Гора из черного стекла

Что-то ударило его по голове, и пол вдруг ринулся к нему навстречу. Фредерикс тащила его изо всех сил, а он вдруг забыл, как пользоваться руками и ногами. Всего в метре от него кто-то, возможно, Василий из Круга, лежал весь изломанный, почти бесформенная кучка. Фредерикс обхватила Орландо руками, и он сумел встать на ноги, хоть и с трудом, он чувствовал себя развалиной, голова как бы отделилась от туловища… крутилась в воздухе, как голова человека-грифа…

– Бонни… Нанди… – бормотал он. Не могли они его бросить. А Дикое Племя…

– Встань, Гардинер! – крикнула Фредерикс. Она тащила его дальше в комнату. – Помогите кто-нибудь!

В дальнем конце комнаты мерцание вдруг превратилось в стену золотого пламени.

«Это что-то значит», – подумал Орландо, но думать было трудно. Водоворот черных фигур завертелся вокруг него – то ли летучие мыши, то ли обезьяны. Он не помнил, кто есть кто, и какая ему разница.

– Помогите! – снова закричала Фредерикс, но крик ее был еле слышен, будто она падала в глубокую шахту.

Последнее, что видел Орландо, был золотой свет, который превратился в свечение на черном фоне, потом и это свечение уменьшилось и исчезло.

* * *

Катур Рамси знал, что такого в протоколах не бывает. Это все равно как участвовать в первой делегации на чужую планету. Если бы при вас умирал ребенок, вы бы не могли найти ни слов, ни жестов, чтобы утешить его родителей.

Он пошевелился, при этом его одноразовый защитный костюм противно шуршал. Какая разница, Катур был уверен, что, начни он палить из ружья в воздух, родители не оторвали бы глаз от бледного сморщенного личика ребенка.

Он лежал, окруженный разными аппаратами для поддержания жизни, щеки его ввалились, кожа была такой прозрачной, что просвечивал череп. Больше всего Орландо был похож на какого-нибудь усопшего дряхлого правителя, чье тело выставили для прощания. Однако Орландо был все еще жив, какая-то искорка в глубинах его мозга заставляла сердце биться. Такая мелочь, но если сердце остановится, очень многое изменится. Рамси почувствовал свою вину, глядя на умирающего ребенка, он как будто вторгался в чужую частную жизнь – что, конечно, было верно в какой-то степени, возможно, это было самое личное – последний путь, который каждый совершает в одиночестве. Блестящая кнопка нейроконсоли все еще находилась на шее мальчика, как пробка, удерживающая жизнь в его теле. Хотя она казалась здесь неуместной. Это беспокоило Рамси, напоминая о том, что он должен будет сказать – ему так не хотелось этого делать.

Мать Орландо осторожно дотронулась до впалой щеки мальчика. Для Рамси было невыносимо больно видеть выражение ее липа. Он начал пятиться к двери и незаметно выскользнул в холл. Ему стало стыдно за свое бегство.

И в холле Семейного Центра больницы Рамси чувствовал себя так же неуютно, как и в палате. Помещение было отделано в агрессивно веселом стиле, он понимал, почему это сделано, но тем не менее его угнетала такая обстановка. Эти игрушки, голограммы и яркая, слишком мягкая мебель не могли скрыть боли и страха, которыми пропитаны больницы. Как их ни украшай, достаточно взглянуть на толпящихся в ожидании посещений родственников или как они выглядят после, и вам станет ясна вся правда. Пожалуй, эта игрушечная отделка давала только один результат – показывать свою боль и страх стыдно, ведь для вас так старались.

«Ты не один, – как бы требовали лампы-медведи и мультики на настенных экранах. – Улыбайся. Следи за своими словами».

Если это имелось в виду, то Вивьен Феннис и Конрад Гардинер со своей задачей не справлялись.

– Это так… так тяжело, – Вивьен отбросила прядку волос со лба. – Мы знали, что это случится. Это было делом времени, с его болезнью долго не живут. Но нельзя же жить в непрерывном ожидании. – Она разглядывала свои руки, пытаясь побороть злость. – Приходится жить так… как будто…

Из глаз брызнули слезы, теперь ее гнев направился на нее саму, на эти слезы, которые она смахивала рукой. Ее муж просто молча смотрел на нее, будто он был окружен стеклянной стеной, которую нельзя преодолеть.

– Мне очень жаль. – Рамси тоже не проявлял чувств, он даже не предложил ей салфетку из тех, что стояли на столе. Ему казалось, что это бы выглядело оскорбительно.

– Хорошо, что ты пришел, – наконец сказала Вивьен. – Извини, сейчас это неважно. Пожалуйста, не оставляй нас. Я думаю, позже твоя работа будет иметь смысл, когда мы немного придем в себя.

– Ты нашел кого-нибудь, с кого мы можем спросить? – Шутка Конрада Гардинера была настолько неуместной, беспомощной, что Рамси покоробило.

– Нет, пока нет. Но… но я столкнулся с некоторыми странностями.

Пришло время рассказать им о Бизли. Возможно, их сына уже не спасти. Трудно было надеяться, глядя на ребенка, – но он не считал себя в праве отказывать им в информации.

– Я вижу, что нейроконсоль Орландо все еще на месте… – начал он, пытаясь подвести их к нужной теме разговора.

– Врачи страшно недовольны. – Вивьен рассмеялась, ее смех был сухим и невеселым. – Они просто мечтают вытащить ее. Но мы не забыли, как это было в прошлый раз. Просто ужас. Даже если на этот раз будет иначе, зачем рисковать? Все-таки мозг живет. – Она тряхнула головой, отгоняя неприятную мысль. – Все еще… Если ему хорошо…

Конрад встал с кресла так резко, что оно подпрыгнуло и опрокинулось. Вивьен тоже начала подниматься, но муж жестом предложил ей остаться и отошел от стола. Он бесцельно слонялся по комнате, пока не остановился перед аквариумом с тропическими рыбками. Он наклонился над аквариумом, повернувшись к ним спиной.

– А наши рыбки все заболели, – спокойно сообщила Вивьен. – Мы совсем перестали чистить аквариум. Мы все перестали делать. Мы буквально поселились в этой дурацкой больнице. Но здесь все равно лучше, чем где-то еще, когда… когда… – Она тяжело вздохнула, а потом улыбнулась. Ее улыбка оставляла такое же тяжелое впечатление, как и вид Орландо. – Но вы ведь делаете все, что нужно? Что вы можете нам сообщить, мистер Рамси? Не ждите Конрада, я все ему передам.

Вот и настал тот неизбежный час, когда нужно раскрыть тайну, но Катур Рамси вдруг почувствовал, что не хочет сообщать этой отважной женщине то, что узнал. Что он может им посоветовать? Историю, в которую очень трудно поверить и трудно понять, а тем более родителям мальчика, который, без всякого сомнения, умирает? Даже если ему удастся убедить их в правдивости абсолютно неправдоподобного заявления Бизли, будто он, агент-программа, может разговаривать с Орландо, несмотря на то что тот находится в коме. Бизли также утверждал, что Орландо застрял, как неприкаянный дух, в какой-то параллельной вселенной. А вдруг Бизли больше не сможет выйти на контакт с Орландо, не сможет отыскать то самое заветное окно? Насколько жестоко он поступит по отношению к ним, возродив надежду, тем более если вспомнить, сколько неблагодарной, тяжелой работы они проделали, чтобы смириться с тем, что происходит, а потом ничего не добиться? Рамси не разговаривал с Орландо сам. Все шло через чужие руки, все с чужих слов, к тому же это слова программы, которая воображает себя говорящим жучком.

Рамси не мог это сделать. Слишком велик риск. Он думал, что у него нет другого достойного выхода, но сейчас, глядя на Вивьен, согнувшуюся под грузом горя, будто кома длится не несколько дней, а несколько лет, видя, как ее муж плачет, отвернувшись к аквариуму, он уже так не думал. В молодости его больше всего привлекало то чувство в работе, что он, как бог, держит в руках человеческие жизни, он един в нескольких лицах – исповедник, собеседник, а иногда и спаситель. А сейчас он бы все отдал, чтобы чаша сия миновала его.

«Но могу ли я отнять у них шанс попрощаться? Только потому, что это может не получиться?

А его трусливая половинка нашептывала:

«Если не скажешь сегодня, еще не поздно передумать и сделать это завтра. А вот если скажешь, будет поздно, ничего нельзя будет изменить».

К своему стыду, Катур Рамси прислушался к этому голосу и согласился с его доводами.

Вивьен пыталась слушать, но ей явно не удавалось сосредоточиться.

– Значит, вы думаете, что в этом игровом мире есть что-то, что его влечет? Кто-то, кто его там удерживает?

Конрад тоже слушал, но предоставил Вивьен возможность задавать все вопросы. Он делал на столе горку из разорванных салфеток, отрывая маленькие кусочки и укладывая их друг на друга.

– Я так предполагаю, хотя пока не ясно, почему кому-то понадобилось его удерживать, и еще других детей, которым не повезло туда попасть.

– Эта… эта картинка с городом.

– Да. Но насколько я знаю, кто-то пошел на очень большие издержки; из того, что мне удалось разузнать, можно сделать вывод, что проделана колоссальная работа. Но зачем? Мне просто ничего не приходит в голову.

– Но кто-то сделал это с Орландо. – Голос Вивьен впервые зазвучал нормально – в нем слышалась ярость матери.

– Возможно. Иначе непонятно. Тем более что Саломея Фредерикс, которая помогала Орландо искать этот город, тоже находится в коме.

– Проклятая Срединная страна – как я ненавижу это место! Последние годы он просто там жил. – Вивьен неожиданно рассмеялась, – Чудовища! Моему сыну были нужны чудовища, чтобы их убивать. Это неудивительно, притом что с его болезнью ничего нельзя было сделать. К тому же у него неплохо получалось управляться с монстрами.

– Да, мне тоже так говорили.

– Тогда давайте привлечем ублюдков к суду. – Она повернулась к мужу, который ответил слабой улыбкой, понимая, что она имеет в виду его прежнее высказывание. – Эти уроды из Срединной страны, давайте заставим их заплатить. Орландо это не спасет, но зато поможет другим детям.

– Не думаю, что дело в этом, миссис Феннис – Рамси старался избегать скользкой темы общения с Орландо, но было и еще кое-что, о чем он не хотел говорить. Все, что удалось обнаружить по делу Орландо, просто вопило, как сетевое шоу: Всемирный Заговор! Сюжет просто научно-фантастический – Похищение Детей! Он просто не мог об этом говорить со скорбящими родителями, пока не получит больше доказательств.

– Позвольте, я еще поищу, а потом, когда мы еще раз соберемся вместе, я смогу сказать что-то определенное. Не беспокойтесь о времени. Фредериксы оплачивают мою работу, и кое-что я делаю в свое свободное время.

– Вы очень добры, – сказала Вивьен. Он смутился.

– Я не то хотел сказать. Просто… просто это меня увлекло. Я должен добраться до сути. Я думаю, что если разберусь, будет… Не знаю, вам и вашему мужу будет легче. Но я не смогу остановиться, даже если захочу.

Рамси сказал все, что мог. Он встал и протянул руку. Конрад Гардинер осторожно взял ее, минутку подержал в своей руке и отпустил. Рукопожатие Вивьен было ненамного крепче. Ее глаза снова светились, но губы были плотно сжаты.

– Честно говоря, я не очень хочу привлекать кого-то к суду, – сказала она. – По крайней мере, пока они не сделали ничего противозаконного, пока не нанесли ущерба моему мальчику. Но все это так странно. Хотелось бы узнать ответы.

– Надеюсь вам помочь. Я в самом деле очень этого хочу. Он повернулся и пошел к выходу по расписанному щенками и котятами ковру, Вивьен поднялась и пошла с ним.

– Знаете, что самое ужасное? – спросила она. – Мы были к этому готовы. Готовы настолько, насколько родители могут быть готовы к такому ужасному и несправедливому финалу. Мы годами готовились к этому, годами. Но мы все-таки ожидали, что сможем попрощаться с ним.

Она неожиданно остановилась, будто натолкнулась на невидимую стену. Рамси не решался идти дальше, она жестом позволила ему идти, сама Вивьен повернула назад, туда, где ее ждал муж, чтобы вместе вернуться в мир скорби, куда нет хода обычным людям.

А Рамси понес свою боль через вестибюль» к автостоянке.

* * *

На этот раз выйти из темноты было трудно, труднее, чем обычно. Что-то удерживало его, но не грубо, а с упругостью и неумолимостью паутины, которая широко раскинулась под звездным небом. Он боролся, но паутина не поддаваясь, и все его усилия были напрасны. Но он не сдавался, он боролся за жизнь, которая будет длиться веками. В какой-то момент показалось, что надежды нет. Сколько можно бороться с неизбежным? Вечно? Кто-то, наверное, и смог бы, но не он.

Он отдохнул немного, темнота не стала гуще, как можно было ожидать. Напротив, она начала светиться, цвет ее стал теплее, незаметно приобретая фиолетовый оттенок, он только чувствовал цвет, но не видел его. И тогда что-то с ним заговорило, но не голосом, не словами; однако он понимал его. Он знал, что это нечто находится отдельно от него, по крайней мере отдельно от его мыслей.

«У тебя есть выбор», – сказало оно.

«Я не понимаю».

«Всегда есть выбор. Внутри всех вещей есть структура. Вселенные возникают и исчезают при каждом выборе, а миры разрушаются при каждом вдохе».

«Объясни. Я не понимаю».

Один кусочек в фиолетовой темноте стал светлее, будто в этом месте материя этого нечто стала тоньше. Наконец он стал видеть силуэты: какие-то непонятные прямоугольники и углы, но один их вид пробудил в нем желание жить.

«Это твой выбор», – продолжал его собеседник по-прежнему без звука и без слов.

Приглядевшись внимательнее, он понял, что смотрит на что-то сверху. Сначала, из-за странных полосок и фигур, он подумал, что находится над другой планетой, но потом свет и тени сложились так, что он увидел лицо, спящее лицо… его собственное лицо.

«Больница, – подумал он, для него это слово было холодным и жестким, как камень или нож. – Это я. Я умираю». Лицо его сморщилось от болезни, но все равно было таким жутко знакомым, оно было так близко, там, за затемненным стеклом. «Зачем ты мне это показываешь?»

«Это часть твоего выбора, – ответил тот. – Посмотри внимательнее».

Теперь он увидел, что вокруг стоят какие-то темные фигуры, одна из них протянула свою призрачную руку и коснулась его лица – сейчас лицо его было бесчувственной маской, и он знал, что это за люди.

«Вивьен и Конрад. Мама и папа».

То, что было с ним рядом, собеседник, который таковым не был, на самом деле был ничем, алогичным знанием. И тут вдруг он увидел выбор.

«Я могу вернуться и попрощаться с ними… – медленно произнес он – или как бы произнес, поскольку не было ни слов, ни звуков, – Я могу увидеться с ними перед смертью, но друзей я уже не увижу? Я потеряю Фредерикс, Рени, Бонни Мей и остальных…»

Он почувствовал, что тот, кто был рядом с ним, подтвердил его догадку. Так оно и было.

«Я должен выбрать сейчас?»

Ответа не последовало, но он и не был нужен.

Когда он смотрел на призрачные фигуры у своего тела, его охватило страшное одиночество. Как он может не вернуться к ним, хотя бы для последнего прикосновения, для того чтобы последний раз взглянуть в лицо матери, прежде чем откроется черная дверь? А Фредерикс и другие дети, несчастные потерянные дети…

То время, что он потратил на борьбу с темнотой, показалось мгновением по сравнению с его пребыванием между двумя мирами, между чем-то более призрачным и сложным, чем просто жизнь, и смертью. Выбрать невозможно, но придется. Страшнее трудно придумать.

Наконец он выбрал.

Вскоре Орландо понял, что спит, просто спит. Поначалу странный приглушенный свет и полупрозрачные фигуры показались лишь продолжением сна, потом пелена исчезла, и он вдруг увидел… медведя. Животное сидело на мокром сером бетоне так, что были видны кожаные подошвы на лапах. Белая шерсть, образующая воротничок, резко контрастировала с черной шкурой. Что-то отскочило от медвежьей груди. Он попытался схватить это лапами, но орешек укатился, подпрыгивая, в ров и исчез. Глаза медведя были пронзительно печальны, и хотя это был сон из далекого детства, Орландо снова заплакал. В поле зрения показалась голова Конрада, он заглядывал через сетку, которую родители установили, чтобы защитить его от яркого света и от любопытных глаз.

– Что случилось, дорогой? Медведь напугал тебя? Это солнечный медведь. Видишь? Он добрый.

Он увидел движение с другой стороны. Рука Вивьен протянулась сквозь сетку и сжала его пальцы.

– Все хорошо, Орландо. Мы можем уйти отсюда. Можем посмотреть на других зверей. Или ты устал? Хочешь домой?

Он пытался подобрать слова, но шестилетний Орландо – слишком взрослый для детской коляски, если бы он был нормальным ребенком, но он был обречен на неподвижность из-за ломкости костей и слабых мышц – не мог объяснить всю глубину медвежьей печали. Даже во сне он не мог заставить их понять.

Кто-то бросил еще один орешек. Медведь снова попытался поймать его лапами, чуть не поймал, но орешек скользнул по его брюху и упал в канаву. Медведь скорбно посмотрел вслед лакомству, потом поднял взгляд и закивал головой, ожидая следующего орешка.

«Эй, босс?» – сказал кто-то.

Орландо держал в своей худой узловатой руке орех в скорлупе, но не решался бросить, опасаясь, что он не перелетит даже через ров. А орех вдруг ожил, у него выросли крошечные ножки и начали молотить воздух.

«Босс, ты меня слышишь?»

Орландо уставился на орешек. Вивьен и Конрад спрашивали его, не хочет ли он посмотреть слона или кого-нибудь поменьше, например птичек. Орландо хотел остаться с ними, хотел слушать, что они говорят, а трепыхания орешка мешали ему.

«Эй, босс? Ты меня слышишь? Поговори со мной!»

«Бизли?»

«Я теряю тебя. Босс! Скажи что-нибудь!»

И орешек, и его голос, и родители, и солнечный медведь с белым воротничком – все начали исчезать.

«Бизли? Мои родители, скажи им… скажи…»

Сон закончился, Бизли и родители исчезли, совсем исчезли, он был уверен, что ушел от них навсегда.

Рассеянный свет делал все вокруг призрачно-серым. На этот раз не было больничной палатки, напичканной аппаратурой, не было ангельских глаз умирающего мальчика, был непрерывный янтарный свет, льющийся через прозрачную ткань.

Снаружи дул ветер, порывистый и назойливый. Орландо лежал на чем-то, если это кровать, то она какая-то жесткая и чужая. Больше всего это походило на груду пальто, будто его снова положили в свободной комнате, пока у родителей вечеринка, и забыли забрать.

Орландо попытался сесть, но от малейшего усилия чуть не потерял сознание. У него сильно закружилась голова, его, наверное, вырвало бы, если бы было чем.

«Совсем ослаб, – подумал он. – Так ослаб. Я не смогу еще раз попытаться. Или смогу?»

Но он должен. Он сделал свой выбор. Раз он отказался от прощания с Вивьен и Конрадом, он должен получить что-то взамен. Он закрыл глаза и попробовал вспомнить последние события.

«Мы находились в храме, – вспоминал он. – Потом пришел – как его? – Осирис и разломал стену. Мы побежали в заднюю комнату, и я ударился головой. Я проскочил в проход?»

Он помнил только мерцающий свет, как тот, что видел сейчас.

Он медленно повернул голову. Сквозь ткань, занавешивающую кровать, Орландо лицезрел темные стены: все это походило на какую-то хижину из необработанных досок. По тому, что он увидел, крыша была сделана из соломы. У дальней стены стояла жаровня, полная тлеющих углей. Он совсем обессилел и сейчас просто лежал, наблюдая за игрой огня в угольках.

Когда Гардинер почувствовал в себе силы, он начал потихоньку двигать тело вверх, пока не уперся во что-то мягкое и податливое. Успех воодушевил его, и Орландо начал отталкиваться ногами, которые плохо его слушались, пока голова не приподнялась, опираясь на что-то, свернутое у него за спиной. Теперь он мог видеть комнату.

Хижина или лачуга была довольно большой, несколько метров в ширину, и совершенно пустой. Полом служила утоптанная земля, по низу из-под стен пробивался свет, Изящный кувшин с ручкой стоял на полу около Орландо, рядом лежала свернутая одежда. Единственные в комнате предметы лежали у очага, это была большая кочерга и несколько поменьше, еще кинжал, который он никогда не видел, но который казался почему-то знакомым. Еще там был огромный круглый щит, прислоненный к странной фигуре, похожей на уродливое чучело.

Напоминающая человека фигура была облачена в отполированные бронзовые доспехи: нагрудные пластины, еще пластины и шлем, украшенный сверху конским хвостом.

Орландо вздохнул. Значит, битва. Конечно.

«Им не нужна моя улыбка или мое чувство юмора, – подумал он. – Хотя и этого у меня уже немного».

Так где же он находится? Выглядело старомодно, но он слишком устал, чтобы думать. Троя? Может, им повезло с проходом?

На стене появилась тень, будто кто-то двигался снаружи. Вскоре открылась дверь. И вошел мужчина. На нем тоже были доспехи, но попроще тех, что висели на чучеле. Доспехи вошедшего были из проваренной кожи, скрепленные веревками и ремешками с пряжками, еще у него была юбочка из кожаных полосок. Войдя, он опустился на колено и склонил голову.

– Прости меня, господин, – сказал солдат – Многие хотят поговорить с тобой.

Орландо не мог поверить – все начиналось сначала. Где же Фредерикс? Бонни Мей и остальные?

– Я никого не хочу видеть.

– Но это великий король, господин. – Солдат занервничал, удивленный отказом Орландо, но решивший выполнить свою миссию. – Он прислал гонца, чтобы передать, что ты – единственная надежда ахейцев.

– Вели им всем уходить. – Орландо с трудом поднял дрожащую руку. – Я болен. Я не могу ни с кем говорить. Может, позже.

Солдат хотел что-то еще сказать, но передумал, поднялся с колена и выскользнул из хижины.

Орландо уронил руку. В силах ли он еще раз пройти через это? Как? Одно дело сделать выбор, другое – собраться с силами и довести до конца: А что, если не сможет? Что, если силы не вернутся?

Что-то настойчиво царапало стену с той стороны. Орландо охватило возмущение – разве не велел он им всем оставить его в покое? Он собрался закричать, но так и остался с открытым ртом: какая-то тень проползала в щель под стеной.

– Удивляешься? – спросила черепаха, глядя на него черненьким глазом, – Не волнуйся, я скажу тебе все, что нужно. Великий король – это Агамемнон, он боится, что ты сердишься на него за девушку-рабыню.

Орландо застонал. Все это похоже на еще одно дурацкое приключение Таргора, но на этот раз у него не было сил на такие развлечения.

– Я хочу, чтобы они оставили меня в покое.

– Без тебя ахейцам не победить.

– Ахейцам? – Он закрыл глаза и откинулся назад, но от черепахи так просто не отделаешься.

– Назовем их греками. Они пришли сюда, чтобы завоевать Трою.

Значит, он все-таки добрался до Трои в конце концов. Но радости по этому поводу не почувствовал.

– Мне нужно поспать. Зачем я им? Кем, черт возьми, они меня считают?

Пока существо медленно ползло по земляному полу к свисающей руке Орландо, оно молчало.

– Ты – Ахилл, величайший из героев, – сказала черепаха, тычась прохладной шершавой толовой ему в руку.

– Ты доволен?

Орландо хотел оттолкнуть черепаху, но, к своему удивлению, обнаружил, что она весьма проворна и быстро отползла в сторону.

– Великий Ахилл, чьи деяния – легенда. Твоя мать – богиня! Барды слагают о тебе песни! Даже герои Трои дрожат перед твоим именем, ты оставил немало дымящихся руин городов…

Орландо очень хотелось заткнуть черепаху, но, даже заткнув уши, он не смог бы заглушить ее назидательный голос. Больше всего ему не хватало Бизли.

– Пожалуйста, оставь меня в покое, – пробормотал он, но, видимо, слишком тихо, и черепаха не услышала его. Она все говорила и говорила, пересказывая его славные подвиги с неизменной жизнерадостностью настоящего экскурсовода. Она не замолчала, даже когда Орландо натянул одеяло на голову.

ГЛАВА 20

ДОМ ДЛЯ СЛОНА

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Как заявляет исследователь, наступил сезон дураков.

(изображение: Варрингер исследует Песчаную бухту)

ГОЛОС: Разрушения, причиненные упавшим с орбиты спутником, и открытие древнего поселения в Антарктиде положили начало новому раунду того, что писатель и исследователь Алоисиус Варрингер называет «сезоном дураков», когда пресса снова принимается муссировать тему НЛО.

(изображение: Варрингер дома у настенного экрана)

ВАРРИНГЕР: «Такое случается каждые несколько лет. Мы искали разумную жизнь за пределами нашей планеты, но не нашли, время от времени появляется нечто связанное с космосом, возникают теории заговора. „Пришельцы существуют, а правительство прячет их!“ В Росвеле, песчаной бухте в Южной Дакоте, вся зелень вытоптана. А как же с настоящими вопросами? Как насчет заговора Анфорда и международных антимонетаристов, которые хотят вернуть страну к золотому эквиваленту? Как насчет убийства Атаско? А фторация воды?»

– Не могу тебе поверить, – изрек Дель Рей Чиуме, картинно закатывая глаза, отчего Длинному Джозефу захотелось его стукнуть. – Как же ты не подумал, каким образом будешь возвращаться? А если бы ты не встретил меня?

– Тебя? – Джозеф оттолкнулся от стены, чтобы оказаться подальше от нудного бывшего кавалера Рени, но, сделав два шага, оказался под моросящим дождем и быстренько вернулся под цементный козырек. Они пили кофе прямо на улице. Даже в этом захудалом районе Дурбана владелец ресторана, глянув на испачканный мятый костюм Дель Рея и нетвердую походку Джозефа, попросил их взять кофе навынос и пообщаться снаружи. Если бы хозяин ресторана не был бы черным, Джозеф назвал бы это расизмом.