Фанаты. Счастье на бис

– На меня смотрите. – Сашка осторожно берёт его за подбородок, поворачивая лицо к свету. – Хорошо всё, Всеволод Алексеевич. Вовремя успели. Сейчас будет чай. С молоком?

Кивает. Главное, что губы не синие, чёрных кругов под глазами нет. До кислородного голодания дело не дошло. Дома есть всё, от сильных препаратов, за хранение которых можно и огрести неприятностей, до кислородного баллона и маски. Но до всей этой артиллерии лучше не доводить.

Сашка ставит перед ним кружку. Замечает на раковине утреннюю тарелку, полную. Вздыхает, но от комментариев воздерживается. Садится напротив. Смотрит, а скорее, слушает, как он пьёт.

– Всё? Легче?

– Да. Ты в халате. Настоящая тётя доктор.

– Вам нравится?

Качает головой.

– Нет? Почему?

– Никогда не любил ролевые игры.

И смотрит ехидно. Сашка улыбается. Да, теперь она видит, что ему легче. Ещё минут двадцать они проводят в тишине. Всеволод Алексеевич, не спеша, пьёт чай и приходит в себя, Сашка возится рядом: моет посуду, протирает стол, раскладывает по ячейкам в ящике вилки и ложки, сваленные на раковине кучкой со вчерашнего дня. Когда Всеволод Алексеевич, пусть и делая долгие паузы между фразами, начинает рассказ, Сашка вздыхает с облегчением.

– Однажды мы были на гастролях в Америке. Тогда ещё, в советское время. Считалось огромной удачей выехать на гастроли в капиталистическую страну, тем более в США. Нам, счастливчикам, все коллеги завидовали. Хотя условия предоставляли дикие. Мы сопровождали нашу олимпийскую сборную, выступали для своих же спортсменов, а жили, не поверишь, в здании тюрьмы. На время Олимпиады её освободили от заключённых и поселили советских артистов! Впрочем, их тюрьма оказалась получше иной нашей отечественной гостиницы, но речь не о том…

Сашка – само внимание. Она готова его слушать бесконечно. Несмотря на то, что ей надо бы вернуться на работу. Или хотя бы позвонить. Оставлять его снова одного точно нельзя.

– Никаких экскурсий нам не устраивали, посмотреть страну не давали. На автобусе привезли в так называемую гостиницу тире тюрьму, на автобусе увезли. Сопровождающие из одного всем известного ведомства тщательно следили, чтобы мы не ходили по их «загнивающим» магазинам и не покупали всякий хлам. Впрочем, у нас и денег-то не водилось – жалкие пара долларов суточных, сэкономленных на еде. Но на обратном пути по дороге в аэропорт автобус застрял в пробке. Аккурат возле редакции журнала «Плейбой», представляешь? Мы тогда о нём и не слышали, конечно. Но фишка в том, что на улице возле редакции именно в тот день стояли девчонки в их «фирменных» костюмах. То есть почти раздетые, но с заячьими хвостиками и ушками. И раздавали что-то прохожим. Наверное, новый выпуск журнала, а может, какие-то рекламные флаеры. Что мы тогда в этом понимали-то? Мы, осатаневшие от почти что тюремной жизни и двухнедельных гастролей, вполне ещё молодые ребята, увидели полураздетых девок-зайчиков! Из автобуса нас, конечно, никто не выпустил. Но увиденное ещё долго будоражило наше воображение. А когда границы открыли, железный занавес рухнул и «Плейбой» стал продаваться в любом киоске, всё это интересовало гораздо меньше. Что ты ухмыляешься?

– Да так, ничего. Вспомнила, как году так в девяносто восьмом вы сами для «Плейбоя» снялись!

– Я?!

Он, бедный, чуть чаем не давится.

– Вот и у меня была такая реакция, когда мне сообщили. Рванула в город искать журнал. Пока бегала, столько всякого в воображении нарисовала.

