умирающему от болезней и немощей на глазах у других, особенно близких людей, трудно не являть собой жалкое зрелище. Так что может быть лучше, если агонию не увидит никто, а сама она будет недолгой. Ну, а если удалось бы пройти весь путь и вернуться домой, как встарь, в ореоле сознания, что выполнил нечто прежде недостижимое, тогда, возможно, появилась бы еще одна зыбкая надежда отправиться в еще один заветный маршрут, но только сейчас об этом не стоило и думать. Где-то все равно должен был настичь последний удар. Или скоро, или совсем скоро. В последнем, собственно, и заключался смысл изменения ситуации. Раньше конец маячил в сознании только в неопределенном абстрактном далеке.

Но даже в тех трех одиночных походах, которые Михаил прошел ранее среди прочих, он достаточно хорошо уловил их отличие от обычных походов в резком изменении ответственности перед собой. Без спутников приходилось постоянно контролировать каждый свой шаг, потому что при бездумном поведении он запросто мог стать фатальным, отчего и пустяки приобретали совсем другую цену. И все равно в нынешнем одиночном походе в отличие от прежних трех с фатумом пошли иные игры. В нем, если судить отвлеченно, несколько таял даже сам стимул непременно играть на выигрыш. Что толку было пытаться убежать от неизбежности при ее приближении? Только из-за страха потерять еще немного времени пребывания в этом вряд ли лучшем из миров? А если знать и не забывать из-за этого страха, что муки от болезней, которые разом могут обостриться или проступить в любой момент в домашней или, того хуже, в больничной постели, на самом деле более страшны, чем мгновенный конец от разрыва сердца или от удара головой о скалу. Ведь даже для смертельного замерзания в нормальной сибирской воде достаточно двадцати минут. А ведь все маршруты из его заветного списка были сибирскими, горными, и все воды притягательных для Михаила рек текли в Ледовитый океан, не делая его особенно теплее, и на это обстоятельство их естества можно было положиться в полной мере.

И, тем не менее, глядя теперь на одну из тех Избранных Рек, Михаил снова пообещал себе и жене, нет – сначала жене, потом себе —стараться действовать так, будто ничего не изменилось за прошедшие десятилетия в понимании смысла сохранения бренного земного бытия, иными словами – честно, со всем упорством делать все, что полагается человеку, желающему остаться в живых и победить.

Михаил распаковал лодку и накачал все четыре несущих баллона и два палубных отсека «Рекина». Эту байдарку он купил в командировке в Польше в расчете на будущий сверхпоход почти два десятилетия назад. Она была номинально двухместной и поэтому вполне подходила для одного в длительном автономном походе. Впереди, до конечного пункта маршрута, пополнять запасы было негде. На удачу в охоте и рыбалке он никогда особенно не рассчитывал, по опыту зная, что дичь, когда она бывает особенно необходима, как сквозь землю проваливается даже в самой безлюдной неэксплуатируемой тайге, а любой паводок делает бессмысленной ловлю рыбы на удочку или спиннинг. Тем не менее, он, разумеется, взял с собой и спиннинговую снасть и ружье, без которого вообще не мог себе представить полноценного самоощущения в тайге. Ружье давно уже перестало быть только инструментом добычи, оно сделалось частью менталитета, создавая мысленную дистанцию – когда действительную, когда только мнимую – между ним и опасностями в дикой природе. Это был атрибут его независимости и даже потенциальной возможности повелевать.

А что же на самом деле повелевало им самим? Почему в свои-то годы он, коренной горожанин, оказался на берегу одной из до сих пор совсем не населенных рек, пройти по ущелью которой можно было признать пристойным достижением для квалифицированных спортсменов даже в расцвете сил, да к тому же после того, как он твердо решил не делать ничего, что шло бы в разрез с интересами его жены?

Как получилось, что и она не стала возражать? Неужели ради того, чтобы он не перестал чувствовать себя человеком, способным мечтать и осуществлять мечту, и не превратился в старую рухлядь, не годящуюся ни на что? Конечно, он знал, что может рассчитывать на ее понимание почти так же твердо, как и на свою собственную решимость. Если он считал себя готовым к такому походу, она верила в это, как вообще верила в него. Короче, он сделал выбор, а она согласилась. Поэтому он и оказался тут, хотя решиться на это и ему самому, честно говоря, было непросто.

Как ни странно, проблема денег решилась легче, чем можно было когда-либо предполагать, тем более теперь, в экономически расстроенной стране. Неожиданно некоторую известность получила одна из тех работ, которые он делал преимущественно для себя. За те несколько десятилетий, что он трудился над ними, у него созрела полная уверенность, что они не увидят свет никогда или, по крайней мере, при его жизни. Следствием неожиданной публикации как раз и были деньги, достаточные для реализации мечты. С их помощью решалась проблема транспорта и особенно – аренды вертолета для заброски к начальной точке сплава взамен недельного (в лучшем случае) пешего подхода к ней от конечного пункта плохой автодороги, что в его возрасте могло стать критическим местом всего пути. Как-никак груз у него был около ста двадцати пяти килограммов в расчете на два месяца пребывания в тайге, хотя при определенных условиях он мог пройти маршрут и за месяц. Просто он знал, что теперь все делает медленней, чем привык представлять себе по старой памяти, которая ныне могла достаточно крупно подвести.

Он долго решал, что брать с собой, от чего отказаться, в принципе не лишая себя ничего нужного из привычного. Однако с возрастом входило в привычку брать с собой все больше и больше разных вещей, из которых часть все-таки оказывалась лишней. В одиночном же походе кое-что следовало сознательно продублировать. Например, укрытие от непогоды на случай потери палатки, обувь, одежду, инструменты, источники огня и света.

Из этого следовало, что при себе всегда надо будет иметь трехметровой длины трубу из полиэтиленовой пленки шириной в сложенном виде 1.5 метра, а кроме основного топора с длинным топорищем надо носить вне бивака второй, чуть поменьше, равно как и патронаш «бурский пояс» с патронами в латунных или полиэтиленовых гильзах, а на голове поверх шерстяной шапочки вместо шлема полусферический котелок, «мамбрин», как это он носил на Кантегире. Гидрокостюм надо было обязательно дополнить кроссовками поверх гидрокостюмных колгот. Высокие сапоги требовались для пеших хождений в тайге, равно как и штормовой костюм. Еще нужны были запасные штаны, два свитера, два комплекта белья и четырехкратная смена носков. Вместо спальника Михаил решил взять длинный пуховик-пальто с капюшоном в комбинации со «слоновьей ногой», а для удобства сна – длинный надувной матрац. Из мелочей нужны были еще плавки, противорадикулитный (на всякий случай) пояс, поскольку в походной одежде поясница всегда хуже всего защищена, а от ее здоровья зависит слишком многое. Помимо лекарств, которые он привык брать – антиастматических, желудочных, сердечных и болеутоляющих, возможно, следовало бы взять и то, чему он не знал и названия и что могло бы облегчить или ускорить конец в случае полной безысходности. Михаил усмехнулся, представив себя в роли своей собственной сиделки над телом-банкротом. Правда, сама такая картина выглядела совсем невесело. Смешной представилась попытка как следует приуготовить все даже на такой случай жизни. Как будто Господу Богу будет трудно воспрепятствовать запасливому смертному покуситься на исключительную прерогативу Всевышнего в делах бытия-небытия. Вспомнив об этом, Михаил не стал добывать «душеспасительных» средств и перешел к обдумыванию продовольствия.

Помимо круп (гречки, «геркулеса», риса и пшена), корейки, мясных консервов, сахара, муки, соли, специй и карамели, он решил не отказывать себе в привычных яичницах по утрам и взять для них 120?140 яиц. Подумав, он добавил к еде еще два литра вина типа «Кагора» – для сугрева и удовольствия – и спирта – тоже литра два на случай угощения встречного люда и в качестве платы за услуги: в тайге жидкая валюта ценится выше любой другой. Еще нужен был хороший чай – не менее килограмма – как-никак это лучший походный друг, который никогда не изменит, дающий возможность воспрянуть духом после трудов и невзгод.

Собственно, зачем ему было себя сильно ограничивать? Грузоподъемность байдарки – 200 кг. Вес единственного члена экипажа 65 кг в одежде. Если со всем барахлом уложиться в 35-40 кг, то на продовольствие останется аж 95-100 кг. Этого должно было хватить не на два, а на три месяца, если захочется странствовать так долго. Для начала пути, для подъездов-подходов такой груз, конечно, велик, но для сплава без волоков и обносов (их он до ужаса не любил и потому остановил выбор как раз на маршруте без волока) ничего страшного в нем не было. Можно было сделать один или несколько радиальных выходов в сторону, чтобы побывать в высокогорье и заглянуть в другие миры. Михаил не был уверен, что он очень уж рассчитывает на такую собственную прыть, но заранее отсекать от себя подобную возможность все-таки не хотел. Чтобы иметь свободу действий в темноте, он решил взять герметичный фонарь на три батарейки с тремя сменными комплектами элементов питания, а помимо них на всякий случай еще и пять штук свечей, способных гореть и тогда, когда все остальное вымокнет и придет в негодность несмотря на любые меры предосторожности. К тому же свечи могли и согреть. Из приборов требовались: компасы (обязательно с успокоением магнитной стрелки в жидкости или с помощью индукционной катушки) – один постоянно на шее, два в запас в сменной одежде; часы-минимум двое, наручные и карманные, которым он особенно доверял. Маленький приемник можно было бы считать предметом излишним – сколько лет обходился без него, чтобы не нарушать звукового фона природы – если бы не могли вдруг понадобиться сигналы точного времени или даже политическая информация о родной ненормальной стране, где через пару месяцев могут внезапно вздуть в 2,5 раза тарифы на железнодорожные и авиационные перевозки – просто так, по щучьему велению, по номенклатурному хотению, или, того хуже, попытаются провернуть очередной коммунистический путч.

Из оптических приборов нужны были очки, подзорная труба и фотоаппарат – как можно более простой, легкий и компактный, чтобы его можно было без раздражения постоянно носить на шее, без задержки снимать и быстро прятать обратно за ворот гидрокостюма. Подзорная труба подходила лучше всего с трансфокатором, с нераздвижным тубусом, позволяющим быстрее изготовиться к наблюдениям, и с герметичным футляром для защиты от воды. Как раз такой – почти идеальной – была у него труба «Турист-П» с кратностями увеличения от 8 до 20. Очков Михаил решил взять три пары – одну на резинке на шее, как принято у альпинистов, для обозрения пространств с большей ясностью, и две пары более сильных по карманам для тонкой работы и чтения.

Подробные расчеты всего, что надо будет взять, Михаил не раз и не два прокрутил и в мозгу, и на бумаге. Байдарку он укомплектовал двумя насосами, двумя двухлопастными веслами, фартуком, накладным трубчатым каркасом (для придания судну большей жесткости, а также для облегчения закрепления груза, с чем всегда большие проблемы в надувных лодках), рулем и педалями для управления (они тоже навешивались на каркас).

Когда все воплотилось в реальность, Михаил оказался один на один с пятью упаковками – четырьмя рюкзаками весом около 25 кг каждый и чехлом с байдаркой около 30 кг. В Москве его провожали до самолета. Груз должен был в полной мере навалиться ему на плечи только в Сибири, когда начнется беготня по тамошним аэропортам и где о столичном сервисе не останется даже воспоминаний. Как ни странно, но ожидая больших препятствий на пути к исходной точке маршрута, он был приятно разочарован – в дороге нашлись добровольные помощники – то ли из почтения к его седой бороде, то ли к едва начавшейся известности.

