скачать книгу бесплатно
– Кобра.
– Откуда ты знаешь?
– Я, вообще знаю многое из того, что меня не касается…
– Вообще-то, мы все не молодеем. Но ты, все-таки, займись спортом. А-то, пополнел, – проговорила Людмила.
Так, между прочим, но мне пришлось ответить:
– Вот куплю кроссовки, и начну бегать по утрам.
– Кроссовки лежат у двери.
– Они рваные.
– Начни бегать. И еще помни, что иногда, люди в стоптанных ботинках могут кого-то заинтересовать. Люди в рваных кроссовках не интересуют никого и никогда…
После ухода Людмилы, в мою жизнь очень своевременно просунул свой красный нос сосед, который, когда-то давно, когда мы познакомились на лестничной клетке, представился:
– Витя, пьющий интеллигент.
Потом, а это случилось еще до того, как мне в голову пришла простая и здравая идея бросить пить, глядя на свое отражение в зеркале, я ответил ему.
А может, себе:
– Если пьющий, значит не интеллигент…
Микрорайончик мне достался так себе, средненький.
Рабочий, хрущебостроенный. Помесь между каменными джунглями, джунглями обыкновенными и необжитой тундрой. Правда, по весне, когда тает снег, он чем-то напоминает Венецию.
Когда, по причине полной никчемности встали по стойке: «Смирно!» – все заводы и заводики в округе, встали по этой же стоке и люди, работавшие гегемоном.
Эта гегемония меня с детства удивляла. После школы, те, кто учился получше, пошли в институты доучиваться на интеллигентскую прослойку, а троечники на завод – образовывать ведущий класс, гегемон.
Класс самой простой в мире профессии. Профессии, которой можно обучиться прямо на рабочем месте.
Да, что там, мой микрорайон – пол области такие.
Приезжаем с сыновьями на рыбалку. От Москвы – час езды. В поселке нет даже пивного ларька, и все безработные.
На обратном пути остановились у озера, машину помыть. Ведерком.
Появляется абориген, рожа – ярче красного знамени. Я ему говорю: «Взял бы шланг – в день штуку заработаешь, за стольник машины обливая,» – а он мне:
– Что бы я на вас, буржуев, работал?! Да лучше я буду как…
– Как дурак, – перебил его мой старший сын, а я попытался вступиться за своего современника:
– Он не виноват. Наше поколение… – но меня перебил мой младший сын:
– Знаешь, папа, ничего у нас в стране не измениться, пока ваше поколение будет – вашим поколением…
Явившийся ко мне сосед не стал играть в молчанку:
– Петь, вот какое дело, – Витя начал обстоятельно, но блеск в его глазах, выдавал спешность ситуации. В перерывах меду запоями, он подрабатывал на рынке.
Негоцианствовал, так сказать.
Но сейчас был явный запой, и колонизированный индивидуальным пьянством, он напоминал свежезамаринованный помидор:
– Петь, еже ли, великая катастрофа, скажем социализм или эпидемия в мировом масштабе, то тут, как говориться, ничего не поделаешь. А вот, когда проснешься, руки дрожат с похмела, тут, как я понимаю, думать надо, – такое напряжение мысли исчерпало силы соседа, и он не на долго затих. Потом поставил вопрос ребром:
– У тебя водка есть?
– Ты же знаешь, что есть.
– Хорошая?
Вот и дожили до времен, когда стали водку делить на хорошую и плохую.
Мне-то всегда казалось, что водка, как теща или налет вражеской авиации, может или быть, или не быть, а хорошей или плохой она быть не может.
Если мы водку на хорошую и плохую делим – как уж тогда относиться к тем, кто нас окружает?…
Но сосед был не прост, и решил досконально проверить меня на широту души:
– А огурец у тебя есть? – по выражению его лица можно было понять, что человеку можно простить любой недостаток, но только не то, что у него нет огурца.
Кстати, соленые огурцы мне принесла малышка:
– Я рассказала маме, что у тебя нет соленых огурцов, и она передала тебе банку своего посола.
– Что ты, ангел, еще маме обо мне рассказывала?..
…После ста грамм с огурцом с Витькой можно было разговаривать:
– Дело есть, – приступил я.
– Говори.
– Я новый холодильник в прошлом месяце купил. Нужно старый выбросить.
– Сколько весит?
– Литр, – ответил я, и тут же получил представление об энтузиазме комсомольцев первых пятилеток. Три «энтузиаста» появились передо мной со скоростью, наводящей на мысль о том, что скорость света может быть преодолена, если не в масштабе всей вселенной, то хотя бы в пределах нашей лестничной клетки.
Двоих энтузиастов я просто знал в лицо, третьего даже по имени – Веньяминыч. Объединяло их одно, все трое были алкоголиками, и, возможно, потомственными.
Меня всегда смущала борьба с алкоголизмом, потому, что бороться нужно не с алкоголизмом, а с тем, что к нему приводит.
В конце концов, число алкоголиков ограничено.
Их никак не может быть больше, чем по одному на человека…
Работа на моей кухне, что там, закипела, забурлила. Но наблюдать я этого не мог, потому, что вновь зазвонил телефон, и мне пришлось убедиться в том, что новости бывают не только плохими:
– Здравствуйте, дорогой Петр Александрович. Очень рад приветствовать Вас, – звонил издатель не большого альманаха Константин Иванович, старый российский интеллигент, человек, умевший произносить слово: «Дорогой», – так, что оно не было проходным словом, а слово: «Вас», – так, что оно звучало с большой буквы, без всякого лицемерия.
– Что ты можешь сказать о Константине Ивановиче? – спросила меня малышка, после того, как передал ему ее стихи, и их опубликовали в одном сборнике с моим рассказом, – Он ведь сделал так, что мы и там оказались рядом.
– Он не ругался матом вчера, и не будет ругаться матом завтра…
Сейчас мат является одной из форм проявления свободомыслия для людей, еще не знающих не только того, что такое свободомыслие, но и того, что такое мысль вообще, но уже успевших разочароваться во всем, от президента Ельцина до порнушки на видике. Он проникает с улицы не только в обыденное общение, но и на сцену и страницы книг, и я понял, почему это происходит.
Мат – это форма общения плебеев…
Интеллигенция у нас теперь безразмерная.
Раньше ее ограничивала аристократия сверху, и обыватели снизу. Потом, когда и аристократия, и обыватели были уничтожены, а на их место взгромоздилась чернь, солидарная, крикливая, неталантливая, интеллигенция расползлась, растворилась в окружающем ее пространстве.
И потому, сейчас легко быть интеллигентом, потому, что – что это такое – никто не знает.
Когда я говорю об этом, некоторые, начинают меня обвинять во всем сразу, даже в том, что я никогда не говорил. И главным аргументом, является – самый идиотский:
– Ты – не патриот.
А патриотизм, между прочим, это лучший источник гонораров в творческих профессиях, но об этом у «патриотов» говорить не принято.
Мои вялые возражения о том, что я не понимаю, что такое – патриот, потому, что любовь к месту своего рождения, как и любовь к матери, совершенно естественна для любого живого организма, а уважения к тем, кто называет себя патриотами в Госдуме, я не испытываю ни малейшего, никто не слушает. И на мое:
– Что такое наш, доморощенный патриот – партбилет и евангелие – в одном кармане?
Обычно следует какая-нибудь галиматья:
– Истинный патриот всегда центрист.
Центризм, по-моему, это союз импотента со старой девой.
Каким же нужно быть прохвостом, чтобы стать центристом во времена перемен? И каким же нужно быть посмешищем?
– Понятно, – время от времени отвечаю я на попытку слить патриотизм и центризм в одну канистру, – Помесь поноса с запором…
– Это же наша патриоты, – слышу я иногда. Что поделаешь, больше, чем художники, глупостей слышат только их картины…
Но у меня есть ответ:
– Глисты у нас тоже наши…
Недавно в союзе составляли какую-то справку обо мне, и оказалось, что мои картины находятся в семидесяти двух странах мира. Совсем не плохо.
Для справки.
И для того, чтобы подумать о том, кто сделал больше для славы российских берез – я, или все патриоты Московской области вместе взятые?..
Писать то, что я люблю – это моя работа.
С другой стороны, недавно мне, не помню по какому поводу, пришлось писать автобиографию.
Автобиографию я написал.
А потом, перечитав этот своеобразный полу-документ, полу-исповедь, только без отпущения грехов, я понял, что, кроме всего прочего – это список того, что в жизни вполне можно было бы и не делать…
– Ты не любишь родину, – это последний аргумент, когда аргументов нет и в помине.
– Я не люблю грязные подъезды и вороватых чиновников.
И еще, любишь Родину, так не будь при ней нахлебником. А-то, придурку сорок лет, косая сажень во лбу, а – туда же: «Государство обо мне не заботится…»
– Почему же тогда, ты не уезжаешь?
– Потому, что хочу, чтобы моя Родина стала такой, чтобы ее было за что любить, – я иногда впадаю в патетику, хотя и понимаю, что это глупо. И мне почти нечего ответить моим детям, когда они говорят:
– Ты разошелся как районный агитатор.
Разве, что:
– Один районный агитатор достиг больших успехов, правда, не сразу.
– Кто?
– Иисус…
– …Хочу Вас обрадовать, Петр Александрович, – сказала мне телефонная трубка голосом Константина Ивановича, – Ваш рассказ одобрен, принят, подписан к печати и уже сдан в набор, – удивительная вещь, у приятных людей всегда приятный голос, а у неприятных, не голос, а черт знает что, – Так, батенька, жду Вас к себе на чай.
– Спасибо, Константин Иванович.
– А я бы сказал так, Вам, батенька мой, спасибо…
В своем прошлом, мне не раз приходилось иллюстрировать чужие слова. Иногда яркие, но, как правило, такие серые, что положишь их на белое, будут белыми, положишь на черное – черными, на красное – красными, на коричневое – коричневыми.
И каждый раз меня не удовлетворяла не работа, а соучастие, потому, что очень многим из тех, на кого я работал, нечего было говорить. Приблизительно тогда же я познакомился с Константином Ивановичем, и однажды он спросил меня:
– Понравилось?
– Нет, – честно ответил я.
– Что не понравилось? Иллюстрировать?