– Саша, что за глупости. Не снимался я для «Плейбоя»! И вообще, мне в девяносто восьмом уже было лет…

– Да я вам даже найду этот выпуск, если захотите! Вы дослушайте. Покупаю я журнал, открываю. Там вы на целый разворот. В костюме, даже с галстуком. И с новогодней мишурой на шее, дело-то было перед Новым годом. Поздравляете всех девушек страны с праздником.

– Ах, вот оно что! Представляю уровень твоего разочарования.

– Скорее облегчения!

Вопросительно поднимает бровь:

– Ты настолько не питала иллюзий по моему поводу? Возможно, в девяносто восьмом для «Плейбоя» я был и староват, но в целом вполне ещё…

– Я просто не хотела, чтобы вами любовалась вся страна вообще и целевая аудитория «Плейбоя» в частности, – хмыкает Сашка. – Ревновала, да. Мне хватило публикации в «Спид-инфо» топлес с какой-то девкой в обнимку.

– А вот это помню! Ты поверила? Серьёзно? Тебя не смутило, что я стою в одних брюках, а девушка в вечернем платье и при полном макияже? Несколько странное сочетание, тем более для позирования фотографу. Это был наглый фотомонтаж и откровенное враньё в статье.

– А мне было двенадцать лет, Всеволод Алексеевич. И я ещё верила тому, что пишут в газетах. Но вы правы, в фото я не особо поверила. Но не из-за странного сочетания. Просто тело на фотографии было не ваше. У вас всегда на одной цепочке крестик и кулон с Зодиаком висели. А на фото их не оказалось.

– Ну, их я мог и снять.

– Никогда не снимали и вдруг сняли?

Крестик и кулон он носит до сих пор, ему не мешает, он их даже не замечает. К большому удивлению Сашки, которой мешает любой аксессуар, начиная с колец и заканчивая серёжками. Серьги она не носит с окончания школы, уже и дырки в ушах заросли, наверное. Часы надевает в силу необходимости. И то затягивает ремешок до упора, чтобы сидели намертво, не болтались, лишний раз напоминая о себе.

– Тебе на сыщика надо было идти учиться. Такие мелочи замечаешь. А с газетой той мне следовало бы судиться. Но в то время это ещё не практиковалось.

– Надо было, – соглашается Сашка. – Хоть заставить опровержение опубликовать. Я неделю ревела.

Она поздно спохватывается, что сказала лишнее. Он уже услышал.

– Господи, почему ещё? Ну подумаешь, идиоты журналисты.

– Потому что вы – Туманов! Вы, с вашим репертуаром и послужным списком, не должны вот в таком вот виде на газетных страницах появляться.

Она выдаёт дежурную, только что пришедшую в голову версию. Ну не правду же ему говорить. Что ревела она из-за прилагавшегося к фотографии интервью той самой девушки. Которая рассказывала, как Всеволод Алексеевич называл её «доченькой», а она его «папой». После сумасшедшего секса за кулисами, в гостиницах и даже в машинах. Сашку от степени откровенности той статьи до сих пор передёргивает. Что уж говорить о ней в двенадцать лет.

– У тебя телефон сейчас разорвётся, – замечает Всеволод Алексеевич, скорее, чтобы сменить неловкую тему.

Телефон переведён в беззвучный режим, и на экране высвечивается, что Сашка пропустила уже пять вызовов.

– Это с работы. Боюсь, что ничего ободряющего они мне не скажут, а плохих новостей на сегодня и так достаточно, – вздыхает Сашка и встаёт, чтобы помыть его чашку. – Шли бы вы отдохнуть. А я придумаю что-нибудь особенное на обед, раз уж завтрак вы проигнорировали.

– Я тебя расстроил? – серьёзно спрашивает он.

– Не больше, чем в девяносто восьмом, – отшучивается Сашка. – Идите полежите, у вас уже взгляд плавает.

