Russia true-crime history: самые громкие преступления от Киевской Руси до СССР

Г. М. Филист, один из первых усомнившийся в «преступлении» Святополка и выпустивший на эту тему монографию, еще в советское время, в 1989 г., уверен, вслед за другим историком В. А. Пархоменко, что летописи намеренно прибавили Владимиру сыновей, чтобы рассадить их по землям и показать картину благолепия, установившегося после Крещения Руси. Книжникам сделали заказ: наглядно показать перерождение язычника в христианина. Поэтому до крещения Владимир воюет и режет братьев, предается блуду с многочисленными женами и наложницами, и поклоняется идолам. Владимир-христианин живет со всеми в мире, крестит чад, домочадцев, всех русичей, строит церкви и храмы с золочеными маковками, распространяет ученье и письменность.

В. А. Пархоменко вообще считает рассказ о распределении земель по наследству – выдуманным от начала до конца. Летописец преувеличил количество владимировых жен и вывел от них двенадцать – сакральное число – сыновей только лишь для того, чтобы показать легитимность его правления и распространение Рюриковичей по всей территории Руси.

Существует мнение, что в двенадцать отпрысков, сидевших по разным городам, вошли не только сыновья Владимира, но и его племянники – сыновья Ярополка и Олега Святославичей. Он мог рассчитывать на их лояльность, поэтому без опаски рассылал по городам и весям.

По мнению Г. М. Филиста, наследников было максимум четверо. Их Владимир рассадил по крупным городам.

Идея о малом числе сыновей прекрасно согласуется с хроникой Титмара Мерзебургского и «Эймундовой сагой», которые сообщают о трех сыновьях Владимира, вероятно, рожденных от одной законной (первой) жены или от двух или трех главенствующих в его гареме женщин.

Немаловажный вопрос о старшинстве. Кто мог претендовать на главный киевский стол по закону? Все историки сходятся во мнении, что таковым являлся Святополк, рожденный раньше Ярослава и гораздо раньше Бориса и Глеба.

У Владимира были сыновья старше Святополка – Вышеслав, распределенный в Новгород, и Изяслав, от Рогнеды, назначенный в Полоцк, вотчину матери и деда. При первом распределении, когда были живы старшие братья, Святополк получил Туров. По смерти Вышеслава, чьей матерью вероятнее всего была скандинавская принцесса, и Изяслава, первым претендентом на трон оказался Святополк. В связи с этим, ему не нужно было подкупать кого бы то ни было, ни плести интриги, как уверяет «Повесть временных лет», ведь киевский стол принадлежал ему по праву. А кроме этого, у Святополка имелась мощная поддержка в лице тестя, Болеслава Храброго. Поддерживала князя и собственная дружина, с которой он не раз ходил в походы. Таким образом, киевские элиты в основном были за Святополка. Положение его по смерти отца было самым что ни на есть устойчивым и выгодным.

Единственное, что могло угрожать ему, это стремление братьев захватить Киев, но в этом случае, можно думать, что Святополк сумел бы грамотно организовать оборону. Закон, обычай, право были на его стороне. Впрочем, так и произошло в действительности. Ярослав пошел на брата войной, чтобы, как утверждают летописи отомстить за Бориса и Глеба, мы же считаем, чтобы предъявить счет и забрать себе Киев.

Борис, даже по уверениям официального источника, «Повести временных лет» не хотел себе киевского стола и отказал собственной дружине, предлагавшей свергнуть Святополка: «Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца»«.

Таким образом, отсутствует мотив убийства. Борис не только не претендует на Киевский стол, он и не может на него претендовать. По закону не может. А силой брать власть отказывается. Так какой резон Святополку убивать Бориса?

Если же допустить – а хороший расследователь должен изучить всех возможных подозреваемых – что Борис и Святополк, к примеру, двое братьев, которые после смерти отца продолжают оставаться в хороших отношениях, в каких они были, пока Владимир был жив, и не собираются друг на друга нападать, но способны дать отпор, к примеру Ярославу, который как раз-таки и претендует на столицу, то все становится на свои места. Даже «Эймундова сага», даже те, кто утверждал, что Бурицлаф – это собирательный образ Святополка и Бориса.

Как вариант предложенной версии – Святополк и Борис собираются напасть вдвоем на Ярослава, чтобы забрать себе Новгород.