То есть поработать на переноске рюкзаков пришлось и ему, но не на грани потери сознания, как нередко случалось на наших «терминалах» при отправлениях в походы и возвращениях из них, когда он в очередной раз с тоской обнаруживал, как далек от атлетического склада его организм.

На сей раз ему с избытком хватило денег на вертолетную заброску. Опять же помог случай. В последнем глухом аэропорту Михаилу удалось скооперироваться с небольшой компанией, которой надо было вернуться в мир из небольшого прииска, затерянного в тайге в соседней с рекой Михаила долине. Сделка была выгодна и ему, и приискателям, поскольку он платил за спецрейс туда, а они-обратно, хотя сперва летный отряд жаждал содрать с каждого пользователя за полет в оба конца.

Первый пилот сначала удостоил его удивленно-снисходительным взглядом как чудака, не понимающего счастья жить в нормальных цивилизованных местах, но все же на приветствие ответил без задержки. Второй пилот во всей своей надменности «небожителя» предпочел не отвечать, придирчиво взирая на кучу вещей, составляющих Михаилов багаж. Этому второму явно хотелось к чему-то придраться – например, к тому, что не весь вес груза оплачен, но для этого ему пришлось бы таскать рюкзаки на весы, и потому он вынужден был удовлетвориться предъявленной багажной квитанцией. Внутри вертолета командир подозвал Михаила к себе и попросил уточнить по своей карте, в какое место на Реке его надо доставить. Михаил указал на стрелку, образованную рекой и ее правым притоком, от которой, как он знал, уже можно начинать сплав, и добавил, что если высаживать там будет неудобно, подойдет любая площадка вниз по течению на расстоянии до 10 километров. Пилот согласно кивнул головой.

Вскоре внутри машины все загрохотало, пилот повел вертолет вдоль полосы вперед-вверх, затем развернулся и лег на курс к перевалу через ближний горный хребет. Последний перелет на пути к мечте стал явью. Они шли с постепенным набором высоты, отдаляясь от отбрасываемой на склоны собственной тени, сначала над довольно широкой таежной речкой, затем над гольцами со снежниками в распадках, и Михаил ощутил, как его наполняет захватывающее ожидание близости таинственной и опасной страны, через которую ему предстоит пройти, если только вертолет не потерпит аварию до того, как донесет идиота – мечтателя до начала пути. Здесь уже не было видно ни дорог, ни троп. Впрочем дорог тут никогда не существовало, а тропы, пробитые и протоптанные лет около ста назад людьми, которых влек за великий водораздел призрак золотого счастья, либо уже заросли или обвалились, либо еще где-то скрывались в тайге. В случае чего выбраться отсюда было бы непросто, но для этого сначала еще надо было исхитриться уцелеть. Однако двигатели и редуктор несущего винта грохотали ровно, без перебоев, машину в полете без меры не трясло и мысли о возможности вынужденной посадки на вершины деревьев или на каменные развалы отступили на второй план, а впереди навстречу им выдвигались мрачные пустынные цирки под гребнями гор, ограничивающих кругозор, и это было прекрасно.

Распахнувшийся в обе стороны вид на гольцовое высокогорье напомнил ему сразу два дорогих ему похода – по Баргузинскому хребту, где подобные кручи приходилось преодолевать и переваливать пешком, и другой – по рекам бассейна Витима, когда они летели из Бамбуйки и Багдарина в Читу над Витимским плоскогорьем, которое сверху отнюдь не выглядело плоским, скорее наоборот.

Теперь Михаил с нетерпением ожидал, какой вид раскроется перед ним за перевалом, к которому они неуклонно приближались. Тень вертолета, бежавшая по скальному склону, стала быстро возвращаться назад, к ним. И вдруг новый мир распахнулся за какой-то миг до того, как вертолет скользнул мимо скал седловины в провал за хребтом и повис над бездной. Падение вниз, казалось бы, неминуемое, так и не произошло. Вертолет по-прежнему держал высоту и теперь устремился в пространство, которое было больше оставшегося позади, и в нем было больше хребтов, один за другим уходивших к горизонту, пока последние не истаивали в синеве. В нескольких километрах справа от их трассы вздымался выдающийся крутостенный голец в самом центре глубоко расчлененного ущельями горного узла, на который Михаил в прежние годы мечтал взойти перед началом сплава. Однако теперь такое восхождение требовало от него больше, чем мог сделать он, постаревший и одинокий, да к тому же не взявший альпинистского снаряжения. Все это заранее заставило его отказаться от мечты о восхождении уже не «до другого раза», а навсегда. Оставалось радоваться хотя бы тому, что он видит этот голец наяву, а не на карте. Михаил надел очки, с замиранием сердца всматриваясь в подробности рельефа и подыскивая пути для движения по гребням. О стенных маршрутах не стоило и думать – по опыту Баргузинского похода он хорошо знал, что вся поверхность скал разрушена морозным выветриванием, и в поисках надежных зацепок можно вынимать породу кусок за куском, покуда не надоест. Впрочем, даже подходы к горному узлу были немалой проблемой. Крутостенность ущелий, стланиковые заросли и крупнокаменные осыпи на пределе устойчивости по всей ширине некоторых склонов могли вымотать задолго до того, как начнется основная работа по набору высоты. Да и на обратном пути препятствий ожидало более чем достаточно – сначала выход к сплавному участку реки, на которую отправился Михаил, и спуск по ней до ближайшего жилья через семьсот километров от гольца. И это все-таки было легче, чем идти к цивилизации через водораздел, хотя и более рискованно.

Судя по всему, вертолет уже приближался к месту высадки Михаила. Он знал о Реке все, о чем можно было прочесть в книгах и отчетах, но только не о ее верховьях, где она еще не успевала набрать много воды. Все же он надеялся, что глубины для сплава на том участке, который он показал пилоту, будет достаточно. Командира в это время интересовало другое – где лучше высадить пассажира.

Видимо, Реку оба они опознали одновременно по характерному S-образному изгибу русла на некотором удалении от подножия горного узла. Пилот повел машину на снижение, однако на стрелке реки и правого притока садится не стал и пошел вниз по течению, к расширению горной долины и там, где ее борта стали положе, действительно обнаружил подходящий галечный пляж, на который можно было сесть, не рискуя зацепиться за что-то лопастями несущего винта. Пилот удивил Михаила тем, что после приземления выключил двигатель. Сквозь раскрытую дверь в фюзеляж рванулся свежий ветер и свист воздуха, рассекаемого все еще крутившимся по инерции винтом. Наконец, пилот показал Михаилу, чтобы тот выпрыгнул на землю и стал подавать ему первый рюкзак. Видя, чем занялся командир, второй пилот также начал подтаскивать вещи к двери, хотя в ином случае наверняка бы не сделал и шагу. Когда выгрузка кончилась, командир тоже выпрыгнул на землю, достал сигареты и предложил закурить.

– Я не курю, – ответил Михаил. – Однако спасибо.

Пилот прикурил от зажигалки, молча выпустил дым, потом сказал, показывая на вещи:

– Как вы со всем этим управитесь один?

Пассажир неопределенно пожал плечами.

– Соберу байдарку, в ней все разместить можно. А одному – тоже не привыкать.

– Вы с рекой-то поаккуратней, – посоветовал пилот. – Я над ней иногда пролетаю по разным случаям. Очень уж много на ней порогов и шивер. На соседних реках в этом районе – и то заметно меньше.

– Да, я знаю.

– Мне сказали, что вы – философ, – неожиданно выдохнул пилот.

Его слова прозвучали скорее как вопрос, а не утверждение. И за всем этим угадывалось сомнение в том, что философ годится для прохождения порогов и шивер.

– Надеюсь, вас не ввели в заблуждение, – ответил Михаил.

Точно подтверждая его догадку, пилот спросил:

– Как же вы тогда спуститесь вниз?

– Так я ведь не только философ, – усмехнулся Михаил.

– А кто еще?

– Инженер-механик. Пожалуй, еще и писатель. А, главное, странник до-моторной эпохи, как говорил Олег Куваев.

– А вы знали Куваева? – оживился пилот.

– Лично – нет. Однако нам с ним случалось переписываться.

– Понятно. Значит, вам не внове?

– Нет.

– Если будет по пути, я постараюсь найти вас где-нибудь на реке.

– Рад буду с Вами повидаться, – улыбнулся Михаил. – Спасибо, что доставили. Когда-то мечтал добраться сюда своим ходом.

В ответ пилот с сомнением покачал головой – мол, вряд ли.

– Да, сам вижу, что чересчур размечтался, – подтвердил Михаил. – Я вас попрошу, если не трудно, отправить это письмо.

– Отправлю, – пообещал пилот, взглянув на обратный адрес.

Он прочел его вслух:

– Горский Михаил Николаевич. – Потом добавил:

– Ну, нам пора, счастливого пути. Если с кем встретитесь, ссылайтесь на меня. Филатов. Меня здесь все знают. Помогут, если что.

– Спасибо, Николай Степанович!

– А, вы уже знаете?

– Подслушал разговор. Еще раз спасибо. И вам счастливого пути.

Они пожали друг другу руки, хотя еще совсем недавно вовсе не собирались делать этого. Пилот, – потому что ему не было дела до чудака из Москвы. Пассажир, – потому что знал, как к нему отнесется пилот. Второй, кстати, ни разу не вмешался в их разговор. Не вмешался и в их прощание.

Первый тяжеловато, но все же не без грации забрался внутрь машины. Второй закрыл дверь. Взревели двигатели.

Разогнав винт, командир оторвал вертолет, повернул его носом к оставляемому человеку и поднял в приветствии руку. Недавний пассажир сделал то же самое, машина отвернула в сторону и пошла вверх. Скоро ее уже не стало слышно.

– Все, – подумал Михаил. – Пора собираться в дорогу.

Теперь ему оставалось только идти и идти до конца.

Глава 2

Уже давно без благодатного вихря из-под винта вертолета крылатая нечисть стала изо всех сил напоминать о себе. Ранне-июльский гнус был не очень слабее июньского. И Михаилу с тяжелой неотвратимостью вспомнилось начало другого пути – в походе по Кольскому в районе Монче- и Волчьих Тундр, куда они попали в период самого массового выплода крупной мошки, которая насмерть заела и отравила их молодого полуторагодовалого колли. До тех пор Михаил лишь по книгам знал, что случаются годы, когда гнус губит жизни молодых собак и оленей, но все же не представлял, как это может быть с детьми природы, покуда сам не столкнулся с таким ужасом. Они с Мариной слишком поздно обратили внимание на то, с какой страшной плотностью покрыта мошкой вся оголенная часть живота, пах, губы, уши и окологлазья их любимца Вэла, а, главное, какое беспредельное нежелание жить, терпя такие мучения ради совершенно непонятной цели, отражалось в глазах обреченного стоика. Пес уже не жаловался, как на первых порах, потому что скоро понял – никто ему не поможет и не увезет из этого ада. И не только страшная потеря крови, выпитой гнусом, и не только яд, который этот гнус впрыскивал ему при укусах под кожу, но и явное осмысленное от себя нежелание продолжения такого бытия привело его к смерти. Слишком запоздало, сорвав с себя штормовку, Михаил укутал собаку, уже настолько лишившуюся сил, что она уже не могла ходить, и отнес Вэла на руках в байдарку, а затем, после остановки на ночлег, тут же поставил палатку и перенес Вэла туда. Глубоко вздыхая – Михаил с Мариной надеялись, что от облегчения – Вэлушка провел с ними свою последнюю в жизни ночь, а утром после короткой агонии, когда Михаил безуспешно пытался делать ему искусственное дыхание изо рта в рот (ничего из этого не вышло, потому что Михаил сразу зашелся в астматическом кашле), пес испустил дух, так и не сказав ни одного слова упрека. В последующие дни, месяцы, годы Михаил сам во множестве говорил такие слова себе. Но в часы, последовавшие за этой смертью, он и Марина были просто раздавлены горем и сознанием вины. И еще – мысленными поисками причин, за которые им было ниспослано это новое смертное горе – всего-то через месяц с небольшим после того, как разбился в своем истребителе Коля, Маринин сын, и, как считал Михаил, его сын тоже.

– «И что на нас все катится и катится»? – высказала после похорон Вэла Марина, и Михаил ощутил в ее словах не только боль от продолжающихся утрат, но и несогласие с таким воздаянием. Понимая, что может случиться еще и при неприятии Воли Небес, Михаил тотчас взмолился:

– Боже, на все Воля твоя, но прости мою любушку и взыскивай за все только с меня! Я один виноват! Вэлушку мы потеряли из-за того, что пошли в чужой компании, с которой связался я, в это гнусное время, удобное не для нас, а для них, когда еще нет ни ягод, ни охоты, а есть лишь бессчетная летучая нечисть. Неудобно, конечно, оставлять спутников после того, как договорились, но это несравненно лучше, чем потеря родных, а я не сделал и этого!

Смягчило ли небеса его запоздалое раскаяние и мольба, Михаил затруднялся сказать. Однако и всем участникам похода от гнуса досталось отчаянно. Михаил не видел такого за всю жизнь, чтобы вечером, отворачивая раструбы высоких сапог перед тем, как их снять, ему приходилось выгребать оттуда несколько полных гостей давленой мошки. Она лезла туда – и таки находила пути к голому телу, оставляя на коже жгучие следы. Лишь однажды в мае в дельте Волги, в узком ерике возле Большого Белинского банка ниже Макова в течение одного вечера случилось нечто подобное. Михаил тогда успел поставить палатку, втолкнуть в нее Марину, а сам остался снаружи доделывать бивачные дела. Это стоило ему сильно распухшей физиономии, но в остальном-то все-таки обошлось.... На Кольском же – нет.

Ну, а сейчас в отдаленном Забайкалье, к обычному составу гнуса —комарам и мошке – добавились еще и громадные слепни-пауты. Пропустить укус таких зверей было все равно что прикоснуться к коже раскаленным стержнем. Само же место укуса долго не заживало, должно быть, оттого, что пауты старались отложить в ранку свои яйца.

Возиться на берегу предстояло достаточно долго, поэтому Михаил надел накомарник. Дышать под тюлем было тяжеловато, но это было лучше, чем постоянно думать о паутах и комарах, занимаясь подготовкой к сплаву.

Наконец, байдарка была надута, каркас на нее наложен, фартук надет и обтянут вокруг корпуса, и Михаил привычно залюбовался своим серебристым судном, в усовершенствование которого внес немало своего.

В таком виде «Рекин» был уже проверен в порогах Вамы и Водлы, многие из которых по сложности и мощи на удивление напоминали Кантегирские в Саянах.

Палатку, пуховик, «слоновью ногу» и надувной матрац Михаил упаковал в большой прорезиненный мешок, на котором собирался сидеть в лодке, и теперь задумался, в какой люк его поместить – в носовой или кормовой. Рулить педалями он мог с любого места. Привычной для него была корма, но сейчас он шел один и решил, что одному лучше сидеть возле миделя, то есть впереди. Перепаковав груз так, чтобы все боящееся воды не намокло, Михаил почувствовал голод. Он достал костровую треногу, поставил ее на галечный пляж и сходил за сушняком немного выше по склону.

Вскоре над пламенем уже бурлила вода в чайном котелке, а сам Михаил уплетал яичницу с грудинкой, зажаренную на сковороде. Настроение от хорошей, к тому же вполне «джеклондоновской» еды поднялось. После ее принятия полагалось совершать суперменские подвиги, конечно, не такие, какие были к лицу героям Лондона – во многом попроще. Но, в конце концов, дело было в не суперменстве, а в том, что теперь следовало приступить к главному, для чего он сюда явился. А именно – надо было начинать свой путь по воде.

Закончив погрузку судна, Михаил облачился в колготы гидрокостюма, потом, стараясь не дышать, сунул голову в противно пахнущее нутро гидрокостюмной рубахи. Главное было как можно скорей протиснуться головой через горловину и вынырнуть на свет Божий в отверстие для лица до того, как в легких кончится свежий воздух. Это удалось. Он закатал совместно верх колгот и низ рубахи, затем перекрыл образовавшийся на талии валик тугим и широким резиновым бандажом. Поверх него Михаил надел «бурский пояс» с патронами, с прицепленным охотничьим ножом и с малым топором, вставленным топорищем в специальную скобу. Теперь он был готов, если не считать «мамбрина». В загиб шерстяной шапочки перед лбом он засунул полоску пенополиэтилена (чтобы уберечь мозги от возможного удара) и надел котелок на голову, вновь, как и без малого четверть века назад, во втором Кантегирском походе, подумав, что со стороны это, наверное, очень смешно. Но, как и тогда, ему это было безразлично. Защищать «мамбрин» мог не хуже хоккейной каски, а пользы от котелка было больше, чем от нее. Осталось только столкнуть байдарку на глубину. Почувствовав, что она уже всей длиной на плаву, Михаил шагнул в передний люк, вытянул ноги, нашел ими педали руля, и сразу взялся за весло, чтобы не дать течению нанести судно на берег. Лишь отойдя от него и развернувшись носом по течению, он устроился поудобнее. Вот теперь он готов был к встрече с препятствиями. Еще не с любыми, конечно, для этого надо немного обвыкнуть, да и просмотрами с берега в сложных местах не пренебрегать, но все же со многими. Он попробовал делать маневры, хотя ситуация на воде этого еще требовала. Получалось неплохо, байдарка сразу слушалась и весла, и руля, и это придало ему уверенность в себе и своем судне. Оставалось только привыкнуть к заметной валкости, но это означало лишь, что придется думать о ней и следить за своими движениями, пока не выработается автоматизм.

Через минуту он уже был втянут в сужение русла, которое пытался просмотреть в трубу со своей стоянки, так толком и ничего и не увидев кроме того, что уровень воды падает, а что тут-шивера или наклонный лоток – было пока неясно. Вышло второе, и, хотя он не ждал особо высоких валов, они покачали байдарку изрядно, сильно напомнив прохождение последних ступеней Вельминских порогов на Подкаменной Тунгуске. Михаил с удовольствием отметил, что байдарка хорошо отыгрывается на волне, не зарываясь в нее носом, но он тут же одернул себя напоминанием, что это еще не те препятствия, к которым следовало приготовиться, ибо стояки были высоки, но относительно пологи и ни один из них не относился к тем, которые называются «белая стена». Да, ничего серьезного еще не встретилось, но расслабляться все равно было нельзя. Скорость потока стала вполне приличной – десять, местами пятнадцать километров в час, и надо было держаться подальше от вогнутых берегов, чтобы не попасть в прижим и особенно – в завал. По вероятности летального исхода завал при попадании в него был на первом месте, с ним в этом смысле не могло соперничать никакое другое препятствие, кроме, может быть, высокого водопада или не очень высокого, но бьющего прямо в каменную стену.

И ему сразу вспомнилась река Улита на Кольском, по которой они сплавлялись через пару недель после гибели Вэла.

В то утро Михаил словно чувствовал, что что-то может произойти, но позаботился только о том, чтобы ничего не случилось с Мариной. Тот участок он проходил тогда в надувной лодке один.

Миновав два несложных порога, повернув вправо к третьему под углом в 900, он вдруг услышал свист и оглянулся. Свистел Димка, взрослый сын Коли Кочергина, с которым Михаил в прошлом году ходил по Сон-реке и Беломорью. Едва вытащив пальцы изо рта, Димка сразу перекрестил перед собой руки и показал вперед, но Михаил еще ничего не видел, только понял, что Димка даром бы останавливать не стал, и тотчас бросил лодку на окатанный камень, торчавший в пороге прямо по курсу в надежде прочно застрять и успеть выяснить, в чем дело и что к чему. Но прочно застрять не получилось, хотя навалился он как будто бы удачно, потому что ускорившееся течение сперва развернуло лодку, а затем стащило ее вниз, и только тогда, когда Михаил оказался под стеной правого берега в небольшом бассейне, из которого река вытекала, вновь повернув на 900, но уже влево, он увидел, что она совсем рядом полностью исчезает из вида, а снизу до него донесся тяжелый грохот падающей воды. Вот, оказывается, о чем предупредил Димкин свист, но Михаил понял, что ему уже ничего не успеть.

Он попытался отгрести назад от линии слива байдарочным веслом. Как ни странно, но лодка остановилась, правда, не под тем углом, под которым была бы должна, принимая во внимание направление водотока и его, Михаила, усилий. Он быстро взглянул на свой левый борт и увидел, что короткое запасное распашное весло отсутствует на месте, а страховочный линь, к которому оно было привязано к резиновой проушине, уходит с баллона вниз. Весло было неплавучим. Оно в самый критический момент соскользнуло в воду и застряло в донных камнях как якорь и теперь удерживало его пока еще по эту сторону жизни. Еще не веря до конца в такую удачу, Михаил шагнул в воду и почувствовал, что может стоять, а вода даже не заливает в ботфорты. Взяв причальный конец и байдарочное весло, он вскарабкался на довольно крутую стенку, прочно пришвартовал лодку к сосне и прошел несколько метров к обрыву над сливом.

Вся вода не такой уж скромной реки, собравшись в узкую – метров семь-восемь – струю, падала вниз в квадратный колодец, из которого вынули одну-левую – стену. Фронтальная же стена была образована отвесной базальтовой скалой, поверхность которой одновременно напоминала и очень крупную терку, и дробильную доску с выступами сантиметров по пятнадцать-двадцать высотой. Струя после падения метров с четырех – пяти била прямо в нее. Михаил представил, как свалился бы вместе с лодкой туда вниз, причем сперва вылетев бы из лодки головой вниз и спиной к стене прямо как был – то есть без жилета, в высоких сапогах и без каски, которая бы, впрочем, не спасла. Если бы даже он не был убит первым ударом, его, переломанного и оглушенного, утащило бы на дно. Он вспомнил, как утром сознательно не надел спасжилет, повинуясь потребности искупления вины перед погубленным Вэлушкой. Только в Высших Сферах могли дать ему ответ, имеет ли он право существовать в мире дальше. И ответ был ему Дан. Теперь это стало очевидным. Иначе не смог бы он обозревать с безопасной позиции место своей несостоявшейся гибели. Свесившись вниз, он смотрел глубоко вниз под ноги на кипящую и бьющую в стену воду. Сосна, которую он обхватил обеими руками, была сейчас его единственной опорой над страшной бездной, куда он лишь чудом не загремел. Ноги держали плохо. Наконец, заставив себя унять дрожь в коленях, он выпрямился и вышел наверх. И только там возблагодарил Вседержителя судеб за спасение, думая уже не о себе, а о Марине. Пять лет спустя они оба снова были настолько близки к гибели, что она казалась совершенно неотвратимой, но чтобы вот так рядом, как здесь, на Улите, остановиться в потоке в каких-нибудь нескольких метрах от последнего впечатления от жизни – никогда. В дальнейшем Михаил уже не пренебрегал спасжилетом.

Сейчас же вид склонов, спускавшихся прямо к воде, напоминал ему многие другие горные реки, и все же эта Река его мечты была особенной, неповторимой. Мощь воды казалась здесь сродни могучей сплоченности тайги, по преимуществу лиственничной. В этой гармонии проявилась особая светлая прелесть. Выходы скал не поражали воображение причудливостью форм, как на Подкаменной Тунгуске, но своими строгими объемами, вторгавшимися прямо в воду, они впечатляли не меньше знаменитых столбов. По пути Михаил все время прикидывал, насколько здесь проходимы склоны. Местами да, можно было траверсировать их без особых ухищрений или по крайней мере подняться до гребня, но сквозного пешего пути вдоль долины определенно не существовало иначе, чем по воде. Одновременно он с радостью продолжал отмечать, что завалов даже на крутых поворотах Реки не было. Видимо, мощные струи загладили каменные берега, и плывущим бревнам не за что было зацепиться.

Каньон был достаточно узок и глубок, поэтому значительная часть пути проходила в тени, и Михаил в гидрокостюме пока не перегревался. Впрочем, он и не особенно спешил, больше стараясь поскорей привыкнуть к лодке и к себе в лодке, и к особенностям русла, но прежде всего к характеру воды. Река была глубока и многоводна. Блуждающие струи, сталкиваясь где-то в глубине, то тут, то там выталкивали воду над поверхностью заметными выпорами. За скальными выступами кружились улова. Но пока еще не было ни крутых перегибов русла вниз, ни нагромождений камней по всей его ширине.

Через два с половиной часа сплава ему пришлось искать место, где было бы удобно пристать к берегу. Он всегда жалел, что у него не такой же накопитель отработанной воды, о каком, например, с удивлением и не без зависти узнал герой романа Грэма Грина «Наш человек в Гаване» мистер Уормолд, пораженно пробормотавший: – «Ну и мочевые пузыри у этих кубинских агентов полиции»!

Наконец в небольшом улове за выступом правого берега он увидел подходящее место и успел войти в противоток прежде, чем его пронесло мимо. Пришвартовав байдарку двумя фалинями, он поднялся по склону метров на десять вверх и обнаружил над скалой довольно широкую и почти горизонтальную площадку, на которой вполне можно было устроить бивак. Здесь, в каньоне, такие находки следовало ценить, и действительно уходить отсюда не захотелось. За два с половиной часа он прошел больше тридцати километров, и форсировать движение дальше не имело смысла. Лучше было пораньше остановиться на отдых после долгой дороги из Москвы через шесть часовых поясов. Найденная площадка находилась достаточно высоко, чтобы ей не угрожал внезапный дождевой паводок. Только лодку следовало обязательно поднять к себе.

В пять приемов он перетаскал все свое добро наверх и приступил к оборудованию бивака. Михаил без уныния подумал о предстоящей работе, потому что обычно она ему нравилась, правда, только в хорошую погоду и не в темноте, то есть когда не было риска в считанные секунды утратить драгоценную сухость ночного покоя и не требовалось действовать на ощупь. Расчистив площадку от мелкого мусора – дно палатки было нежное, и Михаил всегда старался его щадить – он достал из мешка свой дом, расстелил его и стал проталкивать в тканевые пазы дуги, составленные из титановых трубок. Палатка была арочная, красного цвета, покупная, правда, улучшенная самим Михаилом. Он взял именно ее, а не свою любимую самодельную двускатную палатку, поскольку для установки покупной требовалось меньше места, да и растяжки не надо было выносить далеко по сторонам. Для установки на крутых склонах такая подходила больше.

Поставив палатку, он достал насос и накачал надувной матрац, затем затолкал его в палатку. Поверх него он разложил «слоновью ногу» и пуховик. Затем, прихватив котелки для каши и чая одной рукой, «мамбрин» – другой, Михаил спустился к воде. Наклонившись к темной поверхности, он увидел свое отражение. Снизу смотрел на него бородатый… (он замялся, решая, за кого его приняли бы со стороны – за мужика или старика?) старик в камуфляжной штормовке, чем-то поглощенный – не то мыслью, не то сомнением. – «Одиночеством», – наконец догадался он и черпнул котелками воду. Отражение исчезло. Сполоснув котелки, он набрал воду снова и отнес наверх. Готовить он откровенно не любил – исключением была только яичница – зато возня ему в общем-то нравилась, опять-таки в отсутствие дождя и при достаточном запасе дров. Ну, чего-чего, а дров здесь хватало, притом покамест сухих. Зная, как хрупка в этих краях может быть жаркая или хотя бы недождливая погода, он решил заготовить небольшой запас сухих наколотых дров и постоянно возить его с собой. Пока варилась каша, Михаил обобрал ягоды с нескольких кустов жимолости рядом с палаткой. Ему всегда нравился чуть горьковатый вкус этой ягоды, которая постоянно подкармливала и разнообразила меню в сибирских походах. Почему-то в европейской части страны эти кусты с разлохмаченной корой ему почти нигде не встречались. Особенно много жимолости удалось поесть – и явно на благо – во время первого похода по Кантегиру на байдарках и десятидневного пешего возвращения от этой реки через Саянские хребты, во время того голодного похода, который на десять лет раскаленной занозой засел в мозгу Михаила непройденным до конца маршрутом – до тех пор, пока он не прошел его снова целиком от начала и до конца. В первом Кантегирском походе он был еще с первой женой Леной в компании общим счетом восемь человек, во втором только со второй женой Мариной и с их первым колли —Террюшей – великим и мудрым патриархом всех их собак.