Нормальное действие лекарства, которое она ему вколола. Сашка дожидается, пока утихнут шаги, и берётся за телефон. С заведующей разговор будет не из приятных.

***

Ночь. Благословенное время суток, когда, если очень повезёт, никому ничего от неё не надо. Когда можно снять все маски, особенно самую непосильную, ту, что с улыбкой «у нас всё хорошо». Выкурить традиционную сигарету. Но сегодня сигарета не одна. В банке-пепельнице гора окурков, на крыльце рядом с Сашкой пустая смятая пачка. А Сашка сидит, уткнув голову в колени, и ревёт. Потому что просто больше не может.

Слишком много в один день. Каждую из этих ситуаций поодиночке она бы пережила спокойно. И не такое переживали. Идиотский вызов и очередная ботоксная дура. Мало таких ей в Москве встречалось, что ли? Здесь они ещё экзотика, а в столице каждая вторая с ботоксом, связями и амбициями. Сипящий Всеволод Алексеевич. Тоже не впервой. Хотя каждый раз страшно, да. Она молодец, не дала приступу развиться, успела вовремя, отделались лёгким испугом и одним уколом, ерунда. Она сволочь, её не было рядом, когда всё началось. И она не знает, с какими глазами завтра будет уходить на работу. И, наконец, выволочка заведующей. Тоже ничего нового, когда-то молодому ординатору Тамариной доставалось от грозного начальника чуть ли не каждый день. Вот только те времена в далёком прошлом, и за последние лет семь Сашка привыкла к совсем другому обращению. Выслушать сегодня пришлось много, и с какими-то претензиями даже можно было согласиться. Да, она не слишком вежливо обошлась с пациенткой. Да, она покинула рабочее место, никому ничего не объяснив. У заведующей были все основания выражать недовольство. Но то, в какой форме она предпочла это сделать…

– Вы, москвичи, приезжаете сюда на заработки и считаете, что вам всё можно, – кричала она в трубку. – Что вы такие великие специалисты, и мы, неучи колхозные, должны на вас молиться. Для вас и так создали все условия! Вы приходите, когда хотите, уходите, когда вам надо. Но это уже ни в какие ворота! Вы подставили меня перед самим Сан Санычем! Да что меня, всю больницу! Виктория Владимировна уже пишет жалобу в Минздрав!

– А что не сразу Президенту?

На момент их разговора Сашка только уложила Всеволода Алексеевича и больше всего мечтала о чашке чая и хотя бы пятнадцати минутах покоя.

– Вы ещё иронизируете? Знаете, Александра Николаевна, вы хороший специалист, но я согласна и с пациенткой, и с Сан Санычем, который уже был сегодня у меня в кабинете. Ваша манера общения и ваш внешний вид не соответствуют статусу врача! И я настоятельно прошу вас пересмотреть и то, и другое, если вы хотите дальше работать в нашей больнице.

– А если не хочу? – машинально вырвалось у Сашки. – Я сегодня же напишу заявление.

– Но извольте две недели отработать. И выглядеть так, как положено врачу!

– Отпущу косу и надену розовое платье с блёстками! – не выдержала Сашка, после чего бросила трубку.

Ещё какое-то время держалась. Машинально делала домашние дела, стараясь думать только о них: зарядила стиральную машинку, приготовила ужин, который Всеволод Алексеевич успешно проспал, даже затеяла влажную уборку. Раньше ненавидела мыть полы и протирать мебель, но в доме, где живёт астматик, пыль клубиться не должна, и она привыкла в любой непонятной ситуации хвататься за тряпку. Даже полюбила, хорошо от дурных мыслей отвлекает.

А с наступлением сумерек, когда пошла выкурить традиционную сигарету, накрыло. И теперь Сашка сидит на крыльце и ревёт, зная, что никто её не видит. Её первая школьная учительница, незабвенная Галина Сергеевна, говорила, что плакать можно только дома в туалете. И обязательно за собой смывать.

