Сильные девочки плачут молча

Юлия Жданова

Сильные девочки плачут молча

Глава 1

Наверное, больше всего на свете Вера боялась бабку. Евдокия Семеновна была женщиной суровой, немногословной, а при случае могла и такую оплеуху дать! А рука у нее была ой какая тяжелая! Сказались многие годы упорного физического труда – бабушка всю жизнь работала, сроду больничный не брала.

– Вот здоровье у тебя, Семеновна, – цокали языками соседки на лавочке у подъезда, когда она шла домой с работы. – Носишься ведь как конь!

–Тьфу-тьфу, – отмахивалась Евдокия Семеновна, хмурясь. – Сидеть и болеть некогда, внучка ведь на мне!

Даже будучи на пенсии, Семеновна мыла подъезды, чтобы прокормить и одеть Веру. Характер у бабушки тоже был тяжелый, как и ее рука. Человек войну прошел, с тех пор радости в ее жизни мало было. Да и вся ее жизнь после того, как потеряла она в этой самой войне любимого и единственного мужа, легкой не была. Сдвинутые брови, пронзительный взгляд, крупный нос, крохотные усики под ним, гладко убранные в пучок седые волосы под платком. Вере порой бабка напоминала Бабу-Ягу из фильма. Как глянет да своим большим носом шмыгнет…аж дух захватывает! И страх мурашками по всему телу – ну, сейчас начнется…

Семеновна вообще мало улыбалась, разговаривала только по делу – четко и ясно, терпеть не могла пустой болтовни, сама никогда не лезла за словом в карман. Научилась раз и навсегда защищать и себя, и свою маленькую семью в случае чего. Надеяться ей было не на кого.

Вот уже 2 года Вера жила с ней. Так случилось. Чужая была ей Семеновна. До того, как они с мамой переехали к бабке в Ольгинск, жили в Казахстане, в Целинограде. Вера там и родилась. Виделись с бабкой очень редко, только когда они с мамой приезжали в отпуск. С папой у бабки отношения не сложились. Она зятя на дух почему-то не переносила. И Вера приезжала к ней только с мамой. Вера в детстве почти не помнила бабку. Только худые жилистые руки, недобрую усмешку, сухое, какое-то неловкое общение.

А теперь вынужденно осталась с ней один на один. Ни ласкового слова, ни поддержки от нее не было. Не обняла даже внучку ни разу! Только постоянно пеняла Вере, что та быстро растет. Вера обычно просто опускала голову и молчала, глотая слезы. И самое страшное, что Вера теперь целиком и полностью зависела от нее, и деваться ей было некуда.

Вера давно поняла – с бабкой не забалуешь. Прошедшая войну Евдокия Семеновна муштровала внучку словно солдата. Спуску не давала ни в чем! Ей тоже надеяться не на кого. Сама все должна уметь! Учиться, за собой ухаживать, стричься. Чтобы все вовремя, чтоб распутехой не ходила, а была чистой и опрятной! Сетовала, что на одежду надо тратиться, а Верочка росла как на дрожжах. А обувь! И где вот ей обувку-то найти, лапа 38 размера? Это в 13-то лет! А в магазинах что продается? И почем!

Жили они в двухкомнатной квартире, в старом доме, на 1 этаже. Две полупустые комнаты, мебели у бабки особо не было. Всю жизнь жила с тем, что есть. Железные кровати с панцирными сетками и облупленными «шишечками» в изголовье. Старые – престарые, так страшно скрипящие по ночам, когда Вера или бабка переворачивались с боку на бок. Слышно было на всю квартиру! Одинокая лампочка на проводе, без люстры, тускло освещала кухню. Бабка, кряхтя, лазила на стремянку сама, вкручивала лампочки собственноручно, покупала самые «кономные», по ее мнению. Крашеные светло-зеленые стены, коричневый облезший местами пол. Деревянные стулья с облупленными ножками, покрытые пестрыми вязаными половиками, грубый стол с намертво приклеенной канцелярскими кнопками клеенкой с большими алыми маками на голубом фоне. Бабка не разрешала ничего резать на ней, берегла и все время кричала на Веру, если та забывала. Для хлеба и овощей у нее были старые, истертые от времени деревянные доски.

Такие условия жизни, в совокупности со всякими ограничениями, радости девочке не прибавляли. Даже домой после школы Вере идти не хотелось. Она часто вспоминала, как хорошо они жили когда-то в Казахстане, в своей квартире, с мамой и папой! Квартира там была такая светлая! Утром комнату Верочки заполняло солнце и щекотало нос. Она просыпалась уже с улыбкой, потягивалась. Ее будила мама. И на целый день был заряд хорошего настроения! А здесь серо и уныло…Этот первый этаж – как подвал какой-то, и никогда в комнате не бывало никакого солнца. Они вечно жили в полумраке. Бабка строго следила за Верой и не разрешала попусту жечь свет. Стучала даже в туалет, если Вера засиживалась там.

Но надо отдать должное двум хозяйкам, квартира всегда была в порядке, ни пылинки, полы блестели! Теперь, когда Вера подросла, она уже сама убирала по субботам всю квартиру. Знала, что бабке хватает мытья полов в подъездах. Хотела помочь.

–Вот, – говорила довольная Семеновна, возвращаясь в чистую квартиру. – Хорошо, что ерундой не занимаешься. Труд облагораживает человека!

Вера сначала все надеялась хоть на маленькую, но похвалу, но, так ни разу не дождавшись, перестала надеяться. Так нужно, и все. Механически убирала, старалась делать так, как бабка учила, принимала это как должное. Это самое малое, что она могла для нее сделать, лишь бы бабка не ворчала. А то, не дай Бог, посуда не мыта – нагоняй Вере обеспечен!

В ее комнате все было тоже очень аскетично. Старый сервант, невесть откуда взявшийся, Верин тяжеленный письменный стол, тоже старый, полированный, за которым она готовила уроки. Еще ее сестры пользовались им. Поцарапанный местами, с толстым стеклом и уютной настольной лампой в зеленом потертом абажуре. Луч света, исходящий от лампы, казался ей каким-то спасительным островком. Вера вечерами включала лампу и, наслаждаясь теплым светом, рассматривала вырезки из журналов, какие-то красивые картинки, фотографии любимых артистов, заложенные ею под стекло.

Вера хорошо училась, она от природы была очень усердной. С детства мама ей внушала, что учеба – главное в ее жизни. И Вера старалась. Схватывала на лету, рано научилась читать. Блестяще запоминала и декламировала стихи.

Вся в отца, говорила мама, и Вера очень гордилась этим. Ее отец был химик, заместитель руководителя завода. А мама заведовала лабораторией. Оба они были примером для Верочки. Их портреты лежали в серванте, в секретере, закрытые на крохотный, ржавый от старости ключик. Вера хранила его в своем столе. Иногда она доставала портреты, воровато оглядываясь на дверь, гладила холодное стекло и тихонько плакала. Ее сердце, еще совсем детское, в такие минуты просто разрывалось. Папу она почти не помнила, а вот мамочку…

Евдокия Семеновна запрещала вешать портреты на стену или ставить в сервант. Нечего, мол, душу себе тревожить. Прошлого не вернешь. И в серванте красовались только начищенные чашки и блюдца с золотыми ободками, которыми бабка никогда не пользовались. Стояли они «для красоты». Бабка периодически протирала их от пыли и ставила на место.

– Вот выйдешь замуж, – приговаривала она, любовно натирая чашки, – сервиз этот твой будет. Приданое вроде…

Трогать его она строго запрещала. А ну Вера разобьет ненароком?

– Ба, ну какой там еще замуж? – морщилась Вера. Она была еще слишком юна, чтобы думать о таких вещах.

Суровая Семеновна запретила себе думать о дочери. Слишком тяжело. Что было – то прошло. Жизнь идет дальше, и Евдокия Семеновна давно научилась принимать ее такой как есть, стойко принимая все удары судьбы. Ничего теперь не попишешь. Так сложилось. Внучка на ней. И это данность. Конечно, ей давно бы пора отдохнуть, самой под 70. Жизнь и так ее особенно не баловала, но не бросишь же девчонку. Как ни крути, своя кровь ведь. И на Валю похожа как! Просто копия!

Две взрослые сестры Веры были уже замужем и растили детей. С Верой общались редко, забегали ненадолго, да встречались, например, когда у бабки или Веры день рождения был. Каждая занята своими заботами – семьи, дети. Вера не переживала, она же их особенно не знала, сторонилась.

Наташа и Таня были ее старшими сестрами от первого брака мамы, двойняшками. Вроде и двойняшки, недоумевала Верочка, а совсем не похожи! Наташа с темными волосами и глазами, а Таня светленькая, голубоглазая, как мама и сама Вера. Похожи сестры были только в одном – имели такие же круглые глаза, как у мамы, и обе носили очки.

На стене в комнате бабки висела в толстой рамке под стеклом фотография, где была мама, еще совсем молодая, с огромной, похожей на какой-то чемодан, смешной коляской, из которой торчали две головы ее сестер в вязаных шапках. А вот Вериных фотографий не было. Как будто только они были ее внучками. Но Вера не обижалась, уже стало все равно. Бабка, видимо, их любила больше, они же всегда рядом были, а она, Вера, далеко…

Теперь сестры уже совсем взрослые. Наташа закончила педагогический институт и устроилась в детский сад, а Танюша – медицинский и уже работала участковым врачом в местной больнице. Сестры были старше Верочки на целых 23 года! Поскольку жили они отдельно и имели уже собственные семьи и детей, отправлять к ним жить Веру бабка не рискнула. Это означало скандалы в молодой семье. Ну кому нужна такая обуза? И где им там развернуться в крошечной квартире у Наташи с мужем? Или у Тани в однокомнатной квартире? Конечно, бабка оставила ее у себя. Справятся. Хоть и в возрасте, а силы еще есть. И эту поднимет, Бог даст, и в люди выведет!

Глава 2.

Но спуску внучке бабка не давала. Все боялась, что упустит девчонку. А последствия кому потом разгребать?

Вера всегда была одна. Бабка не разрешала заводить даже кошку. А Вере так хотелось тепла, пусть хоть от животного. Она бы заботилась о ней! Делилась событиями, переживаниями. Любила. Бабке и слушать ее было особенно некогда. Да и как к ней вообще подступиться, к этой бабке? Она как приходила, готовила что-то поесть и потом торчала в своей комнате. Вера завидовала – у нее хотя бы телевизор был…Вера редко смотрела телевизор, в комнате бабки она чувствовала себя неловко, словно в гостях, когда хозяева ждут – не дождутся, когда эти самые гости уже уйдут.

Самым любимым занятием Веры было смотреть в окно, забравшись на подоконник с ногами. Она подставляла лицо солнечным лучам и мечтала. Мечтала поступить в институт, как того хотела мама, и уехать от бабки. Ей казалось, что одной ей будет лучше. Бабка со своими поучениями, тяжелым осуждающим взглядом и постоянными упреками уже не будет висеть над ней! А она получит комнату в общежитии и, если будет хорошо учиться, сможет получать повышенную стипендию. А она сможет! Проживет как-нибудь! Зато сама себе хозяйка, и бабка ей не указ! И портрет мамы в своей комнате над кроватью своей повесит, а не в шкафу будет держать, как бабка! Мама этого не заслужила!

В воскресенье бабка обычно ходила на рынок, отчаянно торговалась с продавцами, принося потом домой кусок мяса с косточкой на щи. И пока ее не было, Вера сидела на подоконнике, предаваясь мечтам, беспокойно прислушиваясь, не поворачивается ли ключ в двери. А то если бабка ее застанет, снова кричать начнет, как обычно:

– Слезь, сломаешь подоконник! «Корму»-то, вон, какую отрастила! Чинить потом окно кто будет?

Верочка слезала и вздыхала. И правда, в 14 лет ее тело стало стремительно меняться, расти. Появилась грудь, округлились бедра. Даже фигурой она была вся в маму. Бабка, заметив изменения, еще пуще стала давить на нее.

– Не дай Бог, в подоле принесешь! – приговаривала она, грозя своим страшным кривым пальцем с крупными суставами. – Смотри, чтобы мне ни-ни! Хватит с меня твоей матери!

Верочка обижалась, но молчала. Бабке разве можно слово поперек сказать? Она терпеть не могла, когда бабка говорила о маме плохо. Как будто мама ее «в подоле» принесла! Это ведь совсем не так! Она была замужем за папой! И вообще ее мама самый чистый, добрый и светлый человек! И ее любила больше всех! Мама была единственным человеком, которому Вера могла рассказать все. Но спорить с бабкой она не решалась, продолжая мучиться и осознавать собственную ненужность. Как это страшно, оказывается, когда никому не нужна! Бабке было не до нее. Она заботилась только о том, чтобы Вера хорошо училась, была сыта и опрятно одета. А что еще, хороводы вокруг нее водить? Развлекать? Некогда ей! Насчет школы бабка сказала один раз:

– Будешь плохо учиться, ежели вызовут меня в школу, так знай – я не пойду! Сама краснеть там будешь!

Вера усвоила, что все теперь зависит только от нее.

В этот город они с мамой приехала пару лет назад, и подруг у нее тут пока не было. Одноклассники отнеслись к новенькой с подозрением, не любили, считали заумной – Верочка была круглой отличницей. Щелкала математические задачи как орешки, писала сочинения на отлично, у доски отвечала без запинки. Учителя смотрели на нее с одобрением. А вот одноклассники…Не любили они таких выскочек. Отличница, понимаешь ли! Откуда только взялась такая? Ей бы еще очки – вообще бы была «ботаничка»!

Девчонки фыркали, глядя на ее обычное шерстяное форменное платье, стоптанные туфли, руки в цыпках, короткие ногти, простую стрижку. Вера не обращала внимания, твердо решив не давать себя в обиду, хорошо общалась только с соседкой по парте, Оксанкой, и со своей соседкой по площадке Олей Кругловой, тоже круглой отличницей, которая училась в их школе, но на класс старше. Только Оле и доверяла бабка, стараясь оградить Веру от остального общения. Олину мать, Антонину, она знала давно, уже 20 лет. Жили на одной площадке, и ничего плохого об этой семье сказать было нельзя. А Вере все твердила, что нечего якшаться с другими – того и гляди научат плохому! А ей учиться надо, самой себя обеспечивать, чтобы не зависеть от сестер. Бабка не вечная!

Семеновна порой не спала ночами, все думая, что ей непременно нужно довести Веру до совершеннолетия и, по возможности, отдать замуж. Тогда и помереть спокойно можно. У старших девок свои семьи, за них голова не болит! Конечно же, сестры общались, но близки не были – слишком большая разница в возрасте. Ну раз так случилось, что же делать?

Иногда Вера, смущаясь и краснея, упрашивала бабку дать ей денег на кино. Бабка давала, но ворчала, что, мол, глупости все это. Не по «кинам» надо болтаться, а заниматься больше! Но отказать не могла – училась Вера отлично. В этом бабка убеждалась каждую неделю, проверяя ее дневник. Не одним же кнутом…И, немного побурчав, все же давала ей 20 копеек. И счастливая Вера мчалась в кино.

Какое же это было счастье – хоть ненадолго оторваться от этой реальности и бежать с Оксанкой в кино! Основным ее развлечением было слушать старые мамины пластинки на их допотопном проигрывателе, читать книги и писать иногда приходящие в голову стихи. Все Вера записывала в дневник. А бабка в ее отсутствие, втихаря проверяя стол, читала и качала головой. Это же надо, какая дурь Верке в голову лезет! Одно слово – гены! Что муженек Валин был «вумным», что Валя сама. Вот и родили себе на старости лет поскребыша гениального. Учиться надо, а она все ерундой занимается, только время переводит! Но сказать Вере, что она знает о ее стихах, бабка не рисковала. Сразу все поймет и спрячет. А нужно знать, что там у нее на уме! Лучше подстраховаться! И направить вовремя. И так, чтоб как Валя в свое время в институт поступить без всяких там репетиторов! Евдокия Семеновна храбро и отчаянно надеялась, что ей удастся пожить еще и «вытянуть» Веру.

Единственная дочь Евдокии Семеновны, Валентина, родилась в семье Кузьминых задолго до войны. Красавицей Валю назвать было нельзя, обычная девушка, вся лицом в отца. Шибко любила Семеновна, верно, своего Мишу, раз такая дочка получилась. Вылитая! Такое же грушевидное лицо, полные щеки, как у мужа, слегка вьющиеся волосы, которые она заплетала в толстые косы и укладывала при помощи шпилек тяжелым венцом на голове. Яркие круглые глаза выделялись на ее лице словно голубые льдинки. И фигурой удалась, с тонкой талией, крутыми бедрами, ну прямо как виолончель! Вале было 11 лет, когда началась война. Миша сразу на фронт ушел. Всю войну тащила дочь на себе Евдокия, бывало, даже в погребе прятала, закрывала, чтоб, не дай Бог, не поиздевались, не угнали. Очень боялась за дочку. Если что, Миша не простит, думала она всегда. Трудно было, но выжили! До сих пор она помнила вкус тех лепешек из лебеды, мучной «затирухи». Жили только в ожидании возвращения отца. А Миша с фронта не вернулся. Горю Евдокии не было предела. Думала уже руки на себя наложить, но держала дочка. Ну как она без матери и без отца?

Но время прошло, подлечило. Оправились Кузьмины. А уж после…Легко Семеновне никогда не было. Все одной. Из пододеяльников, было дело, шила дочке платье. С обувкой так вообще беда. Но носила Валя вещи аккуратно, подолгу, цену им знала. Так и протянули. Запаса никакого отродясь у них не было. Хорошо, что Валя была у нее девка скромная, умная, школу закончила с отличными оценками, потом в институт легко поступила.

Со слезами на глазах отправляла ее в город Евдокия. Очень боялась, что, не дай Бог, не по той дорожке пойдет. Одна, без присмотра…Они ведь с дочкой никогда не разлучались. Девка-то она не балованная. А вдруг там кого встретит, голову потеряет, до свободы дорвется…Молодая ведь! И что потом?

Целый год Валя приезжала к маме каждые 2 недели на выходные, а уж на летние каникулы оставалась дома до самой осени. Помогала матери и с огородом, и с урожаем. И капусты наквашивали бочку, и помидоры солили. Картошку заготавливали. Были они только вдвоем, некому помочь было. Надеялись только на себя.

А потом… Принесла из армии нелегкая Петьку Кудинова, этого гуляку! И Валя влюбилась в него без памяти. Петька со своей гармонью сводил с ума всех деревенских девок. Как растянет да как песню запоет! Все, как одна, рты открывали и во все глаза смотрели на него! Аж дышать забывали! Вот куры!

Евдокия его терпеть не могла. Далеко не красавец, ну это ладно – с лица воду не пить. Так еще и бездельник редкий! Да и выпивкой не брезговал. Шалопутный! Работать Петька особо не любил и не хотел. Все бы ему на гармошке своей «шпарить». Но все же устроился шофером в колхозе у них. После смены как затеется, хоть стой, хоть падай! А эти дуры молодые соберутся в кружок, поют и пляшут, отбивая пятки, платками машут, верещат. Чистый курятник! И Валька ее в первых рядах! Косы вьются, лицо румяное! И ведь туфель последних не жалко дурочке, поберегла бы хоть! Семеновна только головой качала недовольно.

И ни стыда ведь, ни совести. Люди страну поднимали после войны, работали, как каторжные, а этот все играет! Работал, конечно, но энтузиазма-то особого не было. Музыкант хренов, негодовала Евдокия. Разве такого зятя хотела она своей Вале? А та словно оглохла и ослепла. Как ошпаренная ходила, все только и повторяла с придыханием: «Петруууша».

– Петруша, едрит твою мать! – ворчала Семеновна, гремя тарелками в кухне. – Черт бы его побрал, этого Петрушу твоего!

– Ну что ты, мама! – улыбалась Валя. – Он хороший, ты просто его не знаешь…

Глава 3

Если бы она раньше знала! Семеновна только тяжело вздыхала. Ведь всю жизнь этот «Петруша» поломал ее дочке! И про институт забыла, а ведь год отучилась на одни «пятерки»! Нет, сбил же с толку этот паразит!

Потом еще приперся с матерью своей, Кудинихой. И ведь наглости хватило! Свататься, видишь ли, ему надо!

– Да какое вам свататься! – кричала Евдокия Семеновна дочери. – Ты что, с ума, что ли, сошла, у тебя учеба!

– А я что говорю! – вторила ей Кудиниха. – И ведь ни кола ни двора. А он свое твердит! Айда, говорит, мать, и все! А мы, мол, потом в сельсовете нашем оформимся. Любовь, вишь, у них случилась!

Семеновна была вне себя. Усадила Кудиновых в кухне, а дочь в комнату утянула. Смущенная Валя не могла поднять на нее глаз.

– Да ты понимаешь, что такие дела не решаются одним днем! – увещевала дочь Евдокия. – Куда ты торопишься, глупая?

– Я ведь, мам, не красавица, – сказала Валя. – Ну кто на меня посмотрит? А тут Петруша…

– Да кто тебе сказал, что ты некрасивая? – вскричала Семеновна. – О чем ты думаешь только!

Сколько ни отговаривала Валю Семеновна, та ни в какую не соглашалась. Люблю, и все! Петрууууша у нее! Ждать, пока закончит институт, не хотела, замуж рвалась, боялась, что уведут Петрушу из-под носа! «Да хоть бы увели, – в сердцах думала Семеновна. – Воздух бы чище стал!».

Сосватались, потому что вскорости Валя поняла, что беременна. Тут уже Семеновна отступила. Пусть женятся, не сиротить же еще не рожденного ребенка! Денег на свадьбу не было, в чем было в сельсовет пошли – туфельки старенькие, простое платье. Только фату Валя себе из «накидушки» сшила. Петька в армейской форме. «Молодые, счастливые», – с легкой грустью думала о них Семеновна, вспоминая, как сама выходила за Мишу. Тоже ведь какие счастливые они были! И как мало им Бог отмерил вместе побыть. Как же несправедливо…

Стол накрыли, посидели, подружки Валины и Петькины друзья пели и плясали до утра. Вот где был Петькин триумф – гармонь его не замолкала! Кудиниха, глядя на молодых, опрокидывала рюмку и кончиком платка утирала слезы. А Семеновна сидела, неодобрительно поджав губы, и только качала головой.

В институте Валя взяла академический отпуск. Поселились они сначала у Кудиновых. Положено так, муж жену к себе вести должен. Да и зятя своего Евдокия на дух не выносила. Стычки и скандалы были у них постоянно. А Семеновна в выражениях не стеснялась, всегда говорила все как есть! А потом как молодой семье комнату в бараке молодым Кудиновым выделили. Переехали Петя с Валей. А в комнате только кровать! Семеновна дала табуретки, постельное белье, Кудиниха – посуду. Петька вешалку гвоздями приколотил. Занавески старенькие повесили. Половики бросили. Ну вроде ничего. Бедно, конечно. Но зато свое!

Еще во время беременности Валиной Петруша этот, зятек, дочери ее крови-то знатно попортил. Семеновна все боялась, что, не дай Бог, скинет Валя ребенка. А он так и загуливал, девок щупал, ровно неженатый! И разговаривали они с Кудинихой с ним не раз, увещевали, совестили – все бесполезно! Соглашался, и заново все… Семеновна просто из себя выходила! Предупреждала же она, что он гуляка беспробудный!

– Говорила я тебе, не ходи за него! – бурчала Семеновна. – Сколько нервов потратила! А его не изменишь уж!

Валя не перечила матери, только сидела, молчала, глотая слезы.

Немного не доносила беременность Валя, все боялась в больницу лечь на сохранение. А вдруг Петруша загуляет, пока ее нет? Семеновна ругалась на чем свет стоит: «Дура! О ребенке надо думать, а ты все Петрушу своего караулишь!». Вот не зря люди говорят, что любовь слепая! А врачи ведь сказали ей, что ребенок очень крупный, сторожиться надо!

И правда, живот у Вали был просто огромный! А ей все равно, лишь бы Петрушу не увели за рога из стойла! Даже врачей не слушала.

Родила вскоре Валя двух девок! Огорошила всех! Семеновну чуть удар не хватил! Не чаяли они с Кудинихой, что сразу двое-то будут! Что же делать-то с ними теперь? Маманьки!

– Свят-свят, – крестилась Семеновна. – Маруся, это откуда же? Ведь не было у нас никогда двоен!

– У нас были, – вздохнула Кудиниха, – но не думала, что Петьки коснется…

А девки получились отменные – толстые, щекастые, красивые. Но разные. Петруша потом все предъявлял Вале. От кого, мол, вторая? Наташка черненькая, на него похожая, а вот Таня светлая. Разве нормальный это человек – такое нести?

Валя была полностью занята детьми, а Петруше стало скучно. Привык гулять, а тут дети! Кричат по ночам, плачут. Беспокойные. Из дома стал уходить, к бутылке прикладываться. Дальше – больше. Стал плохо себя вести. Гонял Валю по пьянке, придирался, а бывало, и бил. Семеновна храбро вступалась за дочь. Брала кочергу, веник или что под руку попадало и лупила горе-зятя, не разбирая куда, крича, что она войну прошла и с ней лучше не связываться! Петька ее побаивался. Теща у него была с гонором! И рука у нее тяжелая!

Петруша на неделю замолкал, а в пятницу, как выпьет после работы – снова здорово. Сценарий не менялся. Сидела Валя битая, только слезы глотала. Но куда ей от мужа, на работу – никак, девчонки. Разве прокормишь? Семеновна уговаривала дочь вернуться домой. Эдак ведь он в угаре и покалечить может, если она не углядит. Не сидеть же ей у них постоянно! Не дай Бог что, как же дети без матери? И вообще, от нервов молоко пропасть может!

– Ты что, Валя, себе думаешь? – кричала Семеновна, размахивая в гневе руками. – А коли убьет, кому девчонки тогда? Мне, Кудинихе? Ему-то ничего не надо, вахлаку!

– Люблю его, мама, – плакала Валя. – Не смогу я, если узнаю, что с другой он. Может, Бог даст, исправится…

Семеновна только досадливо рукой махала. Исправится он, ага. Как тот горбатый! Ну Валька! Вот дура и есть! Она бы, Семеновна, такому черту и с горы не показала, а тут «люблю». Тьфу!

С девчонками много было хлопот. Все дни как под копирку. Кормления, купания. И Валя, и Семеновна, и Кудиниха весь их первый год по очереди пестовали. С ног сбились. Девок же целых две! Горластые, шустрые.