Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.

Иными словами, документы, определяющие отношения Финляндии и Советского Союза, были совершенно понятны. В них не было никаких пробелов. В правовом и моральном отношении позиция Финляндии была безоговорочно сильной.

Далее в переданных мне инструкциях обращалось внимание на то, что целью внешней политики Финляндии было обеспечение мира и сохранение нейтралитета, который Финляндия желала отстаивать и вооружённым путём, и что Финляндия уже в силу своих малых размеров не могла быть угрозой ни для какой другой страны. По всем предложениям, которые могли поколебать политическое положение Финляндии или финскую политику нейтралитета, мне следовало однозначно занимать отрицательную позицию. Ни на какие предложения советской стороны, затрагивающие территориальную или государственную неприкосновенность Финляндии, не было права давать какие-либо обещания, находившиеся в противоречии с конституционными законами Финляндии, причём надо было подчеркнуть, что любое возможное соглашение должно быть одобрено правительством и парламентом Финляндии в установленном порядке.

Если со стороны Советского Союза последовали бы предложения, касавшиеся создания советских баз на материковой части Финляндии или же, например, на островах Аландского архипелага, такие предложения надо было отклонить, отказавшись от их дальнейшего обсуждения. То же самое касалось предложений о переносе границы на Карельском перешейке. Возможные предложения о передаче портов Финляндии в той или иной форме в использование Советского Союза нельзя было принимать для рассмотрения. Финляндия была готова позаботиться только об организации коммерческого транзитного движения. В инструкциях содержалась ссылка на то, что Финляндия сделала Советскому Союзу предложение по заключению торгового соглашения.

В отношении островов в Финском заливе, по которым советской стороной поднимался вопрос прошлой зимой, Гогланд должен был оставаться вне сферы переговоров. В качестве «крайней уступки» можно было согласиться обсуждать вопрос о трёх малых островах – Сейскари, Лавансаари и Тютярсаари9, если урегулирование этого вопроса будет осуществляться на основе взаимности и если компенсация, предлагаемая финской стороне, была бы такой, что в глазах мирового сообщества она бы выглядела разумной сделкой. «Пусть это решение, о котором, возможно, следует подумать, если на это согласится парламент, станет доказательством того, что Финляндия изъявляет желание принять во внимание обозначенные Советским Союзом аспекты безопасности».

Если Советский Союз внесёт предложение о заключении между Финляндией и Советским Союзом договора о взаимной помощи, следовало сообщить, что он не согласуется с политикой нейтралитета Финляндии, поскольку, в частности, Финляндия приняла решение не заключать никаких союзов, что является неотъемлемой чертой политики нейтралитета Финляндии. Финляндия боялась, что политика союзов могла втянуть страну в войну. В завершении содержалась ссылка на то, что Советский Союз с удовлетворением констатирует проведение Финляндией северной политики нейтралитета.

Из изложенных инструкций становится ясно, что у меня не было права ничего обещать и вообще стараться не втягиваться ни в какие разговоры о чём-либо, кроме, как «в крайнем случае», о трёх малых островах в Финском заливе – Сейскари, Лавансаари и Тютярсаари.

Главной целью первых переговоров было выяснить, что предложит нам Советский Союз. Устно мне сообщили и важную инструкцию – ни в коем случае не дать переговорам прерваться.

III

Советский Союз в 1939 году

Советский Союз в 1939 году представлял собой серьёзный фактор международной политики. Обе группы великих держав наперегонки стремились заручиться его расположением.

Но какой действительно была Советская Россия? Что произошло в этой великой державе за последние 23 года? Шло ли развитие вперёд и насколько? Какими были экономическая и военная мощь, а также внутренняя прочность Советского Союза? Обо всём этом за границей были весьма смутные представления. Об этом ничего толком не было известно и в Финляндии, хотя мы граничили с Советским Союзом и знали Россию в силу наших прежних отношений лучше, чем многие другие народы. Создавалось впечатление, что хотели забыть само существование великого неизвестного. «Советский Союз не только в политическом, но и в экономическом отношении оставался сфинксом», – писала в ноябре 1941 года одна влиятельная немецкая газета. Существовала какая-то духовная расслабленность, мешавшая выяснить, что же из себя реально представлял Советский Союз. Различные художественные описания, принадлежавшие деятелям, преимущественно лево-социалистического направления, которые посетили Россию, можно было на первый взгляд считать преувеличенными. С другой стороны, впадали в иную крайность. «В среде официальных и полуофициальных представителей Советского Союза царила такая система искажённых данных, подобной которой ещё не видели. […] Если мы не хотим оказаться полными глупцами, нам надо исходить из того, что каждое сведение, которое содержит что-то полезное о Советской России, является ложным», – заявил Вернер Зомбарт в 1924 году (Der proletarische Sozialismus. T. 1. S. 471– 472)1.

Было известно, что в России произошла революция, перевернувшая общество до основания. Катаклизм и кровопролитие не могли принести с собой ничего хорошего. Так, по крайней мере, полагали.

Известный швейцарский философ истории Якоб Буркхардт на основании опыта старой и новейшей истории в своих лекциях 1868 и 1870–1871 годов, изданных только после его смерти отдельной книгой “Weltgeschichtliche Betrachtungen”, описал ход революций следующим образом:

«Необходимость любой ценой сохранить за собой успех ведёт в такие времена к полной беззастенчивости в выборе средств и к тотальному забвению первоначально провозглашённых принципов. Это приводит к компрометирующему весь кризис терроризму […]. Как правило, терроризм в самом начале использует для своего оправдания популярный предлог внешней опасности, в то время как сам он рождается из взвинченной ярости против почти неуловимого внутреннего врага, также как и из потребности в получении лёгких средств управления, и из растущего осознания численного превосходства его противников. В дальнейшем существование террора становится само собой разумеющимся, поскольку в случае его ослабления сразу же последует воздаяние за всё уже совершенное. […] Для такого искажённого взгляда на вещи полное уничтожение противника кажется единственным спасением, и не должно быть пощады ни детям, ни наследникам; “colla biscia muore il veleno”2. Когда всех охватывает настоящая жажда охоты за призраками, уничтожению подвергается определённая категория людей в соответствии с установленным принципом их отбора. В то же время величайшие массовые бойни, анонимные и осуществляемые наугад, дают только ограниченный эффект, поскольку проводятся от случая к случаю, а названные выше казни повторяются и могут быть бесконечными»3.

В общих чертах эта схема Буркхардта весьма подходит к русской революции, как, впрочем, и к Великой французской.

Большевистская революция была намного масштабнее, она ударила глубже, чем французская революция, разрушив до основания общественные устои. Но вряд ли русская революция заслуживает более жёсткого осуждения, чем «великая» французская революция, с которой ведётся отсчёт новейшего периода истории. Считается, что обе возникли вследствие того, что прогнивший и негодный высший класс был не способен не торопясь, мирным путём обновить общественные условия. Главные достижения французской революции, которые кажутся современному человеку относительно простыми – равноправие граждан перед законом, а также уничтожение привилегий дворянства и духовенства, – потребовали 25 лет потрясений во всей Европе и жизни миллионов людей. Действительно, истории нужна совершенно несоразмерная драка, чтобы получить хотя бы мизерные результаты. Но мне кажется, что были правы те историки французской революции, которые задавались вопросом, а не была ли цена чрезмерной, те, кто полагал, что основных достижений революции можно было добиться и без ужасных катаклизмов путём эволюционного развития.

Говорят, это – переделывание истории. Когда речь идёт о революциях, господствуют такие атмосфера безнадёжности и фаталистическая вера, что ничто другое уже просто невозможно. «Революцию нельзя критиковать», – утверждали как французские, так и русские революционеры. Почему нет? Во всех странах прогресс не был сопряжён со столь кровавыми деяниями. Английские революции были крошечными по сравнению с революциями во Франции и России. И всё же, именно Англия, как никто иной, шла в первых рядах человеческой цивилизации. И там были свои гражданские войны и своя «великая революция» во времена Кромвеля, на полтора столетия раньше французской революции. В этой гражданской войне, пишет один английский историк, «как кавалеры (роялисты), так и круглоголовые (пуритане, парламентская партия) выгодно отличались от идейных эмигрантов и якобинцев времён французской революции. Английская гражданская война (английская буржуазная революция) означала не окончательный крах обветшалого общества в атмосфере хаоса, порождённого классовой ненавистью и алчностью, а борьбу политических и религиозных идеалов, которая разделяет каждое сословие в социально здоровой и экономически процветающей стране» (Trevelyan G. Macaulay. History of England. V. II. P. 406). Возможно, что английский историк в своей критике не слишком беспристрастен. В те времена ни в Ирландии, ни в Шотландии не жалели своих противников, да и принудительная экспроприация собственности политических противников без всякой компенсации не была в новинку и в Англии. Однако, во всяком случае, ход английской революции не сравним ни с французской, ни с русской хотя бы потому, что она произошла уже в середине XVII столетия. Шведские революции были детскими шалостями. Там за последние десятилетия мирным путём произошли весьма радикальные изменения. Так было в Швеции и Англии, но не во Франции и России.

Каковы постоянные достижения русской революции – этого ещё нельзя сказать. Советская Россия сегодня – такая же империалистическая и военная держава, как и остальные; честолюбивая, беспардонная по отношению к слабым, как и другие. В этом отношении не произошло никаких перемен. Напротив, там, внутри страны, вступило в силу государственно-социалистическое устройство. Большевики до основания перевернули и привели в движение затхлое, заплесневевшее общество царской России. Военная мощь России возросла. Но жизненный уровень и условия жизни людей, по крайней мере, на сегодняшний день, ещё не сравнялись с западными, «капиталистическими», странами. И самое главное: свобода в западном понимании в Советской России, по крайней мере до сих пор, совершенно не известна.

Некоторые историки считают гениальными народы, которые, подобно народам Франции и России, способны совершать великие и кровавые революции (Breysig Kurt. Von geschichtlichen Werden. III. S. 365–367)4. С таким же успехом можно считать гениальными и те народы, которые оказались способны избежать революций, и найти какой-то изъян у тех, кто не смог организовать свою жизнь без чрезмерных потрясений.

В результате революции в России появились «марксистская коммунистическая система и диктатура бедноты». Это было известно. В соответствии с постулатами либерализма, система, в которой «законы экономики» большей частью задвинуты в угол, не должна была существовать, она должна была рухнуть в силу своей невозможности. Вот и ожидали, что раньше или позже система рухнет или, по крайней мере, в ней постепенно будут происходить изменения, необходимые после длительного периода слабости, так называемое «обуржуазивание». «Гигантская держава на Востоке созрела для своего краха», – убеждал Гитлер в «Майн кампф». Ещё в конце 1920-х годов эта мысль публично высказывалась в кругу видных западных политиков. В любом случае, с помощью такой системы нельзя было создать хоть сколько-нибудь мощные экономику и государство. Так, примерно, по моим наблюдениям, размышляли и в других странах.

Кроме того, было известно, что Россия – это многонациональная страна. Иными словами, и в национальном плане она была раздроблена и слаба. В Советском Союзе, как полагали, должно было проявляться экономическое, социальное и национальное недовольство. В правящих кругах царили серьёзные распри («чистки»). Таким образом, Советская Россия не могла быть ничем иным, как хрупким государством – многократно упоминавшимся «колоссом на глиняных ногах».

Но большевики устояли. Советский Союз не рухнул. Ленин спас революцию, а Сталин, строитель государства, поднял Россию с колен и вернул ей могущество. Уже в 1922 году советское государство простиралось от Северного Ледовитого океана до Чёрного моря и от Балтики до Тихого океана. После нападения немцев Советская Россия показала невиданную военную силу, значительно более мощную, чем была у царской России. Мир с удивлением наблюдал гигантскую битву Советской России. Чем это можно было объяснить? В литературе, с которой мне удалось познакомиться, я не нашёл удовлетворительного объяснения. Авторы не были способны следить даже за внешним развитием событий и разбираться в том, чем же вызваны достижения Советской России. У многих стран, больших и малых, были свои официальные представительства в Москве. Общая искажённая оценка ситуации в Советской России и её реальной силы является далеко не лучшей характеристикой дипломатов. В той же мере об их дипломатических и внешнеполитических способностях свидетельствует то ужасающее положение, в котором с 1939 года находился окровавленный мир, стонавший от потери всяческих надежд.

Даже такой знаток России и русской души как Томаш Масарик, ставший позже президентом Чехословакии, не мог правильно оценить большевистскую Россию. В одном из меморандумов, написанных в апреле 1918 года, он, правда, высказал верное мнение, что большевики останутся у власти дольше, чем думали их противники, но вместе с тем предположил, что они потерпят поражение вследствие «политического дилетантизма». Впрочем, и другие предсказания Масарика и его размышления о будущем не подтвердились (Masarik T.G. Die Weltrevoluytion. S. 212–216)5.

Бывший посол Соединённых Штатов в Москве Джозеф Э. Дэвис, который не был профессиональным дипломатом, отмечал в 1937–1938 гг., как следует из его опубликованных докладов, что экономический, социальный и военный потенциал Советского Союза весьма значителен и что он намного больше, чем привыкли думать. Но поскольку, как складывается впечатление, он считал главной причиной успеха то, что Советский Союз то в одном, то в другом отказывался от принципов коммунизма, это вряд ли достаточно для объяснения. Никакая экономическая система, включая и либеральную, на практике не предстаёт в абсолютно чистом виде, но отличается от теоретической модели, предположительно, не в меньшей степени, чем и система большевиков.

Здесь не ставится цель попытаться разрешить «загадку Советской России», попытаться объяснить, как происходило и могло происходить строительство этой гигантской страны и мощной державы. К тому же, у меня для это нет достаточной информации. Отметим лишь по ходу рассуждения, что бесконечные природные запасы Советской России отчасти объясняют достижения советской системы. В более бедных странах дела могли сложиться иначе. Но складывается впечатление, что за рубежом под влиянием своих экономических догм давали излишне одностороннюю оценку Советскому Союзу и ситуации в нём. В экономических и общественных системах меньше безоговорочного, абсолютного, и больше относительного, релятивистского, чем мы привыкли полагать. «С помощью советской системы России было доказано, что социалистическое государство может существовать и осуществлять самые необходимые функции, чтобы продолжить своё существование», – говорит американский экономист и профессор Келвин Б. Гувер, который в 1929–1930 годы находился в Советском Союзе с исследовательскими целями. «Раньше обычно придерживались того мнения, что социалистическое государство вообще не может “решать свои дела”. Отрицание этого более не является возможным. Другое дело, в какой системе, социалистической или капиталистической, людям лучше живётся» (Hoover С. The Economic Life of Soviet Russia. Р. 337)6.

В 1920-е и даже в начале 1930-х годов Советский Союз не играл в международной политике активной роли, присущей великой державе. Тогда он был полностью связан своими делами, создавая на руинах, оставленных мировой и гражданской войнами, социалистическое хозяйство и общество. Всё же Советская Россия в силу своих размеров и положения является столь значимым фактором, что забыть её невозможно. Даже в период своей слабости она создавала головную боль другим странам Европы.

Я не ставлю своей целью подробно описывать запутанные отношения Советского Союза и других держав в 1920-е годы. В них происходила практически беспрерывная череда просчётов и ошибок. Возможно, в меньшей степени это касалось Советского Союза. Изучение этих ошибок представляет определённый интерес. С другой стороны, не удивительно, что руководители западных держав, занятые приведением в порядок хаоса, оставленного Первой мировой войной, находятся в недоумении перед новым и весьма примечательным феноменом Советской России, не понимая, как к нему надо относиться.

Первый этап представлял собой полный разрыв отношений и отправку войск, впрочем, весьма небольших, на захват территорий Советской России. За ним последовала слабая поддержка «белых генералов». И то и другое было ошибкой. Затем произошёл разворот на 180 градусов: начались переговоры с большевиками. Думали, что Советскому Союзу придётся принять продиктованные западными державами соглашения, например, относительно выплаты долгов и возвращения экспроприированной иностранной собственности. Большевиков надо было «приручить». Когда в 1921 году Ленин объявил о начале Новой экономической политики (НЭП), решили, что она означает конец революции, советский «термидор». Обо всём этом велись переговоры на Женевской и Гаагской конференциях 1922 года. Снова ошибка. Советский Союз не согласился с навязываемыми ему условиями, и из этой попытки ничего не вышло. Новый разворот. Советский Союз признали без всяких условий, заявив о желании торговать с ним. Думали, что получится убить двух мух одним ударом: торговля с Советским Союзом эффективно содействовала бы возрождению экономики Европы, пострадавшей от мировой войны, а экономические контакты с внешним миром позволили бы обуздать большевиков. Опять просчёт: значение торговли с Советской Россией для Европы было явно преувеличено, одновременно не удалось обнаружить никаких признаков «обуржуазивания» Советской России. Напротив, коммунизм приобрёл ещё более радикальные черты.

У советских лидеров была собственная политика. В первые годы революционная идеология и сметающая на своём пути все преграды мощь необходимости победы всемирной революции играли определяющую роль в формировании их позиций. Господствовало представление о скором наступлении революций в других странах. Сначала Ленин основывал свою линию именно на этом. По мере того, как советская система устанавливалась бы в разных странах, они объединялись бы в федеративный союз социалистических государств – так думал Ленин. На III Всероссийском съезде Советов 30 января (31 января. – Примеч. пер.) 1918 года он предложил, чтобы, в частности, рабочие и крестьяне Финляндии, взяв власть в свои руки, обратились к большевикам, выражая непоколебимую решимость «идти вместе с нами по пути Интернационала. Вот основа нашей федерации, и я глубоко убеждён, что вокруг революционной России всё больше и больше будут группироваться отдельные различные федерации свободных наций»7. Для разжигания революции и создания советской власти в других странах Ленин в 1919 году основал Коммунистический Интернационал, Коминтерн, одной из целей которого была определена борьба за создание союза федеративных советских республик. В соответствии с новой редакцией Устава организации, принятой на VI конгрессе Коминтерна в 1928 году, одной из его целей было «создание всемирного союза социалистических советских республик». «Большевики ждали формирования нового мира, в котором Москва стала бы великим Римом» (Dennis Alfred L.P. The Foreign Policies of Soviet Russia. P. 340)8.

Эти надежды большевиков стали их первым просчётом. Из революций в больших странах, а тем более из планов всемирной революции ничего не вышло. Но пропаганда Коминтерна, параллельная политика советского правительства, принесла немало проблем и трудностей. Кремль довольно скоро заметил, что «капитализм стабилизировался», а надежды оказались напрасными, хотя вера в необходимость революции, которая должна была произойти рано или поздно, никуда не делась.

Как «буржуазные» государства преувеличивали значение торговли с Советской Россией, так и советские руководители полагали, что Европа и мир не смогут экономически существовать без Советской России. На основе этих рассуждений они вначале думали, что сумеют получить крупные кредиты от западных стран. Ошибка. Хотя, с экономической точки зрения, богатая природными запасами Россия и была важным и полезным фактором, но вовсе не необходимым. Это показали прошедшие четверть века. Иностранные государства не пошли на требования советского правительства. Наоборот, в своей созидательной работе Советский Союз получал экономическую поддержку от частных зарубежных компаний, преимущественно немецких и американских: это касалось как работы квалифицированного технического персонала, так и кредитов. Довольно быстро большевистские вожди заметили, что западных капиталов, которые можно было бы получить на приемлемых условиях, далеко не хватает. Приходилось работать с расчётом на собственные силы и средства. Этим они и занялись, проявляя жёсткость и последовательность в снижении уровня жизни народа, что позволяло направлять сэкономленные деньги на создание основ промышленности. Это строительство, осуществлённое Страной Советов преимущественно своими силами, содействовало поднятию уровня самосознания руководителей и народа.

Великое коммунистическое строительство Советского Союза в 1920-е годы и даже в начале 1930-х годов предполагало удержание государства от военных конфликтов. Это придало внешней политике Советской России последовательность. Для того, чтобы создавать основанную на принципах марксизма социально-экономическую и общественную систему – «коммунизм в одной стране», – сохранение мира было жизненно важным условием. На это и была нацелена политика Кремля. Частью этой политики стало проявившееся уже в 1920-е годы стремление большевиков к снижению градуса противостояния. Конечно, Коминтерн подстёгивал коммунизм в других странах. Однако и в этом случае, когда надежды на всемирную революцию развеялись на достаточно продолжительное время, целью было использовать агитацию трудящихся в зарубежных странах на предотвращение возможного нападения на Советский Союз и на поддержку политики, благосклонной по отношению к Советской России. В этом пропаганде удалось добиться выгодных для Советской России результатов. В безопасных для Советского Союза малых странах, особенно в соседних, ранее входивших в состав России, и в регионе Балкан, исстари бывшем объектом её экспансионистских устремлений, пропаганда преследовала иные цели. Целью подстрекательства в первые послереволюционные годы было социальное брожение и в крупных странах, когда там, как, например, в Италии в 1920 году и в Германии в 1923 году, складывалась благоприятная ситуация. Однако, например, в Англии безнадёжность революций была очевидной, хотя и там Кремль полагал с помощью пропаганды в Азии нанести ощутимый удар по Британской империи.

Большевики всегда отличались недоверчивостью. Кремль разделял устойчивое мнение, возможно, берущее начало в первые годы революции, со времени иностранной интервенции, что «буржуазные» государства якобы постоянно готовились к агрессии против Советского Союза для уничтожения коммунизма. Это также было их ошибкой. В «буржуазных» странах таких целей не было, если не считать упомянутую выше весьма слабую и плохо организованную поддержку русских «белых генералов» в первые годы советской власти, особенно в 1919 году, а также помощь Франции Польше в 1920 году. В соответствии с мировоззрением либерализма, господствовавшим тогда на Западе, каждый народ имел право пользоваться ниспосланной свыше благодатью своим собственным способом, а вмешательство во внутренние дела других народов не укладывалось в их теорию и практику. Европейские государства были настолько заняты своими собственными делами, отчасти взаимными спорами, что у них просто не было возможности предпринимать какие-либо крупные зарубежные акции. Кроме того, как уже отмечалось ранее, в 1920-е годы считалось, что гигантский советский эксперимент потерпит провал и что Советская Россия рано или поздно рухнет или «обуржуазится». К тому же Советский Союз с 1922 года находился в договорных отношениях и сотрудничал с Германией, которая, в свою очередь, пыталась найти у него поддержку против западных держав, полагая, что с его помощью удастся внести изменения в Версальский мирный договор – надежда, оказавшаяся беспочвенной.