скачать книгу бесплатно
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что у тебя есть свобода, которой у меня нету. Ты можешь позволить себе запереться в мастерской, не обращать внимания на то, что думают все остальные, и не разговаривать с соседями, если тебе не хочется, и все, что они подумают, это «До чего же необщительный малый этот Ахмад аль-Хадид». А как ты думаешь, что будет, если я начну вести себя таким же образом?
– Они скажут: «До чего же необщительная женщина эта Хава Леви».
Она фыркнула.
– Это будет самое безобидное, что они обо мне подумают. С женщинами все совсем по-другому, Ахмад… нет, ты не спорь, ты меня просто выслушай. Если какой-нибудь мужчина мне улыбнется, я должна улыбнуться в ответ, или я буду мегерой. Если какая-нибудь женщина при мне обмолвится, что у нее выдался ужасный день, я обязана задать вопрос, что случилось, или я буду заносчивой и черствой. Тогда уже я стану объектом их гнева, и это будет влиять на меня, заслуживаю я того или нет. Если бы я вела себя так же, как ведешь себя ты, если бы я настраивала против себя добрую половину всех, кого я знаю, как думаешь, сколько прошло бы времени, прежде чем гвалт в моей голове стал бы невыносимым?
Он нахмурился и отвел взгляд, словно пытаясь представить, каково ему пришлось бы, если бы он слышал невысказанные мнения о себе своих соседей, проходя мимо них по улице. Голем уже в который раз задалась вопросом: заставит ли это его хотя бы на йоту поменять позицию.
– Я не могу позволить себе злить их, – произнесла она тихо. – И ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой.
Он шумно выдохнул и яростно потер лицо руками. Потом подошел к ней вплотную и притянул к себе. Она обвила его руками, и несколько долгих минут они стояли молча, сжимая друг друга в объятиях.
– Ты не видел молоток для чеканки? – спросил Джинн у Арбели на следующее утро.
Тот с недовольным видом вскинул глаза от верстака.
– Нет, не видел. И наша лучшая киянка, обтянутая сыромятной кожей, тоже куда-то запропастилась. Наверное, валяются в подсобке, в той бесформенной груде железа, над которой ты работаешь.
– Я же не виноват, что тут недостаточно места для…
– Если ты хочешь продолжать свои эксперименты, – перебил его Арбели, – будь так добр, найди для этого другое место. Они мешают нам делать работу, которая приносит деньги.
– О да, наша бесконечно интересная работа, которая приносит деньги, – фыркнул Джинн. – Ожерелья, серьги, настольные лампы, накладки для выключателей, все эти набившие оскомину безделушки, которыми торгует Сэм Хуссейни. Я мог бы все это делать хоть в… хоть с закрытыми глазами, – поправился он.
Арбели со вздохом отложил разметочный карандаш.
– Значит, тебе скучно, – сухим тоном произнес он.
– Да, – сложив руки на груди, подтвердил Джинн. – Мне скучно.
– И ни погода, ни твоя ссора с Хавой тут ни при чем.
Джинн бросил на него высокомерный взгляд.
– Я просто спросил, – с обидой в голосе сказал Арбели. – Раньше ведь за тобой такое водилось.
– Знаю, знаю. – Он потер переносицу, потом плюхнулся в рабочее кресло Арбели – скрип пружин заставил того поморщиться – и, свернув самокрутку, понюхал ее. – Вчера ночью мы были в Челси, на стройплощадке, где будет новый вокзал, – произнес он, затягиваясь. – Ты бы это видел. Они проложили целую узкоколейку, чтобы вывозить землю из котлована. Сейчас уже начинают закладывать фундамент, повсюду разложены штабеля балок, я столько стали сразу никогда в жизни не видел… Туннели, проложенные под реками, будут соединяться прямо с вестибюлями, и все это будет пролегать ниже уровня подземки. Это будет что-то.
– А потом ты вернулся сюда, – сказал Арбели, – к настольным лампам и накладкам на выключатели.
Его партнер кивнул, отводя взгляд.
– Их тоже кто-то должен делать, – произнес Арбели мягко. – И потом, мы ведь жестянщики, а не инженерная фирма.
Джинн некоторое время молчал, потом поднялся и скрылся в подсобке. Когда он появился оттуда, в руках у него был короткий железный пруток. Он уселся напротив Арбели и стиснул заготовку в руке. Сначала долгое время ничего не происходило, потом знакомо запахло нагретым металлом – и прут начал светиться. Джинн перевернул его и зажал горизонтально между ладонями, сплетя пальцы поверх – точно игрок, тасующий колоду. Легкое нажатие – и его руки сложились ковшиком, а заготовка полностью скрылась внутри. Потом он принялся покручивать ее туда-сюда в пальцах, одновременно разводя их в стороны – и железо растянулось между ними, точно рдеющая ириска. Он свел концы вместе, сложил железо пополам, скрутил в жгут, потом растянул его еще раз, и прут распался на множество длинных и тонких металлических нитей. Арбели на миг вспомнилось, как он, маленький, на кухне наблюдал за тем, как его мать готовит лапшу на ужин. Джинн между тем снова и снова с головокружительной скоростью складывал и скручивал раскаленные железные нити, потом раскрутил их – в ладонях у него что-то полыхнуло…
Джинн быстро наклонился над ведром с водой в торце верстака. В воздух взвился столб пара – а когда он развеялся, на ладони у Джинна лежал полый шар дюймов шести в диаметре, состоявший из десятков тончайших витых железных жгутиков, аккуратно сходившихся в одну точку сверху и снизу на полюсах.
Арбели взял его в руки. От шара исходило ощущение легкости и движения – словно поток воды на мгновение застыл в воздухе.
– Что это? – спросил он.
– Набалдашник для балясин на перилах, – пожал плечами Джинн. – Или для столбиков кровати. Или для каминной решетки. Или детский волчок. А может, верхушка для ворот. Или что угодно еще.
Арбели засмеялся, внезапно почувствовав внутри странную легкость.
– Пора нам расширить наши горизонты, – сказал ему Джинн и, натянув куртку, скрылся за дверью.
На улице уже стемнело, а Арбели все сидел за верстаком в лавке, разглядывая драгоценный шар при свете лампы. В глубине души он ждал, что волшебство рассеется, точно морок, – но шар никуда не девался, все так же приятно и увесисто холодя его ладонь.
«Расширить наши горизонты». Им понадобится больше места. Целый этаж в фабричном здании, если получится. Новое оборудование, кузнечный горн лучшего качества. И что-то вроде тайной комнаты, где Джинн мог бы без посторонних глаз творить свою магию. Они, конечно, могут назвать ее секретом фирмы, но любой владелец помещения тут же начнет что-то подозревать. Нет, лучше уж сразу приобрести помещение в собственность, хотя, конечно, это невозможно. Или все-таки возможно?
Арбели вытащил из ящика стола свой гроссбух и открыл его на цифрах, которые заставили бы всех соседей ахнуть: то был результат долгой и упорной работы, умеренности в привычках и сияющей искры удачи, которая ворвалась в его жизнь, когда он откупорил старинный медный кувшин. У его партнера цифры были примерно такими же – он как-то сунул в них нос и потому знал это. И тем не менее даже их объединенных капиталов все равно не хватило бы, все это были пустые мечты – но даже просто представить это…
В какой-то момент голова его упала на гроссбух; когда он снова открыл глаза, в окна било солнце. Арбели встал, проморгался. В животе у него заурчало. Что он до сих пор делает в лавке?
Взгляд его упал на ажурный шар, и он вспомнил.
Он осторожно убрал шар в ящик и вышел на улицу. Там уже кипела обычная утренняя жизнь, по тротуарам спешили по своим делам соседи. Пожалуй, он заглянет к Фаддулам на чашечку кофе. И перекинется парой слов с Мариам, если та не будет занята.
Едва он переступил порог кофейни, как Мариам подхватила его под руку, точно поджидала у двери.
– Бутрос, – воскликнула она, – вы ведь умеете играть в нарды, да?
И, не успел он опомниться, как она уже увлекла его к столу, за которым в одиночестве перед доской для игры в нарды сидел один из местных завсегдатаев. Его обычный соперник сегодня не пришел из-за разболевшегося некстати зуба. Арбели, которого нельзя было назвать большим любителем нард, проиграл три партии кряду, в то время как его соперник пространно жаловался на своего зятя, ленивого недоумка, который целыми днями курил кальян, а на заработки вместо себя отправлял жену. А теперь ей грозило остаться без работы, потому что она работала на кружевном производстве в Амхерсте – Арбели же слышал про Амхерст? Да, это фабричное здание на углу Вашингтон- и Карлайл-стрит. Ну так вот, октябрьская Паника[5 - Паника, Банковская паника, – кратковременный финансовый кризис в США, имевший место в октябре 1907 г.], похоже, сильно ударила по его владельцу, и теперь он вынужден распродавать свои активы за бесценок. Амхерст, без сомнения, приберет к рукам какой-нибудь бездушный толстосум, который немедленно вздернет арендную плату. Как жаль, сказал он, передвигая фишки по доске, что так мало зданий в Маленькой Сирии принадлежат настоящим сирийцам, это пошло бы очень на пользу местным предприятиям….
Арбели вскинул глаза от доски. Мариам наблюдала за ним из дальнего угла, и на лице у нее играла торжествующая улыбка.
Весной 1908 года старейшины синагоги на Форсит-стрит собрались на тайную встречу, чтобы обсудить проблемы равви Альтшуля.
Ни один из них не мог точно сказать, когда именно равви начал вести себя странно. Да, он святой человек, так что некоторая мечтательность и погруженность в свои мысли ему простительны, но в последнее время он просто перешел всякие границы. У него появилось обыкновение во время субботней проповеди спускаться с возвышения, так что его не раз возвращал обратно кто-нибудь из его паствы. А на последнем уроке иврита он напугал мальчиков, принявшись с закрытыми глазами декламировать нараспев какие-то непонятные словеса – судя по всему, на арамейском. Но что беспокоило всех больше всего, хотя никто не желал произносить этого вслух, это то, что от равви стало ужасно пахнуть – какой-то замогильной смесью запаха земли и разложения. Никто не понимал, пахнет от его одежды или от него самого.
В квартиру к нему для разговора отрядили делегатов. Они постучали в дверь, но никто не открыл. Один из них наклонился, чтобы заглянуть в замочную скважину, – и тут дверь внезапно распахнулась. На пороге стояла дочка равви, маленькая Крейндел. Ее блузка и юбка были все в земле – равно как и лицо, кончики кос и руки по локоть.
– Проходите, пожалуйста, – произнесла девочка. – Мой отец хочет с вами поговорить.
Пораженные, они опасливо потоптались на пороге, но все же вошли в квартиру. Дверь за ними захлопнулась.
Через некоторое время делегация вернулась в синагогу и заверила остальных, что всё в полном порядке. Равви Альтшуль, по их словам, действительно был нездоров, но теперь шел на поправку благодаря неусыпным заботам дочери. Пока же его ни в коем случае нельзя беспокоить. Все с облегчением вздохнули, радуясь, что все так благополучно разрешилось. После этого члены делегации разошлись по домам и заснули там мертвецким сном, а когда проснулись, не помнили ни о том, что побывали в квартире Альтшуля, ни о том, что там видели.
Теперь равви Альтшуль с Крейндел могли целиком и полностью посвятить себя работе. Крейндел, которая, как обнаружилось, была наделена художественными способностями, взялась переделывать грубые черты голема, а также его руки и ноги, чтобы придать всему этому большее сходство с человеческими. Ее отец припомнил, что, кажется, и Малка тоже проявляла склонность к искусству и любила рисовать вид, открывавшийся из их окна, или миску с зимними апельсинами. Он тогда частенько бранил жену за то, что впустую тратит время на такую ерунду, но теперь про себя благодарил ее за дар, который она передала по наследству их дочери.
Впрочем, способности Крейндел были не безграничны. Уши, которые она сделала для голема, вышли не вполне одинаковыми, а волосы были вылеплены единым куском, который на манер шляпы нахлобучили на макушку. Глаза тоже никак не желали получаться, пока Крейндел не пошла на крышу и не принесла оттуда два завалявшихся стеклянных шарика: один темно-фиолетовый, второй голубой с белесыми прожилками. Рабби Альтшуль вставил их в пустые глазницы, и они улеглись там так плотно, как будто были специально предназначены для этой цели.
Словом, им пришлось изрядно повозиться, несмотря на то что это был всего лишь эксперимент, пробная попытка вдохнуть в голема жизнь. И тем не менее равви Альтшуль был исполнен решимости сделать его как можно более безопасным. Ему не хотелось, чтобы их соседей постигла участь обитателей средневекового пражского гетто, ставших жертвами голема, который, вообще-то, создавался с целью их защитить. Он намеревался оживить их детище и испытать его способности в действии, внимательно наблюдая за ним на предмет малейших признаков склонности к насилию. А потом, убедившись в успехе, уничтожить голема, после чего взять священные книги и отправиться вместе с ними через Атлантику, в Литву, чтобы там представить свою формулу самому виленскому раввину.
– Я поеду с тобой, – заявила Крейндел.
Он пытался возражать, говоря, что путешествие будет долгим и трудным.
– Я не боюсь трудностей, – твердила девочка. – Всевышний избрал тебя для этой роли и послал меня тебе в помощь. Я буду твоей поддержкой, как Мириам для Моисея.
Наконец ее отец сдался. Ни у одного из них не хватило мужества произнести вслух очевидное: Лев так ослабел, что проделать этот путь в одиночку ему едва ли было бы под силу. Малейшее усилие утомляло его, он едва мог есть, а сон его был прерывистым и полным пугающих сновидений. Зрение у него тоже ухудшилось: он видел все словно сквозь мерцающую золотистую пелену. Он запретил Крейндел не то что читать его книги, но даже прикасаться к ним – но теперь написал на листке бумаги команду, оживлявшую голема, и велел дочери затвердить ее наизусть на тот случай, если он лишится зрения окончательно. Она сделала, как ей было велено, а потом сожгла листок в камине, после чего присела на край кровати, на которой лежал голем, рядом с отцом.
– Как мы его назовем? – спросила она.
Ее отец улыбнулся.
– Ты никогда не видела своего деда Йосселе, да будет благословенна его память, – сказал он. – Он был крупный мужчина, как наш голем, но кроткого нрава, не буян. Давай назовем его Йосселе и будем надеяться, что вместе с именем к нему перейдут и лучшие качества моего отца.
6
7 июня 1908 года
«Звезда Америки»
АМХЕРСТ-БИЛДИНГ ПЕРЕХОДИТ В СОБСТВЕННОСТЬ ДВУХ СИРИЙСКИХ БИЗНЕСМЕНОВ
На первом этаже открывается железоделательный цех.
Подтверждением того, что ремесленники из Маленькой Сирии наконец-то заслуженно утверждаются в этом городе, может служить торжественное открытие обновленной мастерской «Арбели и Ахмад, работы по металлу», на новом месте в Амхерст-билдинг на Вашингтон-стрит. Партнеры Бутрос Арбели и Ахмад аль-Хадид теперь являются его новыми собственниками, а также занимают весь первый этаж здания. Несмотря на то что мастерская значительно увеличилась в размере, они останутся единственными ее работниками и продолжат производить свои товары вручную.
Многие из их соседей пришли вчера сюда, чтобы отпраздновать это радостное событие. Гостей пригласили в мастерскую, где они смогли полюбоваться некоторыми творениями владельцев, а также их рабочими инструментами. Мистер Арбели произнес короткую речь, в которой поблагодарил соседей за поддержку, после чего ровно в полдень мистер аль-Хадид торжественно развел огонь в новом кузнечном горне.
Амхерст-билдинг располагался на юго-западном углу перекрестка Вашингтон- и Карлайл-стрит и представлял собой одинокое производственное здание в вытянутом квартале многоквартирных домов. Квадратное и невыразительное, оно возвышалось над всеми своими соседями – пять этажей чистой утилитарности без малейшей оглядки на эстетику. Над входной дверью, зажатой между рядами застекленных окон, выходивших на Вашингтон-стрит, сиротливо значилось одно-единственное слово: «Амхерст».
Внутри перегородка из грубо оштукатуренной драни разбивала первый этаж на две приблизительно равные части. На северной стороне находился демонстрационный зал, где потенциальные клиенты могли рассмотреть товары и сделать выбор. А на южной располагалась мастерская: обширное, похожее на пещеру пространство – царство жара и теней, в конце которого рдел огонь в новом кузнечном горне.
Горн был гордостью Джинна. Размером приблизительно с обеденный стол, он был установлен на облицованном асбестом бетонном основании, которое делали на заказ. Вместо громоздких старых мехов появился электрический вентилятор, дававший возможность тончайшего регулирования потока воздуха. Вытяжка из нержавеющей стали слепила глаза. Когда Джинн раскочегаривал печь на полную мощность, она издавала низкий рокот, похожий на далекие раскаты грома, – звук, который можно было не только услышать, но и ощутить.
Покупка Амхерста изменила все. У Джинна наконец-то появилось место, где он мог без помех погрузиться в работу. Никто больше не брал без спросу его инструменты, никто не лез под руку. Отныне Арбели сидел у входа в демонстрационный зал, в другом конце этажа, целиком и полностью поглощенный ведением дел своей мастерской и всего Амхерста. Он даже преодолел свою неприязнь к телефону и теперь часами кричал в трубку, ругаясь с водопроводчиками, стекольщиками и поставщиками. Порой партнеры бывали настолько заняты каждый своими заботами, что за день хорошо если успевали перекинуться парой слов.
Однако этим теплым августовским утром Арбели, казалось, был озабочен исключительно чистым листом бумаги, над которым сидел с ручкой в руке. По подсчетам Джинна, это была уже третья попытка его партнера написать письмо – первые две отправились в мусорную корзину. Когда Джинн подошел к его столу, Арбели перечеркнул какую-то строчку, потом с раздражением скомкал бумагу и отправил следом за предыдущими.
– Что это ты пишешь? – поинтересовался Джинн.
– Ничего, – как-то чересчур уж поспешно отозвался Арбели. Он провел рукой по бювару, точно стряхивая с него остатки своих мыслей. – Просто письмо на родину.
Джинн подозрительно посмотрел на партнера. Арбели ездил домой, в Захле, после того как они купили Амхерст, чтобы проследить за здоровьем матери и уладить кое-какие семейные имущественные дела. Вернулся он в странно переменчивом состоянии духа – был то оживлен, то подавлен, – но про саму поездку почти ничего не рассказал, обмолвился лишь, что мать и тетки закормили его чуть ли не до смерти. Джинн тогда списал его странное состояние на покупку Амхерста и все связанные с ней треволнения. А вот теперь у него появились сомнения.
«Я обязана задать вопрос, что случилось, – вспомнились ему слова Голема, – или я буду заносчивой и черствой».
– Я на крышу, – сказал он. – Не хочешь со мной?
Арбели вздохнул, явно не слишком горя желанием лезть на крышу в августовскую жару, но потом все-таки кивнул. Открыв жестяную коробку печенья, стоявшую у него на столе, он сунул в карман щедрую пригоршню ее содержимого.
– Не могу разочаровывать ребятишек. – Он махнул в сторону двери. – Иди вперед.
Они прошли через неприметного вида дверь и очутились в железной сказке. Арбели на протяжении нескольких недель тщательно продумывал и организовывал демонстрационный зал, разбив его на индивидуальные секции, в которых сгруппировал отдельно ворота и ширмы, каркасы кроватей и трюмо, лампы и канделябры – лишь для того, чтобы в утро торжественного открытия прийти и обнаружить, что Джинн за ночь все переставил по-своему. Теперь они шли по дорожке, с двух сторон обрамленной кованой оградой – по колено высотой – в виде сплетенных королевских лилий, мимо шезлонгов с набросанными на них мягкими подушками и расставленными между ними ажурными ширмами, залитыми сверху светом от подвешенных на затейливых цепочках ламп. Фигурные ворота открывали дорогу к обеденному столу, на котором красовались искусно сработанные столовые приборы. Полукруглая скамья огибала ствол железного дуба, чьи корявые ветви были увешаны фонарями и музыкальными подвесками. Под сенью дуба стояла кованая кровать с настоящими подушками и постельным бельем, застеленная стеганым покрывалом, усыпанным листьями из тончайшей оловянной фольги. Выглядело это настолько нескромно, что Арбели, увидев, задохнулся от возмущения и покраснел до ушей – и тем не менее даже он вынужден был признать, что, если отвлечься от намека на плотские наслаждения, расстановка Джинна выглядела куда более привлекательно, чем то, что придумал он.
В конце зала находилась массивная дверь, которая вела на лестничную площадку. Они открыли ее и двинулись наверх, по очереди проходя мимо каждого из своих съемщиков. Кружевной цех занимал полностью второй и третий этажи; за открытыми дверями сидели, склонившись над грохочущими станками, десятки девушек; руки их проворно летали туда-сюда. На четвертом этаже размещался кондитерский цех, откуда постоянно пахло сахаром и ванилью. Работники в белых фартуках, раскрасневшиеся от жары, высыпали на площадку покурить и немного охладиться. Бригадир, который тоже был среди них, горячо приветствовал Арбели. Тот навсегда завоевал его сердце, собственными руками переложив капризную газовую трубу, и в знак своей безграничной благодарности бригадир, судя по всему, дал обет до конца жизни бесперебойно снабжать своих арендодателей свежайшим печеньем. Они заверили его, что печенья у них еще уйма, после чего пожелали хорошего дня и двинулись по лестнице мимо последнего, пятого этажа, где располагалось сигарное производство, добавлявшее терпкую табачную нотку в и без того нагретый и пропитанный запахами воздух. Табачники, впрочем, в отличие от кондитеров были ребятами неразговорчивыми и лишь молча кивнули, когда Джинн с Арбели проходили мимо.
Наконец, открыв дверь, они очутились на свежем воздухе – и теперь уже ребятишки, которые играли на крыше Амхерста в шарики и в бабки, вскочили на ноги и облепили Арбели. Тот расплылся в улыбке, даже думать забыв про свое дурное настроение, и, точно фокусник, принялся одно за другим извлекать из карманов печенье.
Джинн устроился на своем всегдашнем месте на краю крыши, на отшибе от остальных, и принялся сворачивать самокрутку. Ему нравилось наблюдать за Арбели в такие моменты. Если не считать странных приступов хандры, в последнее время его партнер казался более решительным, более уверенным в себе. Когда Сэм Хуссейни или Томас Малуф останавливались перекинуться с ним словечком, в их взглядах сквозило непривычное уважение. И Мариам тоже на торжественном открытии смотрела на Арбели с нескрываемой гордостью; однако, стоило ей перевести взгляд на Джинна, как улыбка ее, по обыкновению, померкла. Порой он задавался вопросом, какой самоотверженный поступок или какая жертва с его стороны способны завоевать уважение этой женщины, но подозревал, что это ему не под силу.
Быстро расправившись с печеньем, ребятишки вернулись к своим играм. Арбели отряхнул руки от крошек и, подойдя к Джинну, устремил взгляд поверх узкой полоски соседних крыш на портовые сооружения. Долгое время ни один из них не произносил ни слова. Взгляд Арбели снова помрачнел и стал отсутствующим. Что же за думы его снедают? Джинн затушил самокрутку, собрался с духом…
– Как продвигается работа над наконечниками? – неожиданно спросил Арбели.
Решимость Джинна развеялась, как дым от порыва ветра.
– Они уже наполовину готовы, – ответил он. – Несколько последних оказались слишком хрупкими – думаю, я сделал не тот сплав.
Арбели кивнул.
– Тогда, наверное, лучше нам не терять попусту времени.
И они двинулись обратно по лестнице на первый этаж, где обнаружили перед столом Арбели ожидавшую их хорошо одетую семейную пару, напряженно косившуюся по сторонам, словно они опасались, как бы обитатели Маленькой Сирии их не съели. Арбели поспешно повел супругов в демонстрационный зал, и Джинн остался в одиночестве.
Это, пожалуй, было даже хорошо. Как его партнер и сказал, времени попусту лучше было не терять. Он отвернулся от стола Арбели и направился в кладовую.
Кладовая тянулась вдоль всей длины мастерской. В ширину она составляла футов, наверное, двадцать, хотя из-за высокого потолка казалась намного у?же – этаким ущельем с окнами. Джинн прошел мимо стеллажей с разнокалиберным железным прутком, с лотками с порошком, с недоделанными заказами, мимо подъемника, на котором из подвала доставляли уголь. В дальнем конце кладовой за стеллажом была натянута плотная черная штора. Если не знать о ней, можно было с легкостью принять ее за стену.
Джинн проскользнул между стеллажами, поднырнул под штору и оказался в своем личном царстве.
Это был маленький квадратный закуток, угнездившийся в самом углу здания, с замазанными черной краской окнами, чтобы туда не заглядывали со двора любопытные соседские ребятишки. Черная краска там и сям уже облупилась, и в комнату пробивались тонкие лучики солнечного света. С другой стороны к стене вплотную примыкал горн, жар от которого чувствовался даже через штукатурку. Джинн принес сюда из дома какие-то коврики и подушки, а также несколько старых ажурных фонарей, предназначенных скорее служить украшением, нежели что-то освещать. Рядом штабелем были сложены чугунные заготовки, а также стояла жестяная лохань с водой, где он охлаждал свои творения, и сачок, при помощи которого он вылавливал их из воды. Арбели в шутку называл этот закуток пещерой Али-Бабы и неизменно добавлял что-то про сим-сим, но Джинн счел за лучшее не спрашивать, что это такое. Временами в закуток проникал шум со двора, в особенности по понедельникам, когда женщины выстраивались в очередь за водой к колонке, – но в общем и целом более уютного помещения он и пожелать не мог.
Джинн уселся на подушку, вытащил из кучи заготовок железный прут и принялся за работу.
В пекарне Радзинов рабочий день подходил к концу. Мо Радзин ворошил угли в печах, в то время как Тея заверяла выстроившихся в очередь к прилавку покупателей, что хал, разумеется, хватит всем желающим; ее девушки всегда выпекали их в достатке. Голем уже протирала разделочный стол, и тут в запертую входную дверь постучали. На пороге стояла молодая женщина и махала рукой через стекло.
– Сельма! – воскликнула Тея и бросилась отпирать дверь.
Голем улыбнулась. Она тоже была рада видеть Сельму Радзин; в ее присутствии беспокойство, которое стало постоянным спутником Теи с тех пор, как Сельма в приступе независимости перебралась в «Асторию», немного отпускало ее. «И что ей дома-то не живется, как всем нормальным девушкам?» – рыдала Тея, отдавая себе, впрочем, отчет, пускай и смутно, что причиной тому стало не что иное, как чрезмерная опека с ее стороны. В конечном итоге битву за независимость Сельма выиграла, хотя все равно каждую неделю по просьбе матери приходила домой на шаббатний ужин.
Девушка сняла шляпку и терпеливо вынесла поцелуи, которыми, по своему обыкновению, бросилась осыпать ее Тея, и сухой чмок Мо в щеку. Потом повернулась поздороваться с Големом – и замерла, озадаченно сведя брови. «Почему, – промелькнула в ее сознании мысль, – Хава совсем не стареет?»
В следующий миг Сельма уже выкинула эту мысль из головы и оживленно рассказывала родителям обо всем, что произошло за неделю, о проделках ее подруг и соседок по комнате. Но промелькнувшая у нее в голове удивленная мысль продолжала эхом звучать в сознании Голема, точно набат, возвещавший беду.
Торопливо попрощавшись, она поспешила к себе в пансион, где достала маленькое зеркальце, уселась на постели и долго разглядывала свое лицо. Широко расставленные глаза, нос с горбинкой. Вьющиеся волосы до плеч. Все это было в точности таким же, как в тот день, когда она была создана. А теперь кто-то раскрыл правду, пусть даже самый маленький ее краешек.
Как она могла быть такой дурой? Почему ей никогда даже в голову это не приходило? Она что, думала, что будет работать в пекарне до скончания веков и никто ничего не заметит? Может, попытаться имитировать морщины и седину при помощи косметики, как это делают актеры в театре? Нет, не выйдет, вблизи это будет слишком сильно бросаться в глаза. А скоро и остальные тоже начнут замечать, иначе просто и быть не может. Какая-нибудь покупательница невзначай обронит в разговоре с подругой: «Ты знаешь, эта Хава, кажется, совсем не меняется с возрастом», а подруга ответит: «Да, я тоже обратила на это внимание». Вскоре любопытство начнет перерастать в подозрения – и чем дольше она будет оставаться в пекарне, тем сильнее они будут становиться. Неужели ей придется уйти от Радзинов? Но куда она пойдет? Пекарня с ее устоявшимся режимом стала в буквальном смысле фундаментом ее жизни. Ей придется c мясом выкорчевывать себя оттуда и снова начинать все сначала…
Что-то хрустнуло, и она поняла, что деревянная ручка зеркальца раскололась у нее в руке.