Сашка и сама не знает, что стало последней каплей. Наверное, слова про внешний вид. Господи, ей почти сорок лет. Она отличный специалист, к которому бегут в самых трудных случаях. Неужели так важно, какой длины у неё волосы и ногти? Красит ли она и то, и другое? Носит ли юбки и каблуки? Сколько ещё ей будут тыкать в нос этими идиотскими стандартами? Школа, одноклассники, мама. Потом короткая передышка на университет, там каблуки были не в чести, а на маникюр ни у кого не оставалось сил и времени. Дальше она помнит только бесконечную работу, смены, смены, ночные дежурства, ветеранов в военном госпитале. И среди них, раз в полгода, в год – его концерты. И возвращение отвратительного чувства собственной неполноценности, когда и в зале, и на сцене нарядные дивы в платьях. И ведь могла купить себе платье, не такая уж великая ценность. Но чувствовала в нём себя идиоткой. Вроде не кривая, не горбатая, не страшнее всех. Но что-то чужеродное было для неё в женских нарядах, и смотрелись они на ней как на корове седло. И, нарядившись однажды, ещё на пару лет бросала эту дурную затею, возвращаясь к привычным джинсам и футболкам. Тем обиднее оказались сегодняшние слова заведующей. Как будто перечеркнули все годы учёбы, практики, работы, весь накопленный опыт и профессионализм.

Сашка не слышит шагов. Он опять подплыл, а не подошёл. Он долго стоит у неё за спиной, оценивает ситуацию. А потом кладёт тёплую руку на её плечо:

– Кто тебя, девочка, обидел?

Сашка вздрагивает. Судорожно пытается привести лицо в порядок, но куда там.

– Я обидел?

Сашка мотает головой. Ещё не хватало. Он не убирает руку и явно ждёт ответа.

– Не обращайте внимания, Всеволод Алексеевич, – выдавливает Сашка. – Просто ПМС.

Спохватывается, что ему такой ответ не очень понятен.

– Ну, в некоторые дни женщин просто так накрывает и…

– Сашенька, я давно живу на свете. И большую часть жизни в окружении женщин. Я знаю, о чём ты говоришь. Только на тебя это не похоже. – Не без труда, держась за перила, он усаживается рядом с ней: – Рассказывай.

Ещё не хватало на него свои проблемы выливать. Но он вдруг, не спрашивая позволения, обнимает её за плечи, прижимая к себе. Сашка цепенеет, но сопротивляться не может. Столько лет прошло, а рядом с ним она всё та же змея во власти факира. Захоти он вдруг её придушить, она даже не пикнет.

– У тебя проблемы из-за меня?

В этой фразе весь Туманов. Господин Народный артист, центр Вселенной. Других вариантов у него и быть не может. Он феерический эгоист и в то же время феерический эмпат. Его невозможно обмануть, ему нельзя соврать, он почувствует. Но Сашка не знает ответа. Из-за него у неё проблемы или из-за себя самой?

– Я уволилась, Всеволод Алексеевич. Или меня уволили. Я даже не поняла.

– Тебя уволили? Такого прекрасного специалиста?

А это комплимент с его стороны. И Сашке приятно. Когда-то его признание было её главной целью. Что она только ни делала: таскала самые большие букеты на его выступления, вела его сайт, добывая для последнего самые редкие записи, и училась, училась, училась. И она его в итоге получила, впервые вытащив Туманова из астматического статуса. И каждый раз, когда он ночью хватается за её руку, твёрдо зная, что вот теперь, когда дозвался, когда она появилась, всё будет хорошо, Сашка хотя бы себя не ненавидит. Недолгое время, примерно до утра.

Конечно, она ему всё рассказывает. Без лишних эмоций и пересказа собственных мыслей, только факты выкладывает. Он слушает молча, не перебивая.

– Не знаю, как быть теперь с отработкой. Видеть их всех не хочу, – заканчивает она. – Завтра точно никуда не пойду. Пусть ставят прогул.

Он как-то странно вздыхает. То ли с горечью, то ли с облегчением. Пойди пойми, что у него в голове. Смотрит с сочувствием, но Сашка ведь понимает, для него лучше, чтобы она всегда была дома, при нём. Сколько раз они на эту тему говорили? Даже ссорились, хотя поссориться с ним для неё равнозначно ссоре с самим господом богом.

– Ты рассказала не всё, – вдруг заявляет он. – Ты не плакала бы из-за рабочего конфликта. Ты бы хлопнула дверью и устроилась в другое место.

Психолог доморощенный. Значит, не так уж он зациклен на себе, как ей кажется. Значит, наблюдает, делает выводы. В целом правильные. И Сашка досказывает конец их разговора.

– У меня эта пресловутая женственность уже в кишках сидит. Знаю, что вы сейчас не одобрите. Только я вам так скажу – не всем быть милыми и обаятельными красотками, нежными феями с длинными волосами и в коротких юбках.

Уже давно стемнело, но над крыльцом горит фонарь, и в его свете Сашка замечает, как у Всеволода Алексеевича ползут вверх брови и округляются глаза. Он чем-то искренне удивлён. Его рука вдруг тянется к её щеке.

– Глупая ты девочка. Ты чудесная. Ты считаешь, что красота в длине волос, что ли? И почему я должен не одобрить что-то? Что ты вообще знаешь о моих представлениях о красоте?

Сашка фыркает. Уж это она точно знает.

– Зарина…

– И где сейчас Зарина? А все те девочки модельной внешности, что были, помимо Зарины, где? И не думай, пожалуйста, что всегда их бросал я. Предпоследние две, прости за откровенность, исчезли, когда мои доходы перестали покрывать их ожидания. Очень большие ожидания. Каждая в первый же год отношений хочет, как минимум, квартиру в Москве и приличную машину. А мне уже здоровье не позволяло столько работать.

– А последняя? – против собственной воли, скорее машинально уточняет Сашка. – Вы сказали «предпоследние две».

– А последняя испугалась, когда вместо романтической ночи у меня случился неромантический приступ астмы и пришлось вызывать «скорую». Так что до обсуждения финансовых вопросов дело просто не дошло.

Сашка тянется к сигаретной пачке, даже забыв, кто с ней рядом сидит. Пачка давно пуста, но она крутит её в руках, чтобы делать хоть что-то. Как же дико обсуждать с ним такие вещи. И к чему он ведёт? Хочет сказать, что Сашка выгодно отличается от красивых эскортниц тем, что не пугается астматического кашля?

– Поверь, я очень хорошо разбираюсь в женской красоте. Можно сказать, ценитель и эксперт. И знаешь, что по-настоящему завораживает? Не каблуки и не длина ног, волос или ногтей. Завораживает верность. Только я думал, что она уже не встречается. – Он вдруг как-то резко встаёт, словно хочет перебить сам себя. И, что ещё неожиданней, поднимает за локоть её. —. Пошли в дом. Здесь становится холодно. И всем давно пора спать.

Сашка молча подчиняется. Она змея, он факир. Так правильно, её так всегда устраивало. Мелькает шальная мысль, что, если бы рядом с самого начала был вот такой он, сильный, решительный, безусловный для неё авторитет, и она бы была другой. Может, кто знает, ей даже захотелось бы заплетать косы и рядиться в платья? Да нет, бред. Он прав, всем давно пора спать.

Утром она просыпается от его шагов. Бросает взгляд на часы и с ужасом понимает, что проспала всё на свете: приготовление завтрака, сам завтрак и работу! А он стоит в дверях и улыбается:

– Вечером молодёжь, а утром не найдёшь. Не вскакивай. Я позавтракал каким-то йогуртом из холодильника, сахар не рухнет. А на работу тебе не нужно. По крайней мере, на эту работу. А в любое другое медицинское учреждение нашего славного города тебя возьмут с огромным удовольствием.

Сашка садится на постели, решительно ничего не понимая.

Всеволод Алексеевич демонстрирует ей смартфон, который держит в руках:

– У меня осталось много друзей, Сашенька. В том числе в Министерстве здравоохранения. И в других интересных структурах. Знаешь, сколько я для них пел? И далеко не только в Кремлёвском дворце на официальных праздниках. Многие из них рады сделать мне маленькое одолжение. Так-так, ну что это опять такое? Ты каждый день реветь собралась? Правда, что ли, ПМС?!

***

Два дня абсолютно благостных. Сашка так рада побыть дома, не думая о том, что надо куда-то идти, что надо оставлять его одного. И не нужно общаться с чужими людьми. С каждым годом общение для неё всё сложнее. Мир замкнулся на нём, и её это полностью устраивает. Если бы можно было лечить людей, не разговаривая с ними. И тем более не общаясь с коллегами…

Она хорошо знает, что за одним приступом часто следует второй, поэтому старается держать Туманова в поле зрения, ходит по пятам. И он знает, но не раздражается. Дни стоят невероятно тёплые, буквально за одну ночь зацвели яблони, вишня тоже в цвету. Всеволод Алексеевич решил облагородить клумбу. Просто тюльпаны и нарциссы кажутся ему скучными, он задумал какую-то альпийскую горку с миниатюрами. В качестве миниатюр выступают керамический домик-фонтанчик и полуразбитая амфора с претензией на Древнюю Грецию. И то и другое он присмотрел в небольшом магазинчике садового декора через три улицы. Так что дел у них с Сашкой невпроворот: сходить в магазинчик, приобрести всё необходимое, включая мешок удобренной земли (сам тащил домой, Сашке не позволил), луковицы и семена новых цветов. И ещё кучу фонариков на солнечных батареях, которые должны довершить композицию.

Потом наступает самая интересная, творческая часть. На корточках он сидеть не может, стоять на коленях тем более. Приспособили низкий пенёк, который перекатывают по участку по мере необходимости. И вот сидит он на пеньке, склонившись с совком над своим творением, красоту наводит. Сашка не вмешивается, она в декоре не понимает ровным счётом ничего. Её дело посматривать одним глазом, а скорее, прислушиваться, делая вид, что она полностью поглощена книгой. Книга и впрямь хороша, следом за автором Сашка путешествует по фэнтезийным мирам. Раньше хотелось историй про любовь, а теперь тянет на сказки, где есть волшебные исцеляющие зелья и вечная или хотя бы очень долгая жизнь.

Резкий кашель вырывает её из уютного мира магов и чародеев. Сашка вскакивает, роняя книгу. Туманов сипит, тщетно пытаясь сделать глубокий вдох, заходится кашлем, давится. Вторая волна, как по учебнику.

– Тихо, тихо, спокойно!

Сколько лет у него астма, и всё равно он пугается во время каждого приступа. Глаза огромные, растерянные, руки ледяные, пульс бешеный. И резкий скачок сахара тоже обеспечен. Все «радости» сразу. Тщетно она пытается приучить его к мысли, что всё под контролем, что он не задохнётся. Инстинкт. Организму не хватает кислорода, он в панике выбрасывает гормон стресса. И никакие её увещевания тут не помогут.

Всё повторяется по избитой схеме. Шприц с лекарством, только за ним приходится бежать в дом, оставляя Всеволода Алексеевича на несколько секунд одного, что им воспринимается как катастрофа, поиск вены, укол. Мелькает мысль, что в Москве никто бы не церемонился, давно всобачили ему постоянный катетер и не мучились. Он бы мучился. Сашка иногда пытается представить, что было бы, не реши он тогда бросить всё: сцену, работу, любимый город, друзей, жену, в конце концов, и не явись к ней. Где бы сейчас, спустя несколько лет, оказался? Расщедрилась бы Зарина на элитный дом престарелых… или как там они в Москве называются? Или просто дождалась бы, пока очередной приступ не добил бы его в собственной постели? В его случае это так просто.

Однако сегодня астма легко не сдаётся. Он уже дышит, но мелко и часто, с сильным присвистом. Лицо сразу осунулось, черты заострились, под глазами чёрные тени. Плохо, не пришлось бы капать. И сахар надо проверить.

– Пойдёмте в дом. Подниметесь?

Сашка протягивает ему руку, но он встаёт сам. С сожалением смотрит на клумбу:

– Не… доделал.

– Завтра доделаете, вот проблема. Пошли, пошли. Полежим, телевизор посмотрим. И, пожалуй, кислородом подышим. Да?

Молчит. Обиженный такой, сам на себя, расстроенный.

– Там… полить… надо. Семена.

– Хорошо, я полью.

Садовод-любитель. Сашка доводит его до спальни. Не ложится, садится. Сашка не спорит, пусть делает, как ему удобно. Подкладывает под спину подушки, измеряет уровень сахара. Он, даже не смотря на экранчик, расстёгивает куртку, поднимает майку, давая ей доступ к дозатору инсулина. Сашка очень не любит, когда он такой покорный, это для него ненормально. Нормально спорить, огрызаться, капризничать, изображать артиста. Впрочем, артист он и есть. Абсолютный артист, за десятки лет личина избалованного вниманием любимца публики въелась прочно. И Сашку больше пугает, когда она не на месте.

– Кислородом подышим?

Мотает головой. Это он терпеть не может, ему кажется, он в маске сильнее задыхается.

– Окошко… открой. Попить. И массаж. Заложено… всё. Пожалуйста.

Сашка скрипит зубами. И чувствует себя последней сволочью. Нельзя заставлять его просить. Сама должна была додуматься, предложить. Распахивает окно, включает телевизор, чтобы трындел, чтобы не оставлять его в пустой и тихой комнате. Даёт в руки телефон:

– Я на пять минут. Сделаю вам чай. Если что, набирайте.

В такие моменты ей очень не хватает Тонечки. Пусть Тоня не врач, но вторая пара рук точно не помешали бы. Посидеть, последить, подменить, чай сделать хотя бы.

Возвращается с чаем так быстро, насколько возможно. Ставит кружку на тумбочку, садится рядом. Теперь самое сложное. То, чего она старательно избегает до последнего, так что ему приходится просить. И она ненавидит себя за это. Массаж помогает порой лучше, чем уколы, а остаточные явления снимает просто прекрасно. Во время массажа он и успокаивается сразу, и расслабляется. Но чёртовы тараканы в башке его личного доктора мешают им обоим прибегать к такой простой и полезной процедуре часто.

Надо, Саша, надо. Ты же слышишь, как он свистит. Ты уже заставила его просить. Что, нравится чувствовать свою власть? И чем ты тогда лучше Зарины? Ну ты ещё брось его тут, закрой дверь в спальню и пойди займись своими делами. В салон косметологический сходи, например.

Сашка качает головой, словно пытаясь разогнать мрачные мысли, тянется к тумбочке за массажным кремом. Всеволод Алексеевич молча за ней наблюдает. Сашка снимает с него майку. Заставляет откинуться на подушки. По правилам сначала перкуссионный массаж, простукивания. Как он сам выражается, сначала гадости, потом радости. Радости – это всякие там поглаживания, разминания. Сашкины руки скользят по его груди. Сначала с осторожностью. Потом ей удаётся отключить голову, и руки делают всё сами и уже как положено, как делали сотни раз с другими пациентами. Он прикрывает глаза и вдруг спрашивает: