
Полная версия:
История Смотрителя Маяка и одного мира
Довольно быстро прибыли служащие Дома Управления и мягко, но настойчиво, увели Орила, сообщив обеспокоенным горожанам, что Непременный Консул болен. Впрочем, синтийцы были настолько дисциплинированны, что продолжили работу как ни в чём не бывало. Так что сторонний наблюдатель не заметил бы в городе ничего необычного. Но служащие Консулата видели весь масштаб произошедшей неприятности: горожане перебрасывались понимающими взглядами, всё чаще упоминали Защитника, как будто невзначай, а некоторые и вовсе задавали вопросы о том, почему отсталые жители Шестистороннего, которые до сих пор верят в Защитника, – лучшие учёные и мастера на всём континенте. Этих любопытных, конечно, можно было быстро заставить замолчать, но проблема была куда серьёзнее.
Поэтому в тот же день, когда Орил бесчинствовал на площади, вечером собрался Совет Консулата и кто-то внёс предложение включить в повестку подготовку к определению нового Непременного Консула. Советник Шал-Эр осадил торопливого коллегу, заявив следующее:
– Во-первых, иене Орила сейчас осматривает врач Республики, и только он может сказать, способен ли нынешний Непременный Консул продолжать исполнять свои обязанности. Во-вторых, проблема состоит не в том, что наш коллега, к всеобщему прискорбию, оказался несколько… неуравновешен, – точнее, не только в том. Главная проблема состоит в попрании устоев Республики. И в том, что мы до сих пор не знаем, кто спровоцировал такое состояние иене Орила. Есть обоснованные подозрения, что к этому причастны подданные Шестистороннего.
С этими словами Шал-Эр взглянул на советника, который отвечал за безопасность, но тот пробормотал только: «Мои люди работают над этим».
– Вы уже допросили всех, кто был с иене Непременным Консулом в последний дигет?
Советник по безопасности кивнул и неуверенно произнёс:
– Обычно иене Непременный Консул живёт в Доме Управления один, иногда ему помогает Теннот-Лим, но он верен Орилу, и мы не думаем…
– Прикажите позвать его прямо сейчас! Я хочу расспросить его сам, – перебил Шал-Эр.
Когда Теннот-Лима, испуганного и настороженного, как вытащенного из воды краба, привели в зал заседаний Совета Консулата, Шал-Эр, мгновенно оценив его вид, решил использовать тактику неожиданного нападения.
– Итак, иене Теннот-Лим, правда ли, что ты пустил к иене Непременному Консулу враждебных чужеземцев? – грозно спросил он.
– Нет, нет, иене Советник! – запротестовал Теннот-Лим. – Я только выполнял приказы, приказы иене Непременного Консула.
– И что же это были за приказы? – продолжал допытываться Шал-Эр, угрожающе сощурив свои чёрные глаза и раздувая ноздри, похожие на жабры.
Теннот-Лим понял, что Орилу грозит серьёзная опасность, и хотел поскорее предупредить его.
– Иене Непременный Консул пожелал видеть флейтиста с корабля из Шестистороннего. Чтобы узнать, зачем он смущает жителей. Я привёл флейтиста – это был слепой старик, совсем безобидный, а с ним девушка-поводырь.
– С корабля? – вскричал Шал-Эр, перегнувшись через стол и прожигая взглядом несчастного Теннот-Лима. – С какого корабля?
– Не знаю, иене Советник, я нашёл старика в порту… я не знаю, – забормотал тот.
Шал-Эр распорядился, чтобы сейчас же все корабли из Шестистороннего, пребывающие в Синте, под приемлемыми предлогами задержали в порту.
Но распоряжение советника запоздало: к тому времени «Люксия», поставив лунные паруса, уже неслась на запад, всё более удаляясь от побережья Синтийской Республики. Конечно, Шал-Эру доложили, что фрегат из Шестистороннего ещё совсем недавно был здесь, но отправлять в погоню за фрегатом Королевства корабли Республики означало дать идеальный повод начать войну. А Шал-Эр, хоть и пребывал в бешенстве, пока раздумывал, стоит ли эта игра поминальных свеч, которые придётся сжечь с той и с другой стороны.
Тем временем в комнатах Непременного Консула в Доме Управления главный врач Республики Цет-Нин беседовал с Орилом, пытаясь выявить причины его странного состояния.
– Говорю тебе, я здоров! – уверял Орил, со свойственной ему в молодые годы горячностью. – Я полностью здоров! Просто я раньше жил в заблуждении, а теперь прозрел.
Стол вокруг Непременного Консула был уставлен маленькими кофейными чашками из тёмно-синего стекла: казалось, что он начинал пить из одной, забывал, брал другую, и так на всём столе не осталось свободного места.
Цет-Нин привычно кивал, как всегда, когда выслушивал ничего не значащие слова больных. Болезнь следовало вылавливать не в словах, а в уголках глаз, в мелких, нервных движениях, в хриплом или, наоборот, слишком звонком голосе.
– Ты мне не веришь… я вижу, что ты мне не веришь, – качал головой Орил и внезапно схватил Цет-Нина за плечи и зашептал: – Но я знаю, что они задумали, знаю! Они хотят убить меня! С этой маской это так легко сделать! И ты, и ты согласился помогать им!
Цет-Нин мягко освободился из цепкой хватки Орила, посоветовал ему отдохнуть и выскользнул за дверь, где его уже поджидали советники Консулата.
– Ну что? Ну как он? – спрашивали они, даже не пытаясь скрыть своего хищного любопытства.
– Он здоров, – величественно произнёс врач, – просто немного утомлён.
Шал-Эр никогда не любил этого выскочку, этого простака Орила. Но он не мог не признавать, что это честнейший и преданнейший слуга Республики. И вот теперь что-то пошло не так, что-то грозило подточить стройное здание Синта. И от него, советника Шал-Эра, зависело, какой будет судьба Республики. Шал-Эр глубоко вдохнул и постучался в комнату Непременного Консула. Услышав слабый ответ, он вошёл и увидел Орила в более плачевном состоянии, чем то, в котором его оставил Цет-Нин. Всегда собранный и решительный, Непременный Консул сидел, облокотившись на стол, и его пустой взгляд выражал не что иное, как тоскливое непонимание, часто замечаемое Шал-Эром на лицах иностранцев. Но здесь, в сердце Республики, на лице Непременного Консула – это было невыносимо.
Ветер, свободно шныряющий в комнате, разворошил бумаги на столе Орила. Впрочем, тому, кажется, не было до этого никакого дела.
– Я закрою? – спросил Шал-Эр и, не дожидаясь ответа, шагнул к окну и закрыл тяжёлую деревянную раму.
Орил взглянул на посетителя, едва понимая, кто это. Он всегда немного побаивался этого советника, а сейчас ему и вовсе почудилось, что Шал-Эр явился, чтобы убить его. И окно закрыл, чтобы улицы Синта не услышали предсмертного вскрика своего Непременного Консула.
– Цет-Нин говорит, что вы устали, иене, – сказал советник, присаживаясь напротив Орила.
Непременный Консул был бледен, как меловые горы на юге Республики.
– Возможно, – пробормотал Орил, качая головой, – возможно.
– Ничего удивительного, ведь даже такой человек, как вы, нуждается в отдыхе, – продолжал советник, пугая своего собеседника всё больше и больше. – Вы трудились на благо Синта, не жалея сил. Но все люди устают, рано или поздно.
Орил в ужасе смотрел на советника.
– Я не устал, – медленно произнёс он. – Вы хотите заменить меня, да?
Шал-Эр откинулся на спинку кресла.
– Нет, об этом речь пока не идёт. Каждый может совершить ошибку. Но если её не исправить, то Республике будет грозить серьёзная опасность.
Непременный Консул потёр виски под короткими седеющими волосами. Теперь он не надевал маску, и ощущения были очень непривычными.
– Что я должен делать? – спросил Орил, сдаваясь. Он хотел только, чтобы его поскорее оставили в покое.
– Выйти на площадь и сказать, что вас ввели в заблуждение злокозненные иностранцы, чтобы через вас навредить Республике, что Защитник – выдумка, что вы доверяете только учёным синтийцам. И затем надеть маску. Это всё.
Непременный Консул с удивлением посмотрел на советника. Неужели он, правда, считает, что возможно это сказать?
– Или? – задал Орил единственный имеющий значение вопрос.
– Или мы будет ставить вопрос о вашем отстранении за измену Республике и определим нового Непременного Консула.
Орил медленно кивнул. Теперь все переменные этого уравнения были определены. Он сказал, что подумает.
– И пустите ко мне Теннот-Лима, пожалуйста, – сказал он напоследок, когда советник уже преувеличенно вежливо откланялся и шагнул к двери.
Поздно вечером Орил сидел у распахнутого настежь окна и любовался крышами Синта. Они были не такие яркие и блестящие, как крыши столицы Шестистороннего, где он был однажды, но их аккуратные линии, которые до самого моря расчерчивали пространство, залитое закатным солнцем, были по-своему красивы.
Теннот-Лим, неуверенно пристроившийся в кресле, с тревогой смотрел на Непременного Консула и набирался решимости, чтобы заговорить.
– Иене Орил, они убьют вас, если вы этого не сделаете!
Непременный Консул обернулся и нахмурился. Потом его лицо снова стало отрешённым и грустным.
– Ну что же, значит, убьют. Надеюсь, тебя они не тронут.
Теннот-Лим на это только отмахнулся и продолжал неумело убеждать:
– Но вы ведь можете этого избежать! Можно сделать, как они говорят.
Орил покачал головой:
– Иногда выбор – это лишь иллюзия. Созданная для того, чтобы ты чувствовал свою ответственность за то, что от тебя не зависит.
Верный помощник в отчаянии долго смотрел на Орила, но потом всё-таки не смог удержаться:
– Это нужно ради Синта. Все смотрят на вас. Если они определят нового Непременного Консула, кто знает, что предпримут горожане. Я бы ожидал самого худшего.
Орил грустно усмехнулся, вновь обращая свой взгляд на столичные крыши, которые уже парили в прозрачных, звонких весенних сумерках.
– Значит, по-твоему, Синт стоит моей души, Теннот? – спросил Непременный Консул, не оборачиваясь и не ожидая ответа.
На следующий день Непременный Консул на площади Революции отрёкся от Защитника и надел маску. Горожане недоумённо переглядывались и шли на работу, а потом обратно, в свои дома, чтобы молчаливо и долго смотреть в стену или друг на друга, понимая, что все думают об одном и том же: «Быть беде».
Ей казалось, что она заполнила собой весь мир мир – точнее даже, не помещалась, немилосердно ударяясь о его твёрдые пределы. Нельзя было пошевелить ни пальцем, чтобы не всколыхнуть тут же всё на свете, в одном движении студенистого океана. Нельзя было спрятаться, потому что ты – везде… Сола проснулась, чувствуя ужасную боль во всём теле, как будто каждая клетка решила заявить свой протест тяготам существования. Застонав, она попыталась приподняться, но это было и вовсе зря: в голове тут же как будто разбили витрину самого крупного в Тар-Кахоле книжного магазина, который занимал целый квартал.
– Тихо-тихо-тихо, – зашептал кто-то над головой на синтийском.
Следом ей на лоб легла какая-то мягкая прохладная ткань с запахом лаванды. Другой человек проговорил что-то ещё, но знаний синтийского Солы не хватило, чтобы понять, что именно. В любом случае, судя по их мягким интонациям и заботливым движениям, эти люди явно желали ей добра, что можно было считать удачей в незнакомом городе, где так настороженно относятся к иностранцам.
Раньше Соле уже приходилось забывать всё, что происходило с ней – так, что даже её собственное имя было не настоящим, а брошенным ей Флейтистом, как хвост рыбы голодной кошке. Флейтист… она помнила его очень отчётливо: его тяжёлые веки, резкий, всегда недовольный голос и прекрасную, лучшую на свете музыку. И яснее всего она помнила то, как он когда-то спас её и то, как она теперь бросила его в Синте. Привычное чувство вины заныло где-то внутри – там, где и так почти не было живого места после приключений в реальнейшем.
Постепенно Сола вспомнила все события, которые предшествовали её перемещению в мир на изнанке собственных век, и даже попыталась разглядеть своих спасителей, чтобы подтвердить догадку – действительно, это была та пара бродяг, которых она увела из-под носа местных птичников.
Сола захрипела и судорожно, каким-то сломанным движением, протянула руку наверх – но, к счастью, этот жест был тут же правильно понят, и в руке появился стакан с водой. С жадностью потерпевшего крушение моряка, нашедшего пресный источник на необитаемом острове, Сола выпила всё до капли. На то чтобы протянуть стакан обратно, у неё уже не хватило сил, но заботливая женщина аккуратно вытащила дешёвое стекло из скрюченных пальцев Солы.
– Скрипка! Моя скрипка, где она?! – вскрикнула девушка, цепляясь за руку женщины так, что та отпрянула.
– Скрипка, скрипка! – чуть не плача объясняла Сола, показывая руками то, что в её воображении было скрипкой.
– Скрипка, – в отчаянии зашептала она, смиряясь с тем, что надеяться на спасение в её ситуации очень глупо.
Но синтийцы, кажется, поняли, о чём речь, и, переглянувшись с хитрым видом, достали откуда-то футляр и, открыв его, показали Соле её скрипку, целую и невредимую.
Она откинулась на подушки, набитые хрустящей соломой, с никогда раньше не переживаемым так остро ощущением рождения заново.
– Спасибо, – сказала она на синтийском, – спасибо.
Умиротворённая, не знающая, чего ещё желать, Сола легко и крепко уснула.
В Тар-Кахоле, среди прочих новостей, обсуждали события в Синте. Говорили, что местный правитель – Непременный Консул – уверовал в Защитника, но потом, под давлением своих советников и сограждан, вынужден был публично отречься от веры. Некоторые называли это оскорблением Защитника, «плевком в сторону Шестистороннего Королевства», и заявляли, что «король должен проявить волю и показать этим синтийцам, что с нами нельзя так обходиться». Другие, которых, надо сказать, было большинство, просто пожимали плечами и говорили, что всё это не к добру, но пусть король и дипломаты сами разбираются – это их работа. Впрочем, были ещё немногие, пришедшие в ужас от этой новости. «Будь это провокация или несчастливое стечение обстоятельств, но король обязательно воспользуется ситуацией, чтобы показать свою власть – и добром это не кончится». Но это были в основном те, кого в Тар-Кахоле принято было считать чудаками, если не городскими сумасшедшими.
Первый советник Голари Претос услышал тревожную новость случайно, сидя в «Кофейной соне», куда он зашёл на исходе долгого изнурительного рабочего дня в Зале Правил и Следствий, рассчитывая немного передохнуть и продолжить работу вечером. Устроившись в своём любимом кресле в углу, он допивал вторую чашку горького кофе по-синтийски, когда громкий разговор за соседним столиком заставил его вздрогнуть и отложить книгу по истории языков Шестистороннего, в которую он намеревался с наслаждением погрузиться.
– А вы слышали, что вытворяют синтийцы? Говорят, их правитель публично оскорбил Защитника! – произнёс совсем ещё юный посетитель кофейни, судя по тщательной небрежности одежды и нарочитой раскованности жестов – студент-шейлирский наследник: они всегда чувствовали себя уязвимыми, попадая в пёстрый мир Тар-Кахольского университета.
– Враньё это всё, – хмыкнула студентка, забравшаяся с ногами в кресло и сжимающая обеими руками большую чашку, – наш король просто недолюбливает синтийцев, а тут и повод нашёлся ополчиться против них.
Сидящий рядом молодой человек огляделся.
– Но ведь дыма без огня не бывает? – тихо произнёс он, наклоняясь к собеседникам. – Я спрашивал у своего соседа-синтийца, и он сказал, что это правда, про Защитника.
– Ну и что! – не унималась девушка. – Ты, можно подумать, каждый день к Утреннему Обряду ходишь и шутки про хранителей не шутишь. Пусть служители Защитника и разбираются, это их дело.
Когда троица перешла к такому же активному обсуждению планов владельца «Кофейной сони» открыть второе такое заведение в Тёмном городе, Первый советник встал, взял свою шляпу и вышел на улицу.
«Это немыслимо! Никто из служителей не удосужился проинформировать меня, Первого советника. Скорее всего, им запретили говорить об этом. Но кто? Впрочем, понятно кто!» – с такими мыслями Голари стремительно шёл к Королевскому дворцу. Но, дойдя уже почти до ворот в Королевский парк, остановился в нерешительности. Он представил, как предъявляет претензии Оланзо, и от нелепости и невозможности этой сцены ему стало тошно. Первый советник прислонился к белой ограде парка и закрыл глаза. От быстрой ходьбы сердце стучало в горле – и не желало успокаиваться, разгоняясь уже от опасности и непредсказуемости положения Голари. То, что король не доверяет ему, профессор знал с самого начала. Но до сих пор не доходило до открытого пренебрежения. Он знал, что ничего не выйдет из затеи университетских коллег, но не думал, что всё закончится так скоро.
Не успел Голари со всех сторон изучить своё отчаянное положение, как перед ним возник молодой птичник. Хотя тот был в обычной одежде горожанина, Первый советник уже научился вычислять служащих Малума по едва уловимому выражению вечного необоснованного превосходства.
– Лори Первый советник, Сэйлори ожидает вас, – с поклоном сказал посланник.
Голари кивнул и, отрешённо смотря перед собой, вошёл в Королевский парк.
Сэйлори Оланзо, действительно, ожидал своего Первого советника в приёмной. Когда Голари вошёл, то король излишне тепло поприветствовал его, что окончательно утвердило профессора в мысли о том, что служащим Ратуши запретили рассказывать ему о событиях в Синте.
– Какие новости, лори? – поинтересовался король, указывая Голари на кресло напротив и собственноручно наливая своему советнику чай.
– Мэйлори, новости не очень утешительные. Во всяком случае, для меня, – произнёс профессор, устроившись напротив короля.
Оланзо метнул на него удивлённый взгляд, а потом вернул свою обычную маску скучающего равнодушия.
– Вот как? – осведомился он. – И что же вас удручает, профессор?
Голари откинулся на спинку кресла, чего никогда раньше не позволял себе в присутствии короля, и сказал, глубоко вдохнув:
– Меня удручает, Мэйлори, что королевские служащие так легко забывают свою присягу. Как и все люди, они подвержены сиюминутным заботам о выгоде и собственной безопасности, тогда как дело процветания Королевства требует известного самоотречения.
Король внимательно посмотрел на своего советника, ожидая продолжения, но поскольку тот молчал, уточнил:
– Вы кого-то обвиняете?
Первый советник улыбнулся:
– Нет, просто наблюдаю, Мэйлори.
Король сердито облокотился на стол, отодвинув чашку из белого морского фарфора.
– Тогда, лори Первый советник, позвольте перейти к более практическим вопросам, – произнёс он и тут же продолжил: – как вы, наверное, знаете, Синт оскорбил Защитника, а вместе с ним и всех нас. Они проявили неуважение к нашей вере, и мы не можем не отреагировать.
Голари вспомнил, как первый раз подростком побывал в Тар-Кахольском соборе, как его поразила простота и величественность здания и спокойные, неторопливые движения служащих. Вспомнил легенду о храбрых Рыцарях Защитника, прочитав которую, долго не мог уснуть, а потом заявил родителям, что хотел бы отправиться учиться в Ледяной Замок. Мама всплеснула руками, а папа нахмурился и велел готовиться к поступлению в Университет. И вот теперь он профессор и может привести несколько вариантов доказательства невозможности существования Защитника, даже участвовал в публичных дебатах с просветителями из Ледяного Замка, – надо признать, искусными мастерами риторики, – и теперь король говорит с ним об оскорблении Защитника.
– Мэйлори, если позволите высказать моё мнение, то я убеждён, что поспешные действия в этой ситуации могут быть весьма вредными, – сказал Первый советник, опустив взгляд. – Разумно было бы дождаться мнения просветителей.
Оланзо недобро прищурился: он позвал своего советника вовсе не для того, чтобы выслушивать советы, и Голари не мог этого не понимать. Значит, это был открытый бунт. Король позволил раздражению, которое всегда овладевало им при виде чопорного профессора, превратиться в гнев, скрытый до поры под водами королевского лицемерия.
– К сожалению, я не мог воспользоваться вашим мудрым советом ранее, лори Претос, – улыбнулся король, – но рад, что моё намерение совпало с вашим: я собираюсь отправить гонца в Ледяной Замок со срочным донесением и рассчитываю на скорый ответ. А пока я хотел бы, чтобы вы организовали исполнение моего распоряжения, – с этими словами Оланзо протянул собеседнику лист бумаги с королевской печатью.
Едва взглянув на лист, Голари почувствовал, как ледяные пальцы пережимают ему горло. Как пауки с острыми цепкими лапками маршируют по его спине.
– Это невозможно, – судорожно выдохнул он, держа лист двумя руками и не решаясь поднять глаза.
– Что вы сказали, лори Первый советник? Я не ослышался, вы отказываетесь выполнять распоряжение своего короля? – произнёс Оланзо с выученным у птичников угрожающим спокойствием.
Мысли крутились в голове Голари, как разноцветные стёкла в калейдоскопе. Собрать их по законам логики было сложнее, чем синхронно переводить с древнекахольского.
– Мэйлори, то, что здесь написано… то, что вы приказываете… это противоречит действующему соглашению с Синтийской Республикой, подписанному вашим отцом. Нарушение соглашения может… может привести к войне, – тихо и медленно произнёс Голари. Неожиданно для себя он почувствовал вполне оправданную злость на короля, который так легко ставит свои амбиции выше безопасности и будущего Королевства.
Решение, такое логичное и единственно правильное, сразу пришло ему в голову. Оставив свою привычку долго раздумывать перед важным шагом, профессор Претос сказал:
– Мэйлори, пользуясь правом, предоставленным Первому советнику Декларацией о Королевском Совете, я объявляю ваше решение опасным, нарушающим мирные установления, и буду вынужден вынести его на обсуждение Совета.
Оланзо смотрел на Голари со смесью ненависти и уважения. Наконец-то этот чудак-профессор решился бросить ему вызов. И хотя у него ничего не получится, но следующее заседание Королевского Совета обещает быть интересным.
– Разумеется, вы в своём праве, лори Претос, – кивнул король. – Не смею вас больше задерживать.
Остаток вечера Оланзо провёл за важными делами. Прежде всего, он составил краткое письмо Айл-просветителю Люмару и передал его гонцу на самой быстрой лошади, которая нашлась в королевских конюшнях. Затем вызвал Малума и передал ему своё распоряжение выслать из Тар-Кахола всех синтийцев. Начальник Королевских Птицеловов не стал цитировать соглашение с Синтом или давать бесполезные советы – он видел распоряжение Сэйлори как руководство к действию. К тому же начальник птичников рассчитывал на то, что новое дело отвлечёт Сэйлори от слухов о том, что за ночь все листовки о розыске Коры Лапис, расклеенные в Тар-Кахоле, были сорваны. Особенно наглые утверждали даже, что самими птичниками.
Уже поздним вечером в Тар-Кахоле начались первые выселения синтийцев. Множество из них получили письменные предписания покинуть столицу в течение трёх дней, а Шестистороннее – в течение месяца. Другие – из тех, которые ещё не успели получить документы, – сразу вывозились птичниками к Восточным воротам. Подданные Шестистороннего, чьи жёны или мужья были родом из Синта, в панике спешили занять очередь в ратушу, чтобы получить хоть какие-то разъяснения.
За несколько часов до этого студент Тар-Кахольского университета Сеттум-Ли собирал вещи, готовясь покинуть Шестистороннее. Пользуясь привилегией старшекурсника, он жил один в крохотной комнате у самой крыши Студенческого Дома. Из единственного окна открывался потрясающий вид на выложенные мозаикой стены Университета, на разноцветные дома, сверкающими потоками улиц сбегающие к низине Кахольского озера, мерцающего серебром в нежно-зелёном, в цвет флага Королевства, бархатном футляре парков и садов.
Сеттум-Ли задумался, сжимая в руках книгу по истории Шестистороннего, и его взгляд рассеянно бродил по облику ставшего таким родным за годы обучения города. Впервые за всё время в Тар-Кахоле он по-настоящему почувствовал себя чужаком: редкие насмешки уличных детей, неудачные шутки первокурсников, которых тут же осаждали товарищи, необходимость часами простаивать на ступенях ратуши, чтобы получить разрешительные документы, – всё это скорее напоминало ему, как многого достигли два народа на пути взаимопринятия и добрососедства. И вот теперь происходило что-то зловещее – одна из тех безобразных случайностей, которые порой портят самый продуманный и до мелочей выверенный план.
Возвращаясь вечером из библиотеки, погружённый в странную логику только что прочитанной книги, Сеттум-Ли, переступив порог комнаты, едва не наступил на белый конверт, лежащий неподалёку от двери – так, как если бы кто-то просунул его под дверью.
В конверте оказались пара тонких золотых монет, каждой из которых студенту хватило бы на пару месяцев безбедного существования, и записка:
«Дружеский совет: как можно скорее отправиться в Мор-Кахол и, не торгуясь, занять место на ближайшем отплывающем в Синт корабле. Здесь оставаться опасно, и будет ещё хуже.