Изнанка

Вот бы нарядить всех людей в абсолютно одинаковую одежду, было бы интересно посмотреть, как бы мы тогда отличались, как бы выразили себя? – подумала она. – Наверняка каждый всё равно привнёс бы что-то своё – оставил любимый браслет на руке, или кольцо, подвернул бы рукава или штанины, повязал пояс – мы все чувствуем разное, механика тела диктует нам свои правила. И у всех они индивидуальны.

Все выходные Вета вязала. За стеной орал попугай, дети верещали и из вентиляции просачивались сводящие с ума запахи еды, но Вета не хотела есть и ничего не готовила. Она ставила фильмы один за другим и лихорадочно вязала. Что за спешка, было не понятно, просто хотелось, и всё. Она подходила к комоду и думала – какие мои любимые запахи? Розы, пачули и хвойный лес. Что мне снилось вчера на границе ночи и утра, в самый тёмный час? Разноцветный кот – сине-зелёно-красно-жёлтый, дома из кирпича, пасмурное небо. Пыльный чердак, маленький, заваленный мебелью и книгами, круглое окошко, выходящее на мощёную улицу, камни, блестящие от дождя, серые облака. Горящая масляная лампа с зелёным стеклом на окне, усыпанном бисеринками дождя, а за окном – туманные горы и холмы. Квадраты лепились один за другим, плед рос на глазах. Она даже не зашла в эти дни к Иде, что было непривычно. Вечером вышла на балкон, вдохнула сырой воздух. Было тихо и темно.

Во сне она брела по улице, звуки были глухие, метались эхом. Навстречу ей развязной походкой шагала девушка, с обесцвеченными завитыми волосами, красиво накрашенная, но с каким-то неприятным выражением лица, с перекошенным ртом, будто злилась или раздражена. Она нервно стучала каблуками, виляя бедрами, и поравнявшись с Ветой, вдруг грубо толкнула её плечом. «Чё, не видишь, куда прёшь? Корова!» – бросила она злобно, и плюнула жвачку прямо в Вету. Откинула волосы от лица и зашагала дальше. Вета опешила. Было в ней что-то знакомое, но больше всего её поразили глаза – странного оранжевого цвета, не светло-карего, которые называют чайным, а ярко-оранжевые, как апельсин. Место вдруг резко поменялось, как это часто бывает во сне, и она оказалась в лесу; моросил дождь, вдали виднелся одинокий дом с заросшим двором. Рядом с ней оказались трое детей, и она сама была ребёнком. Они от кого-то прятались и должны были кого-то найти. Вдруг позади на горку, с которой они только что спустились, вышел волк и оскалил зубы. Нашёл, эхом заметалось в голове. Выследил!.. Волк подошёл ближе и уставился ей прямо в глаза, рыча и показывая зубы. Потом он оказался у них на дороге, не пуская вперёд. Они с Ветой завороженно смотрели друг на друга, кто кого пересмотрит. Ей казалось, что она удерживает его, защищает этих детей, и стоит хоть на секунду прервать эту связь или отвернуться, он набросится на них. Где-то на задворках сознания зудела мысль, что она управляет им. Что она может сделать так, чтобы он ушёл, но для этого нужно безумно много сил. Она смотрела на него целую вечность, он начал медленно наступать на неё, сердце заколотилось. Она резко проснулась. Такие сны оставляли самое тяжёлое ощущение. Они не были откровенными ужастиками, когда видишь чудовищ или пришельцев, когда падаешь в темноту или кого-то убивают рядом с тобой. В них главное место занимали эмоции, острое ощущение места – гиблый лес, пустой, сырой и враждебный, нервное напряжение, кто-то, следящий за тобой из-за деревьев, резкие вскрики, женщина, которая не хочет давать тебе лекарство, и проницательно глядя в глаза, говорит – тебе всё равно недолго осталось. От всего этого нужно было долго отходить. Вета взяла книгу и читала, пока не рассвело.

8.

На работе всё было по-прежнему. Макс во время обеда жужжал над ухом о своём, и она делала вид, что внимательно слушает. Погода наладилась, дожди прошли, зелень расцвела буйным цветом, и иногда после работы Вета прогуливалась по улицам. Как-то они встретились с подругой и гуляли несколько часов, обошли весь центр, пили кофе на лавочках, фотографировались и обсуждали старых знакомых. Подруга открыла свой магазин игрушек и теперь активно его развивала, занимаясь всем сама, от поставок до ведения соцсетей, упаковки и отправки покупателям. Её глаза горели, телефон всё время бренькал новыми уведомлениями, она рассказывала про рекламу, про курсы продвижения, про смешные переписки в чатах с другими учениками, про ассортимент магазина и планы на будущее. Вета была очень рада за неё. Подруга всегда была активной, ей нравилось быть в гуще событий, что-то придумывать, организовывать, координировать. Хорошо, когда человек находит себе применение, думала Вета, бредя к метро. Я вот – обычный человек, я приняла это и кайфую от этого. Да, были у меня творческие замашки, хотела тоже сделать свой магазин, или написать книгу рассказов, или фотографировать, но так ничего и не довела до конца. Почему? Потому что творчество выматывало меня и делало несчастной. Оно наваливалось тяжёлым одеялом, душило, требовало сил и времени, я очень хотела этого вдохновения, но когда оно приходило, я начинала защищаться. Мне хотелось лёгкости, безмятежности. Хотелось просто гулять в парке, готовить обед, ехать с работы и слушать плеер. Но когда я отбрасывала творчество, мне казалось, что я сразу ничего не значу, что я серая мышь, овечка из безликого стада, что я бездарная, бесцельная и ненужная. Я не могла просто пойти гулять, это было глупо, я не заслуживала отдыха, потому что ещё не сделала чего-то важного – тот самый снимок, тот самый рассказ или вязаный свитер для магазина. А теперь я имею право на это. Сама жизнь – это творчество, каждый день, каждую минуту. Радоваться, когда просто стоишь у плиты и печёшь блинчики, смеяться с друзьями, смотреть на дождь, послушать любимую песню, и всё это делать с полным правом, увлечённо и расслабленно – вот это настоящая жизнь. Как ты чувствуешь, как ведёшь себя. Не обязательно называть себя каким-то словом, специальностью, придумывать себе деятельность, быть на виду. Достаточно просто жить. Это моя роль, и мне так хорошо. В конце концов, у меня нет неуёмной энергии и амбиций, как у других. Они – двигатели прогресса и возмутители спокойствия, но все не могут быть такими. И я – не такая. Я самая обычная, и это хорошо.

Так думала Вета, как всегда, разбирая по полочкам накопившиеся мысли после общения с подругой. Люди всегда баламутили ее, мутили устоявшийся ил убеждений и соглашений с самой собой, и каждый раз нужно было снова продумать их, успокоить и рассортировать.

Дни шли своим чередом. Ида хлопотала на кухне, попугай чирикал, Бинго бродил из комнаты в комнату, грустно болтая ушами, Эрик возился с Мариком, Марик, когда не дурачился, пыхтел над книжками, Регина утыкалась в телефон. Устав от вязания, Вета как-то вечером позвала детей смотреть кино, они заказали две огромных пиццы и валялись на кровати, выключив свет и врубив звук погромче. Вета устроилась в кресле, включив маленькую лампочку, и соединяла квадраты белой нитью.

Женщина сидела на циновке и растирала что-то в каменной ступке. Вокруг пахло травами, эфирными маслами, растопленным воском и пылью. Лучи солнца пробивались сквозь закрытые решетчатые ставни, стены были завешаны коврами, платками и пучками сушёных растений. Почему-то пахло идиными духами.

Ты грустная, говорила женщина. Ты светлая, и добрая, но когда грустишь, твоя грусть затопляет весь мир, сочится дождём, затягивает солнце серой пеленой.

Но я хочу прожить эту грусть до конца, выжать из себя всю сразу, чтобы она скорее закончилась, – отвечала Вета.

Женщина улыбнулась, но глаза оставались тревожными.

Не надо так, говорила она с непонятным акцентом. Тоска – не гостья. Чем больше пускаешь её к себе, тем больше она чувствует себя как дома. Не носи чёрное. Не думай о плохом. Это не хищник, её не нужно подкармливать, чтобы не нападала. Это паразит, который заставляет тебя делать то, что нужно ему. Будь умницей и повторяй мои слова, чтобы не забыть.

Взгляд женщины был таким тёплым, она всё знала про Вету, каждую грустинку, каждую слабость, каждый печальный вздох. Было так тихо, солнечно, в лучах света качались пылинки. На полке сидел попугай, он был весь яркий и переливался, будто сделанный из драгоценных камней – изумрудов, рубинов и топазов, моргал круглым глазом и помалкивал. Хотелось навечно застыть здесь, сидеть и смотреть на свет, вдыхать запах пыльных трав – Вете казалось, что так пахнет само время, сама вечность. Она не помнила, снилось ли ей потом что-то ещё, и, проснувшись, старалась запомнить слова той женщины, запомнить запахи, цвета, но как это часто бывало, всё начало ускользать. Она стала вспоминать не сон, а воспоминания о нём, картинка искажалась, цвета блекли, пока не остались лишь слабым отголоском. Она поднялась и стала собираться на работу, медленно бродя по дому, всё ещё под впечатлением от этого странного сна.

9.

Сны стали значить для Веты всё больше. В них она находила вдохновение, эмоции, приключения, пищу для размышлений и даже друзей. Ей снился юноша, они ходили по большому дому со множеством этажей, исследовали все закоулки, лестницы, потайные углы. Сначала порознь, потом вместе. Они беседовали, рассказывали друг другу секреты, забредали в комнаты, похожие на склады со старинными вещами – столы, люстры, шкафы с одеждой, стулья и посуда, – всё громоздилось вокруг, они с интересом изучали их, ели бутерброды и говорили. Под впечатлением от снов Вета ехала на работу, прокручивала их в голове, стараясь запомнить, но они слишком быстро ускользали, развеиваясь словно дымка. Ей стало казаться, что сны – это настоящая жизнь, а всё, что происходит вне – просто слабое подобие, декорация. Проходя вдоль полок с мылом, она вдыхала слабый аромат эфирных масел, он казался дешёвой подделкой. То ли дело там – запахи можно было не только обонять, но и видеть, и осязать, они были так ярки, что воспринимались всем телом сразу, они умели перенести тебя куда захочешь, умели рассказать историю и поменять реальность. Вета заходила в магазины и нюхала духи, десятки разных флаконов, и всё было не то. Она хотела найти тот самый аромат, аромат её снов, но его не было. Не было здесь, и не могло быть. Плед почти был закончен, оставалось чуть-чуть. Пришло лето, на улице было солнечно и жарко, свежий ветерок гулял по дому, шевелил занавески, шумела листва во дворе.

Ей снился парень с чумазым лицом, он воровато оглядывался по сторонам, утирал нос рукавом, смотрел затравленным волчонком. Выглядывая из-за кустов, следил за мальчишками, которые играли в мяч во дворе. Пригнувшись, он вдруг побежал на них, схватил одного и стал трясти, полез по карманам. Остальные застыли вокруг, порываясь помочь другу, но опасаясь дикаря, который смотрел на них голодным взглядом и кидался в стороны, они испуганно шарахались. Забрав деньги, он бросился обратно, босой, мелькая лохматым затылком. Вета как всегда наблюдала одновременно со стороны и как бы глазами одного их мальчишек. Её затопило чувство гадливости, она не могла отделаться от отвращения к этому парню. Ей хотелось стереть его с лица земли, он был не человек, а зверёныш, и его было жалко. Жалко, что он не получил нужных знаний, любви, воспитания, понимания. Он жил по закону животных, а не человека – выживи, отними, отбери, толкни слабого, убей, если надо. Выгрызай для себя. Борись. Он не понимал, что можно по-другому. Ему суждено всю жизнь вот так бегать, сгорбившись и оглядываясь, как бы более сильные не отобрали у него добычу, пока он не успел её съесть.

Она проснулась с неприятным чувством. Вспомнился эпизод многолетней давности – лет в 15-16 они с подругой стояли на лестнице, в переходе между этажами, и покуривали. Вдруг сверху послышались шаги – двое девчонок примерно их возраста спускались вниз. Одна из них тут же привязалась к ним. Чё курите? А меня угостите? О, нормальные сигареты. А чё ты пьёшь, вкусно? Вета пила вишневый коктейль из бутылки – некрепкое и недорогое пойло, как раз по карману подросткам. Дай попробую. Вета стояла всё это время, застыв и боясь пошевельнуться, и тем более сказать что-то не то. Она моментально протянула девчонке бутылку. О, вкусно! – сказала та, затянулась сигаретой и опустила руку, держа коктейль и даже не собираясь его отдавать. Допивай, если хочешь, проблеяла Вета. Она уже поняла, что пить из бутылки после этой девчонки точно не будет. О, спасибо! Всё это время девчонка что-то о себе без умолку рассказывала. От неё исходила настолько мощная опасность, что все остальные стояли немые как рыбы, застыв и боясь сделать лишнее движение, даже та девушка, которая пришла вместе с ней. Девчонка была щуплая, маленького роста, подстриженная совсем коротко, как мальчик, и с огромными глазами. Она смотрела в упор, внимательно и нагло, заглядывая в самую душу. Наврать или выкрутиться было невозможно. Вета раньше не понимала, почему некоторые дети настолько запугивают остальных, что те отдают им все деньги, мелочь, еду, вещи. Только теперь она это поняла. Девчонке даже не надо было ничего делать. От неё тянулся шлейф чего-то порочного, тяжёлого, будто перед ними была не девочка-подросток, а бывалый уголовник, проведший большую часть жизни на зоне за убийство и переживший такое, что другим и не снилось в самых ужасных снах. Девчонка продолжала вещать, как она лежала в психушке, как ходила делать аборт, что при этом переживала. Она допила коктейль и сильно и точно размахнувшись, швырнула бутылку из окна на крышу мусорки. От нее сильно пахло свежим и довольно приятным парфюмом, и у Веты, несмотря на оцепенение, мелькнула мысль – вряд ли это её духи, наверняка она зашла к своей подруге домой, увидела их и щедро надушилась, просто сказав: «О, духи! Я надушусь». И всё. Она просто делала, и ей невозможно было отказать. Даже если это были мамины дорогие духи, которые ты сама не посмела бы взять. Потом она спросила ещё сигарету, и Вета отдала ей всю пачку. Наконец они ушли. Вета с подругой стояли ещё какое-то время молча, чувствуя себя полными дурами – без сигарет и выпивки. Их обули как маленьких девочек. Было неприятно. Но к этому примешивалось чувство облегчения, что она наконец-то ушла, и тяжёлый шлейф негатива и опасности уполз вслед за ней. Они спустились вниз на лифте и, оглядываясь, осторожно вышли из подъезда. Их новые знакомые маячили невдалеке, стреляя у прохожих сигареты, или может быть мелочь. Хорошо хоть деньги не вытянула, подумала Вета. Они поспешили убраться в противоположную сторону. Через несколько дней она видела эту девчонку у магазина через дорогу и в соседнем дворе. Больше они её не встречали, или может быть забыли, как она выглядит, и не обращали больше внимания.

Всё это Вета прокрутила в голове, лёжа в постели и вспоминая свой сон. Пели птицы, было душно. Образ этих детей какое-то время преследовал её, пока она готовила завтрак – заваривала чай, резала хлеб. Задумчиво помешивая в кружке, она думала – откуда берутся такие дети? Если у них такие же дикие родители, как они выжили? Как эти родители не угробили их? Счастливая случайность? У неё в доме жила женщина, у которой была дурная слава на всю округу – она постоянно водила к себе разных мужиков, устраивала пьянки-гулянки и рожала детей. Двоих забрали в детдом, несколько умерли. Вета слышала, как бабушке говорила соседка, что дети эти умирали, никому не нужные, что она кормила их подслащенной водой, а не молоком, что они часами плакали, что их находили мёртвыми и по ним ползали тараканы. Вета приходила в ужас от услышанного – здесь, в их доме, творится такое! Что стало с теми детьми в детдоме? Что стало с той девчонкой – спилась, сторчалась? Чаще всего их судьба была предрешена, и от этого было грустно и мерзко. Не мне вмешиваться в божественные планы на каждого из нас, думала Вета, но я не могу смириться с этим. Как понять, когда всё пошло не туда? Почему эти люди стали пить, почему опустились? Почему потянули своих детей на дно? Что заставляет нас делать так, а не иначе, что определяет нас? Вряд ли они хотят быть алкоголиками и наркоманами, но они не могут по-другому. Вета понимала это где-то в самой глубине души. Не про пьянство, а про отсутствие выбора. Как будто у тебя в груди неведомый магнит, и ты чувствуешь, что он тянет тебя, он задаёт направление, и ты не в силах сопротивляться. Можешь решать и менять что угодно, но в итоге будет так, как хочет он, и ты всегда это знаешь, даже если не признаёшься себе. Ты всегда знаешь, как оно будет, как бы ни противился и ни отказывался в это верить.

Куда тянет меня мой магнит? – думала Вета. – В сны, в воспоминания, которых не было, в фантазии? Что направляет меня, куда я иду? Вяжу плед, который похож на карту неведомой страны, но где же сама эта страна?

Думая так, Вета медленно сыпала крупинки корма в аквариум, растирая их пальцами. Рыбки подплывали к поверхности и заглатывали их. Крупинки были такими маленькими в ветиных пальцах, а для рыбы казались большими, как если бы Вета проглотила батон хлеба целиком.

Сны – вот то, что поддерживает во мне жизнь здесь.

Она вспомнила всё, что снилось ей в последние месяцы – вульгарную женщину, мудрую шаманку, мальчика с формулами на доске, мальчика-убийцу, девочку со скрипкой, наглую девицу, парня с овчаркой и мальчика-дикаря. Они все кружились рядом, не давая покоя. Что-то в них нужно было разгадать. Вета подошла к окну, стала блуждать взглядом по деревьям, по небу. Женщина – это Ида. Если бы она не была доброй и у неё не было бы столько любви в сердце, стала бы той теткой в вычурном платье, которая просто прожигала бы свою жизнь, свою силу, не умея её правильно применить.

Девочка – Регина. Ей определённо нужно выражать себя в творчестве, открыться миру с этой стороны, ведь когда-то она робко попросила Иду отдать её в музыкальную школу, да что-то там не получилось тогда. И всё пошло не так. Она удивительно красива, но будь она уверенней, стала бы заносчивой стервой. Значит, всё-таки всё пошло так. Эти качества даны нам как предохранитель от пороков, которые хлынули бы из нас, если бы ничто их не уравновешивало.

Мальчик – Марик. Умный, гениальный Марик, который может стать блестящим учёным или инженером, при этом он добрый и отзывчивый, и не будь у него этих качеств, стал бы бездушным злодеем, использующим свой дар совсем не во благо.

И парень – конечно, Эрик. Сильный, статный, но при этом душевный и верный друзьям Эрик – он уважает всех и никого не даст в обиду, особенно братьев наших меньших. Не будь в нём этой доброты, стал бы жалким воришкой или бандитом с района.

Разложив по полочкам свои сны, Вета стояла ещё какое-то время в оцепенении. Она чувствовала, что живёт где-то на границе двух миров, в третьем, который родился от их симбиоза, в нём царят хрупкое равновесие и шаткие договорённости, и всё основывается на эфемерном понятии совести и морали, которые даже нельзя пощупать, и где они находятся, никто не знает.

Этим вечером она закончила плед. Моток белых ниток тоже закончился, аккурат на последней петле, остался короткий хвостик, чтобы закрепить нить и спрятать её. Всё готово. Вета взмахнула им, чтобы расправить, и он лёг на кровать цветным ковром. Она долго стояла, разглядывая получившиеся узоры – нити сменяли друг друга в случайном порядке, образуя пятнышки и формы разных цветов. Вета думала: если вселенная состоит из множества реальностей и есть такие, что отличаются одна от другой лишь малюсенькой деталью, то есть где-то мир, в котором стоит такая же Вета, в такой же квартире и в таком же городе, и на кровать её накинут плед. Но только в нём на один столбик меньше, например, той коралловой пряжи, или наоборот, больше. Или все цвета в другом порядке. Или другое количество каждого цвета. В голове тут же вспыхнул радугой бесконечный, необъятный веер всех возможных миров, их количество даже трудно было вообразить. Одна деталь, всего лишь одна! Пылинка на шкафу, сережки зелёного, а не синего цвета у женщины, сидящей рядом в автобусе. Больше на один пожелтевший листик на аллее. Да один её плед давал такое множество вариантов, что Вета ещё долго стояла перед ним, воображая, какие отличия могли бы быть в этих мирах и что есть где-то Вета-блондинка, Вета-ветеринар или Вета с брекетами на зубах.

Она не ужинала, но есть не хотелось. Выпив вместо этого чай с двумя маленькими шоколадками, она забралась под новый плед, и даже не включая телевизор и не залезая в интернет, моментально уснула.

10.

Звуки были приглушённые и почему-то отдавались эхом. Она пыталась открыть глаза, но веки были тяжёлые, как после наркоза, и никак не удавалось разобрать, кто и что говорит. Вета усиленно моргала, и вдруг картинка как бы вплыла в её сознание, будто навели резкость в объективе, и она поняла, что стоит на пороге идиной квартиры, держась за ручку двери, и в глаза бьёт яркий солнечный свет. Где-то в глубине квартиры мяукает кот.

Я говорю, убегаю на работу, мои девчонки наверно уже скоро придут, ещё ткани принять надо, – говорит голос Иды, и потом из комнаты выходит она сама. Цокая каблуками и возвышаясь над Ветой на целую голову, Ида заглядывает в зеркало, проводит пунцовой помадой по губам, поправляет причёску. Запахивает тренч, берёт сумочку и на ходу кидает: «Регина, подкинешь Марика в школу?» Попрощавшись с Ветой, Ида уходит, оставляя за собой шлейф парфюма – томного, дымного, приправленного цитрусом и ладаном. Регина с Мариком о чём-то перешучиваются, Марик на ходу запихивает учебники в рюкзак, Регина закидывает на плечо чехол со скрипкой, волосы собраны в высокий хвост, две тонкие прядки обрамляют лицо. Красивое смеющееся лицо с лучезарной зеленью в глазах, словно сквозь молодую листву ярко светит весеннее солнце.

– Марик, а где твои очки? – спрашивает Вета, а потом понимает, что сказала какую-то чушь, ведь он никогда не носил очки. «И что это я?», – думает Вета, а Марик хохочет, светлые кудряшки лезут в глаза, он неуклюже стряхивает их со лба в стороны. Выходит Эдик в рубашке и брюках и, достав из шкафа ботинки, аккуратно чистит их щёткой с кремом. Бинго лает и носится от одного к другому, суёт в руки мячик, мол, поиграйте со мной, пока не ушли. И всё так хорошо, всё на своих местах.

Ребята убегают в школу, Вета заходит домой, ставит на кухне чайник. Рыбки в аквариуме медленно плавают кругами, плавно изгибая хвосты, сияют на солнце, словно драгоценные камни – рубиново-красные, янтарные, изумрудные, сапфировые.

«Я счастлива, – думает она. – Каждую ночь мне снился вывернутый наизнанку мир, где все мы были только тенями. И дело не в том, чтобы Ида не хромала и не нуждалась в деньгах, чтобы Марик не был очкариком, Эдик – лентяем или Регина – закрытой и закомплексованной, как в моих снах. Счастье не в том, что теперь Ида высокая и ходит на каблуках на работу в собственный магазин, что Марик и Регина весело спешат в школу, что Эдик поступил в вуз. Дело в том, что они это заслужили. Их не нужно испытывать, учить, награждать недостатками, чтобы сдержать губительные порывы или сбалансировать их характеры. В душе они такие же, что в этом мире, что во всех остальных бесчисленных мирах, если они существуют, конечно. В любом мире они были бы такие же – настоящие, тёплые и такие родные. Я всегда узнала бы их.

Как хорошо, что есть мир, где все мы рядом, где Бинго всегда будет молодым и резвым, где можно пить кофе целыми днями, не страдать бессонницей и гулять, когда хочешь. И совсем не обязательно умирать.

Пойду схожу за пирожными, скоро придёт с прогулки бабушка, и мы будем вместе завтракать.

Хорошо, что это был всего лишь сон.»