Как в первом, так и во втором случае Ярославу, чтобы выстоять, необходимо расчленить этот союз – соединенные силы братьев слишком крепкий для него орешек – т.е. перебить их по одиночке. Самостоятельно ему не справится, требуется поддержка. За ней Ярослав обращается к родственникам жены-варяжки Ингегерды. Норманны рады послужить, особенно за хорошее вознаграждение, и, действительно, с их помощью Ярослав обманом избавляется от Бориса, здесь мы опираемся, естественно на «Эймундову сагу», а затем и со Святополком.

Нам мало известно о том, какой личностью был Ярослав. Естественно, в этом вопросе нельзя полагаться на «Повесть временных лет», где князя именуют не иначе, как мудрым, совершенно затемняя его земную, человеческую природу. Словно и не человек он вовсе, а ангел во плоти. У Нестора Ярослав – мститель за невинно пролитую кровь. Он строит храмы, насаждает культуру, печется о стране и о простом народе.

И тем не менее даже в летописях, если читать внимательно и вдумчиво, можно найти крупицы правды о том, каким человеком на самом деле был Ярослав. Одно из первых упоминаний о Ярославе довольно симптоматично. Мудрый благоверный князь, между прочим, нарушает пятую заповедь, стремится выйти из повиновения отцу и отказывается платить дань. Отказ Ярослава столь категоричен, что Владимир, еще один христолюбивый, по заверениям летописи человек, собирается идти войной на собственного сына. Шестое чувство подсказывает нам, что доведись, не пощадил бы Владимир и сына. Прихлопнул бы как муху или посадил в каменный мешок.

Владимир снаряжает в поход против Ярослава Святополка и Бориса – верных ему сыновей, которые, к тому же у него под боком, но неожиданно заболевает и умирает. Можно ли представить себе, что, узнав о смерти отца и воцарении брата, Ярослав вдруг изменил свои намерения, решил-таки отправить дань и присягнуть на верность Киеву? Или вдруг вспомнил о старине и о Божьих заповедях? Вряд ли. Скорее всего он продолжил настаивать на независимости, вербуя наемников и готовясь оказать сопротивление карательным отрядам из столицы.

Что касается самих жертв, Бориса и Глеба, портрет которых необходимо изучить для выяснения мотивов убийства, то древнерусские источники пишут о них крайне скупо. Нет ни слова об их жизни до того рокового года, лишь красочный рассказ о предсмертных предчувствиях и переживаниях. В центре интереса агиографа и летописца – мученическая смерть юношей, сопровождаемая молитвами и песнопениями. Закрадывается подозрение – не были ли вымышлены от начала и до конца образы благочестивых братьев? Не был ли взят в качестве прототипа обоих реально существовавший Борис – Бурицлаф, княживший где-то на севере, союзник Святополка, киевского князя?

Агиографу пришлось попотеть, и все равно концы с концами не сходятся. Не вышло убедительно доказать виновность Святополка. Реальность проступала повсюду, как проступают звезды на безоблачном ночном небе. Начиная с того, что реальные Борис и Глеб вовсе не были чистыми и юными отроками, какими рисует их нам «Сказание…».

Г. М. Филист предположил, что Борис, поскольку находился при отце в Киеве, вместо того чтобы править подвластным ему Ростовом, по возрасту на самом деле приблизительно равен Святополку, хотя и младше него. Ярослав младше Бориса, именно поэтому Борис стоит у него на пути к киевскому престолу. Это спорный момент, доказательств у историка нет, как нет, впрочем, и конкретной даты рождения ни Бориса, ни Глеба, ни убиенного с ними за компанию Святослава. Почему? Потому что, уверены Г. М. Филист и другие историки, летописи вычистили ото всего что может бросить тень подозрения на Ярослава, как самого заинтересованного в гибели братьев.

Исследовав все факты, приходим к выводу, что причиной второй усобицы на Руси была действительно борьба за власть, вот только побудительным толчком к ней стало не окаянство Святополка, боявшегося, что его свергнут. Но стремление Ярослава обособиться от Киева в тот момент, когда Святополк еще не укрепился на столе, не стал полновластным владетелем. Ярослав, самостоятельно или с помощью наемников, отсек других претендентов и союзников Святополка, после чего повел борьбу за Киев. Стремление к независимости, сдобренное успехами по устранению конкурентов, переросло в какой-то момент в желание подчинить себе всю Русь.

Вполне возможно, что Святополк сам спровоцировал Ярослава, т.е. первый камень был брошен именно из Киева. Если судить о том, каким рисует его «Эймундова сага», трусливым и нерешительным, можно предположить, что после смерти Владимира он собирался тихо-мирно править в Новгороде, когда неожиданно заявились посланцы из Киева и потребовали оставшуюся задолженность, а вместе с нею и приграничные территории. Ярослав, не подчинившийся отцу, не собирался подчиняться и брату. Он дал вооруженный отпор, Киев захотел взять реванш, и завертелось.

Русские источники сообщают, убийство Бориса и Глеба произошло год смерти Владимира, 1015-ый. Историки, не верящие в официальную версию, считают, что битвы Святополка и Ярослава – в Любече и на Альте происходили при непосредственном участии Бориса. Борис, Святополк и Болеслав были союзниками и выступали единым фронтом против Ярослава с его наемной варяжской дружиной. Ярослав, убив руками варягов Бориса, ослабил Святополка, а потом и вовсе победил его и утвердился в Киеве.

А. С. Хорошев, опираясь в том числе и на «Эймундову сагу», но в большей части на летописца, предлагает следующую реконструкцию событий с убийством Бориса и Глеба.

Между Владимиром Святославичем и его сыном Ярославом, сидевшем в Новгороде, существовали определенные разногласия. Отец собирался наказать ослушника, но смерть приостановила расплату, которую, словно эстафетную палочку, принял Святополк. При отце неотлучно находились Борис и Святополк. Неожиданно пришла весть с юга о приближении печенегов. Против степняков был выслан отряд во главе с Борисом, князем Ростовским. Святополк остался с больным родителем. Историк не исключает, что Святополк был какое-то время регентом при больном Владимире. В этом с ним солидарен и Г. М. Филист.

Владимир умер в тревожное время. В Новгороде Ярослав готовится дать отпор киевской дружине и нанимает варягов. С юга грозят печенеги. Отцовская, «отня» дружина ушла на юг вместе с Борисом. Поэтому Святополк скрывает смерть великого князя на какое-то время. Мало ли что, лучше поостеречься. Он раздает подарки и задабривает киевских бояр. К Борису отправлен гонец сообщением о смерти родителя, заверениями в любви и преданности и обещаниями увеличить вотчину, почему бы не за счет приграничных деревень Новгорода.

К союзнику Ярослава Глебу в Муром едет гонец от имени Владимира. От него смерть отца скрывают, и приказывают ехать в Киев. Что тот и делает, но едет в столицу кружной дорогой.

Ярослав через сестру Предславу узнает о смерти Владимира и отсутствии в Киеве основных сил. Это развязывает ему руки, он решает действовать. Новгородский летописец, в противоположность Нестору, прямо заявляет, что Ярослав хочет идти на Киев, потому что отец умер, а брат захватил власть. Одновременно Ярослав сообщает Глебу о гибели отца и предупреждает о грозящей опасности. Глеб, очевидно, поворачивает назад, но убийцы, посланные Святополком, настигают его.

Ярослав стремится изолировать Бориса от Святополка, и не дать соединиться двум дружинам. С этой целью он приказывает варягам расправиться с братом, после чего идет на Святополка и побеждает его в первый раз. Святополк бежит в Польшу, Ярослав садится в Киеве.

А. С. Хорошев убежден, что культ Глеба возник намного раньше культа Бориса, еще при Ярославе. Ярослав, сам нарушив принцип вассалитета, посягнул на старшего в роду, а потом и вовсе умертвил его. И, поскольку Глеба убил Святополк, то Ярослав был прямо заинтересован в пропаганде этого убийства. Он скрыл мотив убийства – Глеба умертвили, потому что он был союзником Новгорода – но факт насильственной смерти остался непреложным. А мотив нашелся быстро – Каиново дело, злодей и душегубец Святополк. Почитание Глеба оправдывало и самого Ярослава – он становился мстителем за смерть брата, а вовсе не узурпатором, как могли бы подумать некоторые особо пытливые умы.

По прошествии времени, когда смерть Бориса покрылась таинственным флером и обросла слухами, в 1015 году ведь не было следствия, поэтому обстоятельства смерти так и остались невыясненными, стало возможным говорить о мученической кончине князя от рук Святополка. Гибель обоих братьев становилась одним делом, подшитым в одну папку. Прах Глеба перенесли в Вышгород, к могиле Бориса, и здесь, с этого момента начинает формироваться борисоглебский культ.

