Год 1941, Священная война

– Ну так в госпитале у господина Серегина меня вылечили и от того ранения, что я получил в бою с австрийцами, и от последствий старой раны, – ответил Дроздовский-младший. – И тебя тоже вылечат от всех твоих болячек, стоит только отказаться от дурацкого намерения объявить войну большевикам.

Дроздовский-старший хотел было произнести еще что-то резкое и возмущенное, но Артанскому князю надоели эти бессмысленные препирательства, и он с лязгом потянул из ножен свой меч Бога Войны. Сияющее лезвие залило комнату неистовым светом Первого Дня Творения, и так же ярко засияли нимб, архангельские крылья и корзно. Господа Дроздовский, Войналович и Бологовский зажмурились, а громовой голос Защитника Земли Русской стал размеренно произносить слова священной молитвы:

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь!

Не успел Артанский князь, призывая в свидетели Небесного Отца, произнести и двух первых предложений, раздался резкий вибрирующий вой, будто кого-то заживо зажаривают или сдирают шкуру. Это штабс-капитан Бологовский упал со стула и в корчах катался по полу, а от его тела поднимался зловонный дымок. Дроздовский-старший и Войналович, непрерывно крестясь, с ужасом смотрели на это. Экс-император, его брат и Дроздовский-младший тоже накладывали на себя крестное знамение, но гораздо спокойнее, ведь они знали, что ни Творец Всего Сущего, ни его Специальный Исполнительный Агент никогда не причинят вреда невинному человеку, и что если господина Бологовского и постигла Кара Божья, так это за то, за что не может быть никакого прощения.

И вот Серегин дочитал молитву и вложил меч в ножны, однако неистовый свет не угас, а будто растворился в воздухе, высвечивая каждый уголок. Почерневшее тело штабс-капитана к тому моменту уже не дергалось, а только слабо дымилось.

– Господин Серегин! – вскричал полковник Войналович, привстав со стула. – Что вы сделали с нашим несчастным штабсом?

– Я с вашим приятелем не делал ровным счетом ничего, – ответил тот, – а только призвал сюда самого Господа, чтобы он глянул на вас вблизи и решил, стоит пытаться вас убедить или лучше отправить в ад следом за озверевшей корниловской сворой, залившей кровью Ростов и окрестности. Господин Бологовский единственный из вас оказался необратимо одержим бесами слепой ненависти и жажды убийства, а потому его участь Верховным Судией была решена сразу и однозначно. Вы сейчас тоже находитесь пред лицом Творца, который есть разлитый тут повсюду свет, так что ведите себя прилично. Вернуть на трон павшую династию Романовых сейчас так же невозможно, как и оживить покойника, тем более что идти таким путем не желают ни Николай Александрович, ни его брат Михаил.

– Да, господа, – вздохнул экс-император, – как оказалось, Мы – человек никчемный, пригодный только к участи обычного гражданина, который только пилит дрова и ходит на охоту. Наш младший брат, конечно, поспособнее, но и он не желает впутываться в подобные авантюры. Поэтому мы просим не мучить нас и себя и оставить свой безумный замысел, который не приведет ни к чему, кроме не нужных никому человеческих жертв, в том числе и среди ваших товарищей.

Дроздовский-старший и Войналович переглянулись.

– В таком случае, – сказал Дроздовский, – мы просто не знаем, что нам делать, так как с большевиками, какими бы хорошими, по вашему мнению, они ни были, мы в любом случае не уживемся. Я имею в виду не только себя лично, но и своих людей: всех нас просто тошнит от наглых комитетских[3] рыл.

– Мы об этом знаем, – сказал Артанский князь, – а потому зовем вас и ваших людей в мир сорок первого года, на Священную Войну, в которой русский народ отражает нашествие орды технизированных германских варваров, отстаивая свое право на существование. Та война началась с вероломного нападения противной стороны, без выдвижения претензий и объявления о начале боевых действий, и была как миллион Порт-Артуров сразу. На одного русского солдата навалилось три немецких, а на направлениях главных ударов вражеское превосходство было десятикратным. Фронт рухнул сразу и покатился на восток, как в пятнадцатом году во время вашего Великого Драпа. Сейчас там идет всего лишь десятый день войны, но если не принять экстренных мер, война докатится до Петрограда, Москвы, Воронежа, Царицына и Кавказа…

– Постойте, господин Серегин! – вскричал Войналович. – А как же союзники?

– Нет на той войне у России никаких союзников! – резко ответил тот. – Франция и Британия в своем извечном высокомерии отказались создавать тройственную систему безопасности, поэтому Германия не упустила возможности разгромить своих врагов поодиночке. Французскую армию, до войны считавшуюся сильнейшей в Европе, они разгромили годом ранее всего за полтора месяца. Германское наступление началось десятого мая, а уже двадцать второго июня Париж капитулировал. Британский экспедиционный корпус понес тяжелые потери, и едва смог убраться к себе на Острова.

– Насколько я понимаю, исходя из нынешней политической ситуации, – хмыкнул Дроздовский, – правят в той России будущего победившие нас большевики?

– А не все ли вам равно, кто правит в России, если ей грозит полное уничтожение и истребление ее народа? – парировал Серегин. – Разве не вы призывали ставить превыше всего интересы России, защищать ее жителей, без различия классов и партий, с оружием в руках, не жалея самой жизни? Вождь германской нации Адольф Гитлер повел на восток свои серые орды, пообещав каждому солдату поместье с послушными славянскими рабами, а также право безнаказанного грабежа и убийств. Идеология национал-социализма, овладевшая широкими народными массами Германии, считает всех неарийцев людьми второго сорта и недочеловеками, подлежащими порабощению или истреблению. Любой, кто выступит против такой напасти, будет прославлен в лике святых, а тот, кто откажется, может считать себя иудой.

– Хорошо, господин Серегин, – после некоторого раздумья сказал Дроздовский, – мы не иуды, и если дела обстоят так, как вы сказали, то мы согласны выступить в поход против германской армии будущего. Но что потом – вы опять оставите нас жить в большевистской России?

– Совсем нет, – ответил Артанский князь. – Вы и ваши люди пойдете со мной вверх по мирам, к родному для меня началу двадцать первого века, где большевизм уже исчерпал себя и закончился естественным путем. Господь обещал отдать один из тех миров в мое личное ленное владение, и там вы получите и место для поселения, и средства для существования, так как армия России нужна всегда, а такие солдаты как вы, это ее элита элит.

– Ну что же, – произнес Дроздовский, – это вполне достойный вариант. Кроме того, всегда мечтал посмотреть, как живут люди через сто лет после нас. Наверное, сейчас необходимо построить моих людей и объявить о принятых решениях. Я в них уверен: со мной пойдут все – хоть на Дон, в сорок первый год, хоть штурмовать Врата Ада.

Серегин отрицательно покачал головой и ответил:

– Построить ваших людей, Михаил Гордеевич, сейчас не получится, потому что они спят и видят страшные сны. В противном случае у нас вместо этого разговора получился бы встречный бой на истребление, а мне такого не надо. Сейчас мы переправим вас вместе с ними в одно из моих владений и поговорим через несколько часов, когда все они придут в себя.

– Сергей Сергеевич, – сказал Дроздовский-младший, – а что если, в виде исключения, моего, гм, брата и его людей разместить не в Артании, как обычно, а прямо в Тридесятом царстве? Ну а потом мы с Михаилом Александровичем быстро введем их в курс дела.

– Это возможно, – кивнул тот и добавил: – Кстати, Михаил Гордеевич, генерал-лейтенант Михаил Романов будет вашим непосредственным начальником и боевым командиром. Есть такое хорошее правило – класть подобное к подобному. А сейчас, господа, давайте пошевеливаться. Через несколько часов у меня важная боевая операция, так что необходимо закончить все дела как можно скорее.

Восемьсот четвертый день в мире Содома. Поздний вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, Карантинный лагерь

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Дело с обращением (или, как говорят в Галактической империи, инверсией полковника Дроздовского) потребовало от меня немало нервных и магических усилий. Но, в отличие от Корнилова, этот человек того стоил: вокруг него собрались те, что намеревались сражаться не за свое привилегированное положение господ, а потому, что им было за Державу обидно. Этого командира и в старой царской армии, и у «добровольцев» любили все подчиненные – от ближайших помощников до нижних чинов, что было бы невозможно, если бы тот оказался апологетом классовой спеси и барского превосходства над быдлом. И таким же был его помощник и начальник штаба полковник Войналович: слуга царю, отец солдатам; а вот штабс-капитан Бологовский был слеплен совсем из другого теста, что и предопределило его кончину. Когда Николай Александрович отрекомендовал меня как члена центрального комитета партии большевиков, штабс-капитана охватил запредельный уровень тщательно скрываемой злобы. Этот человек убивал только из-за угла, ударом в спину, или если жертва была уже обезоружена и поставлена на колени, а потому до поры до времени умело скрывал свою ненависть.

Но для меня господин Бологовский был как на ладони: я видел его злобу, но понимал, что должен покончить с ним так, чтобы не вызвать отторжения в Дроздовском и Войналовиче. Впрочем, Небесного Отца я позвал не из-за него, а потому, что дискуссия между двумя Дроздовскими слишком затянулась, а у меня действительно не было времени на лишние разговоры. В результате, когда исходящий от Отца Святой Дух вступил в реакцию аннигиляции с бесами слепой ненависти и жажды убийства, выделившаяся при этом энергия просто сожгла штабс-капитана изнутри. Обычно при обряде экзорцизма бесов не уничтожают, а изгоняют во тьму внешнюю, поэтому и обходится он по большей части без летальных последствий, но Небесному Отцу такая тонкая работа недоступна, и, увидев зло, он бьет его в мах изо всей силы.

«Да, Сын Мой, – услышал я в своей голове громыхающий голос, – это действительно так. Для тонкой работы мне нужны добровольные помощники из вас, людей – аватары и специальные исполнительные агенты».

Впрочем, после того, как мы с Дроздовским договорились, дальше все делалось быстро, как и принято в артанской армии. Из раскрывшихся порталов выбежали рабочие остроухие и принялись грузить бессознательных добровольцев на носилки и перетаскивать к месту временного карантиного полевого лагеря. А там уже на деревьях тускло светят магические огни дежурного освещения, на траве расстелены толстые матрасы-пенки, а над ними растянуты тенты, защищающие от солнца днем и моросящих дождиков в предутренние часы.

В то же время другие остроухие через другой портал охапками таскали винтари и по двое переносили пулеметы «максим». Не забыли и о конях, которых люди Дроздовского отжали в разложившихся драгунских частях. Это казаки драпали с фронта вместе со своими лошадьми, потому что те были их личным имуществом, кавалеристы же из мужичков, грузясь в эшелоны, бросали казенную собственность без сожаления. Я приказал оставить также весь натрофеенный автотранспорт и пушки, за исключением двух шестидюймовых орудий образца десятого года.

Когда Дроздовский с Войналовичем удивились такому отношению, пришлось пояснить, что их грузовики и единственный броневик в сорок первом году годятся только в музей. С артиллерией немного лучше, но в сорок первом году на полях сражений и германских базах трофейного вооружения можно набрать несколько тысяч полевых орудий в той же весовой категории, что и пушка образца второго года, но гораздо более совершенных и дальнобойных. С шестидюймовками же совсем иное дело. Там можно найти либо те же самые орудия времен первой мировой войны на однобрусном лафете с базовым весом в пять тонн (в очень небольшом количестве), либо гаубицы следующего поколения с раздвижными станинами, вес которых исключает их транспортировку упряжками лошадей. А у меня пока напряженка с тягачами и грузовиками, способными тащить на крюке по восемь тонн.

Когда все эти дела были закончены и в бараках добровольцев остался только ненужный хлам, мы с господами командирами перешли в Тридесятое царство, и я закрыл за собой портал. Можно представить, какое изумление испытали «гости», попав из унылой зимней румынской ночи в тропическую ночь волшебной страны, где царит вечное экваториальное лето: светится огнями Запретный город, на танцплощадке играет оркестр и вспыхивают разноцветные сполохи магической цветомузыки, а над головой зависло бездонное черное небо с незнакомым рисунком звезд.

– Где это мы, господин Серегин? – спросил Дроздовский, расстегивая шинель.

– Эта равнина среди Высоких гор называется Тридесятым царством, – пояснил я, – а весь этот мир – это проклятый миром Содома: ибо именно сюда несколько тысяч лет назад Господь сослал грешных жителей Содома и Гоморры, но и в ссылке они не исправились, и, более того, завели себе новые богомерзкие привычки. Впрочем, к нашим делам это не относится.

– Но все же, господин Серегин, можно немного поподробнее? – сказал полковник Войналович, с любопытством озираясь. – А то вы о нас знаете все, а мы о вас ничего.

– Да, – подтвердил Дроздовский, – в ваших полномочиях мы не сомневаемся, ибо факты налицо, а вот кто вы такой, ваши цели и задачи – для нас пока тайна за семью печатями. Сочетание титулов самовластного монарха, доверенного человека Творца Всего Сущего, Бича Божьего, Защитника Земли Русской, и в то же время высокопоставленного большевика выглядит просто невероятно.

– Моя цель и задача, – сказал я, – защита интересов России и ее народа во всех мирах и временах – именно России, а не сословной монархии господ Романовых и не партии большевиков. Тут у меня в гостях время от времени бывают молодой князь Александр Ярославич (будущий Невский), император Петр Второй (который в то же время Первый), фельдмаршал Кутузов со своим императором-воспитанником Николаем Павловичем, а также соратники императора Александра Николаевича, князь Алексей Орлов и великая княгиня Елена Павловна…

– Постойте, – прервал меня полковник Войналович, – но ведь император Николай Павлович взошел на трон аж через двенадцать лет после смерти фельдмаршала Кутузова?

– Это было так в мирах Основного Потока, то есть не подвергавшихся изменениям воздействиями извне, – ответил я. – Когда мне было поручено изменить судьбу мира, находившегося на уровне тысяча восемьсот двенадцатого года, я в первую очередь переиграл Бородинскую битву, размолотив в фарш наполеоновскую Великую армию. При этом мое воинство было небольшим, но тяжелым молотом, а русские полки – массивной несокрушимой наковальней. Иностранных интервентов на российской земле я воспринимаю как безусловную мерзость и стараюсь как можно скорее определить их, кого в могилу, кого в плен. Оказался в плену и сам Наполеон со своими маршалами и Гвардией. И тогда на готовенькое к армии прискакал император Александр Павлович – награждать непричастных и карать невиновных. А у меня и Создателя по его поводу уже имелось совершенно особое мнение. В итоге после короткого разговора «властитель слабый и лукавый» подал в отставку, передав трон своему самому младшему брату Николаю. Его воспитателем и наставником, а также по совместительству Канцлером Империи был назначен Седой Лис Севера, то есть Кутузов. Мои врачи подлечили этого человека, избавив его от последствий ранений и старческих болячек, и еще с полвека в том мире скучно не будет никому, это я вам гарантирую. А Александр Павлович, под именем графа дю Нор, присоединился к моей компании в качестве гостя с открытым листом. Больше всего этот человек любит путешествовать, и я предоставил ему такую возможность. За истекший год экс-император уже успел посетить постюстиниановскую Византию и помолиться в храме Святой Софии, побродить по кривым улочкам древнерусских городов, получить благословение первого русского патриарха Иова, а также побывать в некоторых из вышестоящих для него миров середины девятнадцатого и начала двадцатого века. И только к вам я его не пустил, ибо входить в клетку с тиграми и гиенами – совсем не его стезя.

– Ах вот оно как, господин Серегин… – покачал головой Дроздовский. – Слабого царя свергли, но сами на трон не полезли, а назначили законного наследника, присовокупив к нему такого воспитателя и соправителя, как фельдмаршал Кутузов, к которому мы с Михаилом Кузьмичом испытываем величайший пиетет.

– Так и есть, – подтвердил Войналович. – Но нам непонятны ваше отношение к Российской империи в двадцатом веке и особенно причины вашего пиетета к большевикам в нашем мире, при том, что в других временах, по вашим словам, вы вели себя как истинный патриот и монархист.

– Отношение к Российской империи в двадцатом веке у меня такое же, как и во все предыдущие времена, – сказал я. – В мире русско-японской войны после сокрушительных побед русского оружия император Николай подал в отставку, и на трон взошел его младший брат Михаил. Кстати, два других Михаила Александровича из вашего восемнадцатого и из четырнадцатого годов между собой прекрасно ладят, а со своим самым первым коронованным воплощением встречаться не хотят – мол, экое он чудовище: разгневавшись за непонятливость, боярам морды бьет и за власы таскает собственной рукой.

– Сергей Сергеевич прав, – сказал молчавший до сей поры Михаил Александрович, – при виде такой решимость вздеть Россию под уздцы и вознести на невиданную высоту – и завидно, и в то же время боязно, как от мысли кинуться с обрыва головой в омут. А с отношением к большевикам лучше разбираться уже с утра. Завтра после завтрака я приду к вам сюда с учебниками истории, изданными, скажем так, через полвека после вашего времени, и тогда вы сами узнаете, что думали о вашем времени не столь уж отдаленные потомки, и что смогли и чего не сумели свершить большевики за время своего правления Россией. А сейчас поздно уже… вон и танцы закончились, народ расходится.

И как раз в этот момент вдали заметались фары «хозяйки» из танкового полка, то есть грузовика Газ-66, предназначенного на учениях развозить в удаленные подразделения обед. При виде этой простенькой, в общем-то, машины господа полковники чуть не сронили челюсть. По сравнению с изделиями современного им автопрома (в основном французского) она выглядела как эталон мощи и совершенства.

Развернувшись, «шишига» сдала задом и остановилась, а затем наряд бойцовых остроухих сгрузил на землю фляги-термосы с едой на пятьсот человек, ящики с мисками, кружками, ложками и поварешками.

– Вот, – сказал я, – с сего момента вы у нас на довольствии, и это для вашего подразделения первый то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак. Раздадите его людям, как только они придут в себя. А дальше приемы пищи будут идти по распорядку три раза в день. И еще – прошу пока не покидать этого места. Завтра Михаил Александрович, помимо того, что прочтет вам курс политграмоты на сто лет вперед, объяснит правила поведения подразделения, находящегося в карантине.

– В карантине? – переспросил Дроздовский. – Но среди моих людей нет больных заразными болезнями.

– Это не инфекционный карантин, – с мрачным видом произнес я. – Выйти из него смогут лишь истинные Защитники Отечества, которые в течение двух-трех дней непременно почувствуют непреодолимое желание принести мне страшную встречную клятву верности и вступить в ряды нашего Воинского Единства. Тогда я скажу им: «Я – это вы, а вы – это я, вместе мы сила, а по отдельности мы ничто, и я убью любого, кто скажет, что вы не равны мне, а я не равен вам», и эти слова будут засвидетельствованы в Небесной канцелярии. У нас не предают, не злословят и не бьют в спину, все мы один за всех и все за одного. Со всеми прочими, для кого такая клятва неприемлема, мы будем разбираться отдельно. Но думаю, что их будут единицы, потому что вы, Михаил Гордеевич, тщательно подбирали людей в свой отряд.

– Теперь все понятно, господин Серегин, – криво усмехнулся Дроздовский. – Моего обычного согласия подчиниться вам оказалось недостаточно, теперь еще необходимо непреодолимое желание принести вам какую-то встречную страшную клятву…

– Не барагозь, Миша! – резко сказал Дроздовский-младший. – Тут все до единого, кто держит в руках оружие, принесли Сергею Сергеевичу такую встречную клятву – и я, и Михаил Александрович, и византийский стратег Велизарий, и герои Бородинской битвы: Багратион, Неверовский, братья Тучковы и многие прочие, что после излечения в местном госпитале решили, что их место среди тех, кто будет защищать Россию в иных мирах и временах. Неужто ты считаешь себя лучше таких людей?

Из Дроздовского-старшего будто выпустили воздух. Некоторое время он смотрел на нас непонимающим взглядом, а потом махнул рукой и сказал:

– Ладно, если тут такие правила для всех, то пусть будет так! Посмотрим, придет оно ко мне, это желание или нет.

– Придет, куда ты денешься, – сказало его альтер-эго из четырнадцатого года. – Ко мне оно пришло, когда еще не закончился курс излечения после ранения в руку, и встречную клятву я приносил в госпитальном халате и тапочках на босу ногу, ибо терпеть уже не было сил. И тебя тоже не минет чаша сия, ибо ты – это я, а потому все черты характера, достоинства и недостатки у нас с тобой одни на двоих. А сейчас и в самом деле пора заканчивать этот разговор, не зря же говорят, что утро вечера мудренее.

3 июля 1941 года, 9:05 мск, Минск, здание бывшего штаба Западного Особого Военного Округа, а ныне место дислокации штаба группы армий «Центр», кабинет командующего.

Захватив Минск, немцы, недолго думая, разместили свои учреждения в тех же зданиях, где располагались их советские аналоги. Гестапо (точнее ГФП) осело в здании управления НКВД, военная комендатура – в бывшем горисполкоме, а штаб группы армий «Центр» с комфортом разместился в здании штаба военного округа. Кабинет командующего генерал-фельдмаршалу Федору фон Боку чрезвычайно понравился. Роскошная, солидная, и даже помпезная, обстановка располагала к неторопливым стратегическим размышлениям и упоению мощью победоносного вермахта: большевики без оглядки бегут на восток или десятками тысяч сдаются в плен, а прославленные германские войска неудержимо продвигаются вперед. Правда, темпы наступления пока уступают тому, что было предусмотрено планом «Барбаросса», но у командующего группой армий «Центр» есть надежда, что после капитуляции окруженных западнее Минска разрозненных и дезориентированных советских частей все пойдет как по маслу. Правда, накануне на прежде ясном горизонте появились отдельные черные тучки.

Сначала, еще утром, две панцердивизии (семнадцатая из панцергруппы Гудериана и двенадцатая из панцергруппы Гота) несмотря на приказы штаба группы армий «Центр», вдруг снялись с позиций вокруг окруженных советских войск и начали передислокацию для выполнения последующих задач по плану «Барбаросса». Генерал-фельдмаршал фон Бок заподозрил в этих действиях фронду зазнавшихся выскочек-танкистов, и это его очень разозлило. К тому же командующий четвертой армией генерал-фельдмаршал фон Клюге нажаловался своему начальнику, что панцерманы из семнадцатой дивизии оставили свои позиции без предупреждения, из-за чего через образовавшуюся дыру из кольца окружения в направлении южнее магистрали Брест-Минск сумела просочиться довольно большая группа большевистских войск. Это тот самый фон Клюге, по кличке «Умная Лошадь», который двадцать девятого июня, на восьмой день войны, издал приказ расстреливать на месте не только евреев и комиссаров, но и женщин в военной форме, потому что их служба в армии «нарушает естественные гендерные роли». Даже сам фон Бок обалдел от такой инициативы своего подчиненного-маньяка и отменил его приказ, приказав женщин в военной форме брать в плен.

Потом, около трех часов пополудни (по берлинскому времени) пришло сообщение из-под Борисова, где восемнадцатая панцердивизия вела отчаянные бои за расширение плацдарма на восточном берегу реки Березины. У всех остальных подвижных соединений в полосе группы армий «Центр» наступление развивалось как по маслу, и только генерал-майор Вальтер Неринг имел несчастье нарваться на боеготовую и желающую драться группировку большевиков. Но это донесение, доставленное полоумным мотоциклистом, не было известием об очередной победе, одержанной германскими войсками – скорее, наоборот. Какой-то майор Карл Хазе (пузатая мелочь, с высоты поста командующего группы армий неразличимая без микроскопа) доносил, что восемнадцатая панцердивизия погибла, подвергшись удару множества большевистских боевых летательных аппаратов неизвестной конструкции. Заподозрив в этом сообщении еще одну злую шутку, генерал-фельдмаршал фон Бок распорядился арестовать курьера и приказал вызвать генерал-майора Вальтера Неринга по радио, чтобы уточнить обстановку. Но штаб восемнадцатой панцердивизии не отзывался, как ни старались немецкие радисты в Минске.