Проклятый дневник

Ульяна Тесля

Проклятый дневник

Глава 1: Новая жизнь

Туман висел над Старозёрском, густой и серый, как пепел, стелясь вдоль узких улочек и обволакивая старые дома с потрескавшимися крышами. Аня стояла на перроне, сжимая ручку нового чёрного чемодана, который казался чужим в этом забытом городке. Поезд, что привёз её из столицы, давно исчез за горизонтом, оставив лишь гудок, растворённый в шорохе ветра. Она поправила шарф, напевая под нос старую мелодию – привычка, что выдавала её нервы ещё со времён работы в редакции. Воздух был сырым, с привкусом земли, и в нём витало что-то неуловимое, как предчувствие, что Старозёрск не отпустит её так просто.

Ей нужно было уйти. Столица стала клеткой – бесконечные пробки, гул машин, толпы, что толкались на улицах, и запах асфальта после дождя, что резал её воспоминаниями о нём. О том, кто клялся в любви, а потом предал, оставив её с пустотой в груди и разбитыми мечтами. Она бросила журналистику после той истории – копаться в чужих тайнах стало невыносимо, когда её собственные раны ещё кровоточили. Старозёрск, с его двадцатью тысячами жителей и старинным уютом, обещал тишину. Объявление нашлось случайно: особняк на окраине, XIX век, просторный, с высокими потолками и большими окнами, по цене, от которой захватывало дух – слишком низкой, чтобы не насторожиться. Аня позвонила хозяйке, старухе с хриплым голосом, и та заверила: «Дом в порядке. Открыты гостиная, спальня, кухня – остальное заперто. Предыдущая жилец уехала внезапно, оставила кое-что, но это ерунда». Аня решила рискнуть. Ей нужен был новый старт, а не чужие проблемы.

Городок встретил её тишиной, нарушаемой лишь шагами редких прохожих, что спешили домой, и скрипом ржавых фонарей, бросающих пляшущие тени на брусчатку. Дома стояли невысокие, с большими окнами, за которыми мерцали слабые огоньки, будто Старозёрск жил в полусне. Когда-то здесь кипела жизнь – фабрика гудела, улицы звенели голосами, но с её закрытием городок словно выдохся, оставив лишь эхо былого. Аня сверилась с телефоном, где хранилось фото объявления с адресом, написанным ровным почерком. Она шагнула вперёд, чемодан гудел колёсиками по камням, а тени фонарей следовали за ней, как молчаливые провожатые.

Особняк возвышался на холме, окружённый парком, где голые деревья гнулись под ветром, напоминая стражей с кривыми руками. Его тёмные кирпичные стены, резные наличники на окнах и кованые перила балконов хранили величие прошлого. Три этажа, шпили, что пронзали туман, десятки окон, глядящих в пустоту. Тишина здесь была густой, почти осязаемой, и только скрип крон нарушал её, шепча что-то на языке, которого Аня не понимала. Она заметила отсутствие птиц – ни воробьёв, ни ворон, ни даже голубей, только ветер, холодный и настойчивый, звал её ближе.

Аня толкнула ржавую калитку, прошла к двери – массивной, деревянной, с резьбой в виде листьев и завитков, что казались живыми в полумраке. Ключ щёлкнул в замке, и дом выдохнул ей навстречу холодный воздух, пропитанный сыростью и запахом старого дерева. Внутри было темно, свет луны пробивался сквозь щели занавесок, рисуя полосы на пыльном полу. Высокие потолки с потрескавшейся лепниной, лестница, уходящая в мрак, и тени, что дрожали на стенах, вытягиваясь длиннее, чем должны были. Она оставила чемодан у стены, её шаги гулко отозвались в холле. Тишина шевелилась – шорох ветра за окнами, скрип половиц, слабый гул, как дыхание дома, что следил за ней.

– Есть кто? – позвала она, напевая мелодию, чтобы заглушить дрожь в голосе. Ответа не было, но наверху что-то шевельнулось – тихо, как шорох ткани или осторожный шаг. Аня подняла голову, всматриваясь в темноту лестницы. Ничего, только тени, что казались живыми. Она тряхнула головой, отгоняя тревогу. Старый дом, просто старый дом, повторяла она про себя, но мелодия стала тише, почти шепотом.

Гостиная встретила её холодом и тишиной. Свет выключателя осветил высокие окна, выходящие на парк, и мебель: шкаф с мутным зеркалом, диван с потёртой обивкой, стол у стены. На тумбочке лежала книга – старая, с потемневшей обложкой, оставленная прежней жилец. Аня бросила на неё взгляд, но не тронула, напевая мелодию, пока раскладывала вещи. Свитера легли в шкаф, ноутбук – на стол, чайник зашумел на кухне, наполняя воздух ароматом трав. Усталость навалилась, но сон не шёл. Она сидела у окна, глядя на парк, где тени шевелились в темноте, как живые. Вдруг где-то наверху скрипнула половица – резко, как будто кто-то наступил. Аня замерла, сжимая чашку, но звук не повторился. Она выдохнула, отгоняя холодок, что пробежал по спине.

На следующий день она пошла в магазин на углу. Внутри пахло свежим хлебом и специями, за прилавком сидела женщина лет пятидесяти, полная, с любопытным взглядом. Рядом две старухи шептались, их голоса были низкими, но резкими.

– Опять кто-то въехал, – качала головой одна, в выцветшем платке. – Долго ли задержится?

– Молодая, городская, – вздохнула вторая, с седыми кудряшками. – Как Катерина тогда…

Аня взяла бутылку воды, чувствуя, как их взгляды жгут затылок.

– Помню Катерину, – с нажимом сказала седовласая. – Кричала, что тени ходят за ней. А до неё – другие. Все молодые, все в том доме.

– Может, эта другая, – буркнула первая, но голос дрогнул, будто она сомневалась.

– В том доме иначе не бывает, – вставила продавщица, её хриплый голос резанул слух. – Стоит себе, крепкий, а пустует. И не просто так.

– Я-то знаю, что там было, – седовласая понизила голос, шепнув что-то подруге. Та перекрестилась, бросив взгляд на Аню.

Аня расплатилась, её руки дрожали, пока она ставила бутылку в сумку. «Сплетни», – убеждала она себя, шагая домой, но слова застряли в голове, как заноза. Напевая мелодию, она пыталась отогнать тревогу, но ритм сбивался.

Прошла неделя. Старозёрск стал её убежищем – тихим, уютным, почти родным. Она гуляла по улочкам, слушала скрип велосипедов, любовалась облупившейся штукатуркой домов. Сплетни растворились в новой рутине, мелодии возвращались к ней, успокаивая. Утром пришло сообщение: посылки ждали на почте. Она отправила вещи заранее – книги, одежду, мелочи, чтобы не тащить их самой. Позавтракав тостами и чаем, Аня вышла на улицу. Туман висел над городом, воздух пах влажной травой и камнем. Она шагала в центр, напевая под нос, её взгляд скользил по кованым балконам и старым фонарям.

Почта ютилась в двухэтажном здании из красного кирпича. За стойкой сидела женщина в очках, перебирая бумаги с усталым видом.

– Доброе утро, – сказала Аня, протягивая телефон. – Мне пришли посылки.

– Фамилия? – буркнула женщина, не поднимая глаз.

– Морозова. Анна Морозова.

Женщина ушла в подсобку, а Аня прислушалась к шёпоту у окна. Две тётки – одна в вязаном платке, другая в строгом платье – болтали, не замечая её.

– Молодая девушка переехала, совсем одна, – сказала первая, качая головой.

– Красивая, темненькая, с длинными волосами, – кивнула вторая. – Что ей тут делать? Молодёжь не задерживается.

Аня замерла, их взгляды скользнули к ней, шёпот стал громче.

– Вот и она, – прошептала первая, её глаза сузились.

– Этот город ничего не забывает, милая, – добавила вторая, её голос стал ниже, почти угрожающим.

Работница вернулась, поставив две коробки на стойку. Аня расписалась, схватила их и выскочила на улицу, сердце колотилось в груди. Напевая мелодию, она пыталась успокоиться, но слова старух эхом звучали в голове. Старозёрск смотрел на неё – не просто город, а что-то живое, древнее, ждущее своего часа.

Глава 2: Неизвестная находка

Аня втащила коробки в гостиную, бросила их у стола и прислонилась к стене, напевая старую песню – ту, что помогала собраться, когда нервы сдавали ещё в редакции. Руки ныли от тяжести, но в груди теплилось удовлетворение: пора сделать этот дом своим. Тишина обволакивала её, нарушаемая шорохом ветра за окнами и скрипом половиц под ногами. Она подошла к столу, взялась за первую коробку, разрезала скотч и начала вынимать вещи: свитера, пахнущие стиральным порошком, книги с потёртыми корешками, статуэтку совы – подарок подруги с запиской «Докажи, что журналист в тебе жив». Она раскладывала всё медленно, напевая мелодию, что успокаивала её, пока свитера не легли в шкаф, книги не заняли место на столе, а сова не встала у окна, глядя на голые ветви парка, что шевелились в темноте.

Закончив с первой коробкой, она потянулась, разминая шею, и её взгляд упал на угол комнаты. Там стоял книжный шкаф – тёмный, с резными дверцами, будто вросший в стену за годы. Аня нахмурилась, мелодия оборвалась. Она не замечала его раньше – или не хотела замечать? Шагнув ближе, она провела пальцами по дереву, ощущая шершавость и холод. Узоры на дверцах – завитки, похожие на листья или письмена, – были вырезаны вручную, но потрескались от времени. Шкаф пах старостью, как забытый архив. Она потянула дверцы, и её обдало волной затхлого воздуха, от которого защипало в носу.

На полках теснились книги: романы в потёртых переплётах, сборники стихов с выцветшими буквами, чьи-то заметки на пожелтевшей бумаге. Аня вытащила одну, сдула пыль, что закружилась в свете лампы, и открыла. Старый любовный роман, изданный в 50-х, с тонкими страницами, что хрустели под пальцами. Между листами лежал засохший цветок – лепестки ломкие, почти чёрные, как память о чьём-то прошлом. Она положила книгу обратно, её взгляд скользнул ниже, на нижнюю полку. Там, среди томов, лежал дневник – чёрная кожаная обложка, потёртая, но не такая старая, как остальное. Уголки страниц пожелтели, края загнулись, а на корешке виднелись царапины, будто его сжимали в задумчивости.

Аня взяла его в руки, и тепло – не холод, а странное, мягкое тепло – коснулось пальцев. Она удивилась, но сжала крепче, напевая тише, чтобы успокоить нервы. Узоры на обложке – тонкие, как руны или письмена, – проступали под пальцами, будто вырезаны с умыслом. Чужая вещь. Листать – значит вторгаться в чужую жизнь, в тайны, которых она не должна знать. Её учили уважать границы, но здесь, в этом доме, правила казались размытыми. Журналист в ней – тот, что копался в архивах и выуживал истории, – проснулся, подгоняемый любопытством, острым, как игла. Что, если это история, ждущая своего часа? «Просто тетрадь», – шепнула она, глубоко вдохнув, и открыла дневник.

Первая страница была пуста, лишь слабый запах чернил витал над ней, сладковатый, как старое вино. Она перелистнула дальше. Записи – выцветшие, но тёплые, как шепот, с вмятинами от пера, мягкими и ровными. Почерк менялся: то уверенный, плавный, то мелкий, задумчивый, будто писавшие размышляли о чём-то важном. Несколько человек? Семья, что делилась мыслями? Аня листала дальше, вглядываясь в строки: «Я нашла его здесь», «Он знает, что мне нужно», «Всё стало проще». Слова были простыми, но цепляли, как голос друга.

На одной из последних страниц чернила были ярче, свежее, будто их нанесли недавно. Аня замерла, её пальцы дрогнули. «Привет, Анна. Ты ведь хочешь чего-то большего?» Аккуратный почерк, мягкий, но чернила чуть растеклись, придавая словам глубину. Её имя. Лично. Она сглотнула, сердце заколотилось в груди. Анна – имя не редкое. Может, это не к ней? Может, другая Анна держала этот дневник, другая женщина, что жила здесь до неё? Она знала, как легко разум достраивает совпадения – в журналистике она не раз попадала в такие ловушки, принимая случайности за знаки. И всё же… строчка казалась живой, будто смотрела прямо на неё. Аня покачала головой. Нет, это глупо. Просто старая запись, совпадение. Но тепло от обложки усиливалось, и сомнения шевельнулись глубже: а что, если он знает? Что, если это не случайность?

Она перелистнула страницу. «Все они хотели. И я помог». Аня нахмурилась. Кто «они»? Прошлые жильцы? Женщины, о которых шептались в магазине? Слова были мягкими, почти дружелюбными, но в них сквозило что-то ещё – намёк, который она не могла уловить. Ещё страница: «Скажи, чего ты хочешь, и я услышу». Удача? Деньги? С этой недели заказы сыпались сами – клиенты, которых она не искала, звонили один за другим. Совпадение, конечно. Или нет? Дневник лежал в руках, тёплый, почти живой, и её разум метался: это просто старая тетрадь, память о прошлом жильце, или что-то большее?

Она положила его на стол, руки дрожали. Тень от обложки легла мягко, почти уютно. Аня уставилась на него, напевая мелодию, чтобы успокоить нервы. Что, если это не к ней? Что, если другая Анна писала это, а она просто нашла чужую историю? Но имя жгло её мысли, как заноза. Она схватила телефон, набрала хозяйку. Гудки резали тишину, пульс бил в уши. Наконец раздался голос – хриплый, старческий, с ноткой напряжения.

– Алло?

– Добрый день, это Аня… Я в вашем доме, – начала она, голос дрогнул. – Нашла дневник. Чёрный, с записями. Там… имя Анна. Это ваш?

Тишина в трубке стала тяжёлой. Аня услышала, как женщина сглотнула, её дыхание участилось.

– Дневник? – голос упал до шёпота, дрожал. – Чёрный? С именем?

– Да, – Аня сжала телефон, её пальцы онемели. – Он… будто зовёт кого-то.

Женщина шумно выдохнула, будто сдерживала дыхание слишком долго.

– Послушай меня, девочка, – её голос стал резким, но ломким. – Не трогай его. Оставь, где лежит. Он не мой. Он… – Она осеклась, её голос дрогнул. – Он сам найдёт, что ему нужно. Не пиши в нём, слышишь?

Гудки ударили в ухо, резкие и внезапные. Аня отдёрнула телефон, глядя на экран – вызов завершён. Её сердце колотилось, пальцы дрожали. Хозяйка знала. И боялась. Дневник лежал на столе, неподвижный, но тепло от него витало в воздухе, мягкое, зовущее. Аня замерла, разум шептал: оставь. Но любопытство – её старая слабость, что гнало её в журналистике, – победило. Она любила тайны, а этот дом, этот город их источал.

Она зажгла лампу, свет упал на обложку, высветив руны, что казались мягкими. Открыла снова. «Привет, Анна. Ты ведь хочешь чего-то большего?» Она замерла, перечитывая. Другая Анна, подумала она. Это не ко мне. Но строчка цеплялась за неё, как голос, что шептал её имя. Дальше: «Все они хотели. И я помог». И новое: «Скажи, чего ты хочешь, и я услышу». Аня сглотнула. Удача? Деньги? Или что-то большее? Она листала дальше, и новая строчка заставила её замереть: «Я жду твоих слов». Напевая мелодию, она пыталась понять: зовёт он её или другую Анну, что жила здесь до неё?

Она закрыла дневник, отложила его на стол, её руки дрожали. Слишком личное, слишком странное. Но интуиция шептала: ответ не в нём, а рядом – в этом доме, в этом городе. Аня представила себя детективом, сжимающим лупу над старой картой. Где искать? В Старозёрске все друг друга знают, слухи живут в магазинах и на почте. Продавщицы, старушки у прилавков – они помнят всё: кто жил, кто уехал, кто пропал.

Она накинула куртку, схватила зонт. Дождь барабанил по брусчатке, туман глушил звуки. Почта? Нет, там угрюмая работница – с ней не поговоришь, только получит раздражённый взгляд. Аня свернула к магазину «Семья Павловых» – деревянная вывеска, потёртая временем, пахла историей. Дверь скрипнула, её окутал запах хлеба и пряностей. За прилавком стояла женщина – седая, в фартуке, с тёплой улыбкой, но глаза вспыхнули тревогой, когда Аня вошла.

– Здравствуй, милая! Новенькая? – её голос был хриплым, но живым.

– Да, недавно переехала, – Аня стряхнула капли с зонта. – Я Анна.

– Анна Павлова, хозяйка, – женщина рассмеялась, но смех был коротким. – Где поселилась?

– В старом доме у парка, на окраине.

Улыбка Павловой дрогнула, пальцы сжали прилавок.

– У парка… – она отвела взгляд, начала перекладывать булки, но движения были нервными. – Интересное место.

– Почему? – Аня шагнула ближе, её сердце ёкнуло.

– Ой, да кто там не жил, – Павлова пожала плечами, но голос выдал тревогу. – Молодёжь, девушки вроде тебя. Уезжали быстро, кто куда.

– Или менялись, – резкий голос ударил сзади. Женщина в тёмном платье, с острым взглядом, смотрела на Аню. – Лена уехала богатой, но странной. Катя пропала. Всё после того дома.

– Маргарита, не пугай её, – мягко упрекнула Павлова, но её глаза метнулись к Ане, полные сомнения.

– А что? – Маргарита склонилась ближе, её дыхание пахло мятой. – Дом даёт, что хочешь. Удачу, деньги. А потом что-то берёт. Всегда.

Аня сжала зонт, ногти впились в ладонь. Деньги. Заказы. Удача. Дар или сделка?

– Спасибо, – бросила она, голос дрогнул. – Пойду, дела.

Женщины переглянулись, Павлова кивнула, но её улыбка была натянутой, а Маргарита проводила Аню взглядом, острым, но задумчивым. На улице дождь усилился, туман глушил звуки, солнце садилось, окрашивая город в оранжевый. Аня шла домой, шаги тяжёлые, мысли путались. Дом смотрел на неё, ждал. И дневник знал имя – но чьё?

Глава 3: Первые записи

Аня вернулась домой, промокшая и уставшая, её шаги гулко отдавались в полумраке прихожей. Дождь стучал по стёклам, слабый свет фонарей пробивался сквозь занавески, рисуя длинные тени на стенах. Она щёлкнула выключателем – лампа мигнула, зажглась, залив холл тусклым жёлтым светом, от которого тени лишь растянулись ещё больше. Аня скинула ботинки, оставив их у двери – под ними тут же натекла лужица, тёмная и блестящая, – и прошла на кухню, потирая озябшие руки. Ей нужен был чай, горячий и крепкий, чтобы прогнать холод и тревогу, что цеплялась за неё после магазина, как мокрый шарф.

Тишина дома встретила её – густая, звенящая, словно воздух дрожал от напряжения. Она включила чайник, его гудение разрезало молчание, и прислонилась к столешнице, гладкой и холодной под пальцами. Взгляд скользнул по кухне: старый стол с потёртыми углами, выцветшие занавески, шкафчик с треснувшей ручкой – всё знакомое, но сегодня чужое, будто дом смотрел на неё в ответ. И тут она заметила дневник. Он лежал на столе, там же, где она оставила его утром, но ближе к краю – всего на пару сантиметров, но достаточно, чтобы её сердце ёкнуло. Аня нахмурилась, пальцы сжали столешницу. «Я его не трогала», – мелькнула мысль, но она тут же отогнала её. Наверное, задела перед уходом, случайно, когда собиралась. Или нет?

Чайник закипел, пар вырвался из носика, шипящий и горячий, и Аня тряхнула головой, отгоняя сомнения. Она достала кружку, бросила пакетик чая, залила кипятком – аромат трав поднялся в воздух, мягкий, успокаивающий. Обхватив кружку руками, она прошла в гостиную, плюхнулась на диван и поджала ноги, чувствуя, как тепло стекает по горлу. Но даже оно не могло прогнать слова Маргариты, что эхом звучали в голове, резкие, как её взгляд: «А ты сама? Уже заметила, что тебе стало везти?» Аня замерла, поставила кружку на столик, пальцы зависли в воздухе. Она не хотела думать об этом, но слова цеплялись, как занозы.

С момента переезда её жизнь начала меняться. Заказчики звонили сами – люди, которых она не знала, с проектами, о которых она не просила. Деньги приходили неожиданно легко: переводы, бонусы, случайные заказы, что сыпались один за другим. В столице она месяцами выбивала такую удачу, тратила часы на звонки и письма, а здесь, в Старозёрске, всё складывалось само собой. Слишком гладко. Слишком быстро. Она напевала мелодию, старую, знакомую, чтобы успокоить нервы, но ритм сбивался. Везение – это хорошо, да. Но Маргарита намекала на цену. А хозяйка дрожала от страха, говоря о дневнике. Аня сжала кулаки, ногти впились в ладони. Что, если это не просто совпадение?

Её взгляд упал на дневник. Он лежал на кухонном столе, неподвижный, но в этой неподвижности было что-то живое, зовущее. Она покачала головой, допила чай и поднялась с дивана. «Завтра», – прошептала она, голос дрогнул. Ей нужно отдохнуть, смыть этот день – разговоры, намёки, взгляды старух, что жгли затылок. Спустя двадцать минут она вышла из душа, накинув халат, что пахнул лавандой. Волосы, ещё влажные, холодили шею, капли стекали по плечам. Аня прошла в спальню, чувствуя, как усталость тянет тело к кровати. День был слишком насыщенным: натянутая улыбка Анны Павловой, истории Маргариты о доме, тени прошлого, что цеплялись за каждое слово. И дневник, лежащий в углу её сознания, как заноза.

Она потянулась к одеялу, но взгляд снова упал на него. Дневник лежал на тумбочке у кровати – она сама принесла его сюда утром, чтобы не оставлять на кухне. Чёрный, чуть наклонённый, с потёртой обложкой, но теперь он казался другим. Будто смотрел на неё, манил, как магнит. Аня замерла, рука зависла над одеялом. «Глупости», – пробормотала она, но голос сорвался, и ноги сами понесли её к тумбочке. Она села на край кровати, взяла дневник в руки. Холод обжёг пальцы, знакомый, ледяной, пробирающий до костей. Аня сжала его сильнее, чувствуя, как кожа под пальцами чуть прогибается, словно живая.

Она раскрыла его на странице, где было написано: «Привет, Анна. Ты ведь хочешь чего-то большего?» Слова смотрели на неё, мягкие, аккуратные, но с растёкшимися краями, что придавали им глубину. Аня провела пальцем по строчке, ощущая вмятины от пера, мягкие, но глубокие. Её имя. Но чьё? Она замерла, напевая мелодию тише, чтобы собраться с мыслями. Анна – имя не редкое. Может, это не к ней? Может, другая Анна, прежняя жилец, писала здесь, мечтала о чём-то большем? В журналистике она не раз попадала в такие ловушки – принимала совпадения за знаки, строила теории на пустом месте. Это могла быть просто старая запись, эхо чужой жизни, случайно попавшее к ней в руки.

Но тепло от обложки – странное, мягкое – путало её. А что, если он знает? Что, если это не совпадение? Она листала дальше: «Все они хотели. И я помог». Кто «они»? Прошлые жильцы? Женщины, о которых шептались в магазине? Аня сглотнула, её пальцы дрогнули. Слова были дружелюбными, почти тёплыми, но в них сквозило что-то ещё – намёк, который она не могла поймать. Ещё страница: «Скажи, чего ты хочешь, и я услышу». Она задумалась. Удача? Деньги? С этой недели всё шло слишком гладко – заказы, клиенты, деньги. Но если это не к ней, то к кому? Другая Анна могла писать здесь, просить о чём-то, а она просто нашла чужую историю. Или нет?

Аня потянулась к тумбочке, взяла ручку – простую, синюю, с погрызенным колпачком, – и замерла, дыхание сбилось. Писать в дневнике? Это казалось безумием, детской игрой, но слова Маргариты, страх хозяйки, её собственное везение – всё это толкало её вперёд. Она сжала ручку, рука дрожала, но вывела на чистой строке: «Если ты слышишь, дай мне знак». Чернила легли ровно, синие, обычные, ничего особенного. Аня смотрела на страницу, её пальцы сжимали ручку, ногти впились в ладонь. Прошла минута. Ничего. Ещё минута. Тишина давила, её дыхание было неровным, быстрым. Она вздохнула, плечи опустились, и уже потянулась закрыть дневник, когда заметила движение.

Её надпись – «Если ты слышишь, дай мне знак» – начала бледнеть. Сначала края букв расплылись, затем они растворились, как чернила в воде, и исчезли, оставив страницу чистой. Аня затаила дыхание, глаза расширились, сердце заколотилось так громко, что заглушило всё вокруг. И вдруг на бумаге появились новые слова. Медленно, буква за буквой, словно кто-то невидимый водил пером. Чернила были тёмными, густыми, с лёгким блеском. «Завтра утром ты увидишь». Аня захлопнула дневник, отбросила его на тумбочку – он упал с глухим стуком – и отшатнулась, прижав руку к груди. Сердце билось, как пойманная птица, дыхание рвалось короткими рывками.

«Что за чёрт?» – вырвалось у неё, голос дрожал, срываясь на шёпот. Она провела рукой по лицу, пальцы были холодными, липкими от пота. Комната выглядела как обычно – кровать с мятым одеялом, тумбочка с лампой, окно с дождём за стеклом. Но тревога висела в воздухе, густая, как туман. Аня посмотрела на дневник – он лежал неподвижно, чёрный и тихий, но теперь казался живым, как зверь, затаивший дыхание. «Это трюк», – пробормотала она, пытаясь убедить себя. Может, чернила с секретом, как в детских книжках? Но голос хозяйки – «Не пиши в нём» – звучал в голове, острый и реальный. И её собственные слова растворились. А новая запись появилась.

Она сидела, глядя на дневник, напевая мелодию, чтобы унять дрожь. Если это другая Анна, то почему он ответил ей? Или это не ответ, а старая запись, что проявилась случайно? Но «завтра утром» – слишком точное, слишком близкое. Аня сжала кулаки, её разум метался. Может, это игра её воображения, усталость после долгого дня? Но везение, слова старух, страх хозяйки – всё складывалось в мозаику, которую она не могла разгадать. Она легла, натянула одеяло до подбородка, выключила лампу. Темнота накрыла комнату, мягкая, но тяжёлая, как вода.

Сон не шёл. Мысли кружились, возвращаясь к дневнику, к словам Маргариты, к знаку. «А если завтра что-то произойдёт?» – шепнул внутренний голос, и её тело напряглось. Она повернулась на бок, подтянула колени к груди, пытаясь унять дрожь. Где-то в доме скрипнула половица – тихо, далеко, но отчётливо. Аня открыла глаза, вглядываясь в темноту. Ничего. Просто старый дом. Но тишина больше не была пустой. Она дышала, шевелилась, ждала. Аня лежала, глядя в потолок, где тени от веток плясали, как пальцы. Завтра. Знак. Что это будет? И чья Анна получит его – она или та, другая?