Г. М. Филист, опираясь на повесть «О водворении христианства в Муроме», полагает, что Глеба убили дружинники или местные жители, которые не хотели креститься. Глеб был изгнан из города и бежал, желая соединиться с Ярославом, своим союзником, но погиб по дороге. Убил муромского князя его собственный повар Торчин. Это подтверждает гипотезу Филиста, что убили свои, а не подосланные убийцы.

Таково в общих чертах дело об убийстве Бориса и Глеба. Предоставим читателю самому решить, к какой версии он склоняется. Мы же убеждены, что в смерти Бориса с большой долей вероятности и в соответствии с древнеримским принципом cui prodest? – кому выгодно? – виноват Ярослав Владимирович по прозвищу Мудрый, новгородский посадник, будущий киевский великий князь.

Ослепление Василько Теребовльского

Ослепление Василька Теребовльского. Художник В. Бруни. По собственному рисунку. Бумага, офорт. 1835 – 1838 гг. Русский музей, Санкт-Петербург

В Древней Руси княжеские распри, сопровождающиеся убийством кровных родственников, массовой резней и разорением были делом обычным и никого не удивляли. Что изумляло тогда, да и сейчас, так это зверство, с коим иной раз они совершались. Людей не просто убивали, но мучили, истязали, под стать римлянам, у которых редкой казни не предшествовали жестокие издевательства. Иосиф Флавий в «Иудейской войне» описывает леденящие душу подробности об участи пленных повстанцев, захваченных Веспасианом. Римляне терзали своих жертв, чтобы запугать и предостеречь от бунтов, чего ради лютовали древнерусские князья до сей поры неведомо. Не исключено, что из чистого садизма. А еще от вседозволенности. Власть, основанная на силе, развращает, а облеченный ею превращается в атамана разбойничьей шайки, для которого закон не писан, потому что он возомнил себя законом.

В «Повести временных лет» под 1097 годом, тем самым, когда состоялся Любечский съезд князей, описана история о мытарствах князя Василько Ростиславича Теребовльского. Василько не убили, не постригли насильно в монахи, не заперли в земляной погреб. То ли пожалели, то ли не посмели умертвить сразу после целования креста и любечских клятв. Его хитростью заманили на киевский двор, заковали в кандалы, выкололи оба глаза и полгода продержали в заточении во Владимире-Волынском.

Ослепление – казнь византийская, предназначенная для царей. У греков таким способом устраняли базилевсов, на Руси попытались удалить худородного князя из малозначительного Теребовльского княжества. Зачем, Бог ведает. И цели не достигли, и нажили себе непримиримого врага.

Внимательный читатель заметит, что в «Повести…» история об ослеплении Василька написана от первого лица, то есть непосредственным очевидцем событий. Это довольно неожиданно и вносит острую драматическую ноту в рассказ о злоключениях Ростиславича.

Современные исследователи «Повести…» сделали вывод, что свидетелем, а скорее всего и участником событий, происходивших в 1097 году в Киеве и Владимире-Волынском, был поп Выдубицкого монастыря Василий, тезка князя Теребовльского. Судя по тому, как он отзывается о Владимире Мономахе и Святополке Изяславиче, которому Мономах, как известно, уступил киевский стол, чтобы прекратить бесконечные распри, поп Василий был близок к линии Всеволода-Владимира и подолгу жил в Выдубицком Михайловском монастыре, семейной обители потомков Всеволода Ярославича и Владимира Всеволодовича Мономаха.

А что если встретиться через толщу времени с попом Василием, виртуально, конечно, и послушать из первых уст, но в современной озвучке, историю об ослеплении Василько Ростиславича?

***

Глубокий вечер. Поп Василий, мужчина, возрастом за пятьдесят, сидит на ложе в келье Выдубицкого монастыря и чуть слышно, почти про себя читает молитву:

Отче наш, сущий на небесах,

Да святиться имя Твое…

Под образом Спаса горят лампады, освещая длинную бревенчатую стену, целиком превращенную в иконостас, с плотно развешанными по ней деревянными иконами. Богоматерь следит за Василием кротким овечьим взором. Архистратиг Михаил глядит куда-то вверх, сжимая в руце короткий кармазинный меч. В келье у Василия студено, из квадратного оконца тянет ноябрьской сыростью и мерзлым фруктовым духом от яблонь, окаймляющих обитель с трех сторон по склонам, спускающимся к Днепру.

Лампада мигает и чадит густым томленым дымком. Пахнет сосной и прелой листвой. Выражение лица у Василия благостное. Он вспоминает, как приезжал с утра князь Василько Ростиславич, как ласково говорил с ним, с Василием и как обещал вернуться в Выдубеч на Пасху разговляться и привезти чад и домочадцев своих.

Они долго молились перед образами. Обедали в трапезной, и пока ели простую обильную пищу, Василько рассказывал про встречу в Любече, куда их всех, потомков Ярослава позвал переяславский князь. «Нас с братом считая, семь человек приехало», – сказал Василько Ростиславич со значением в голосе, и поп Василий вспомнил, что князь Владимир в сентябре еще говорил, что-де собирается позвать братьев на встречу, и вот выходит, сдержал слово. Три года длилась кровавая междоусобная война. Три года князья грызлись словно собаки, а половцы поганые ходили на Русь, зная, что некому им противиться. Изнемогла земля русская от напастей и народ изнемог, и взмолились они Богу Вседержителю и святой Богородице, и вложила матерь Божья в сердце Владимиру Всеволодовичу желание сотворить мир между братьями. И, обрадовавшись, послал Мономах за Святополком Изяславичем, Олегом и Давыдом Святославичами, Давыдом Игоревичем, Васильком и Володарем Ростиславичами и Всеславом Брячиславичем. И вот, в конце листопадного октября-месяца приглашенные явились в Любеч, только Всеслав Полоцкий не приехал, отговорившись, что делить ему с ними нечего. И заключили мир, и постановили каждому сидеть в своей вотчине, и блюсти ее, и не ввергать нож меж братьев. Целовали на том крест честной и клялись, что если отныне кто на кого пойдет, то против него остальные все встанут.

Услышав, что за Васильком осталась Теребовля, а за родным братом его, Володарем – Перемышль, отец Василий успокоенный кивнул – эти вотчины отдал братьям-изгоям еще Всеволод Ярославич, а теперь, стало быть, и другие князья подтвердили их право. Отодвинул пустую тарелку, отер бороду и спросил:

– Обоз где оставил?

– На Рудице, – ответил князь и добавил – пора мне, отче, хочу поскорее домой воротиться. На душе неспокойно, не случилась бы беда в Теребовле.

Простившись с князем и проводив его до ворот, Василий пошел в келью, читал там при свете лучины и писал заметки. Помолившись, лег спать уже за полночь и проспал до утра чутким блаженным сном.

Разбудил Василия утром четвертого ноября богатырский стук в дверь.

Получив позволение, в келью шагнул отрок в дорожном коротком тулупе, со сбившейся на высоких кудрях шапкой и раскрасневшимися от быстрой езды щеками. Молвил, что прискакал из обоза князя Василько Ростиславича. При этих словах Василий вскочил с ложа словно ужаленный оводом, подозревая самое страшное.

– Князь киевский Святополк Изяславич посылал за князем Васильком гонца, приглашал к себе, в Киев на именины, которые у него 8 ноября в день святого Михаила Архангела, – принялся рассказывать отрок. – Князь отнекивался, мол, торопится ехать в Теребовлю, как бы войны там без не случилось.

– И что же, отговорился? – спросил Василий, заранее зная ответ.

Отклонив приглашение Святополка, расстроенный чем-то Василько велел, не медля за пустяками, собираться в дорогу. Отроки из княжеской дружины, расположившиеся на ночь в избах, проснувшись второпях, собирали имущество в телеги, когда из Киева прискакал второй гонец, на этот раз от Давыда Игоревича. Как оказалось, князь Давыд после съезда в Любечах поехал не к себе домой во Владимир на Волыни, а к Святополку в Киев и теперь, проведав, что Василько отказывается от приглашения, прислал ему укоризну, что не слушает-де он старшего брата и идет против его воли.

Укоризна действия не возымела, Василько, отослав гонца с повторным возражением, продолжил собираться в дорогу.

Через полтора часа прискакал третий нарочный, отчего у васильковых отроков сделалось нехорошо на сердце, а кое-кто похватал топоры, ожидая, что за всадником налетит дружина киевского князя. Дело принимало зловещий оборот. На этот раз в послании князя Святополка, переданного на словах, говорилось, что если-де князь не хочет оставаться до именин, то пусть едет в Киев поприветствовать Святополка Изяславича, посидеть с ним и Давыдом Игоревичем за одним столом, а потом пусть катит себе на все четыре стороны.

Отклонить третье приглашение уже не было возможности, хотя отрок, который примчался в монастырь, и умолял князя не ездить.

– Схватят тебя, княже, как пить дать, схватят, – предостерегал он его.

– Как им меня схватить, если они крест честной целовали вот так же при мне, как ты тут стоишь? Да и убоятся они, если пойдут на меня, против них все другие подымутся, и крест святой меня охранит.

Отрок, имя которому было Беляй, убеждал Василька, что в Киеве ставят на него силки, и едва ступит он на княжий двор, как вмиг в них и запутается.

Василько и сам понимал, какая опасность подстерегает его в столице, но пренебречь настойчивым приглашением, по сути, приказом, не мог. Отчаяние овладело Беляем. Когда, Василько уже занес ногу над стременем, отроку пришла в голову мысль.

– Дозволь, княже, я отца Василия позову, – сказал он, не давая коню воли и держась за узду. – Вдвоем с ним поезжайте. В присутствии духовного лица насилье сделать не посмеют.

Рассуждение было разумным. Отца Василия дважды просить не потребовалось. Тотчас же вскочил на коня и поскакал в Родню.

В Родне все было готово к поездке. С собою Василько взял троих надежных человек, и они по слякотной ноябрьской земле понеслись в столицу. Обозу же и всем остальным велел выдвигаться в Теребовлю, князь предполагал нагнать их через несколько дней.

Утренний воздух уже начинал светлеть, небесный купол, проткнутый первыми стрелами солнца, синел словно лазурь на святых церквах, когда всадники спешились на великокняжеском дворе в Киеве. Где-то кричал петух и звонили к первой заутрене.

Навстречу Ростиславичу вышел сам Святополк Изяславич, одетый по-домашнему в затканной золотом шелковой рубахе, неся на плечах соболя длиной до пят. Спустился с высокого дубового крыльца, раскинул руки широким крестом, схватил Василько в объятья, поздоровался, расцеловал в обе щеки. У Василия отлегло от сердца: объятия, и поцелуи Святополка были искренними, горячими, братскими. «Авось обойдется», – успокоительно подумал он. И все же червь сомнения, крохотный и почти невидный, как тля в муке для просфор, грыз отцу Василию душу.

Людей теребовльского князя отпустили восвояси. Святополк же, Василько и поп Василий поднялись в сени, а оттуда перешли в просторную горницу, где стоял длинный дубовый стол, а по бокам его лавки, покрытые мягкой овчиной. В горнице было жарко натоплено. Киевский князь скинул с себя шубу, которую тут же подхватил расторопный слуга. Гости сняли тулупы.

Когда все расселись, и Святополк кликнул, чтобы принесли напиться, через дверь с другой стороны горницы вошел Давыд Игоревич. Лицо серое и землистое, словно после бессонной ночи, взгляд хмурый и равнодушный, борода всклокочена, тяжелые сапоги забрызганы грязью. Кивнул присутствующим, но руки не подал, про целования и речи не было, сел поодаль, с другого конца стола, и принялся глядеть тем же хмурым невидящим взором куда-то в угол. Ни слова не проронил Давыд Игоревич.

Поп Василий и Василько Ростиславич недоуменно переглянулись, Святополк, угадав их смущение, постарался разрядить обстановку.

Медовым голосом начал он, что как-де хорошо они все поступили, что съехались в Любеч и договорились о дружбе и мире. Ну, теперь, кто старое помянет, тому и глаз вон. Лично он, Святополк Изяславич, не хотел-де сначала клясться и крест христианский целовать, потому что кровь брата его Ярополка, убитого, когда он утомленный почивал на возу на Волынских полях, вопиет к нему и не дает примириться с врагами и убийцами. За Волынь ведь тогда боролись как раз Ростиславичи, сам-от Василько с братом Володарем, но, как уже было сказано, кто старое помянет… Произнеся эту пламенную речь, Святополк ласково взглянул на Василька и добавил: