Израненные крылья

Юлия Гордеева

Израненные крылья

Глава 1

Крылья мои изранены. Не оторваться от земли. Надо срочно принимать меры. Я не ангел, и даже не птица. И крылья мои воображаемые.

Я Серафима. Для родителей Сима, для коллег Симочка. Сестра называет меня Сэра. Так, протяжно произносит букву «Э» и рот корытом открывает, жуть. Подружки, у меня их две, обе самые близкие. Так вот, подружки называют меня Сыроежка. Смешно и мило. И я уже привыкла. Дружба наша началась в День знаний, когда мы получили почётное название «первоклассницы» и гордо спускаясь по ступеням школы, я оступилась и полетела вниз, снеся на ходу милую девочку с двумя огромными белоснежными бантами.

– Ты что, дура? – сказала мне эта милая на вид девчонка, отряхивая колени.

Я ничего не могла ответить ей, потому что, сгорала от стыда собственной неуклюжести.

Вот в тот самый момент, подошла, довольно высокая для своих лет девочка и, протянув мне руку, сказала:

– Вставай! – и, повернувшись к милой особе, проговорила:

– Чего сразу обзываешься? Сама не падала никогда, что ли?

Так, бок о бок, мы грызли гранит знаний десять лет. Были всегда вместе и нас называли «Огонь, вода и медные трубы».

Я огонь. Всегда загоралась новыми идеями и знаниями, была в эпицентре школьной жизни, пела в хоре, танцевала, влюблялась и страдала. Эмоции – это моё всё.

Милая девочка – это Стася. Станислава Альбертовна. Теперь безумно прекрасная мама троих милых детей и счастливая жена. А в то время она была «медные трубы». Ни минуты покоя. Она проносилась, как вихрь по школе, принося с собой кучу эмоций. Дралась за правду, притащила в школу крысу и налила прозрачный клей на стул химика.

И вода. Она же Александра Романова. Теперь председатель правления одной очень немаленькой компании. Это было ожидаемо, потому как гранит науки она грызла за нас троих.

Школьные годы чудесные прошли, мы поступили в разные вузы, но дружба наша продолжается. Мы есть друг у друга двадцать четыре часа в сутки, несмотря на мужей, детей, сделки и романы.

Воспоминания. Прекрасные моменты жизни. Как они дороги.

С вашего позволения я продолжу. Он называл меня Серафима. Даже когда, после долгой разлуки, страстно целовал меня в губы или нежно касался моих губ, потом долго смотрел в мои глаза и тихо произносил своим бархатным голосом – Серафима. Ни Сима, ни Симочка, ни любимая. Только Серафима. Ну а как же иначе?

 Имя у него глубокое, богатое. Ростислав. Он носит его с гордостью, подавая свою родословную на серебряном блюде. Рядом с таким мужчиной не может быть Симы. И Серафима не очень вписывается в убранство столовой с фамильным серебром. Но любовь, как говорится, зла.

Тем более что крылья мои греют, успокаивают и не просят ничего взамен. Безусловная любовь! Кто же от неё откажется? Можно и помечтать о великой любви.

– Серафима, сколько можно ждать тебя? Мы опаздываем в театр!

– Экий, вы, барин, шустрый! Всё, по-вашему, должно быть?! А вы дали девушке вольную, развелись со своей барыней, да и взяли меня, молодую крепостную, в жёны. Тогда не пришлось бы на часы поглядывать, да меня подгонять! Вольному воля! Спасённому – рай!

Несвободен наш барин. Жена имеется, и детишки есть. Вот крылья-то и болят. Вода и Медные трубы не осуждают меня, видят чувство огромное под названием любовь в моих глазах. А само́й тошно. Вот крылья и болят. Кровоточат потихоньку. А я терплю. Тихонько подвываю, когда совсем больно становится, денёк, другой, потом легче становится. Так и жили бы мы дальше.

Только приключилась со мной встреча одна. Очень интересная.

С утра зарядил дождь. Ну, думаю, на целый день. И такой этот дождь печальный был. Так, жалобно стучал по стеклу и стекал слезами вниз, разбиваясь насмерть о холодную, грубую землю, что крылья мои заныли нестерпимо. Такая сильная боль пронзила меня насквозь. Сжав зубы, я сидела на холодном полу, и слёзы капали на мои голые колени, как будто это дождь стекал по мне. Чтобы хоть как-то спасти крылья, я забралась под одеяло и уснула. Сон спасёт. Сон лечит. Проснувшись к вечеру, я не услышала шум дождя. Дождь закончился, деревья стояли в стеклянной тишине, и только одинокая ворона недовольно каркала на пробегающую мимо дворовую кошку.

