скачать книгу бесплатно
– Это потому, что она скорбела, – предположила потом Энни. – Скорбела по матери и, наверное, до сих пор скорбит. Но она не обманывает себя. Она отпускает ее. Понимает, что ничего плохого в моем появлении нет, ведь Селесту не вернуть. – (Мэтт скривился.) – Мэтт, а вот ты не любишь отпускать. Ты барахольщик. Копишь вещи и воспоминания. Твое детство. Этот город. Твои идеалы. Твой брак. Нет даже мысли о том, чтобы отказаться от чего-нибудь.
Это было правдой, но все равно бесило его.
– Я отказался от Селесты, – ответил он. – У меня даже не было выбора.
– Ты упрощаешь. С одной стороны, ты не должен полностью о ней забывать. В конце концов, она – часть тебя. С другой стороны, ты ничего не можешь поделать с тем, что она умерла. Между этими двумя крайностями есть пространство – небольшое, – куда вписываюсь я.
Мэтт вспомнил об этом, обнимая Энни, и крепко задумался.
«Ты барахольщик. Ты не любишь отпускать».
Да, все так.
Он крепко держался за Энни. За Рэйчел. За Джима, Лиллиан, свою клинику и Бьюкенен. «Все меняется», – сказала Лиллиан. Но он не мог отказаться ни от чего.
Холодные пальцы ветра тронули его за плечо. В летней темноте Мэтт подтянул покрывало, закрыл глаза и, как Энни, как Рэйчел, как Джим и Лиллиан, как все жители Бьюкенена и целого сонного мира, увидел сон.
Волна сна накрыла земной шар, словно тень от солнца, лишь на несколько часов задержавшись за границей ночи.
Это был самый глубокий сон с тех пор, как человечество покинуло Африку и расселилось по планете. Он двигался по Северной Америке, от восточной оконечности Лабрадора на запад, и в равной степени подчинил себе всех: ночных работников, людей, страдающих бессонницей, богатых и бедных, алкоголиков и наркоманов.
Он подчинил себе фермеров, рыбаков, тюремных заключенных и их надзирателей. Он подчинил накачанных мефедроном дальнобойщиков, и те дружно свернули на обочины и уснули прямо в кабинах под песни Уэйлона Дженнингса[10 - Уэйлон Дженнингс (1937–2002) – популярный исполнитель музыки кантри.]. Подчинил пилотов гражданской авиации, которые по команде диспетчеров посадили все свои 747-е «Боинги» на полосы спящих аэропортов и тоже уснули.
Но были и отдельные – временные – исключения. Чрезвычайных ситуаций, требовавших вызова медицинской помощи, почти не случалось, но телефонные линии остались под наблюдением нескольких сонных сотрудников (которые уснули позже); машины «скорой помощи» развезли пострадавших по больницам, где редкие врачи, способные работать, но одурманенные настолько, что не задумывались о происходящем, обработали редкие раны редким спящим пациентам… впрочем, раны затягивались и без их вмешательства. Пожарные, пусть и сонные, оставались на дежурстве до тех пор, пока не разобрались – безотчетно – с очевидными угрозами: потушили все сигареты, выключили все оставшиеся без присмотра плиты и камины.
Глава 7. Тишина
Если пожары все-таки случались, то по вине природы, а не человека. В Чикаго неработающая мать-одиночка Эджи Лангуа, которая крепко спала в своей двухкомнатной квартире, пробудилась посреди сна – но тот не был сном – и обнаружила, что из старой розетки 1925 года вырывается пламя, постепенно подбираясь к хлопчатобумажным занавескам. Она подхватила спавшего малыша и не спавшего, но абсолютно спокойного трехгодовалого сынишку и помчалась вниз через два лестничных пролета… с удивлением обнаружив, что остальные жильцы дома спокойно выбираются из своих квартир и гуськом следуют за ней. Наркодилер из квартиры 3-А тащил на себе безногого старика из 4-Б, а главный враг Эджи, молодая соседка, работавшая официанткой и любившая закатывать вечеринки допоздна, когда детям Эджи нужно было спать, принесла целый ворох одеял и без лишних слов отдала Эджи сразу три.
Кто-то задержался, чтобы позвонить по номеру 911. Пожарные машины прибыли почти мгновенно, в сверхъестественной тишине. Члены расчета легко, без лишних манипуляций, подключили шланги. Они действовали так, будто у каждого бодрствовала только часть организма, ответственная за эффективное выполнение работы. Незнакомый мужчина из соседнего дома предложил Эджи поспать у него на диване, а детей уложить на тюфяке. Эджи согласилась.
– Необычная ночь, – сказал мужчина, и Эджи, не говоря ни слова, задумчиво кивнула в ответ. Не прошло и часа, как пожар потушили, и жильцы, храня удивительное, возвышенное молчание, разошлись по новым местам для ночлега. Оказавшись в безопасности вместе с детьми, Эджи вновь погрузилась в сон.
Несмотря на работающие телефонные станции, местных звонков совершалось все меньше, а международная связь вовсе прервалась. За считаные часы на всей Земле многократно снизился уровень низко- и высокочастотного излучения. Ночь накрыла западные города – Лиму, Лос-Анджелес, Анкоридж; тьма поползла на океан, а в Израиле прекратился эфир Си-эн-эн – из-за «непредвиденной нехватки персонала», как выразился один усталый телеведущий из Атланты. Сначала на экранах остался только логотип на фоне помех, затем – одни помехи. Заокеанские зрители, вглядываясь в горизонт, один за другим решали: что-то не так. Случилось что-то серьезное, но все они чувствовали себя невероятно спокойно и в конце концов уснули.
Одни сопротивлялись дольше других. То ли благодаря силе воли, то ли крепкому здоровью некоторым удавалось стряхнуть дремоту или по меньшей мере отложить засыпание на несколько минут и даже часов.
Торговый агент обувной фирмы «Беневолент» из Эбботсфорда, Мичиган, раздумывал о чуде, снизошедшем на него во тьме, в арендованном «крайслере», по дороге из денверского аэропорта. Он приехал на форум западных производителей обуви и должен был поселиться в отеле «Марриотт» в Форт-Коллинзе. Торжественный прием, чтоб его, был назначен аж на семь утра. Но чудо – необъяснимое происшествие – избавило его от раннеутренней яичницы с беконом в компании сонных предпринимателей с бейджиками «Привет, меня зовут…».
Чудо началось сразу после заката, когда его самолет только приземлился в Степлтоне. Аэропорт был почти пустым, хотя самолеты стояли у всех выходов. Добрая половина его попутчиков остались на борту, свернувшись калачиками в креслах, – летят еще куда-то, предположил он сперва, но сразу понял, что это чушь. Само здание было похоже на тихую пещеру; багажа ждали очень долго, а женщину в будке прокатной компании «Хертц» пришлось изрядно потормошить, чтобы арендовать автомобиль. По дороге на север торгового агента чрезвычайно удивило почти пустое шоссе. Машины одна за другой сворачивали на обочину, пока его «крайслер» не остался единственным на дороге. Сквозь призрачную дремоту он подпевал песне «Юритмикс» – та перекатывалась в его голове, как горошинка в пустом стручке. Затем денверское ретро-радио вдруг прекратило вещание; он попытался поймать другую станцию, но нашел только одну, транслировавшую музыку кантри и вестерн. Вскоре она тоже отключилась. Это было ненормально. Даже более того. Это было чересчур ненормально, и, вообще-то, он должен был порядком перепугаться. Как и все, он свернул на обочину и вылез из машины. Забравшись на крышу, он уселся там, постукивая каблуками по пассажирской двери, – что еще можно было делать? На него снизошло лихорадочное озарение: наступал конец света. Наступал странным, неожиданным, удивительно спокойным образом, но, вне всякого сомнения, наступал. Торговый агент встречал его на крыше «крайслера» цвета детской неожиданности, в дешевом костюме и впервые в жизни слышал тишину всеми покинутой ночи, где не было места людскому шуму. Его ерзанье на крыше вдруг показалось чрезмерно громким; злаки приглушенно шелестели на ветру, ощущался запах растущей травы с примесью горячего машинного масла и его собственного пота. Где-то лаяла собака, а звезды были яркими, как искры… и все составляло одно явление, которое он назвал просто «тишиной», и это было прекрасно и страшно. Он вспомнил свою жену и семилетнего сына. Он знал, хоть и не понимал откуда, что необъяснимое настигло и их, отчего стало легче смириться с неизбежным. У него вдруг закружилась голова, он почувствовал себя невероятно одиноким на необъятном ковре спящих полей, слез с крыши, шмыгнул в машину, где тишина казалась еще громче, свернулся калачиком на заднем сиденье и подчинился внезапному, но запоздалому зову сна.
В числе прочего ему приснилось, что прямо посреди прерии, недалеко от его машины, выросла гора – не уступающая высочайшим вершинам Земли и совершенно круглая, как жемчужина.
В тысяче миль к югу Мария Монтойя, по ее собственному определению – элитная эскорт-служащая, или, как в порыве страсти имели неосторожность шептать (или кричать) клиенты, шлюха, собиралась встретиться с немецким бизнесменом в отеле на Авенида-Хуарес, у площади Сокало в Мехико.
Попасть на место встречи оказалось неожиданно трудно. Во-первых, не было такси. Подстава, как сказали бы американцы. Вся ее работа зависела от такси. У нее даже имелось соглашение с перевозчиком «Такси-метро»: она оставляла карточку компании в номерах клиентов и получала десятипроцентную скидку. В этот день такси не ходили, диспетчеры не отвечали на звонки, а на улицах, словно тромбы в старых артериях, стояли тысячи машин. Весь город замер, как при землетрясении. Разумеется, никаким землетрясением или другим бедствием даже не пахло, и оттого суть происходящего становилась еще загадочнее… но Мария не хотела в нее вникать. Она чувствовала себя сонной, рассеянной, как при болезни. И всецело сосредоточилась на встрече с клиентом. Он был важным, богатым мужчиной. Мария пробовала звонить, чтобы предупредить об опоздании; телефон работал, но в отеле не отвечали. В конце концов Мария выругалась и вышла из съемной комнаты на жаркую ночную улицу. Воздух был липким и спертым. Она прошла десять кварталов до отеля, мимо заглохших машин… впрочем, нет, не заглохших, ведь водители намеренно съезжали с дороги, иногда прямо на тротуар, оставляя посередине пустую полосу, выключали моторы и гасили свет в салоне. Автомобили превратились в темные пещеры, внутри которых сквозь открытые окна виднелись сутулые фигуры спящих пассажиров. Они были живы, иначе Мария переполошилась бы. Просто спали. Откуда она знала? Непонятно. Но знала наверняка.
Дорога была мучительной. Мария засыпала на ходу. Один раз она свернула не туда и оказалась перед Национальным дворцом, некрасивой громадой из пористого вулканического камня, нависшей над безлюдной площадью и сотней неподвижных машин. Ее каблуки клацали по тротуару, в ответ раздавалось эхо.
Она добралась до отеля, опоздав на час и сломав каблук. Марии хотелось спать; долгая прогулка заметно подорвала ее решимость.
Но она все равно доехала на лифте до четырнадцатого этажа, прошла по прохладному, пахнущему сосной коридору до номера 1413, постучала и, не дождавшись ответа, открыла незапертую дверь. Клиент, толстый немец, был внутри и, разумеется, спал: растянулся на кровати в одних трусах и храпел. Он был бледным, как яйцо, и неприятно волосатым. Мария почувствовала секундное отвращение – издержка профессии – и сразу подавила его. Очевидно, в ее услугах здесь не нуждались. Этого мужчину, требовавшего от нее пунктуальности, было не разбудить. Можно было возвращаться домой… но от одной мысли о том, что прогулку придется повторить, Марию зашатало.
Добросовестно выполняя свою работу до последнего, Мария положила на прикроватный столик карточку «Такси-метро» и целомудренно улеглась рядом со спящим немцем, чтобы видеть сны, как и он.
Сон двигался на запад. Сон дошел до Аляски, перешагнул Алеутские острова и отправился в Сибирь. Сон опустился на древние азиатские города: Ханой, Гонконг, Бангкок. Токио уснул в таком тесном единстве, что Хироси Митио, последний регулировщик, сомкнувший глаза под неоновыми вывесками Акихабары, успел подумать, что сон, подобно туману, может подняться до небес и скрыть звезды.
С приходом ночи сон накрыл русские степи, Уральские и Кавказские горы; промаршировал, будто невидимая армия, до финской границы, вошел в Украину, Румынию и Польшу, не встретив сопротивления – лишь прохладный ночной воздух.
Сон завоевал Китай и перекинулся на Тибет, Пакистан, Индию, перемахнул две широты от Калькутты до Хайдарабада.
Чтобы захватить Африку, сну понадобились считаные часы. Он направился от Аденского залива в засушливые внутренние регионы, сморив и погрузив во тьму голодающих детей в лагерях для беженцев, прошел через джунгли и саванну вдоль экватора, поглотил Египет, Ливию, Алжир и в конце концов добрался до последней добычи в рыбной лавке Дакара.
Сон охватил европейские города, перекрыв реку людского шума, что бежала без передышки с самого основания Рима. Сон заставил замолчать Берлин и Лейпциг, завоевал Неаполь и Милан, потушил свет в Париже и Амстердаме, перебрался через Ла-Манш и захватил Лондон, где последние перепуганные одиночки следили за системным сбоем мира с помощью коротковолновых радиоприемников. Наконец уснули и они. Теперь спали все, и все видели сны.
Сны у всех были одинаковыми. Сложными, но в основе своей состоявшими из единственного послания, вопроса, заданного шести миллиардам человек на более чем трех тысячах языков.
«Ты хочешь жить?»
Часть вторая. Один из десяти тысяч
Глава 8. Проснувшийся Бьюкенен
Саймон Экройд, доктор богословия, ректор епископальной церкви Святого Иакова с момента своего назначения в Бьюкенен в 1987 году, очнулся от долгого сна с мыслями об ацтеках.
К концу пятнадцатого века ацтеки так отточили мастерство ритуального жертвоприношения, что как-то в 1487 году одного за другим убили восемьдесят тысяч пленников, вырезав им еще бьющиеся сердца обсидиановыми кинжалами. Очередь жертв протянулась на несколько миль. Перед жертвоприношением их держали в клетках, откармливали и одурманивали наркотиком из растения толоатцин, чтобы те выдержали кошмарный ритуал не сопротивляясь.
Саймон прочитал об ацтеках во время учебы в колледже, и это стало первым серьезным испытанием для его веры. Он рос, как ему теперь казалось, в атмосфере стерильного христианства, в той пастельной вере, что прививают в воскресных школах: ласковый Иисус спасает человечество от дикарского поклонения таким же пастельным языческим богам вроде Афины или Диониса. В такой картине мира проблема зла была чем-то несущественным и абстрактным.
Да, был еще и Холокост, но его Саймон списывал на жуткое умопомрачение, на юродство мира, где Христос правит, но никого не принуждает к обращению в свою веру.
В то же время ацтеки… ацтеки засели в его голове и жгли разум, как горячие уголья.
Он никак не мог избавиться от назойливых видений: вереницы пленников, дрожа, проходят мимо угловатых колоннад Теночтитлана. Видение как бы намекало, что в истории остались целые цивилизации, о которых ничего не известно неизмеримо долгие, невероятно жестокие столетия, когда люди не знали Христа. Он представлял ритуальных жертв и думал: «Они были людьми. Человеческими существами. Каждый из них прожил свою жизнь, неведомую, страшную и очень короткую».
Во время учебы в семинарии Саймону даже приснилось, что он разговаривает с ацтекским жрецом – костлявым смуглым мужчиной в головном уборе из перьев, принявшим его страх за благоговейный трепет и попытавшимся сделать ответный комплимент. «Наши кинжалы – пустяк, – говорил жрец. – Посмотри, чего добился ваш народ. Ваши ракеты, ваши незаметные бомбардировщики… каждый из них – это обсидиановый нож, нацеленный в сердца десятков миллионов мужчин, женщин и детей; каждый из них – это храм, плод кропотливой, искусной работы армии инженеров, разработчиков, политиков, налогоплательщиков. У нас нет ничего, что может с этим сравниться».
И Саймон проснулся с леденящей душу мыслью: его собственная жизнь, его культура, все, что было ему близким и родным, на деле может быть страшнее и уродливее каменных алтарей и труднозапоминаемых божеств ацтеков.
Вера поддерживала его во время учебы в колледже, после получения докторской степени и после назначения в приход. Он был христианином-мыслителем и в лучшие дни думал, что сомнения лишь делают его сильнее. В другие дни – когда Бьюкенен накрывало зимним туманом, в безлунные летние ночи, когда сосны казались особенно колючими, напоминая Тлалока, ацтекского бога загробного мира[11 - Автор допускает ошибку – Тлалок в ацтекской мифологии был одним из правителей верхнего, небесного мира и покровителем дождя, грома и сельского хозяйства. Владыкой же загробного мира был бог Миктлантекутли.], каким он изображен на отвратительной фреске в Тепанитле, – ему хотелось избавиться от своих сомнений, сжечь даже их тени ярким светом веры.
Но этой ночью ему вдруг приснился совсем другой сон.
Он проснулся с трудом, на ощупь исследуя как будто обновленный и непредсказуемый мир. Возможно, так оно и было.
Саймон почувствовал, что окружающий мир просыпается вместе с ним. Просыпается, увидев необычный и весьма многозначительный сон.
Но мир, непосредственно окружавший его, остался прежним: та же кровать, та же спальня, тот же скрипучий паркетный пол.
Погода по-прежнему была хорошей. Саймон раздвинул шторы. Деревянный пасторский дом, стоявший возле церкви, построили в годы бума, после Второй мировой войны, в старой части Бьюкенена – между заливом и горами. Главной ценностью скромного строения был вид из окна. Утреннее небо сияло над синей океанской гладью. Ветер гнал по волнам белые барашки.
Мир изменился, но не стал другим. Точнее, изменилось человечество.
«Они начали работу внутри нас», – подумал Саймон.
Он побрился и задумчиво постоял перед зеркалом в ванной, разглядывая свое отражение: сухощавый сорокапятилетний мужчина, лысеющий, с седеющей бородой, совсем непримечательный. «Впрочем, – подумал он, – все мы теперь стали весьма примечательными внутри». Одевшись, он босиком спустился вниз. Теплыми летними утрами Саймон позволял себе ходить по дому босиком. Домоправительница Мэри Парк не одобряла эту привычку. Она глядела на его голые ноги так, будто они воплощали собой своенравие или дурной вкус, и качала головой. А вот Саймону собственные ноги нравились – неприхотливые, невзрачные, некрасивые, в полном соответствии с его протестантскими представлениями. «Простые» ноги, как сказали бы амиши.
Миссис Парк постучала и вошла, когда Саймон настраивал маленький телевизор в гостиной. Тот принадлежал церкви и обычно использовался для показов в воскресной школе. В июне прошлого года Саймон за свой счет провел в пасторский дом кабельное телевидение, чтобы удовлетворить свои потребности в новостях и образовательных передачах. Этим утром он включил Си-эн-эн. Сонная ведущая растерянно, общими фразами описывала события последних тридцати двух часов. Судя по всему, Западная Европа еще не проснулась. Саймон на миг представил Землю животным, например медведем, который вылезает из берлоги на свет, еще пошатываясь после зимней спячки.
– Доброе утро, – рассеянно бросила ему миссис Парк.
Не обратив внимания на его босые ноги, она сразу приступила к приготовлению завтрака – два яйца, бекон, хлеб с маслом. Холестериновый грех, от которого Саймон никак не мог отказаться. Этим утром он был чрезвычайно голоден. Он проспал целую ночь, целый день и еще одну ночь. С необъяснимым трепетом он думал об утре, которое пропустил, и о тихом дне, который прошел, не замеченный ни одним человеком.
Миссис Парк поглядывала из кухни на экран телевизора. Саймон прибавил громкость, чтобы ей было слышно.
– Существуют неопровержимые доказательства того, что этот сон нам навязан, – говорила ведущая. – Однако мы не располагаем данными о каких-либо несчастных случаях. Опрошенные граждане рассказывают о прямом, почти телепатическом контакте с Артефактом на орбите.
И так далее. Саймон размышлял о том, как долго продлится эта игра в объективность. «Господи, – думал он, – мы и так все это знаем».
Никто даже не заикался о том, что ожидало всех в будущем. Элизий. Иерусалим. Illud tempus – иное время.
Он отправился на кухню по первому зову миссис Парк. Завтрак пах пленительно, как никогда. Или это было следствием уже начавшихся перемен в его теле?
– Доктор Экройд. – Домоправительница нависла у него над плечом.
– Да, Мэри?
– Вы видели сон?
– Все его видели.
– Я сказала им… «да», – призналась домоправительница.
– Конечно, Мэри. Я тоже.
– Но вы же были верующим! – удивленно воскликнула женщина.
– Не «был», а остаюсь. Думаю, что остаюсь.
– Тогда почему вы ответили «да»? Не сочтите мой вопрос за дерзость.
Он задумался. Вопрос был непростым. За эти тридцать с чем-то часов многим его убеждениям был брошен вызов. От некоторых он отрекся. Неужели его соблазняли и он поддался соблазну?
Он представил храм Теночтитлана, ритуальную арку и опускающийся обсидиановый кинжал.
– Из-за ацтеков, – ответил он.
– Сэр?
– Потому что в мире больше не будет ацтеков, – сказал пастор. – С ними покончено.
Вопрос был задан в весьма демократичной форме и вскоре стало ясно, что ответивших «да» оказалось куда больше, чем ответивших «нет».
Мэри Парк сказала «да», как и ее муж Айра. Проснувшись и обменявшись взглядами, они поняли, что? ответил каждый. В этом году Айре исполнилось шестьдесят, он был на семь лет старше Мэри. Всю весну и все лето он не выходил из дома из-за эмфиземы и был слаб, как ребенок. Его день начинался с просмотра утренних телевикторин, на смену которым приходили дневные фильмы, а по вечерам он перечитывал выписанные по почте спортивные журналы. Этим утром он сел, сделал в виде пробы глубокий вдох… и закашлялся, но не так сильно и болезненно, как за день до того. Воздух был приятен ему. Сладковатый воздух летнего утра, гораздо свежее больничного кислорода. К нему будто вернулись давно забытые воспоминания. «Ты хочешь жить?» Господи, еще бы! Этим утром он очень хотел жить. Даже если в перспективе это предвещало некие… странности.
Лежа в постели, Айра Парк стал подумывать о возвращении в «Харвест», строительный магазин, где проработал двадцать пять лет. Затем передумал. Двадцать пять лет за прилавком – достаточно для одной жизни. Лучше найти новое занятие на ближайшие двадцать пять лет. Или две с половиной тысячи.
В «Харвесте» на его место наняли восемнадцатилетнего Теда Кининга, которого (в учительской, когда шел непринужденный разговор) школьный психолог охарактеризовал так: «Для колледжа не годится. Слишком тупой для науки, слишком жирный для спорта, слишком бедный, чтобы давать взятки на экзаменах».
Теда было не оторвать от телевизора. Он по-прежнему весил фунтов на двадцать больше, чем хотел бы, но от работы в магазине заметно похудел. Ему приходилось заниматься физическим трудом – таскать товары из подвала и обратно. Но Тед стал подозревать, что будущее готовит ему кое-что поинтереснее ежедневного замера цепей и взвешивания гвоздей. Этим утром он проснулся, осознавая, что никогда не умрет и что никто больше не назовет его жирным или тупым – таким он считал себя с тех пор, как, проходя под окном учительской, случайно услышал слова школьного психолога. Он не ликовал, не злорадствовал… скорее, был поражен. Тед не до конца понимал, что происходит. Это превосходило его понимание. Но он чувствовал будущее. Свое. Будущее мира. Будущее стало интересным и удивительным. Оно маячило на горизонте, как мираж, трудноразличимое, ослепительно-яркое, но вполне реальное.
Тед сказал начальнику, что собирается вскоре уйти из «Харвеста». Мистер Уэбстер, также ответивший «да» на беззвучный вопрос из сна, ответил, что понимает его и, насколько может судить, у человечества вскоре вообще отпадет нужда в строительных магазинах. Печально, учитывая, сколько времени и денег он вложил в свое предприятие.
– Но черт побери, мне уже шестьдесят пять. Не до конца дней же им управлять. Уж лучше без магазина, чем в гробу. Тед, я думаю, нас всех ждет нечто необъяснимое. Никогда не сталкивался с таким, да и ты, наверное, тоже. Но если ты не собираешься увольняться прямо сейчас, может, упакуешь вот это для мистера Портера?
Билли Портер, отец Бет, был постоянным покупателем. Чаще всего он приходил за запчастями для машины. Билли постоянно возился со своей десятилетней «субару», но что бы он ни делал с карбюратором, двигателем и другими деталями, машина все равно глохла на перекрестках. Иногда он покупал патроны для охотничьего ружья. Билли не был заядлым охотником, но ездил в горы с друзьями. Сегодня он пришел за садовыми инструментами, что слегка позабавило мистера Уэбстера. Он с трудом представлял, как Билли на четвереньках копается в земле и сажает, скажем, тюльпаны…
А может, в этом не было ничего смешного.
– Бекки всегда следила за садом, – объяснил Билли. – Стыдно, что я так его запустил. Думал, особого труда не надо. Чуть-чуть подрезать там, сям. Вот черт.
– Взяли выходной? – поинтересовался мистер Уэбстер.
– Короткий день. Не знаю, сколько еще проработаю на фабрике.
Билли тоже ответил «да».
Но кое-кто ответил иначе.
Дочь Билли сказала: «Нет!» Бет поняла суть предложения и без раздумий отвергла его. Она сама не могла сказать почему. Что-то внутри нее ожесточилось и отпрянуло от инопланетного прикосновения. «Нет, только не я. Вы не отберете у меня мою смерть».
Когда она проснулась, то немного взгрустнула, осознав, от чего отказалась. Теперь главным вопросом было: «Что дальше?» Какие опасности и какие возможности таил грядущий новый мир?
Она поехала в супермаркет и оттуда по платному телефону позвонила Джоуи Коммонеру.
Джоуи не хотел об этом говорить, но по его уклончивым ответам на ее осторожные вопросы Бет поняла, что он тоже ответил «нет».
«А то ты не догадывалась! Два сапога пара, – подумала Бет. – Последние, черт побери, настоящие люди».
«Последние ацтеки», – сказал бы преподобный Экройд.
Были и другие.
Мириам Флетт, чьи страдания и добродетели остались неизменными. Этим утром она проснулась с новым представлением о длани, коснувшейся ее ночью.
Том Киндл, уже пять лет живший на склоне горы Бьюкенен в хижине без электричества. Летом по выходным он спускался в город и возил людей на пароме к островам, а зиму проводил в одиночестве. Ему так нравилось. А вот чудесное предложение, услышанное во сне, совсем не понравилось ему.
«Мы же станем леммингами», – подумал Киндл. Никакого уединения.
