скачать книгу бесплатно
Порой он и сам не понимал, до какой степени на него повлияла Диана, и до какой степени он сам заразился ее пугающим мировоззрением, и до какой степени это пугающее мировоззрение уводило его в темноту – в ту темноту, которую не осветили бы и сотни фонариков, и когда его жизнь, прежде вполне благополучная и даже счастливая… Впрочем, счастье – это слишком обтекаемое слово, за которым чаще всего ничего не стоит, кроме горсти правильно подобранных антидепрессантов… Так вот, с какого момента его прекрасная молодая жизнь превратилась в нечто пугающее?
С того ли момента, когда пьяная Диана Белогорская ввалилась в его жизнь, Диана Белогорская, звезда всей школы, умница, красавица и отличница, которую отчислили из института после первого года обучения, потому что там никто не понял, что она умница и красавица. Вот еще одна точка восстановления – Диана пришла в квартиру Григорьевых вроде как за спасением, испугавшись, что разгневанный отец убьет ее из-за отчисления, да так и осталась навсегда в их семье. Спустя два месяца после неожиданного появления Дианы они с Костей расписались в единственном загсе Воскресенска-33, а потом поехали праздновать в ресторан «Эдельвейс», который еще сгорел через пять лет. Никого из семьи Белогорских на свадьбу не пригласили: «Кость, мне лучше убить себя, чем снова их увидеть». Или – а это ближе к истине – все началось с того момента, как Диана впервые с криком проснулась среди ночи. Это случилось сразу, как только молодожены заселились в новую квартиру на Фестивальной, 2. Костя подумал тогда: ну пустяки, увидела страшный сон, с кем не бывает, – но кошмары повторялись все чаще и чаще.
Пару раз в неделю, а иногда чаще, Диана просыпалась глубокой ночью, и Костя каждый раз просыпался с ней, и сложно было не проснуться, потому что кричала она, как будто испытывала настоящую боль. Костя долго не решался спросить, что за кошмар ей снится.
– Мне снится, что я лежу на рельсах. Лежу, точно парализованная, не могу даже пошевелиться, но знаю, что издалека ко мне приближается поезд и что мне надо, очень надо подняться, но я не могу, и продолжаю лежать, и понимаю, что поезд все ближе и ближе. Потом я просыпаюсь. Я ни разу не видела этот поезд, но я знаю, что он есть.
Костя посмотрел на часы. 4:00.
– И часто тебе снится этот сон?
Реальность расплывалась перед Костиными глазами, веки слипались, агрессивный электрический свет обжигал роговицу, но Диану надо было дослушать – едва ли не впервые за все время она была откровенной.
– Очень часто, – ответила Диана.
– Ну, – Костя попытался разрядить обстановку, – это всего лишь кошмар, ты же знаешь, в Воскресенск-33 поезда не ходят.
Диана посмотрела на него своим фирменным уничижительным взглядом. Костя понял, что работы по спасению провалились.
– И давно тебе снится этот ужас?
– Лет с пятнадцати.
– А он с чем-то, – во рту пересохло, Костя с трудом отлепил язык от нёба, – связан? В твоей жизни было что-то… что тебя так напугало?
И Диана в ту ночь соврала – Костя узнал об этом немного позже.
– В моей жизни не было ничего, что могло бы меня так напугать, – очень твердо – ну вот тут можно было догадаться, что она врет, – очень внятно произнесла Диана. – Мне просто снятся кошмарные сны.
А буквально через неделю после этого разговора уже сам Костя проснулся среди ночи, понял, что Дианы рядом нет, поднялся с кровати и обнаружил жену на кухне. Она курила и смотрела телевизор с выключенным звуком. Верхний свет она зажигать не стала, видимо, чтобы не разбудить Костю. Костя же так и застыл в проеме двери.
– Опять?
– Скажи честно, ты не жалеешь о том, что на мне женился?
– А должен?
– А ты еще не понял, что я чокнутая? – какая-то в ее голосе появилась странная интонация, то ли скрытая агрессия, то ли неуместный сарказм.
– Раньше за тобой этого не замечалось.
По телевизору – включен был какой-то музыкальный канал – показывали клип Майкла Джексона, тот самый, где он поет, стоя на пожарище.
– А я хорошо скрывала. Точнее… В школе я еще как-то держалась. Впрочем, ты же помнишь. А в институте… В общем, в тот день, когда меня отчислили из института, в этот день кое-что произошло. Я не знаю, как тебе это объяснить, да ты, наверное, и не поймешь. В общем, в день, когда меня отчислили, я вроде как сошла с ума. Не перебивай, пожалуйста. Я как будто заснула, но продолжила при этом шевелиться и разговаривать. Не понимаешь? Меня как будто погрузили в тягучий кисель, темный, мерзкий, в этом киселе ворочаются спруты с гигантскими щупальцами, и все это рядом со мной, очень от меня близко, и мне так противно, а эти спруты трогают мою обнаженную кожу, и… о-очень темно. Мир будто залила черная жидкость, и… Я не могу так больше.
– В тот день, когда тебя отчислили из института, ты прилетела домой и пьяная, с бутылкой текилы в руках, завалилась ко мне?
О да, о да. Кадр был что надо: промокшая Белогорская, пьяная вдрабадан, стоит на пороге, ничуть не смущаясь того, что на нее таращатся Костины родители.
Диана – и Костя это уже давно понял – вовсе не умела выражать свои эмоции. Иная девушка на ее месте расплакалась бы, разбила пару тарелок и успокоилась. Диана же была не такова. Она сказала совсем уж страшное.
– Отвезешь меня завтра к психиатру? – спросила Диана. – У нас в городе есть неплохой специалист, оказывается. Муравьев. Я почитала форумы, к нему чуть ли не со всей страны едут.
– Никогда не сомневался, что Воскресенск-33 – это столица российской психиатрии.
– Надеюсь, что не паллиативной, – вздохнула Диана.
Так в их жизни появился серьезный и сосредоточенный, как упитанный кот, психиатр по фамилии Муравьев, и начали они танцевать это дурацкое и бессмысленное танго втроем. Этот Муравьев Александр Николаевич поставил Диане диагноз – большое депрессивное расстройство, – прописал кучу лекарств (антидепрессанты, нейролептики, транквилизаторы), а в один из сеансов вызвал для беседы и самого Костю.
– Я хочу вам сказать, – Муравьев очень внимательно посмотрел Косте в глаза, так что тому стало чертовски не по себе, – что жизнь продолжается, несмотря ни на что.
У него на столе стояла еще эта дурацкая фарфоровая кошка и медитативно махала позолоченной лапкой.
– Диане поставлен серьезный диагноз, – продолжал Муравьев. – И да, ее психика очень серьезно повреждена. К сожалению. И…
Костя пытался смотреть на Муравьева, но его взгляд упорно соскальзывал на кошку.
– Что бы ни случилось, не вините себя, – продолжил психиатр. – И попытайтесь абстрагироваться от этой ситуации. Болезни просто случаются, таков закон вещей. И болезни возникают не только из-за того, что мы делаем что-то неправильно. Иногда мы делаем все как надо, но увы…
Больше из этого разговора он не помнил ничего – произнесены были еще какие-то слова, возможно, слов было много, но память их отфильтровала и не сохранила. Зато Костя очень хорошо запомнил разговор с Дианой, случившийся уже после того, как она начала ходить к Муравьеву. Ох, вот этот разговор он запомнил, как стихотворение.
– А ты понимаешь… – сказала ему Диана, стараясь не смотреть в глаза – ее взгляд блуждал где-то далеко. – А ты понимаешь, с кем связался?
– Я все прекрасно понимаю, – ответил ей тогда Костя, – и буду беречь тебя. Я же давал клятву – в болезни и здравии, помнишь?
– А ты понимаешь, – продолжила Диана, и на миг Косте показалось, будто она и вправду находится где-то далеко-далеко, – что я тебя никогда не смогу полюбить?
– Понимаю, – соврал тогда Костя.
15
Большое депрессивное расстройство – диагноз, который поставил Диане усатый и неопрятный психиатр Муравьев. Можно подумать, невесело рефлексировал Костя, что бывает среднее депрессивное расстройство или маленькое депрессивное расстройство, – так это все странно звучало. Года два Муравьев все никак не мог подобрать препараты. От агомелатина Диана становилась раздражительной и склочной, как подросток с СДВГ, а те самые сны про железную дорогу и поезд повторялись с угрожающей периодичностью – Муравьев решил, что эти кошмары и были одной из побочек препарата, и, поколебавшись, отменил агомелатин. Потом он назначил миртазапин. От миртазапина начались сильные головные боли – настолько сильные, что Диана несколько раз падала в обморок, и хорошо, что все это происходило, когда Костя был дома и мог вызвать скорую. Муравьев назначил еще несколько препаратов – Костя уже стал путаться в их названиях, это все были какие-то «-ины», «-иды», и чем сложнее было название, тем хуже становилось Диане. На полгода в жизнь молодой семьи вошли какие-то запрещенные польские препараты, и Диана даже почувствовала себя лучше, заметно лучше, но потом Муравьев их отменил и больше никогда не назначал.
Наконец, спустя пять лет после начала лечения, Муравьев нашел какой-то сложносочиненный «-ид», от которого Диане полегчало. Да, она стала очень много спать, чересчур много, порой Косте казалось, будто бы там, в мире снов, у его супруги есть какая-то другая жизнь, жизнь, где нет болезней и страданий, жизнь, где не нужно травить себя медикаментами, где у нее есть свой Черный Вигвам с великанами и карликами, которые разговаривают наоборот, и эта жизнь нравится ей гораздо больше, чем пыльная квартира на Фестивальной, 2, где не было ни великанов, ни карликов; это обижало Костю, он словно ревновал Диану к потусторонней жизни, но поговорить не решался, опасаясь, что его претензии будут звучать очень глупо.
Так продолжалось много-много лет. Диана существовала, сонная и вялотекущая, как равнинная река, словно бы меж двух миров, миром сна и миром яви, перестав, слава Муравьеву, думать о смерти, но перестав, однажды понял Костя, не потому, что ей полегчало, а потому что она нашла приемлемую для себя форму между жизнью и смертью. Словом, обстановка в квартире была еще та. Именно поэтому Костя так удивился, увидев Диану в хорошем настроении: обычно ее бодрости хватало на то, чтобы проснуться, а потом наступала апатия. Костя все пытался понять, как же она видит этот мир и видит ли, если, по ее рассказам, все мироздание залито черной холодной водой и в этой воде плавают, посверкивая чешуей, чудовища – чудовища, что являлись следствием неправильной работы отдельно взятого потонувшего в депрессии сознания.
А не важно, подумал Костя. Вот совсем не важно. Пусть у нас будет счастливый вечер – я, Диана, Лана Дель Рей, котлеты из кулинарии, испорченная шарлотка. Рислинг, купленный по акции в ближайшем супермаркете, задушевный разговор, Костя еще про Женьку рассказал, рассказал, каким он стал упитанным и солидным. Мы заслужили. Если это ремиссия – дай бог, чтобы это была ремиссия, – мы должны прожить каждый день как последний. Carpe Diem. Чуть позже он поймет, насколько был прав.
16
Костя все время думал о той случайной встрече с Балакиревым и все гадал, позвонит Женька или не позвонит. Телефонами они, конечно, обменялись, но это могло ровным счетом ничего не значить – так, элементарная вежливость. В глубине души Костя был уверен, что Женька не позвонит. Поэтому он очень удивился, когда на экране высветился Женькин номер. Выходит, их встреча на фуд-корте «Бруклина» была не случайной?
Незадолго перед этим Костя дозвонился в «Азию-Мобайл» («Скажите, вакансия в торговом центре „Бруклин“ еще действительна?» – «Минуточку, сейчас узнаю. Да, вакансия еще в силе. У вас есть СНИЛС?») и вот теперь сидел, мучимый сомнениями: а может, стоило подождать, пока в городе появится подходящая работа? Может, ну ее, эту «Азию-Мобайл»? Рациональная часть Костиного сознания упорно подсказывала, что не было в Воскресенске-33 подходящих вакансий и не будет, точнее, была одна, и он ее потерял. Поэтому он обрадовался Женькиному звонку – наконец-то хоть что-то сможет отвлечь от назойливых мыслей.
– Братан, а ты сейчас в «Бруклине»? – жизнерадостно спросил Женька.
Костю смутили отчетливые женские голоса на заднем плане, особенно смутило то, что голосов было несколько. Почему-то сложилось ощущение, будто господин Балакирев звонил из сауны.
– По-твоему, у меня там общественная приемная? – сердито спросил Костя.
– Ага, – отозвался Женька. – Антиобщественная. Приезжай в «Бруклин», мне увидеться охота. Встретимся на первом этаже возле эскалатора! – дабы пресечь любые возражения, Женька быстренько отключился.
Костя собрался, вышел из подъезда, в одной руке держа сигарету со свисающим хвостиком пепла, а в другой – телефон. Сначала он хотел поехать на машине, потом сообразил, что, скорее всего, без алкоголя не обойдется, а такси вызывать было лень (да и не любили местные таксисты кататься на такие мизерные расстояния), поэтому он, как и в то утро, когда впервые после долгих лет встретился с господином Балакиревым, решил пройтись пешком. На этот раз наушники были заряжены по полной, поэтому Косте удалось погрузить себя в депрессивное болото, состоявшее в равных пропорциях из русского и зарубежного рока; в некоторых моментах Костя ловил себя на точном, почти стопроцентном попадании в сюжет («Агата Кристи» вообще была идеальным саундтреком для его жизни), а иногда это попадание было случайным (вряд ли Том Йорк, когда писал альбом OK Computer, думал о маленьком уральском городке), но все вместе создавало на редкость цельную симфонию звуков, картинок и запахов.
А вот и треклятый «Бруклин» с его металлическими сиденьями в дырочку, похожий на зал ожидания маленького регионального аэропорта – а по сути, он и был своеобразным залом ожидания. Эскалатор, разумеется, не работал. Возле эскалатора хлопотали мужики в спецовках и о чем-то ожесточенно матерились. Женька стоял чуть поодаль, картинно подпирая стену. Богатый, упитанный, в хорошем дорогом пальто. В очередной раз Костя поразился тому, каким же солидным человеком стал Евгений Николаевич. От него за версту разило респектабельностью и «Олд Спайсом» – «Олд Спайсом», правда, сильнее. Он был похож на человека, собравшегося на долгожданное свидание, разве что в руках не было букета.
– Я же обещал тебя в рестик сводить, – сообщил Женька, неожиданно экранизировав Костину мысль о свидании.
– Ой, блин. Твои ухаживания становятся назойливыми. Я что, девчонка из «Тиндера»?
– Хуже в сто раз. Хорош ломаться. Предлагаю выбор – «Аризона» или хинкальная на Дзержинского. М?
– Ну ты серьезно? Хинкальная?
– Там Азамат работает, – Женька, судя по всему, решил одним махом снять все возражения, будто Костя, услышав про неведомого ему Азамата, сразу же бросится бежать в эту хинкальную на Дзержинского.
Увы, в этом случае личный бренд не сработал. Костя помотал головой.
– Ну, значит, пойдем роллы жрать.
«Аризона» располагалась буквально в двух шагах от «Бруклина» – надо было пройти через вещевой рынок, который почему-то сегодня не работал, хотя был не понедельник, свернуть на улицу Мичурина, дойти до ближайшего светофора, и вуаля – наткнуться на огромную вывеску единственного в городе суши-бара. Костю всегда удивляло, почему названия всех воскресенских заведений в той или иной степени были связаны с Америкой: торговый центр «Бруклин», суши-бар «Аризона», был когда-то клуб «Дикий Техас», впрочем, клуб этот прикрыли еще в нулевых, когда там произошла перестрелка, и какое-то время здание клуба пустовало, а потом на его месте открыли «Пятерочку». «Аризону» открыли полгода назад – раньше там находился ресторанчик, где готовили вкуснейший шашлык из баранины, но в этом ресторанчике произошла потасовка (нормальное явление для Воскресенска-33), и ресторанчик закрыли; словом, шашлычная канула в Лету тем же способом, каким погибали почти все культурно-досуговые заведения города. Мироздание настойчиво пыталось окультурить Воскресенск-33, но гордые и свободолюбивые воскресенцы отчаянно этому сопротивлялись.
Столкновение Эроса и Танатоса всегда заканчивалось победой Танатоса. Вот и единственный в городе интим-шоп – по злой иронии судьбы он находился на Столетова, на первом этаже дома, где жили Костины родители, – закрыли после того, как его разгромили местные гопники. Костя понимал, что, скорее всего, и «Аризону» ждет подобная участь, но, с другой стороны, он с удовольствием понаблюдал бы за дракой, которая произойдет в этих стенах, – уж очень колоритным был интерьер суши-бара. Драка в таком антураже смогла бы стать малобюджетной версией фильма с Джеки Чаном, не иначе. По крайней мере, это было бы весьма эпично. Жаль, в Воскресенске-33 нет ни якудза, ни «Триады».
На крыльце ресторана Женька остановился, достал из кармана пачку сигарет и сосредоточенно закурил.
– Скажи честно, – произнес он после некоторого раздумья. – Ты пошел со мной, потому что надеешься, что я верну тебе работу?
– Ты обвиняешь меня в меркантильности?
Женька держал сигарету на манер Саши Белого – большим и указательным пальцем – и выглядел очень серьезным.
– То есть ты принял мое приглашение потому, что действительно рад меня видеть?
– Я принял твое приглашение потому, что мне чертовски скучно. Пошли уже внутрь, а!
Суши-бар был пуст, поэтому удалось занять самый удобный столик: в уютном уголке, под лампой, с мягким диванчиком, а не жесткими стульями – в общем, столик, который в прайм-тайм занимают первым. Костя вспомнил еще одну нелепость, связанную с этой «Аризоной», а именно рекламную кампанию, когда все стены города украсили обольстительными плакатами с рекламным слоганом «Лучшая „Калифорния“ – в „Аризоне“!», и Костю буквально-таки воротило от когнитивного диссонанса. Здесь царил приветливый полумрак, играл расслабляющий лаундж (Костя терпеть не мог подобную музыку, потому что вечно от нее засыпал), на стене висел огромный телевизор, на котором без звука крутились зарубежные клипы. Официанты в «Аризоне» носили стильные черные фартуки и были вышколенными и услужливыми – или они перед Евгением Николаевичем так стелились, кто знает.
Вскоре на стол лег огромный суши-сет – настоящий ковер из рыбы, риса и водорослей, тут тебе и «Филадельфия», и «Калифорния», и «Канада» (и почему нет роллов «Омск», или там «Рязань», или «Петропавловск-Камчатский» с крабом, одна сплошная иностранщина), и роллы темпура. Костя в первый момент подумал, что они в жизни это не съедят, но потом, видя, с какой сноровкой Женька орудует палочками, подумал, что, скорее всего, съедят. Тот самый Женька, которого лично сам Костя учил пользоваться вилкой. Еще официант принес два бокала, в которых плескалась жидкость болотного цвета – заграничное пиво. Бокалы были похожи по форме на маленькие графинчики.
– Я хочу выпить за дружбу, – сказал Женька, ловко подхватывая высокий бокал. – Дружбу, которой у нас с тобой никогда не было.
– Ты опять?
– Слушай. Я крайне благодарен тебе и твоим родителям за тот день, когда вы меня отмыли, обогрели и накормили супом. Серьезно, тот день в какой-то мере изменил мою жизнь, и я его помню, будто это было вчера. Боже, я так испугался – серьезно, если бы вернулись эти дегенераты из вспомогательной школы, вооруженные арматурой, я бы испугался меньше. Я так боялся опозориться перед твоими родителями, что чуть ли не в прямом смысле язык проглотил. Это было сущим кошмаром! А когда ты привел меня в ванную и заставил мыться. Черт, а у вас еще этот кран хитромудрый был… То есть я воду-то включил, а как дальше его вертеть, так и не понял. И стоял под холодной водой как цуцик, аж пипирка скукожилась. И главное, я встал, намылился – как потом понял, хозяйственным мылом, – а сверху на бошку льет студеная водица. Я хотел кого-нибудь позвать, но постеснялся. Ох и воды я вам на кафель налил, аж до сих пор стыдно.
– Да. Мама потом замучилась вытирать. А всего-то надо было занавеску подоткнуть.
– Да, это я потом только понял. Суть-то не в этом. Суть-то в том была, что я вбил себе в голову, что ты непременно будешь со мной дружить. По-настоящему. Есть, знаешь ли, у меня такая странная особенность – я привязываюсь к людям. Как щенок. Я боготворил твоих родителей! И к вам всем привязался. Серьезно, я так хотел, чтобы мы стали друзьями.
– Но мы не могли этого позволить! Серьезно. Мы бы третью мировую затеяли, вот ей-богу! Регионального масштаба.
– Да не затеяли бы! – Женька экспансивно взмахнул рукой со стаканом. – А вдруг наоборот? Вдруг мы что-то бы изменили? Скажи лучше, что тебе было западло общаться с нищебродом.
– Это бы угрожало твоей безопасности.
– Моей? Да меня и так пиздили каждую неделю. Скажи уж – твоей! – Женька, очевидно, чтобы остыть, залпом выпил полстакана пива. – Я же ведь пытался наладить с тобой общение. Подходил к тебе, здоровался. А ты морщил надменное хлебало и делал вид, будто со мной не знаком. А я просто хотел… блин, как в том фильме, знаешь… Ну, где два умирающих мужика угоняют машину, грабят банк и едут к морю. Только чур я Тиль Швайгер.
– Он в конце умер вообще-то!
– Да не важно, – Женькин взгляд затуманился. – Я, может, тоже не видел моря.
– Жень, давай лучше бухать и есть роллы, – произнес обескураженный и сбитый с толку Костя. – А? Помнишь, как раньше говорили: иногда лучше жевать, чем говорить.
Женька энергично закивал.
– Ну, за одиннадцатый «Б»! – предложил Женька и торжественно поднял бокал.
– О да! – с радостью подхватил Костя. – Худший класс за всю историю школы, по версии Изольды Павловны Либерман!
– Ах да, – спохватился Женька, поставил стакан, и глаза его, спрятанные за лучистыми стеклами очков, коварно заблестели. – Кстати, о фрау Либерман. Знаешь, где она сейчас живет?
Костя встрепенулся. Не то чтобы это волновало, но все же…
– Надеюсь, в аду? – спросил он, роняя в миску с соусом упругий рисовый колобочек.
Колобочек мгновенно сделался коричневым и потерял форму.
– Нет, что ты, – Женька всплеснул руками, – она в Берлине живет. Мы с ней иногда по скайпу разговариваем.
– Вот черт! Повезло же старой перечнице! Ну, в смысле, красота, Берлин, Курфюрстендамм, вот это вот все, Берлинер Мауэр.
– И кстати, – Женька заметно стушевался, – она знала, что мы с тобой общаемся. И очень меня ругала за это. Пока я не рассказал, что твоя семья мне здорово помогла.
– Ну нет! Ты одним мигом разрушил легенду, которую я создавал годами. Либерман должна была думать, что я ужас, летящий на крыльях ночи!
– Поверь мне, она так и думала, – Женька замолчал, вытер лицо салфеткой и после непродолжительной паузы спросил: – А как же Диана Белогорская, краса всей школы? Не в курсе, что с ней? Вроде бы она в Москве училась?
Тут Костя понял, что настал час его триумфа. Фанфары, перезвон хрустальных бокалов, триумф, пам-пам!
– Белогорская? – переспросил он, подняв бокал с зеленым пивом для торжественности. – Какая такая Белогорская? Может, все-таки Григорьева? А?
Женька удивился так удивился. Даже очки свои дорогие снял, обнажив круглые, как у совенка, голубые глаза. На краткий миг он снова стал похож на прежнего Женьку-оборванца. На краткий миг – секунда прошла, и морок рассеялся.
– Ты серьезно? – спросил он. – Ты серьезно сейчас говоришь? – он схватил со стола стакан и залпом вылил в себя остатки пива, словно пытаясь запить оглушительную новость, как таблетку. – Я даже и не знаю, как на это реагировать, – облизав губы, произнес Женька.
Костя внутренне ликовал. В течение нескольких лет после свадьбы (Женька за это время успел в армию загреметь, потом вернуться, потом его след вообще потерялся) Костя и Диана скрывали свой брак, точнее, не очень его афишировали, и, как выяснилось, не зря.
