Надвигается буря

В соответствии с этим на следующее утро в девять они не спеша тронулись в путь. Изабелла настояла на том, чтобы Роджер занял то же место в углу кареты, у левого окошка, куда его усадили, раненного, при возвращении с поля битвы; сама она, как тогда, сидела рядом с ним, по другую ее руку находился Кетцаль, а справа от мальчика, в дальнем углу, – сеньора Пуэблар. Для Марии расчистили место на переднем сиденье, напротив сеньоры, а багаж Роджера погрузили вместе с остальными вещами. Кроме Педро и Мануэля с мушкетами на запятках и на козлах и Эрнандо, вооруженного верхового Изабеллы, их сопровождали по обе стороны кареты двое крепких на вид молодцов с пистолетами и саблями. Когда Невер, романтически возвышающийся на холме над местом слияния Луары и Алье, остался позади, они не сомневались, что даже де Рубеку будет нелегко собрать достаточное количество верховых бандитов, чтобы надеяться успешно атаковать их.

Было четвертое мая, роковой день – день, когда Генеральные штаты, если не случится какой-нибудь новой отсрочки, должны были собраться на свое первое историческое заседание в Версале; но Изабелла д’Аранда и ее спутники не задумывались об этом, зная, что даже со срочными курьерами новости о происшедшем догонят их лишь через несколько дней.

Погода стояла прекрасная, вокруг них расстилались обработанные поля, потому что они теперь приближались к Бурбоннэ, где расположены чуть ли не лучшие пахотные земли Франции. Роджер не был знатоком сельского хозяйства, но, как и каждый англичанин своего времени, он достаточно разбирался в фермерском деле, чтобы понять, что здешняя плодородная почва не дает и половины тех урожаев, какие получают в его родном Хемпшире, и причину не нужно было далеко искать.

Даже беднейшие французские дворяне полагали ниже своего достоинства самим вести хозяйство в собственных владениях. Вместо этого они отдавали свои земли маленькими наделами в аренду невежественным крестьянам по порочной испольной системе, когда арендатор должен был отдавать землевладельцу половину полученной продукции в виде арендной платы; поэтому экономичное землепользование было невозможно, а о таких современных идеях, как севооборот, никто и не слыхивал. В Англии же все крупные землевладельцы поколениями проявляли живейший интерес к любым новым достижениям сельскохозяйственной мысли, и сам король Георг гордился тем, что выращивал самую крупную репу в королевстве.

Впрочем, в первые полчаса путешествия Роджеру было недосуг любоваться окрестностями – ведь Изабелла еще не слышала полного отчета о его сражении с людьми де Рубека, и по мере того, как он рассказывал ей об этом, она переводила его рассказ на испанский для сеньоры Пуэблар и маленького Кетцаля.

Когда он закончил, она впервые упомянула о том, что они вообще не должны были находиться на дороге в такое позднее время, если бы днем у одной из лошадей не сломалась подкова. Из-за этого им несколько миль пришлось проехать шагом, а добравшись до придорожной деревушки, они задержались там почти на час, пока кузнеца вызвали с поля, чтобы заново подковать лошадь. Она винила себя за то, что отправила Эрнандо вперед заказывать комнаты в Невере, но они делали так каждый раз с самого отъезда из Фонтенбло, и ей не пришло в голову изменить привычный порядок в это утро после того, как сопровождавшие их гусары повернули назад.

В целом они могли считать, что им посчастливилось легко отделаться. Но все согласились, что теперь, когда у них такой эскорт, де Рубек, вполне вероятно, откажется от дальнейших попыток, вернется в Париж и доложит, что задача оказалась ему не по силам.

Вскоре после полудня они прибыли в маленький городок под названием Сен-Пьер, где собирались заночевать. Единственный постоялый двор в городишке был, как водится, весьма убог, в нем не было ни общей комнаты, ни стекол в окнах; но подобные неудобства неизбежны, когда следуешь малыми перегонами, так что путешественники бывают вынуждены есть в спальне. Роджер знал по опыту, что в таких заведениях одиноким путникам частенько приходится делить комнату с одним или несколькими незнакомцами, хозяин гостиницы обыкновенно выполняет и обязанности повара, а горничные почти неизменно грубы, безобразны и неряшливы. Тут не бывает сада, где можно было бы посидеть на открытом воздухе, кровати кишат клопами, а вся прочая мебель самого плохого качества или вообще отсутствует. Эти таверны превосходили английские постоялые дворы только в одном: кормили здесь если и не более обильно, но намного разнообразнее.

