Рядом была война

– Распредустройство, – отвечает она… так… где это? Около школы? Хорошо, сейчас монтёры придут.

Положив трубку, обращается к Василию:

– Вася, у школы автомашина задела столб, оборвала провод. Сообщила воспитательница детского дома.

С Василием берём "кошки" для влезания на столб, или, как мы их зовём, "когти", провод и идём к нашей школе, в которой теперь детский дом. У здания школы видим оборванный провод, повисший на изгороди. В трансформаторной будке Василий отключает напряжение, обращается ко мне:

– Учись, Коля, работать на высоте, вот тебе когти, вот провод. Дерзай. Подпоясываюсь широким ремнём с цепью, пристёгиваю ремнями к сапогам когти, лезу вверх, пристегнувшись цепью к столбу. Натягиваю провод, закручиваю его на изоляторе, соединяю с концом провода. После моей незамысловатой работы, Василий включает рубильник, идём в школу проверить, есть ли напряжение.

Моя школа…

Никогда не думал, что приду сюда не с учебниками и тетрадями, а как электрик, проверяющий напряжение в сети.

– Спасибо, товарищи монтёры, – говорит вышедшая из столовой, где когда-то был спортивный зал, воспитательница.

За стеклянными дверями столовой обедают мальчики, девочки примерно лет 10-12. Мне уходить не хочется. Василий, чувствуя моё желание пройтись по школе, говорит:

– Я на крыльце покурю, дождусь тебя.

Медленно иду по коридору, всё здесь родное, близкое – классы, актовый зал. Здесь участниками нашего школьного драмкружка ставились пьесы, здесь я в роли Агафона, боролся за Красные Советы. Здесь я, чеховский жених, спорил с моей невестой из-за Воловьих Лужков. Здесь Павкой Корчагиным, словно предсказывая свою судьбу, говорил Тоне Тумановой, роль которой исполняла Ольга Матвеева: "Кончится заваруха, я обязательно буду электромонтёром, и буду тебе хорошим мужем…"

Захожу в наш 10-а. Шестнадцать односпальных небольших кроватей, заправленных байковыми одеялами, чистыми простынями. Рядом с каждой кроватью тумбочка. В углу у двери на табурете оцинкованный бачок с питьевой водой. Из столовой в палату приходят пообедавшие ребята, они окружают меня, с любопытством разглядывают мой монтёрский пояс.

– Ты по столбам лазаешь, да? – спрашивает один из них.

– Да. Вот первый раз лазил.

– А зачем?

– Провод оборвался, я натягивал, чтобы у вас свет был. Как тебя зовут?

– Алёша.

– А меня Коля. Ты где спишь?

– Вот моя кроватью

Алёша показывает туда, где была моя парта.

– У тебя Алёша, папа, мама есть?

– Нет, – грустно качает головой мальчик, – папу убило на заводе во время бомбёжки, а мама с голоду померла, она мне хлеб свой отдавала, а сама померла.

Невыносимо жаль, становится этого маленького Алёшку – худенького, светловолосого, со смышлёным взглядом своих васильковых глаз.

– Алёша, ты любишь книги читать?

– Ага.

– Какие тебе больше нравятся? Про что?

– Люблю сказки. Про Алёнушку, про Конька-Горбунка.

– Знаешь, я буду приходить сюда, буду читать сказки. И вы, наверное, любите сказки, ребята?

Ребята утвердительно кивают головами. Уходя, оборачиваюсь. Алёша серьёзно смотрит мне вслед. В коридоре спрашиваю воспитательницу:

– Откуда они?

– Все эвакуированы из Ленинграда. Страх было смотреть на них, когда привезли сюда. Напуганные, опухшие от голода, сидели по палатам, как старички, некоторые даже совсем не разговаривали. Проклятые фашисты!

– Можно мне сюда иногда приходить? – спрашиваю я.

– Пожалуйста, ребята будут рады.

Возвращаемся. Больше вызовов за смену нет. Приходит наш сменщик Леонид. Василий расписывается в книге приёма-сдачи дежурств, и мы выходим за фабричные ворота.

Концерт в госпитале

…Войска Кавказского фронта и Черноморского флота начали десантную операцию, сорвавшую попытку врага прорваться на Кавказ. Советские войска овладели городами Феодосией и Керчью…

Фабричный клуб или, как мы его зовём Нардом. Здесь сейчас госпиталь. Санитаркой в нём работает Ольга. Вышедшая нам навстречу в вестибюле медсестра, увидев в руках Виталия аккордеон, спрашивает:

– Шефы? С концертом?

– Так точно!

– Ждём вас, прошу за мной.

Медсестра ведёт нас в гримировочную, за сцену. По нашей просьбе вызывает завхоза клуба, у которого в костюмерной берём нужные костюмы для сценок в концерте. Скоро зрительный зал заполняется ранеными солдатами. Сюда же приходят в белых халатах врачи, медсёстры, санитарки. Ольга сегодня свободна от дежурства, она принимает участие в концерте, но её почему-то нет. Ведь по её инициативе мы собирались на репетиции в пятой школе. Наконец Рита объявляет начало концерта. Небольшой хоровой группой под сопровождение аккордеона, исполняем песни "О Родине", "Священная война". Мы с Юрием Пескарёвым, разыгрываем сценку из рассказа Чехова. Я исполняю роль фельдшера Курятина, Юрий – дьячка Вонмиглазова.

– Хирургия – пустяки! – громко восклицаю я, намереваясь тащить зуб у дьячка. – Раз плюнуть! Десну подрезать только, сделать тракцию по вертикальной оси… и всё!

Юрий смешно завывает на весь зал и гнусавым голосом тянет:

– Отцы-ы-ы! Радетели! Ангелы! Ого-го! Да дёргай, не тяни! Чего пять лет тянешь!

Зрители смеются. После сценки Люба с Катей поют песни, Рита читает стихотворение "Жди меня", Шурик Веселов пляшет "Яблочко", Вахирев и Михайлов разыгрывают сатирическую сценку, высмеивающую фашистов. Лишь к концу концерта появляется Ольга, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, на ходу снимает берет, поправляет волосы.

– Извините за опоздание!

Мельком взглянув на меня, она выходит на сцену, её сразу встречают аплодисментами, чувствуется, что здесь относятся к ней с уважением. Песню исполняет неважно, её голос кажется чужим, но всё равно ей аплодируют. Неловко поклонившись, уходит за кулисы, на ходу махнув рукой, понимая, что пела ниже своих возможностей. По окончании концерта выходим на сцену, кланяемся, благодарим зрителей. В фойе клуба Виталий начинает играть танцевальную музыку, медсёстры, санитарки, наши девочки танцуют с солдатами. Кружась под музыку, они громко напевают слова популярного вальса:

"…Жемчужные горы сулят ей сеньоры,

Но денег Челите не надо.

Она весела и рада

Без денег и без наряда…"

Приглашаю Ольгу на вальс, но она, взяв меня за руку, увлекает за сцену в гримировочную, где лежат наши головные уборы.

– Оленька, что у тебя стряслось? – спрашиваю я, – Давай, потанцуем.

– Коля, милый, одевайся, пошли домой, Твоя мама умерла.

Олино лицо расплывается в глазах, ноги делаются ватным. Я плохо понимаю, о чём говорит Оля. Выходим из Нардома, спускаемся с горы через мост, поднимаемся к больнице. С дежурным врачом, пожилой женщиной, идём за здание больницы в морг. В морге, небольшом кирпичном здании, тускло светит лампочка, освещая холодные стены и длинный оцинкованный стол, на котором закрыто простынёй тело матери. Подхожу, отгибаю простыню, мать лежит, закрыв глаза, лицо спокойно, от слабого света кажется тёмно-жёлтым.

– Ей же здесь холодно! – говорю я стоящему у дверей врачу.

Врач подходит ко мне, берёт за локоть.

– Идёмте, молодой человек, завтра придёте.

В больнице врач заставляет меня выпить валерьянки. На улице с усилием передвигаю ноги, Ольга берёт меня под руку.

– Идём, Коль, ночевать к нам.

– Я домой пойду.

– Не надо домой, тебе нельзя сейчас быть одному.

– Пойду домой, – упрямо твержу я.

– Не пущу я тебя, Коленька, ну послушай меня, у нас тебе будет лучше.

Она увлекает меня за собой, мы сворачиваем к её дому. Мать Оли, тётя Наташа, всплеснув руками, ахает, когда Оля рассказывает ей о случившемся. Меня усаживают за стол, но к еде почти не притрагиваюсь. Тётя Наташа достаёт из комода бутылку, наливает в стакан, подаёт мне.

– Выпей, Колюша, полегчает тебе, мой покойный Матвей делал эту наливку. Пей, она сладкая.

От выпитого, слегка кружится голова.

– Ты ешь, Николай, не стесняйся, я тебя как за сына считаю. Конечно, горе у тебя, но ты больно-то не расстраивайся, жить всё равно надо. Кончится война, всё пойдёт своим чередом. Отец твой вернётся, сестра. Дай, господи, им невредимым с войны прийти.

– На фронт буду проситься, – говорю я.

– Не спеши, жизнь покажет, что надо делать. Ольку вон ругаю, рвётся в это пекло, хоть сейчас готова на фронт.

– Тебе нравится работать в госпитале? – спрашиваю я.

– Мне нравится, что помогаю людям, сама же работа – это раны, кровь, гной, бинты, иногда смерть. Устаю, да и переживать приходится, когда видишь боль, отчаяние, тоску. Видишь, конечно, и улыбки, слышишь шутки, ласковые слова к тебе. Меня почему-то все раненые зовут "Волжаночка". Сама удивляюсь, а все: "Волжаночка, дай попить, Волжаночка, позови доктора".

– Ладно, Коля, – говорит тётя Наташа, – отдыхать тебе надо, завтра у тебя много дел. Отпросись с работы, сходи с заявлением на помощь в фабком. Гроб я закажу в столярке. А как справку о смерти получишь, сходи на пекарню, должны дать хлеба без карточки, беготни будет много.

– Пойдём, Коль, – поднимается из-за стола Оля.

За перегородкой в её маленькой комнатке, примыкает к печи никелированная кровать, рядом у изголовья небольшой столик, покрытый белой вышитой салфеткой, на нём стопка книг, настольная лампа с широким стеклянным абажуром. Оля ладошками моих щёк.

– Колька, – шепчет она, глядя мне в глаза с жалостью и нежностью, – Колька, бедолага ты мой, знай, что бы ни случилось, всегда помни, что у тебя есть я и ты не одинок. Ты понял? А сейчас постарайся уснуть. Неслышные поцелуи в мои губы, щёки и, пожелав мне спокойной ночи, она уходит.

Похороны

Маму похоронил. Я благодарен соседям. Они сделали всё, как полагается: обмыли, обрядили, обшили гроб красным материалом, обложили покойницу ветками "мечты". Женщины, с которыми мать работала, принесли венок с траурной лентой и надписью: "Полине Ефимовне от работниц прядильного цеха".

В полдень к дому подъехала лошадь, гроб поставили на телегу, я сел рядом с возчиком, и мы тронулись. Человек десять от фабрики до Нардома шли за нами, постепенно отставая. Кладбище за городом, там меня поджидали вместе с Василием Лапиным мои друзья Серёга, Виталий и Борис. Они с утра ушли копать могилу. По протоптанной тропинке мимо крестов, памятников, пронесли гроб к выкопанной могиле, поставили на землю. Опустившись на колени, я поцеловал мать. Василий с ребятами опустили гроб в яму. Внезапно мы услышали женский возглас и оглянулись: к нам между оградами пробиралась женщина.

– Товарищи, родимые! – крикнула она, подойдя к нам. – Кто тут хоронит? У кого такое несчастье, скажите, пожалуйста!

– В чём дело, гражданка? – сурово спросил Василий.

– Кого хороните, родимые?

– Мать вот у этого парня, – кивнул Василий в мою сторону.

Женщина подошла ко мне, сняла с головы платок, и я увидел её худое лицо. Несмотря на то, что ей можно было дать лет тридцать, в её тёмных волосах виднелись пряди седых волос.

– Соколик вы несчастный, – заговорила женщина со слезами на глазах, – обращаюсь к вам с большой просьбой. Эвакуированная я. Из-под Тихвина, вместе с доченькой моей Машенькой приехали сюда. Заболела моя Машенька, годик ей всего отроду, и умерла моя дочурка. Четвёртый день не могу похоронить, выкопать ей могилку, сил нет. Обессилила совсем, денег нет, хлебушка нет, всё моё богатство на мне. Позвольте, родимый, положить гробик с телом Машеньки, к вашей маме, просила я вчера у двоих, приехавших похоронить, да не разрешили. Маме вашей не будет одиноко, доченька моя была славная девочка. Не откажите, прошу вас!

– Где ваша дочка?

– Там, на крыльце, у дома сторожа, он старый, посоветовал к вам обратиться.

– Несите, похороним вместе.

– Милый вы мой, спасибо большое, доброе, вижу, у вас сердце.

В могилу спрыгнул Сергей и Борис, приняли от женщины маленький гробик, женщина заголосила. Скоро на месте ямы вырос холмик с вкопанным небольшим четырёхгранным памятником, изготовленным Василием из кусков листового железа выкрашенного в бронзовый цвет.

– Как звали вашу маму, – спросила женщина, когда мы собирались уходить.

– Полина.

– Я ещё побуду здесь, поплачу о моей дочке и вашей маме.

Дома в нашей квартире всё убрано, вымыто, на столе в большой плошке стояла варёная картошка, а также были огурцы, солёные грибы, нарезан подовый хлеб, который испекла Серёгина мать, она же где- то достала бутылку водки. Тётя Клава разлила водку в стаканы.

– Помянем Полю, душевного человека, хорошую женщину и мать. Вечная ей память!

Когда все разошлись, пришла Оля.

– Прямо с дежурства к тебе. Собери всё, что у тебя есть стирать.

– Да вроде всё чистое.

Подойдя к кровати, она откинула покрывало.

– Чистое, да не очень. Перестань стесняться, что есть грязного из одежды, складывай в кучу.

Завязав в узел грязное бельё, Оля чмокнула меня в щёку.

– Пока, Коль, приходи к нам.

Вечером ко мне пришёл Сергей с книгой в руках.

– Ты не возражаешь, если я с неделю, у тебя ночевать буду?

– Конечно! Обрадованно сказал я.

Оставаться одному в опустевшей квартире было невыносимо тоскливо, друг понял это и пришёл на помощь.

Прощание

Тихий августовский вечер. Мы бродим с Ольгой по переулкам посёлка. В этот вечер расстаёмся со своей юностью, впереди у каждого из нас большой жизненный экзамен. Расстаёмся друг с другом.

Завтра ей к десяти часам утра надо явиться в райвоенкомат, для отправки в армию. Исчезли Олины русые косы, волосы подстрижены коротко. В синем платье, перетянутым поясом в талии, в берете на голове, она выглядит взрослой.

Идём в берёзовую рощу над Волгой, над ней с криком летают грачи. Солнце, склоняясь к закату, садится за заволжский лес. Река, точно зеркало, кажется неподвижной. Оля задумчиво говорит:

– По правде, Коль, жаль покидать родные места. Нет, я не каюсь, только просто грустно. Ты тоже подал заявление в райком?

– Да. Жду решения.

– Как в песне: "Дан, приказ ему на запад…". Дай свою ладошку. Видишь, у тебя линии на ней образуют букву "ж" – значит, долго жить будешь.

– А у тебя?

– У меня на "ж" не похоже, скорее, видишь, буква "м". Я вот, бывает, думаю: вот всё равно когда-нибудь меня не будет, но всё будет по-прежнему – Волга, лес… Будет светить солнце, ночью сиять луна, а меня нет. Пройдут тысячи, миллионы лет, а меня нет ни в каком виде.

Я молча обнимаю девушку.

– Слушай, а может мы с тобой когда-то, давным-давно были, а сейчас снова живём. А жили мы раньше какими-то другими.

– Это точно, – улыбаюсь я, – миллионы лет назад мы жили. Ты была динозавром, а я летал над тобой птеродактилем. Философствовать нам тогда было некогда, ибо ты норовила сожрать меня, я хотел пообедать тобой. Видишь, вон звёздочка загорелась. Хочешь, я тебе её достану?

– Хочу. Только вон ту, она поярче.

Подняв руки вверх, хватаю указанную звезду и, зажав в ладонях, осторожно подношу ей.

– Поймал! Сейчас прикреплю её тебе. Прикрепил. Теперь ты дочь великого Зевса, с волшебной звездой на лбу. С этого момента ты становишься бессмертной.

– А ты?

– Ах да, о себе я не подумал. Раз ты теперь волшебница, то ты можешь даровать мне бессмертие. Только как?

– Придумала! Для этого тебя надо окропить святой водой. Я где-то читала, что слово "волга" – финское слово, означающая "святая". Бежим к Волге!

Сбегаем с горы и подходим к реке. Отсвечивая свинцовым блеском, река отражает светлую полосу заката, слышно, как недалеко от берега, плеснула рыба. Подчерпнув пригоршню воды, Оля осторожно несёт ко мне и, подняв над моей головой, выливает воду мне на волосы, остатки капель брызгает в лицо.

– Спасибо добрая волшебница, ты подарила мне вечную жизнь!

Я обнимаю её, целую в тёплые губы.

– Знаешь, – говорит Оля, – давай сходим к нашей учительнице Софье Ивановне. Пойдём.

Софья Ивановна дома, она приглашает нас на чашку чая, но Оля отказывается

– Мы к вам на минуточку, Софья Ивановна, я проститься пришла, уезжаю завтра в армию, на фронт.

Учительница, средних лет женщина, оглядывает Ольгу, словно видит впервые, переводит взгляд на меня.

– В самом деле, – подтверждаю я.

Софья Ивановна подходит к ней, прижимает её голову к своей груди.

– Оленька, милая моя, неужели, правда?

– Ходила к военкому, надоедала. Он вначале выгонял, объяснял, что не доросла, что нет навыков, но я оказалась настойчивой. Я ему доложила, что курсы медсестёр закончила, что работала в госпитале, знакома с хирургическими инструментами. Убедила.

– Как мама восприняла?

– Переживала, конечно, но поняла меня, благословила.

– Благословляю и я тебя, Оля. Рада, что наша молодёжь выросла такой, болеет за нашу родину. Желаю тебе вернуться живой, невредимой.

– Вам, Софья Ивановна, спасибо за всё хорошее.

Около Олиного дома садимся на скамейку, обнимаю Олю. Разговариваем вполголоса. О чём? О всём понемногу. Но главным образом вспоминаем довоенную жизнь, наших славных добрых учителей, наши школьные дела, одноклассников, мечтаем о будущем. Снимаю пиджак, накидываю ей на плечи. В небе яркий серп луны, внизу, под горой белесый туман, он совсем скрыл речушку, впадающую в Волгу, в низины видны лишь крыши домов. Скоро начнёт светать.

– Пора домой, – говорит Оля.

– Посидим ещё.

Целуемся. Пиджак спадает с её плеч, я что-то шепчу ласковое.

– Пора, надо хоть поспать пару часов.

– Ещё минуточку!

Проходит минут десять.

– Ещё секундочку!

Наконец Оля поднимается на первую ступеньку крыльца, оборачивается, видя мой умоляющий взгляд, бежит ко мне…

Ушла. Поднимаю со скамейки одинокий пиджак, закидываю его на плечо и ухожу от дома, ставшего мне родным, близким. Иду к Волге. Встречаю здесь рассвет. Лучи восходящего солнца, пробиваясь сквозь листву, светят в глаза. Жмурясь, вспоминаю прошедший вечер, на душе спокойно: Ольга будет там, где мои родные – отец, сестра и куда рвусь я, куда настойчиво добиваются отправки мои сверстники, друзья – Серёга, Виталий.

Мы расстаёмся, может на год, на два, пока не закончится война нашей победой.

Расставание наше предполагает встречу.

А встреча с моей любимой девушкой – это наше будущее.

*********************

Со стороны города завыли сирены, где-то стали стрелять зенитки, послышались взрывы. Бывший пассажирский пароход, переделанный в госпиталь, стал жаться к берегу. Из облаков вынырнули два мессершмитта, и спикировали на плавучий госпиталь. Раздался треск пулемётных очередей, стервятники взмыли в небо и исчезли в облаках. На верхней палубе неподвижно лежали погибшие, среди них, медсестра в белом халате. Это была Оля. Так погибла моя любимая девушка, звезда с неба, подаренная мною, не спала её.

Сестра моя, Лена, нашла свою смерть в Сталинграде, отец погиб на Невском пятачке, друг мой Сергей не вернулся из разведки. Светлые люди, вечная им память.