До основательного голодания в первом Кантегирском походе дело дошло не случайно, несмотря на то, что компания, по крайней мере, ее ядро было вроде достаточно опытным и готовились к нему вполне серьезно. Адмиралом как всегда в последние пять лет шел Вадим, старший по возрасту, физически наиболее сильный, достаточно ловко владеющий своим телом, но еще больше – искусством манипулирования общественным мнением внутри компании.

Словом, в лице Вадима они имели естественного лидера, если исходить из характеристики лидера, данной Гербертом Уэллсом в романе «Когда спящий проснется»: организатор и демагог. Впрочем, он был не только организатором и демагогом. И Михаил и Лена вполне признавали, что индивидуальные туристские умения были у него в основном не хуже, чем у любых других членов компании, а как рыбак он вообще не имел себе равных. Однако в стараниях Вадима действовать только в общих интересах они усматривали на самом деле хорошо упрятанную фальшь и эгоизм. Само по себе ни такое поведение лидера, ни его человеческая суть не были новостью для любого типа человеческой общности с древнейших времен. Однако в спортивном туризме такое допускалось не всеми и не всегда, поскольку в этой сфере, как, может быть, ни в какой другой, лидерство в компании могло и даже должно было порой переходить от одного лица к другому (возможно и обратно) в зависимости от того, кто именно из участников в наивысшем состоянии воли, знаний и духа приходил к очередному этапу фактической борьбы за выживание, в которую нередко превращался сложный поход. Вадим, безусловно, понимал, что поддерживать свое реноме лидера непросто и для этого надо стараться. Однако со временем свои основные усилия он стал употреблять не на то, чтобы стараться первенствовать во всем, а на игру в демократию. В его стиле было последовательно уединяться с каждым из спутников и якобы советоваться по тому или иному поводу, но потом он собирал сразу всех и решал поставленный им вопрос как хотел с самого начала (и далеко не всегда наилучшим образом), пользуясь тем, что спорить с ним находилось мало охотников. Михаилу случалось возражать, и изредка он даже переубеждал Вадима, но тот слушался его, пожалуй, только тогда, когда речь шла об ориентировании. Может быть, только за это ценное свойство определять направление пути при пеших переходах в глухих местах Вадим и не выпер Михаила с Леной из компании за критицизм, неприятный для любого авторитета. А авторитет у него, несомненно, был, и только Михаил знал ему истинную цену. Даже Лена не сразу согласилась с мужем. Однако настал момент, когда он получил доказательства своей правоты, достаточные уже и для Лены.

Дело было за три года до Кантегира, на Приполярном Урале, во время волока из верховьев Подчерья в верховья Щугора через Понью. Сначала они сделали заброску груза из долины Подчерья к верхней границе леса – уже не смешанной тайги, а к зарослям корявых каменных берез под перевал на приток Поньи – Пеленью. За две ходки было поднято почти все: лишь Арсен, разделивший выделенный ему груз не на две, а на три ходки, отправился в последний раз вниз. Арсен пару раз ходил с Михаилом и Леной в подмосковные походы и попросился уже в этот серьезный поход (тогда он считался пятеркой) в надежде на исключительную рыбалку в ненаселенных местах, о которой мечтал всю жизнь. Действительность оказалась не такой, как он ожидал: пришлось подниматься сто тридцать километров по обмелевшей несмотря на частые дожди полугорной реке, промокать, приходить на ночлег почти без сил – это повторялось изо дня в день. К тому же рыба ловилась в основном у Вадима, Арсену же его опыт здесь, в приполярных широтах, не помогал, и очень скоро поход превратился для него скорей в отвратительное испытание его терпения, нежели в поприще обретения своими трудами и любовью к природе новых свойств души и приятных впечатлений. Виновниками своего разочарования Арсен считал Лену и Михаила, особенно последнего, наверное потому, что именно его энтузиазм (нет, не уговоры – их не было) подвел и обманул Арсена. Винить его за то, что иногда Арсен позволял вести себя на переходах не так, как все, было бессмысленно. Ну, не смог человек перемогаться, потому что не хотел и не видел в том смысла. Не устраивать же свару, особенно зная наперед, что она ничего не даст. Короче, когда они остались у верхней границы леса впятером, а не все вшестером, и надо было решать, что делать дальше – сделать ли ходку за перевал, оставить там женщин – Лену и Наташу – устраивать бивак, остальным вернуться назад, к Арсену, и вместе с ним сделать еще одну ходку – или ждать всей компанией, когда подойдет снизу Арсен. Первое всем – в том числе Михаилу – показалось разумнее, поскольку они уже и так опаздывали, потратив на подъем по Подчерью на три дня больше запланированного, и время уже подпирало – дело пахло опозданием на работу из отпуска. И тем не менее Михаил не мог отделаться от чувства, что даже временное разделение с Арсеном, остающимся по другую сторону хребта до их возвращения, обязательно обернется какой-нибудь неприятностью. Однако груза было много, волок длиной восемнадцать километров, и время терять не годилось. Только они начали подъем, как к ним неожиданно быстро из своей последней ходки спустилась обогнавшая их туристская компания свердловчан, которой вроде уже незачем было возвращаться. Оказалось, что погода наверху испортилась, и они, достигнув перевального плато, в облаках и тумане сделали полукруговую дугу и вместо Пеленьи свалились обратно к Подчерью. Обидно им было до крайности. Их тоже было шестеро, среди них одна женщина, все помоложе и, судя по экипировке, победнее всех из команды Вадима. Спешили они еще и из-за того, что у них было мало продуктов. Правда, меньший груз позволял им двигаться быстрей. Еще одним виновником их неудачи с последним переходом через перевал было то обстоятельство, что свой единственный компас они утопили еще где-то в устье Малого Емеля, и в первую ходку на Пеленью они одалживали компас у Михаила. Тогда они шли еще в условиях хорошей видимости и установили, какими курсами и сколько времени надо двигаться к тайге по ту сторону хребта.