скачать книгу бесплатно
ПАВЛИК. Ага! Обе тут. (Развеселился. Стучит по столу и поет.) Задери мою коровуску, не губи мою головусшку!
МАКАРОВНА (тоненько подпевает).
Калинка-малинка моя,
В саду ягода-малинка моя!..
ПАВЛИК (Кирилловне). Эй! Ты сто, аршин проглотила? (Хохочет.)
МАКАРОВНА (смеется). Съела, батюшка, съела. Грешна. Аршин – прости Господи! – съела.
КИРИЛЛОВНА заморгала часто-часто, ртом воздух ловит.
КИРИЛЛОВНА. Ны-ы… Мо-о-о… О-о… Ой, чуть – жива – осталась. Страху-то… страху-то… Натерпелась.
ПАВЛИК. Страсно было? Страсно?
КИРИЛЛОВНА. Ой, как было. Как было!
МАКАРОВНА. Ай, старушка! Ай, старушка!
КИРИЛЛОВНА. Поясницу заломило.
Тут МАКАРОВНА покатилась со смеху. И ПАВЛИК захохотал.
Все смешно, все смешно! Ведь старая ты уже, а все бы хахоньки разводить. А и ты, Павел Иванович, – не мальчик! – а туда же!
ПАВЛИК (заревел). Мне сесть лет! Мне сесть лет!
МАКАРОВНА. Тихо ты, котик, тихо! Кто же с тобой спорит? Тебе и птички на улке говорят: шесть! шесть! Не слушай бабку злую. У ней поясницу заломило. Вот она и злится. Молочка хочешь?
ПАВЛИК. Злая, бабка, бяка. У-у!
МАКАРОВНА. Не сердись на нее, батюшка. Вот стареньким станешь, сам рассердишься. На деток кричать станешь. За то старых-то и не любят. А за что их любить? Старые, некрасивые, фу, фу! Я вот сама ни в жизнь не возьмусь старых любить. Я старушка веселая, я – другое дело, никто мне бяку не говорит. Вера Ивановна со второго подъезда – уж на что злая! – а и та очередь мне уступила. Схожу, говорит, в овощи, а ты, Макаровна, и за меня, и за себя стой спокойно. Кто привяжется – покажи! – поедом съем. Сколько б бабушка за красным выстояла, если б не Вериваннина доброта? А я еще и с очередью пошутила, и очередь довольная мною осталась. А Кирилловна – просто неудачливая. Не злая она.
Глянь-ка, любушка! Бабка-то наша – заснула. Вот соня! Вот клуша! Ишь, сопит. Ишь, носом-то так и выводит. Сон кого хочешь поборет, сколько глаза ни пяль, а он свое возьмет.
Сладко зевает. Кладет локти на стол, голову на них и засыпает.
КИРИЛЛОВНА спит сидя, приоткрыв рот.
Вечер.
Темнеет в кухне. Серые сумерки спутали очертания всех предметов.
В гардеробе – чиркнула спичка, изнутри засветились все его щели. Прикуривает кто-то… Дунул на спичку, и щели погасли.
ПАВЛИК сидит тихо, стараясь не будить старух.
ПАВЛИК (подперев щеку, шепчет).
Калинка-малинка моя,
В шаду ягода-малинка моя…
Занавес.
Пьеса вторая. Ужин
Действующие лица
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА.
НАТАША.
ЛИЗКА.
Кухонька не мала. Заставлена черт-те чем, не протиснуться. В ней шкафы и гардеробы. И газовая плита. На плите – десять кастрюлечек, восемь сковородочек. На четырех конфорках. И все кипят, все шипят, пар отовсюду и дым кругом.
В центре стола сидит ЛИЗКА. Ноги до полу не достают. Сидит и глазками – просто так, в воздух.
Стрелять-то здесь не в кого, кроме ОЛЬГИ ДАНИЛОВНЫ и НАТАШИ, – в кухне никого.
Все началось с того, что на одной из восьми сковородочек оглушительно взорвался жир. Пульнуло во все стороны. И еще раз пульнуло – рикошетом! ОЛЬГА ДАНИЛОВНА и НАТАША умело присели под стол. Их не задело. А ЛИЗКА и не подумала, не пригнулась.
ЛИЗКА (надменно). Пуля штрелка миновала!
НАТАША. Ну, Лизка! Оторви да брось!
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Смелая. Гордая. Правильно.
ЛИЗКА. Шаблю наголо!
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА (Наташе). Споем, подруга!
НАТАША (печально). Нет, не поется мне никак…
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Ну! Нашу! Три-четыре!
НАТАША. Нет, прости.
Вот тут и начался бой. Раздалась пулеметная очередь из ближайшей сковородки. Старухи упали на пол.
А ЛИЗКА сидит. ОЛЬГА ДАНИЛОВНА осторожно сняла с ноги меховую тапочку и тихонько подняла ее над поверхностью стола. Пулеметная очередь.
(Лизке.) Ну-ка, коза, прыгни да убавь огонь под сковородкой!
ЛИЗКА. Вот сами и прыгайте, сами и убавляйте. Мне огонь нипочем. Коза еще, главно-дело.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Смелая. Гордая. Правильно.
Старухи садятся на пол. Хрустя коленками, вытягивают ноги.
Эх! Как я пела! Голос таков, что – в голове трясение. В самих костях головных звон. Виски проламывает. Как я запевала – нынешним так не петь. Они вон где поют (тычет пальцем в открытый рот), а я – вон где! (Ладонью ударяет себя по лбу.) Разница!
НАТАША. Кто пел хорошо, так это – Прохорова.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА поджала губы.
У ней – голос из самой груди шел. Как запоет – так меня всю и заломит-заломит, спасу нет.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Ага! А звуку – сильного, хорошего – нет. Не полный голос. Уж так разве что – к вечерку попеть.
НАТАША. А пела хорошо.
Пауза.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Плохо.
НАТАША. Хорошо.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Плохо.
НАТАША молчит.
Сдаешься?
НАТАША. Сдаюсь.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. То-то! Не такие сдавались. (Загибает пальцы.) На Дону – раз! В ячейке – два! А в женсоветах? Рук не хватит, в голове не удержишь. Если кто хочет со счету сбиться, тогда – пожалуйста!
НАТАША вздохнула. Сунулась в один из шести буфетов, стоящих на кухне, вынула бутылочку с рубиновой жидкостью.
НАТАША. А ну его! Жаришь-паришь… Ничто уж не в радость. Разве что – выпить?
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Если только по чуточке. Пульнуть. Это – пожалуйста. Это – не считается.
НАТАША наливает. Старухи чокаются крохотными рюмочками, а те жалобно звенят. И не пьется им…
НАТАША свою рюмочку легонько отставила.
А ОЛЬГА ДАНИЛОВНА поднесла рюмочку к одному глазу и стала смотреть сквозь нее.
У-у! Красно-то как! Как – не здесь. Как – незнамо где. Невозможно. Невозможно.
ЛИЗКА тихонько тащит НАТАШИНУ рюмочку и – губки сердечком – выпивает ее.
ЛИЗКА (стонет). Неможное вино, неможное.
НАТАША очнулась и стукнула ЛИЗКУ по затылку.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА, налюбовавшись, вздохнула и выпила, отставив мизинчик.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА (стонет). О-ох! Всю кровь мою разом стормозило. Застыла она, сухая стала. Из веночки в веночку пересыпается. (Без паузы.) Тридцать лет Прохорову не вспоминала. Вспомнила! (Передразнивает Наташу.) Пела, мол, хорошо.
НАТАША. Хорошо.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА заглядывает во все кастрюльки и сковородки.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. У-у! Воды вскипели. Чугуны раскалились. Сала растопились. Душа истомилась! Самое время начинать.
Надевает белый фартук. Надевает белые нарукавники. И нацепив круглые очки, раскрывает толстенную книгу, листает ее долго и отрешенным голосом читает.
…Мясо отбить, зачистить от пленок и сухожилий. Нарезать его поперек волокон. Нарезанные куски отбить деревянным молотком…
ЛИЗКА. Коты вареного не любят, им сырое – для урчания лучше.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. …печень обмыть, очистить от пленок и желчных протоков, нарезать кусками… добавить горошин душистого перца, мускатного ореха и кореньев…
НАТАША. А Прохорова – одни только коренья и ела. Тридцать лет ела.
ЛИЗКА. Обрезки – отдать котам.
НАТАША. А странная такая… Говорит – живого есть нельзя! Как же ты, говорит, Наташа, живое ешь? Это ведь – что самое себя есть. Это ведь, Наташа, грех!.. Мяса не тронь, крови не лей, курочку и ту – пожалей! Одни только коренья: свеклу, морковку, репу пареную. Вот смотри ж ты, странно как говорит.
ЛИЗКА. А кровь – котам отдать на лакание.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА (помолчав). …свежий язык ошпарить кипятком и немедленно снять с него кожу… добавить перебранный изюм и проварить хорошенько…
Молчание.
Она, Прохорова, просто так ничего не делала. Она – все с уклоном. И это, между прочим, не просто так. Она – вегетарианка, Прохорова.
НАТАША. Нет! Что ты. Такое бывает – кто от мяса отказывается.
ЛИЗКА. Лев Толстой.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА сняла очки, аккуратно сложила их, улыбается.
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Я сейчас, Наташка, все поняла. Не смей мне сейчас, Наташка, слово сказать. Сидишь – сиди, а слова сказать – не смей. Ты своими кореньями последний довод мне дала. Я ее разоблачила!
НАТАША (испуганно). Ольга Даниловна!
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Молчи.
НАТАША (в панике). Ольга Даниловна!
ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Молчи.
Молчат.