Впрочем, люди с положением, путешествуя по Франции, всячески старались свести к минимуму дорожные неудобства и везли с собой собственные постели, занавеси на окна и даже складную мебель, словно в военном походе. Изабелла не была исключением из правил. Через полчаса в лучших комнатах гостиницы навели некоторый уют, и Роджер лег на походную постель отдохнуть с дороги. Он был еще слаб из-за потери крови и большую часть дня провел в полудреме, а Изабелла коротала время за игрой в шахматы со своей дуэньей.

На следующий день они двинулись дальше, в Мулен, оказавшийся на удивление бедным и дурно застроенным городом для столицы богатой провинции Бурбоннэ, где размещался королевский интендант. Таверна «Прекрасный образ», где они остановились на ночь, была чуть просторнее того свинарника, где они ночевали накануне, но едва ли намного чище, и, послав за листками новостей, Роджер с удивлением узнал, что их нигде невозможно достать, даже в кафе. Как и повсюду во Франции, в городе кипели оживленные политические дискуссии, но основывались они на самых диких слухах при полном отсутствии настоящих новостей.

Шестого числа их путь снова лежал по приятной местности, на немного более длинном тридцатимильном перегоне до Сен-Пуркена. Добравшись туда, они застали в городке сильнейшее волнение. Как выяснилось, только что здесь был арестован иностранец, заподозренный в самых гнусных замыслах. Расспросив подробнее, они узнали, что то был немец, застигнутый на месте преступления, когда он измерял шагами какие-то поля поблизости от города, занося результаты своих измерений в записную книжечку. Позже, когда проверили его бумаги, оказалось, что это был абсолютно честный господин, имевший большие поместья в Померании. Проезжая через Бурбоннэ, он был поражен плодородными здешними почвами по сравнению со своими собственными, наполовину бесплодными землями, и начал подумывать о покупке земли в этих местах. Но местным властям потребовалось несколько часов, чтобы убедить разъяренных, невежественных крестьян, что он не агент королевы, присланный измерить их землю с целью удвоить взимаемые с них налоги.

Вечером, когда Роджер и Изабелла обсуждали эту историю, он спросил ее:

– Почему такое количество людей, которые никогда даже не видели Мадам Марию Антуанетту, верят, что она способна на самые низкие и безнравственные поступки, и считают, что она заслуживает всеобщей ненависти?

Изабелла печально покачала головой:

– Это – трагедия. Когда она впервые приехала во Францию, то своей красотой и грацией в одно мгновение завоевала обожание тех самых людей, которые теперь проклинают ее. Но с тех пор она стала жертвой многочисленных несчастных обстоятельств, над которыми не властна.

– Расскажите об этом, прошу вас. – Роджер был весь внимание. – Мне известна большая часть ее истории, но, поскольку до самого последнего времени она не принимала никакого участия в политике, постепенное падение ее популярности представляется мне совершенно необъяснимым, и эта загадка не дает мне покоя.

Поудобнее устроившись на подушках, Изабелла отвечала:

– Неудачи преследовали ее с той самой минуты, как она прибыла в Версаль в качестве дофины. Она была тогда четырнадцатилетней девочкой, без всякого опыта интриги, и вдруг против своей воли оказалась во главе кружка, добивавшегося смещения мадам Дюбарри. Ее мать, императрица-королева Мария Терезия, советовала ей угождать могущественной любовнице свекра, но все ее инстинкты возмущались при мысли о дружбе с этой жадной куртизанкой из сточной канавы.

Вместо этого она со всей непосредственностью выказывала свою симпатию к врагу Дюбарри, герцогу де Шуазелю, который, будучи премьер-министром, вел переговоры о заключении франко-австрийского союза и ее собственного брака. Он и его друзья были воплощением всего лучшего во Франции, но уже много лет они вели безнадежную войну против корыстных распутниц, которыми окружил себя скучающий, развратный старый король, и вскоре после появления на сцене Мадам Марии Антуанетты борьба закончилась победой Дюбарри. Де Шуазель был отправлен в изгнание, и вместо него первым министром был назначен протеже Дюбарри – бесчестный герцог д’Эгийон. К несчастью, маленькая дофина уже успела слишком ясно показать, кому отдано ее предпочтение, чтобы это могли ей простить. Она совершила непоправимую ошибку, встав на сторону проигравших. Ее невозможно было изгнать вместе с Шуазелем и остальными, но она осталась почти в полной изоляции. Через несколько месяцев после ее приезда во Францию все важные места при дворе были заняты людьми, которые отлично знали, что не находились бы на этих местах, будь ее воля, и которых она принимала только потому, что была обязана это делать.

Роджер кивнул:

– Начало, конечно, у нее было самое неблагоприятное.

– Больше того, оно наложило отпечаток на все ее царствование. Четыре года спустя, взойдя на трон, она и ее супруг вычистили авгиевы конюшни. Но не только Дюбарри пришлось собирать вещи. Значительная часть французского дворянства из жадности продала себя, стремясь ухватить долю милостей и богатств, которые Дюбарри раздавала с такой легкостью. При новом царствовании они тоже оказались удалены от двора и лишились надежд на дальнейшую карьеру. Вследствие этого десятки могущественных семейств затаили злобу против королевы.

– Но почему против королевы, а не против короля?

– Потому что король, по их мнению, погружен в вечную спячку и не стал бы беспокоить себя, отнимая у них синекуры, если бы королева не подталкивала его к этому; ведь именно она, а не он, с самого начала поддерживала де Шуазеля в его борьбе с ними.

Изабелла отогнула мизинчик:

– Вот, вы видите, одна группа неумолимых врагов, которые пятнадцать лет не упускали случая очернить и оболгать несчастную Мадам Марию Антуанетту. Кроме того, ей с самого начала пришлось бороться со злобной враждебностью королевских теток, трех стареющих незамужних сестер Людовика Пятнадцатого. Мадам Аделаида руководила этими глупыми старыми сплетницами. Она ненавидела Австрийский союз, к тому же ее раздражало, что теперь не ей, а прелестной юной принцессе принадлежит первое место в придворных церемониях. Она подзуживала двух других сестер, и все вместе они распускали злобные сплетни о своей неосторожной племяннице.

Затем, – продолжала Изабелла, отгибая следующий пальчик, – были еще два брата ее мужа, граф Провансский и граф д’Артуа; оба они были значительно умнее его и пользовались большим влиянием при дворе. Месье де Прованс претендовал на некоторую ученость, но он был педант, человек узких взглядов и с самым ядовитым языком при дворе. Он с детских лет презирал и ненавидел старшего брата, не одаренного никакими особыми талантами, иногда даже не мог скрыть, как его бесит, что неуклюжий, простоватый Людовик загораживает ему дорогу к трону. Для натуры, столь отравленной желчью и завистью, появление у дофина прелестной молодой жены могло вызвать только новый приступ желчности, и месье де Прованс не упускал ни единой возможности запятнать Мадам Марию Антуанетту лживыми измышлениями.

– По крайней мере, месье д’Артуа стал ей другом, – заметил Роджер.

– Может быть, по-своему. – Изабелла пожала плечами. – Но и он, хотя и ненамеренно, нанес вред ее репутации. Он, конечно, совсем не похож на своего старшего брата – в то время как месье де Прованс толст и флегматичен, этот строен и элегантен, к тому же он остроумен и обаятелен. Но человек он неглубокий и с ранней юности погряз в пороках. Королева подружилась с ним единственно от одиночества и тоски по хоть какому-то развлечению, естественному для такой молоденькой девушки. Она думала, что со своим деверем может бывать на званых вечерах, от посещения которых упрямо уклонялся ее муж, и при этом не дать повода для сплетен. Но она ошибалась. Говорят, нельзя тронуть деготь, не замарав пальцев; так вышло и в этом случае. Ее враги воспользовались скверной репутацией месье д’Артуа и стали утверждать, что, раз она проводит столько времени в его обществе, значит, оба они одним миром мазаны.

Изабелла подняла четыре пальца:

– Вы видите, сколько уже набежало, а мы не дошли еще до конца королевского семейства. Неудачи преследовали королеву и в отношениях с невестками. Как вы, возможно, знаете, и месье де Прованс, и месье д’Артуа женились на дочерях короля Виктора Амедея Сардинского, а принцессы Савойского дома никогда не могли похвастать своей внешностью. Можно было бы простить этим двум бледным прыщавым созданиям некоторую зависть к прекрасной златокудрой дофине, но на беду их уродство сочетается с узостью интересов и злобностью характера. Они с самого начала возненавидели ее и всеми силами помогали королевским теткам сочинять о ней злонамеренные басни. Обе они родили детей на несколько лет раньше, чем Мадам Мария Антуанетта дождалась такой благодати, и обе пользовались каждым удобным случаем, чтобы исподтишка насмехаться над ее бездетностью. Затем, когда она, наконец, произвела на свет наследника, их ярость не знала границ. А с рождением второго сына королевы их злоба еще усилилась, если только это возможно, поскольку с рождением каждого нового ребенка их собственные дети отодвигались все дальше по линии наследования.

Роджер угрюмо усмехнулся:

– У вас уже пальцев на руке не хватает.

– Но я еще далеко не закончила. Была еще история с бриллиантовым ожерельем, которая известна всему свету. Я лично верю, что кардинал де Роган стал невинной жертвой банды проходимцев. Но как бы то ни было, его осуждение королем, а затем изгнание нанесли чете суверенов не меньший ущерб, чем потеря какой-нибудь провинции. Де Роганы, князь Субиз, Гизы и Лотарингский дом, все они – одна семья, к тому же самая могущественная во Франции. И все они дружно возлагают на королеву вину за немилость, постигшую их родича, и до сих пор не могут простить ей этого.

– Все из-за того, что король, проявив невероятную глупость, настоял на публичном расследовании этого дела.

– Возможно, но общественность и поныне убеждена в ее виновности и утверждает, что она пожертвовала де Роганом, чтобы спасти себя. К тому же де Роган далеко не единственный из тех, кто хотел бы добиться ее взаимности, если бы она позволила, и кто стал ее врагом из-за того, что был отвергнут. Этот же секрет скрывается за гнусными изменническими замыслами его высочества герцога Орлеанского. Если бы он мог столкнуть с трона короля Людовика и сесть на его место, он одним махом утолил бы свое непомерное честолюбие и жажду мщения женщине, которая еще совсем молодой девушкой отвергла его авансы.

Изабелла уже прекратила подсчеты, но, помолчав минутку, добавила:

– Еще одно из несчастий: в нынешней кризисной ситуации во Франции первым министром короля оказался человек, который ей несимпатичен и которому она не может доверять. И она, и король – добрые католики, а интересы Церкви и государства во Франции так долго составляли единое целое, что их чувства, естественно, оскорбляет, что они вынуждены полагаться в руководстве страной на протестанта.

К тому же кругозор господина Неккера все еще не выходит за рамки бухгалтерии. Они охотно помогают ему в экономике, но есть и другие, не менее важные проблемы, о которых он иногда отзывается столь туманно, что можно подумать, будто они говорят с ним на языке, которого он не понимает. В ответ он начинает подозревать, что они, и в особенности королева, хотят обмануть его или выставить дураком, и он, разъяренный и сбитый с толку, отправляется в салон своей дочери. А там остроумная мадам де Сталь отпускает едкие шуточки насчет ее величества, и так еще одно место, где она могла бы найти поддержку, превращается в рассадник клеветы и мятежа.

Роджер вздохнул:

– Сеньорита, вы сказали больше чем достаточно. Теперь я вижу, что почти с самого детства Мадам имя ее врагам – легион, так что едва ли следует удивляться, что в нынешние смутные времена им удалось настроить против нее всю страну.

Во время этого разговора Изабелла и Роджер в последний раз формально обращались друг к другу «сударь» и «сеньорита». В тот первый день в Невере, который они провели вместе, она спросила, как его полное имя, и, когда он ответил, два или три раза повторила имя Роджер как Роже – так его обычно произносили иностранцы – и заметила, что оно приятно звучит; но только на следующее утро после разговора о королеве она снова произнесла это имя.

Они едва миновали последние дома Сен-Пуркена, направляясь в Клермон, как вдруг часть багажа, наваленного на переднее сиденье кареты, начала съезжать, угрожая обрушиться на раненую ногу Роджера. С криком: «Скорее, Роже! Скорее! Берегите ногу!» – Изабелла вскочила с места, вытянув руки, и кое-как остановила обвал.

Полчаса спустя они достали дорожные шахматы, которые иногда помогали скоротать несколько часов путешествия, и Роджер, расставив фигуры, негромко спросил:

– Какими вы предпочитаете играть сегодня, Изабелла? Белыми или черными?

– Благодарю вас, Роже. Мне это безразлично. Белые ближе ко мне, я буду играть ими, – ответила она спокойным тоном, но немедленно опустила глаза и густо покраснела.

В тот век формальностей только сельские жители сохранили непосредственность в обращении, да и они не так-то легко раздавали ласкательные прозвища. В высших кругах только близкие родственники или старые друзья обращались друг к другу по имени, так что первое обращение по имени между молодым человеком и девушкой знаменовало важную веху в их отношениях, сравнимую только с первым поцелуем.

В течение следующего часа их мысли были настолько заняты этим знаменательным шагом, что они не могли уделять игре даже обычного внимания и почти не замечали чарующую долину Риома, через которую проезжали.

Уже пять дней и ночей они постоянно находились в обществе друг друга. Более ста часов Изабелла не исчезала из поля зрения Роджера, разве только когда спала, когда переодевалась за ширмой да в тех случаях, когда дамы и Кетцаль выходили из кареты, чтобы облегчить лошадям особенно крутой подъем. За это время каждая черточка, каждое выражение ее лица запечатлелись в его памяти, и он изучил ее лучше, чем за несколько недель обычного знакомства.

Поскольку никто в компании, кроме них самих, не говорил по-французски, они могли совершенно свободно беседовать на всевозможные темы, и по мере того, как ему открывался ход ее мыслей, Роджер все больше восхищался широтой ее взглядов, ее прямотой и умом. Он уже забыл, что вначале счел ее не совсем красивой; теперь он находил какое-то неземное очарование в ее узком лице и необъяснимую привлекательность в ее чуть-чуть неровных зубках, он, кажется, мог бы целую вечность слушать ее нежный, мелодичный голос с прелестным испанским акцентом.

Но Роджер ни на миг не упускал из виду, какими трудностями и горестями грозил им возможный роман, понимая при этом, что даже легкий флирт мог оказаться для него началом скользкой дороги, по которой он прямиком отправится в омут страсти. Поэтому он следил за собой, как ястреб, и как только беседа начинала проявлять признаки сентиментальности, он незаметно направлял ее в другое русло.

После утреннего эпизода он горько упрекал себя за необдуманный порыв, заставивший его назвать ее по имени только потому, что она сама нечаянно обратилась к нему так в минуту сильного волнения. Не говоря уже о возможных печальных последствиях романа с нею для него самого, он все больше склонялся к мысли, что с его стороны было бы дурно пробудить в ней страсть.

Он любил многих женщин, одну из них отчаянно, но даже тогда он сравнительно быстро справился с этим; Изабелла же была не из тех женщин, которые, полюбив одного мужчину, могут потом скоро найти утешение в объятиях другого. Роджер не был моралистом, но врожденная порядочность не позволяла ему забывать, что, если она не может скрыть, насколько ее влечет к нему, значит, его долг – защитить ее от нее самой. Пока что он обращался к ней с той вежливостью, с какой полагается обращаться к женщине, но и с той дружелюбной открытостью, какую мог бы проявить по отношению к мужчине, зная, что, дабы удержать от взрыва пороховую бочку, созданную обстоятельствами, подталкивавшими их друг к другу, он обязан еще более неуклонно придерживаться этой манеры, хотя они уже перешли на обращение по имени, и с этим теперь ничего не поделаешь.

В полдень они оказались на равнине, плоской, как поверхность озера, окруженной с обеих сторон неровными горными грядами, видневшимися вдали. Вскоре после полудня они приблизились к городам-близнецам Феррану и Клермону, живописно расположившимся на холмах вулканического происхождения. Правда, второй при ближайшем рассмотрении оказался, несмотря на живописное месторасположение, всего лишь вонючим городишком с узкими улочками и грязными лачугами, сложенными из кусков лавы, и они с радостью покинули его на следующее утро, направляясь в Иссуар.

Теперь они двигались по очаровательной местности, где со всех сторон виднелись конусообразные горы, некоторые из них венчали деревушки, другие – древние римские крепости; но из-за крутизны склонов пассажирам кареты часто приходилось вылезать и идти пешком. Сеньора Пуэблар всегда выходила вместе с другими, так как, несмотря на полноту, она была крепкого сложения и, по-видимому, радовалась случаю размять ноги; таким образом, Роджеру часто приходилось надолго оставаться в одиночестве.

Шесть дней полного покоя вместе с обильной едой и хорошим вином восстановили его силы, и он был бы рад пройтись вместе с остальными, но тяжелый гипс на ноге не позволял ему этого. Впрочем, он нашел способ с пользой проводить время. Несколькими днями раньше Изабелла отыскала для него в своем багаже французско-испанский словарь, с помощью которого принялась обучать Роджера своему языку. Она давала ему уроки продолжительностью около часа по вечерам, пока приготовляли ужин, и днем при случае повторяла с ним пройденные фразы, оставаясь же один, он увеличивал свой словарный запас, выписывая слова из словаря.

Из-за холмистого рельефа местности они в тот день преодолели только семнадцать миль, но устали намного больше обыкновенного к моменту, когда въехали в небольшой городок Иссуар. Здесь они узнали, что заседание Генеральных штатов действительно состоялось. Новость прибыла с марсельской почтой, проезжавшей через городок рано утром. Говорили, что господин Неккер произнес длинную речь, которая никому не пришлась по вкусу, что третье сословие выражало недовольство, утверждая, что остальные два сословия обращаются с ним как с бедным родственником, но все же заседание прошло без происшествий; других подробностей не было.

На следующий день отряд Изабеллы так же медленно пробирался среди странных вулканических гор Оверни. И лошадям, и путешественникам приходилось тяжело, поэтому они решили сделать еще один короткий перегон всего лишь в восемнадцать миль до Бриуда, и еще до полудня успели порадоваться, что не стали строить более честолюбивых планов. Было уже девятое мая, и с каждым днем пути на юг становилось все жарче и жарче; после десяти утра даже испанцы начинали чувствовать жару, а Роджеру было нестерпимо душно в тесной карете.

В деревне Ланды они пересекли реку, через которую была перекинута широкая арка моста, и через несколько сотен ярдов дорога снова круто пошла вверх, так что кучер еще раз остановил карету, чтобы пассажиры могли пойти пешком. Сеньора, Кетцаль и Мария сошли на дорогу, а Изабелла уже готова была последовать за ними, но вдруг споткнулась и чуть не упала.

Роджер, протянув руку, подхватил ее, стараясь удержать, но она, не успев восстановить равновесия, качнулась к нему и на какое-то мгновение тесно прижалась, полулежа у него на коленях.

Ахнув, она снова вскочила на ноги, засмеялась, чтобы скрыть смущение, и выпрыгнула из кареты, но, прежде чем отпустить ее руку, Роджер почувствовал, как сильно она дрожит.

Через час карета остановилась перед очередным холмом, и снова сеньора, Кетцаль и Мария вышли, но Изабелла на сей раз не последовала за ними. Она сказала дуэнье:

– Мне немного нехорошо, в этот раз я не пойду пешком.

Все выразили ей сочувствие, дверца захлопнулась, карета тронулась, и остальные постепенно отстали.

Она говорила по-испански, но Роджер теперь знал несколько слов на этом языке. Он спросил:

– Если я правильно понял, вы дурно себя чувствуете?

Они по-прежнему сидели рядом. Она обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Их лица разделяли всего лишь несколько дюймов. С расширенными от волнения зрачками она прошептала: