скачать книгу бесплатно
Фотий. Повесть
Леонид Михайлович Улановский
Леонид Улановский написал философскую притчу, погрузившись в Достоевского, как в прорубь.Повесть Леонида Улановского – поражающая воображение гипотеза того, о чем умолчал Достоевский.Торжество постмодернизма с трагико-комическим крещендо.Фотий – сквозной герой, заброшенный в прошлое, в произведения Достоевского, в Питер, как разведчик, чтобы все это как-то систематизировать.Эта повесть подводит черту под извечным вопросом: что делать?Что делать?Читать повесть «Фотий»…
Фотий
Повесть
Леонид Михайлович Улановский
© Леонид Михайлович Улановский, 2021
ISBN 978-5-0053-9571-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ИГОРЬ МИХАЙЛОВ.
По следам Фотия
Иной раз литература ведёт себя как фэнтези. Все герои следуют законам, «ими самими над собою признанным». Я уж не говорю об авторе. Кажется, его герои сбежали из ящика Пандоры.
Форменное беззаконие.
« – Кто такой Достоевский? Скажешь ты, наконец?!
– Изволь. Фёдор Михайлович Достоевский – прославленный пианист-виртуоз. Это известно каждому приличному человеку…»
Леонид Улановский написал философскую притчу, погрузившись в Достоевского, как в прорубь.
В эссе «О литературе» Эко пишет: «Напротив, недосказанное в другом романе Стендаля, „Арманс“, о возможной импотенции главного героя даёт читателю повод к построению безумных гипотез, призванных реконструировать то, о чём текст умалчивает».
Так вот, Леонид Улановский написал такую вот безумную гипотезу того, о чём умолчал Достоевский.
Торжество постмодернизма с трагико-комическим крещендо.
А Фотий – сквозной герой, заброшенный в прошлое, как разведчик, чтобы всё это как-то систематизировать.
Яков Петрович Голядкин ведёт себя, как и у Достоевского, да не композитора, а писателя, довольно непредсказуемо, что и неудивительно. Поскольку он – неизвестно чей двойник, Улановского или Достоевского?
Вот он побежал чёрт-те куда вдоль Фонтанки, перемахнул через Аничков мост: «Огляделся Яков Петрович, захватил взгляды любопытные и подбородок свой повыше поднял: знал, что его ждёт заранее, предчувствовал, а всё равно поднял. А потом сделал ещё несколько шажков к Кларе Олсуфьевне и, глядя в обескураженные глаза её, проговорил спокойно:
– Я – не кукла какая-нибудь с ниточками…»
Интересно, хочется поспорить, разузнать, спросить, что там и как?
Хочется мчаться за Голядкиным без оглядки!
Ну а Улановский – прямо-таки провокатор какой-то. Разбудил, понимаешь, Достоевского, Достоевский – всех своих разночинцев, Раскольникова, который чуть было не угрохал Фотия.
И что теперь?
А теперь, читатель, переселившийся в этот сон, бред, думает, как отсюда выбраться, как найти дорогу назад. Хотя, собственно, зачем?
Тем более лабиринт, выдуманный Улановским, довольно хитроумный.
Тем более, что автор всего этого безобразия – Фотий и есть: «А, может, мир устроить, как сумасшедший дом? И таким, как я, жить легче станет? А? Пусть я сумасшедший, значит, и все должны сойти с ума – так, бесценный, дорогой, милый брат мой?»
Теперь получается, что и автор, а вместе с ним и мы, – жертва произвола Фотия!
Писатель – человек опасный. Что у сумасшедшего на уме, то у писателя на языке, или, наоборот, на деле. Фотий не просто пишет, весь его кошмар оживает. Или, как говаривал Альфред Шнитке: «Произведение – испорченный замысел…»
А по Фотию:
« – Пойми, жизнь – это хаотическая груда разъединённых, ничем не связанных обломков. Душа человека разбита на куски…»
Вот об этой разбитой вдребезги жизни и речь.
Хочется с радостью отметить, что автор хорошо ориентируется в хронотопе.
Пространственно-временной континуум обжит им со знанием дела. Питер предстаёт здесь во всей своей угнетённой авторским беспределом красе: «Старая Вена», Литейный, Фонтанка. Хоть здесь всё на своих привычных местах.
«Что такое талант? Талант есть… способность сказать или выразить хорошо там, где бездарность скажет и выразит дурно…»
Это Достоевский написал до того, как прочитал повесть Леонида Улановского «Фотий».
Интересно, что бы он сказал после?
Сказал бы, если бы Фотий ему позволил.
Но ведь не всё и не всем позволено.
Улановский дерзнул. Дерзновение иной раз гораздо важнее, чем его последствия.
Дерзновение или… назовём все это словом «музыка». В конце концов, Достоевский-то оказался композитором. А, следовательно, «Преступление и наказание» – всего лишь пьеса.
Не всё страшно, что непонятно.
Страшно, когда непонятно и страшно одновременно.
«Моя история – история грёз…» – пишет автор.
Пусть автор пишет, а читатель – пусть грезит…
ЛЕОНИД УЛАНОВСКИЙ.
Фотий
Повесть
Было холодно. Предрассветное утро. Мне плохо видно. Хотя плац как на ладони. Вон там – эшафот. Кареты, уже пустые. И телега, покрытая рогожей… Гробы?! И вдруг пронизало ощущение близости. Как будто я среди них и слышу, как скрипит снег. Вот привязывают троих к столбам. Как я оказался рядом с ним? Почему он не видит меня и почему говорит по-французски?! Я не знаю французский! А… это не мне. Это тому, красавцу…
– Nous serons avec le Christ.[1 - Мы будем вместе с Христом.]
А тот в ответ с мрачной усмешкой:
– Un peu de poussiere, [2 - Горстью праха.]– дёрнул чувственными губами.
Вдруг – лучи сквозь прорвавшиеся облака. Ударились о купол Семёновской церкви и залили плац ярким светом. Смотреть невозможно.
Столбы. Эшафот. Грязный снег. Занавес пошёл.
* * *
Я расскажу эту историю. Она часть моей жизни, которая, как мне кажется, имеет отношение ко всем живущим рядом с ним. И после него. Живым и мёртвым.
* * *
Последние гости скрылись в лифте. Фотий закрыл дверь и пошёл осматривать разрушения после вечеринки. В гостиной на стол смотреть страшновато, да и в кухне картина не лучше… Даже в комнате, куда гостям вход был мягко запрещён, возле компьютера стояла почти приконченная бутылка красного, рядом – два бокала, на блюдце – косточки от граната. Комп, слава Б-гу, выключен. Фотий забрал бутылку, пошёл в гостиную, взглянул на стол, безнадёжно махнул рукой, опустился в кресло, выдернул из-под себя пульт и стал переключать каналы, попивая из горлышка. Неожиданный шум льющейся воды не вписался в трескучее увещевание рекламы.
Фотий осторожно подошёл к двери в ванную, медленно открыл.
В ванне стоял голый мужчина, на него лилась вода из душа. Одежда валялась на полу.
Фотий прочистил горло.
– Тебя кто забыл?
Тот протёр лицо ладонями, выключил душ, сел на бортик, громко и неистово заговорил:
– Ненавижу, будь ты проклят! Ты довёл меня до такого. Я давно за тобой хожу. Тварь дрожащая… Или право имею. Работу бросил. Бреюсь кое-как. И ем без всякого аппетита. Бессилен я перед злом мировым. Оно торжествует. Значит, надо убить.
Фотий старался не шевелиться. Как будто перед ним злая собака…
– Только не старуху бесполезную, как ты учил, а тебя… Который идеи втюхивает таким, как я… Верящим… Сам говорил, что ты – гений – Фёдор Достоевский. Говорил?! А я тебе поверил…
Фотий вздохнул облегчённо: «Ах, вот в чём дело-то…» Вслух сказал спокойно:
– Ты об этом. Да шутил я тогда, на пикнике. А ты запомнил… Я тебя не помню. Ты всё-таки кто?
Тот вытер мокрые губы, глаза бегали.
«Опасен».
– Неважно это. Давно… Убить тебя должен. Чтобы зло пресечь. Страшно только. Вначале думал бутылкой, и чтобы все видели. Но испугался. Не смог. Смеялся ты, в глаза кому-то смотрел… не помню. Я в ванную убежал. Вода холодная, голова горячая… в зеркало глянул: держит за горло идея проклятая. В душ, в душ.
Не помогло… И тебе ничего, ничего, ничего не поможет. Потому что я знаю о тебе всё… Un peu de poussiere.
И схватил с мраморного столика топорик для разделки мяса.
«В кухню! Там ключ в двери и телефон».
Фотий метнулся в коридор.
Сзади послышались вздох и хлюп под босыми ногами. Удар пришёлся в самое темя. Тот упёрся в стену, задержал дыхание, удерживаясь от обморока. Потом, стараясь не ступить в красную лужу, на цыпочках вернулся в ванную. Опустился на колени перед унитазом, упёр руки в пол. Рвало недолго. Кулаки сжались. Почувствовал в правой топорик. Усмехнулся, перекатился в ванну, включил воду и топориком взрезал себе вены на руках и ниже колен.
* * *
Прошло полгода. Мерзкий мелкий колючий дождь сыпался на две одинокие фигуры у неказистого памятника на могиле на краю Владимирского кладбища. На памятнике – фотография парня из душа. Под ней надпись: «Здесь лежит раб Божий».
– Он так написал в записке, которую нашли у него дома.
Мокрые губы на красивом лице молодой женщины почти не шевельнулись.
– Я знаю, – равнодушно ответил Фотий. – Я много раз слышал это от тебя.
– Я любила его. И хотела, чтобы он узнал тебя поближе. Я старалась свести вас.
– Свела. И, как видишь, наши встречи продолжаются. Хотя я выжил, а он – нет. Я не ревную его к тебе. Он – гнусный, отвратительный… прости меня, Б-же! О покойниках нельзя… Настя!
– Я не Настя. Не называй меня так! И вообще, здесь не место. Пойдём, успокойся.
Они медленно пошли по едва заметной тропинке прочь от могилы. Он беспрерывно бормотал, поддерживаемый спутницей, которая пыталась прикрыть их обоих зонтом. Зонт Фотия остался забытым на ограде. Она только один раз оглянулась. И не вернулась за немым знаком их посещения.
– Это же всё – не пустяки, верно ведь, Настя? Я всё понимаю. Я, может быть, скоро умру во сне. Вот и вчера, прежде чем встретиться с тобой, я думал, что нынешнею ночью непременно умру во сне. Не вдруг… А потому, что так почудилось. Но без тебя я жить не могу. И поэтому проснулся. Знал, ещё во сне знал, что тебя увижу. И ещё знаю…
Взгляд Фотия застыл, устремлённый на зонт, задёргалась правая щека.
– Что ты, Соня, живёшь в этой грязи, которую так ненавидишь, и в то же время знаешь сама, только стоит глаза раскрыть, что никому ты этим не поможешь и никого ни от чего не спасёшь!
Фотий отчаянно махнул рукой в сторону оставленной могилы, вцепился в плечи женщины, безудержно дрожа и как-то дико выплёскивая слова. Она бессильно дёргалась в его руках. Порванный зонт вцепился в куст неподалёку.
Она испуганно вскрикнула:
– Что ты, что ты это?
Коротко вздохнула:
– Хочешь, поедем к тебе?
И они пошли быстро.
…Фотий и его спутница зашли в квартиру.
Фотий бессильно прислонился к вешалке. Она сняла с него шляпу, плащ. Сняла свой, сбросила туфли, шевельнула пальцами в чёрных чулках. Он не отрывал взгляд от высокого изящного подъёма. Попытался с трудом отвернуться. Вдруг бросился к ней, задрал юбку и овладел ею у зеркала, приговаривая в такт движениям:
– Друг верный, Полинька… Роковая искусительница… Друг верный, Полинька…
После отпустил и пошёл в спальню. На зеркале остались следы от помады.