Прекрасный осенний вечер. Крылья робко пошевелились, расправились немного. Надо пойти в парк. Там воздух, там хорошо. Люблю природу. Там спокойно. Там можно попробовать крылья расправить, и, может, они приподнимут меня над землёй, хоть на мгновение.

В парке и вправду оказалось замечательно. Осенние деревья выстроились в ряд, как на модном дефиле. Одетые в яркие наряды, они показывали людям своё великолепие. Золотые, дерзко алые, изумрудные листья во всей красе сверками в отблесках заходящего солнца. Редкие из них, стесняясь своей наготы, как бы стояли в тени, не понимая, что их нагота так прекрасна и притягательна.

По парку гуляли пожилые пары. Медленно шли они по дорожкам, всем своим видом показывая, что спешить уже некуда, да и не хочется. Хочется наслаждаться каждой минутой. Они так долго вместе, что им не нужны слова. Друг для друга они прочитанные любые книги. И остаётся только бережно перелистывать страницы той истории, под названием счастье быть вместе.

У пруда молодая семья с чудесным улыбающимся малышом, кормили крошками хлеба уток. Прекрасный вечер. Прислушалась. Крылья не болят. Но такие тяжёлые от моих слёз, что сил больше не было идти вперёд и нести их за спиной. Я прошла вглубь парка и присела на скамейку. Сидела и смотрела на закат. Тысяча мыслей в моей голове. Сколько времени прошло, я не знаю. К скамейке подошла пожилая женщина.

– Можно? – тихим голосом спросила она, указывая глазами на пустое место, рядом со мной.

– Да, конечно, – ответила я.

Женщина была одета как-то по старомодному, но со вкусом. И даже камея была приколота к накрахмаленному воротничку. «Такая бы точно вписалась в убранство столовой с фамильным серебром», – пронеслось у меня в голове. Интересно, какое у неё имя? Анна? Агата? А может быть Елизавета, в честь императрицы?

– Наталья Павловна, – произнесла женщина, слегка улыбнувшись, и протянула мне руку в ажурной дамской перчатке.

От неожиданности я даже подпрыгнула, и лицо мой стало пунцового цвета. Она что, прочитала мои мысли?

– Сима, вернее, Серафима, – проговорила я торопливо и улыбнулась в ответ кривой улыбкой.

– Погода этой осенью стоит чудесная, не правда ли?

«Какие, к чёрту собачьему, диалоги о погоде, когда так ноют крылья», – подумала я, но в ответ процедила:

– Согласна. Осень великолепна!

– Могу я вас спросить?

Всё с той же милой улыбкой проговорила она.

Я утвердительно закивала в ответ.

– Почему такая молодая, интересная барышня гуляет в парке одна с грустными глазами, как ангел, который сложил крылья?

В первую секунду мне захотелось зло закричать, что, во-первых, это вопрос бестактный, а во-вторых, это не её дело. Но крылья стали невыносимы. Их тяжесть давила на спину, уже невозможно было дышать. От этой боли из моих глаз градом потекли холодные, горькие слёзы. И я стала говорить, говорить. Говорить без остановки, глотая эти слёзы. Я рассказывала про Симу, Серафиму, дедушку, великого конструктора, про папину маму, которая, в детстве, на съёмной даче, каждый вечер читала мне «Денискины рассказы». Про ангину и ужасно невкусное молоко с инжиром, про сломанный каблук на выпускном вечере в школе. И, конечно, про свою огромную безусловную любовь к владельцу фамильного серебра и гордого имени. Про барыню, что есть у барина. Про те, короткие моменты счастья, которых мне так не хватает.

В заключение я сделала вывод, что я самая несчастная на всём свете, и вообще мне не везёт в жизни. О чём и сообщила Наталье Павловне с надрывом в голосе и даже где-то с гордостью за свою уникальность.

Помолчав пару минут, Наталья Павловна проговорила:

– Вы, Серафима, жалеете себя зря! С гордостью носите своё горюшко! Упиваетесь печалью!

Голос при этом у неё был строгий, как у учителя, который отчитывает ученика за невыученный урок. Уж точно не эти слова я предполагала услышать. А сострадание, сочувствие, солидарность, наконец. Я выпучила на неё, и так опухшие от слёз глаза и не могла проронить и слова от удивления.

– Расскажу я вам, юная особа, одну занимательную историю.

Неспешно достала из сумочки маленькое зеркальце. Пристально посмотрелась в него. Пригладила рукой выбившуюся прядь волос. Убрала зеркальце на место и начала рассказ…

Наталья Павловна начала рассказ.

Это было прекрасное время. Время моей наступившей молодости. Время открытий, начинаний, любви и разочарований. Время познаний и наблюдений.

Весна выдалась тёплой и солнечной. Она ворвалась на улицы Ленинграда звонким пением птиц, и ароматом бутонов яблонь и черëмухи. Даже рогатые трамваи гремели как-то по-особенному, весело и призывно. Просыпайся, беги вперёд, навстречу своей мечте!

Молодость! Желание вдохнуть этот аромат, ещё не известных тебе чувств, будоражил кровь. Все дороги и все пути были открыты для меня.

Я окончила школу и поступала в университет. Конечно, в ЛГУ, куда же ещё может поступать дочь профессора медицинских наук? Внучка академика. Выбор профессии был предопределён ещё в тот момент, когда высокий грозный доктор, выйдя из операционной, громким голосом сообщил моему папеньке, что на свет появилась девочка.

Я росла в мире медицинских книг, теорий и споров, относительно той или иной болезни. С удовольствием слушала, когда коллеги отца рассказывали занимательные истории из жизни врачей, и искренне жалела студентов, которых отец отчитывал за «безответственное» отношение к анатомии. Студенты и аспиранты часто приходили к отцу. Сдавали работы, приносили научные статьи на рецензию.

Чем старше я становилась, тем больше считала себя экспертом в медицине и иногда позволяла себе, втихаря от отца, подсказать тому или иному студенту. За что всегда получала вознаграждение: шоколад или конфеты и была очень горда собой. В одного даже влюбилась без памяти. Мне было 13 лет, и я считала себя очень взрослой и умной. Ему было 5, он был аспирант. Голубоглазый, высокий, с изысканными манерами и в начищенных ботинках. Мне он казался идеалом мужчины. За что и был выбран в любовь всей жизни.

О чём я непременно сообщила домашним.

Мама только взмахнула руками и ушла на кухню проверить пирог. Аннушка, это наша помощница по хозяйству, перекрестилась на старый лад и проговорила:

– Натусенька, шла бы ты во двор. Тебя девчата заждались.

Она всегда меня так называла. Ласково и по-домашнему. Сколько я себя помню, всегда она жила с нами. Скромная, очень добрая и тихая. Немножко побаивалась отца, но всегда тихо и ласково ругалась, если он засиживался допоздна в кабинете:

– Павел Александрович, полно вам сидеть над своими книгами. Всех не прочитаешь и за целую жизнь!

– Аннушка, знание – это великая штука, а желание познавать и учиться – это то, что сделали из человека «человека разумного»,– смеялся в ответ на слова Аннушки, папенька.

Отец же на мои слова не отреагировал и продолжал с упоением читать газету, и что-то бормоча себе под нос, отмечать красным карандашом на полях.

Прошло два дня, и мой возлюбленный вновь появился на пороге нашей квартиры. Я подготовилась к встрече: ситцевое платье, белоснежные гольфы и синий банк в тугой косе. Не невеста, а мечта.

Избранника моего звали Марк. Аннушка проводила его в кабинет к отцу и ушла на кухню колдовать над кулебякой к ужину.

Я, как партизан, на цыпочках, подошла к дверям кабинета, чтобы подождать окончания встречи и как бы неожиданно ворваться во всей своей красе в кабинет, на встречу к своей любви.

Ждала я у дверей больше часа. Ухо у меня горело нестерпимо, потому что я прислонилась к двери и слушала, о чём они разговаривали. И вот, наконец, отец сказал, что рад был помочь талантливому молодому учёному. Желает счастье в личной жизни и непременно пошлёт поздравительную открытку по случаю такого прекрасного события – бракосочетания. Потом он передал какой-то Леночке большой привет. И я услышала шаги. Пулей я вылетела из коридора и скрылась в своей комнате.

Не буду вдаваться в подробности, сколько расстегаев и пирожков с брусникой было потрачено, чтобы остановить мои слёзы. Сколько тысяч раз я говорила, что больше никогда никого не полюблю. Аннушка носила мне морс, уговаривала меня выйти во двор. Но я стойко хранила горе и отказывалась от выхода в свет. Мама с укором в голосе говорила отцу:

– Павлуша, ну, сделай же что-нибудь!

На что отец отвечал:

– Лизонька, душа моя, это скоро пройдёт. У нас абсолютно адекватный ребёнок. А чувства – это же прекрасно! Пусть девочка проживает их!

– Какие чувства? – фыркала мама, но больше на своëм не настаивала.

Это была первая детская любовь, которую проходят все девочки. Бедный или, наоборот, счастливый аспирант по имени Марк даже не знал, какая трагедия разыгралась в доме профессора!

Я и не заметила, как перестала страдать. Наступал Новый год, и ощущение праздника стёрло все печали в моей голове. Хрустящий снег под ногами искрился и переливался в отблеске нарядных витрин. Весь город дышал морозным воздухом и как будто очищался от всего грустного и печального. У Гостиного Двора развернулась ярмарка новогодних игрушек. В Елисейском магазине дамы покупали большие розовые окорока, чтобы запечь их к праздничному столу, и сладкое шампанское. Детвора играла в снежки. Их весёлый заливистый смех разносился эхом по дворам. В парке был залит каток, звучала музыка. И казалось, что весь город пребывает в счастье.

И аромат ëлок. Он щекотал нос, он окутывал волшебством, и все ждали наступления новогодней ночи.

Это было моë чудесное, беззаботное детство.

И вот уже я бегу по утренней набережной навстречу своей взрослой жизни. Счастливая, уверенная, я знаю, чего я хочу. Сейчас я поступлю в институт, отучусь, стану известным хирургом. Напишу тонны статей и работ. Буду так же, как отец, ругать аспирантов. Меня будут уважать коллеги и пациенты. После института я выйду замуж за Сергея. Потому что, мы уже всë решили. Пока буду защищаться – рожу ребёнка. Милого розовощёкого карапуза, на радость бабкам, да нянькам. И жизнь пойдёт по строго намеченному плану.

В этих мыслях я бегом поднималась по ступеням университета. Нога оступилась, и я полетела вниз. От страха я зажмурила глаза. В первую минуту я даже не поняла, что со мной произошло. Затем я ощутила, что что-то сильное и горячее прижимает меня и держит. Я с опаской открыла глаза и увидела лицо. Да, да. Лицо с глазами темно-янтарного цвета, с чёрной, как крыло ворона, шевелюрой, и с огромной, дурацкой улыбкой до ушей.

– Поставь меня на место, дурак! – прошипела я, чувствуя, что заливаюсь пунцовой краской.

– Если я это сделаю, ты полетишь дальше, – сказал обладатель янтарных глаз.

При этом в его карих глазах танцевали огоньки. Те, что так радуют глаз, когда зажигаются на ëлке.

Я последовала за его взглядом и увидела свой каблук, который, как свеча на праздничном торте, стоял на две ступени ниже.

Освободившись от этих горячих рук, поправив платье, я поковыляла вверх по ступеням.

– Могла бы, и поблагодарить!

Услышала я голос за спиной.

Подумав, что и правда, некультурно себя веду.

– Большое мерси, – кинула я через плечо и поковыляла наверх.

– Меня Гриша зовут.

Услышала я, уже скрываясь за тяжёлыми дверьми университета.

Я стояла на остановке троллейбуса, когда подъехала машина Сергея.

– Сергей, ну что ты так долго? Я вся продрогла, и ещё я сломала каблук.

– Наташенька, извини, была комиссия. Не мог раньше. Что случилось?

Я рассказывала Сергею историю со сломанным каблуком, про моего спасителя и про неудачный день, пока мы ехали ко мне домой. Отец ждал его к ужину, чтобы обсудить дальнейшие планы моего поступления, его научной статьи, и, конечно же, нашей свадьбы.

С Сергеем я познакомилась в стенах университета, когда ходила на подготовительные курсы. Он уже был старшим научным сотрудником, подающим большие надежды. Галантен, прекрасно воспитан, умëн из хорошей семьи, в меру красив. Отличная партия для профессорской дочки. С ним было интересно, спокойно и стабильно. Папеньке он крайне был симпатичен, маменька щебетала от радости, что дочь не выкидывает фортеля и остановила свой выбор на такой достойной партии. Только Аннушка, уже совсем тихим от старости голосом бормотала себе под нос:

– Эх, Натусенька, что, правда, то, правда. Пишут в ваших этих книжках заумных про анатомию. А ведь сердце-то, оно не камень. Оно от любви расцветает и пускает корни по жилам, да так, что горячо становится, и душа без любви стонет. Ну, что вы все о медицине своей, да о планах. А где же огонёк в глазах у моей девоньки? А что же жених твой всё по расписанию: пришёл, ушёл. Не дело это. Ох, знаю я тебя, у тебя огонь в груди.

Когда Наталья Павловна сказала, про огонь в груди. Сразу вспомнила я наши школьные годы. «Огонь, вода и медные трубы». Ведь я же огонь. Вспомнила, что в моей груди всегда был огонь. Чувства, эмоции, желание жить, любить, творить. Где он сейчас? Залило его потоком моих слёз. Крылья снова заныли. И я отбросила эти мысли и стала дальше слушать рассказ.

Наталья Павловна продолжала рассказ.

Этой же ночью мне приснился сон. Будто бегу я за уходящим поездом, и вот ещё шаг, и я запрыгну в последний вагон, да только поезд всё отдаляется и отдаляется от меня. И здесь протягивается рука, я хватаюсь за неë и запрыгиваю в вагон. Стою и смотрю на молодого мужчину с красивыми глазами темно-янтарного цвета. А он смотри на меня и улыбается.  Так мне от этой улыбки тепло, так хорошо, как будто сердце расцвело миллионом ярких соцветий и корни по всему телу пустило. Так, горячо, что вздохнуть невозможно и глаз от него не оторвать.

Утром я снова поехала в университет, и, обнаружив свою фамилию в списке поступивших, не удивилась, но была очень горда собой и рада.

По этому поводу папенька решил созвать на банкет всю родню. В субботу в три часа дня, я нарядная и в новых туфлях стояла в холле ресторана «Астория», и встречала гостей.

Папенька в этот вечер был горд и многословен. Поднимал бокал за новое поколение русских врачей, за семейственность, при этом, с многозначной улыбкой поглядывал на меня и Сергея. Вечер был великолепен. Я танцевала, пила шампанское, много смеялась.

Я была счастлива, молода, полна энтузиазма! Вот она новая запланированная жизнь! Всë идёт по плану! Всë так, как я хочу!

Лето в тот год выдалось жаркое.

Я была зачислена на первый курс университета, и всё лето было в моём распоряжении.

Сергей был занят научной работой на кафедре, и на семейном совете мы решили, что отправимся на дачу в Комарово на два месяца. Год выдался тяжёлый, и всем нам надо было отдохнуть.

Неделя ушла на сборы. Отец собирал свои книги, и каждый день проверял по списку, ничего ли не забыл. Аннушка упаковывала летние вещи, хлопотала по кухне и сетовала на то, что надо было заранее сообщить о переезде, чтобы не собираться впопыхах. Мама оповещала по телефону знакомых, что мы переезжаем на дачу, приглашала подруг приезжать к нам в гости, и мечтала, как будет с отцом гулять вдоль залива. Я же валялась в своей комнате, читала только что вышедший роман Михаила Шолохова «Тихий Дон».

Наконец, вещи были собраны, мы погрузились в автомобиль и ранним утром 1 июня выехали на дачу.

Дача наша досталась нам от деда по отцовской линии. Это был прекрасный дом с резными наличниками, со стеклянными дверьми, с балконом на втором этаже и террасой на первом. Скрипучие половицы, старые качели в саду, благоухающие кусты сирени и жасмина, и накрахмаленная скатерть на обеденном столе. Всё это было мной любимо с детства.

По вечерам Аннушка накрывала стол на террасе. Горячие румяные пирожки, молочник с подогретым молоком, чай с листьями смороды, кусковой сахар и изумительной красоты чашки с блюдцами. Это была традиция. Вся семья собиралась за столом. Свет от лампы, в абажуре из кружевной ткани кидал блики, и мотыльки тихонько стрекотали крыльями, летя на свет.

Мы пили чай, слушали интересные рассказы отца, строили планы на следующий день. Спорили, смеялись. Это были прекрасные моменты. В то время я думала, что так будет всегда. Что ничего не сможет изменить ритм нашей жизни, наши планы.

Вещи были разобраны, в доме убрано и всё, уставшие от насыщенного дня разошлись по комнатам отдыхать.

Я сидела на балконе, укутавшись в мамину шаль, и смотрела на небо. Скоро я начну учёбу в институте, выйду замуж за Сергея. У меня будет размеренная взрослая жизнь. Где-то глубоко внутри меня, что-то маленькое, но очень сильное и горячее мешало мне насладиться мыслью о размеренной взрослой жизни. Та маленькая, бойкая и дерзкая девчонка, которой я была в детстве, всей душой сопротивлялась. Ей хотелось с жадностью впитывать в себя каждый миг, наслаждаться вкусом, ощущениями новых открытий, чтобы мурашки по коже и кружилась голова. Но я сопротивлялась этому взбалмошному ребёнку, не давая воли эмоциям. У меня всё прекрасно, всё спланировано.

Прошло две недели. Погода в начале июня не задалась. Мелкий, но частый дождь, насквозь промочил песок на берегу, и от этого он стал кирпичного цвета. Чайки недовольно кружили над синей холодной водой, всем своим видом показывая своё пренебрежение дождю, ветру и хмурому небу.

В доме стало неуютно от постоянного дождя за окном, и мы к вечеру затопили камин. Этот безумно вкусный запах дыма от берёзовых дров, который пахнет теплом, уютом и детством. Я вспомнила, как в детстве, промокнув насквозь под летним июньским дождём, Аннушка надевала мне фланелевую мягкую пижаму, наливала мне большую кружку ароматного чая с листьями смороды и малины и сажала меня в дедово кресло прямо напротив камина. Сама же садилась поодаль на маленький табурет и рассказывала истории из своего детства. Я с интересом слушала, про походы в лес за малиной, про усатого моряка, что жил в соседнем доме, в которого Аннушка была влюблена, про рождественские гадания и колядки. Это было моё прекрасное беззаботное детство.

Вот и сейчас я сидела в дедовом кресле, напротив камина и пила вкусный горячий ароматный чай с листьями смороды и малины.

Отец проводил много времени в кабинете, работал над научной статьёй. Аннушка приносила горячий чай и пирожки с ревенём на серебряном подносе, тихо ставила на угол стола и ещё минуты две не уходила из кабины. Она складывала руки на груди и, покачивая головой, тихо охала, всем своим видом показывая отцу, что не одобряет она его круглосуточную писанину. Именно так она говорила, когда отец с головой погружался в написание статьи.

– Ох, этот Павел Александрович, совсем не бережёт своё сердце! Снова взялся за круглосуточную писанину! Ну, Лизавета Прохоровна, ради бога, скажите ему, что нельзя круглосуточно-то? Он же не спит ночью. Вона, я на днях, в уборную пошла, уж глубоко за полночь было. Смотрю, а, из-под двери воной лучик света. Не спит, не бережёт себя.

– Аннушка, да и я ему сто раз говорила. Ты же знаешь, какой у нас Павлуша, – отвечала ей мама.

– Да, нет на него управы, – вздыхала Аннушка.

– Вот, я ему сегодня чай с мятой и валерианой заварю, чтобы спал он крепко и долго.

В такие дождливые дни мама рисовала. Она ставила мольберт напротив окна на веранде, брала свои кисти и рисовала пейзаж. Это небо над Балтийским морем, песок, чаек и ветер. Да, вы не ослышались – ветер. Мама моя потрясающий художник. Я не рассказывала вам о ней, а ведь её история достойна отдельной книги.

Они познакомились с отцом, когда мама была выпускницей художественной академии имени Репина. Потрясающе талантливая, её картины висели в холле академии, и все восхищались ими и пророчили юному дарованию блестящее будущее. Море поклонников, не только ровесников, но и состоявшихся мужчин, которые имели виды молодую красивую одарённую Елизавету Перовскую.

Вольные взгляды, рассветы и закаты, желание изменить этот мир, вера в любовь и благородство. Всё это сочеталось в красивой, высокой, стройной блондинке. Быстрым шагом она неслась по проспекту в сторону дома, когда, у парадной снова, увидела невысокого молодого человека.

– Ну, это мне уже надоело, – сказала себе под нос Елизавета и направилась в сторону молодого человека.

–Не надоело тебе меня караулить уже седьмой день? – спросила она, подойдя к молодому человеку.

–Барышня, во-первых, добрый вечер! Во-вторых, нет, не надоело. А в-третьих, могу я задать вам пару вопросов? – проговорил он, сделав пару шагов прямо на неё.

Она опешила от такой наглости и две минуты смотрела на него своими огромными зелёными глазами.

–Добрый вечер! Могу я вас кое о чём спросить? – снова проговорил наглый молодой человек.