скачать книгу бесплатно
Во всём приюте только первый этаж не выглядел так, будто мог рассыпаться от простого чиха. Пол в вестибюле оказался вычищен до блеска, стены выкрашены в чудесный фиолетовый цвет, а в углу размеренно тикали высокие часы с маятником. Вдоль стены самостоятельно выстраивалась в шеренгу пёстрая компания детей: младшие – с одной стороны, старшие – с другой. Все лихорадочно пытались привести себя в порядок: оттирали грязные пятна, заправляли рубашки, одёргивали юбки, подтягивали носки. Но этим никак нельзя было скрыть их настоящее положение: здесь собрались грязные, голодные, отчаявшиеся сироты.
Сем и Фенна скользнули в шеренгу, и три коричневые крысы сразу же побежали налево и направо по мраморному полу. Девочка в безрукавке, надетой поверх синего хлопкового платьица, стояла рядом с мальчиком с ярко-чёрными волосами и пыталась отчистить рукав его рубашки. Она метнула на Милу встревоженный взгляд.
– Чего вы так долго? – спросила Лотта, но тотчас заметила платье Милу и тряпичную кошку у неё в руках. – Понятно. Быстрее, помогите мне счистить уголь с рубашки Эга.
Милу взялась за другой рукав Эга и принялась тереть его. Уголь размазывался, отчего ткань на манжетах приобретала любопытный сероватый оттенок.
– Гассбик захотела ещё один портрет, – заявил Эг взволнованным голосом.
Он высвободился и осторожно поправил заляпанный сажей платок, обвивавший шею.
– Не переживай, – сказала Милу. – Это просто…
Кончики ушей снова начало неприятно покалывать. Ощущение всё усиливалось, пока девочке не стало казаться, что тысячи иголок впиваются ей в мочки. Милу потянула Лотту за собой и толкнула её в шеренгу, где уже стоял Сем. Едва она успела встать рядом с Лоттой, как по коридору, ведущему в Запретную зону, разнёсся знакомый звук.
Цок-цок-цок.
Все двадцать восемь детей вытянулись, словно их дёрнули за невидимые ниточки.
Цок-цок-цок.
Раздались двадцать восемь резких вдохов.
Цок-цок-цок.
Двадцать семь пар широко раскрытых глаз были прикованы к противоположной стене. Милу из-под полуопущенных ресниц наблюдала за тёмным коридором слева.
Цок-цок-цок.
Туфли госпожи Гассбик появились мгновением раньше её самой. Узконосые, сделанные из гладкой кроваво-красной кожи и с низкими зауженными каблуками… они казались такими же хищными, как и выражение лица директрисы, когда она вошла в вестибюль.
Все чудовища, которых Милу придумывала для своих сказок на ночь, так или иначе вели происхождение от Гассбик: грубая ухмылка горгульи, бездушные глаза оборотня, пробирающий до костей визг призрачных плакальщиц банши. Не будь директриса преисполнена ненависти и злобы, она бы, конечно, выглядела как обычная женщина средних лет, но в её чертах сквозило нечто зверское, а виной тому был желчный характер.
Гассбик два раза мучительно медленно прошла вдоль шеренги. Попеременно она то кривила губы, то сдвигала брови. Милу опустила взгляд и держала спину прямо, не сутуля плечи, но и не вздёргивая их к ушам, которые до сих пор покалывало. Наконец директриса недовольно цыкнула и топнула ногой.
ЦОК!
Все двадцать восемь детей вздрогнули.
Динь-дон! Это задребезжал дверной колокольчик.
– Наши гости уже здесь, поэтому не разочаруйте меня! – каркнула директриса, по виду которой можно было заключить, что она в высшей степени разочарована в каждом воспитаннике.
Гассбик процокала к входной двери, помедлив, чтобы поправить волосы, скрученные в тугой узел, и натянуть на лицо омерзительную улыбочку.
Дверь распахнулась, и в помещение ворвался снег. Милу не могла удержаться и вытянулась, стоя в дальнем конце шеренги, когда посетители переступили порог: два тёмных силуэта в снежном облаке. Девочка прижала тряпичную кошку к груди, прямо к лихорадочно колотящемуся сердцу. Покалывание в ушах возобновилось, дыхание стало частым и поверхностным.
Дверь захлопнулась, и снежинки упали на пол, предоставив всем возможность лицезреть две высокие фигуры в чёрных плащах с накинутыми на головы капюшонами. Даже со своего места Милу видела, что одеяния сшиты из амстердамского бархата: приятный глазу блеск яснее ясного свидетельствовал об этом.
Её пальцы нащупали метку на лапе игрушечной кошки. Может, это Брэм Поппенмейкер? Он привёл её маму? Милу не сомневалась, что узнает их. Они будут похожи на неё. И нисколько не похожи на других.
Когда оба посетителя подняли руки, чтобы снять капюшоны, Милу почудилось, будто у неё в животе затрепетало целое кладбище призраков. Но из-под капюшонов показались вовсе не чёрные, как полночь, волосы и не почти такие же чёрные глаза.
Призраки в животе Милу превратились в плотные, тяжёлые надгробия.
Две головы с волосами соломенного оттенка.
Две пары светло-голубых глаз.
Две до отвращения радостные улыбки.
2
Золотоволосые незнакомцы отряхнулись от снега и повернулись к шеренге. Милу старалась не думать о своём разочаровании и крепче сжала тряпичную кошку, вперившись взглядом в свои ботинки.
Это – не её родители.
– Welkom![2 - Добро пожаловать (нидерл.). (Здесь и далее прим. пер.)] – проверещала Гассбик, улыбаясь, точно простодушная кукла. – Kindjes[3 - Дети (нидерл.).], это господин и госпожа Фортёйн. Давайте все вместе поздороваемся! Goedemorgen![4 - Здравствуйте (нидерл.).]
– Goedemorgen, – проскандировали двадцать восемь тоненьких голосков.
У Милу было ощущение, что её язык облеплен паутиной. Она оттянула воротник бархатного платья, теснота которого теперь стала почти удушающей. Чья-то рука обвила её ладонь и сжала: девочка слабо улыбнулась Лотте.
– Проходите сюда, у нас тепло, – сюсюкала Гассбик, мельтеша вокруг посетителей и ведя их в глубь помещения. – Kindjes так рады вас видеть.
– А мы так рады видеть их, – сказал господин Фортёйн.
Это был высокий мужчина, а жена его оказалась ещё выше. Они стояли в центре вестибюля и шныряли глазами туда-сюда по шеренге, будто изучали витрину магазина.
– Восхитительно! – произнёс господин Фортёйн.
– Восхитительно… ваша правда, – скривилась Гассбик, и её радушие на мгновение улетучилось. – Нет никаких сомнений в том, что я предоставляю наилучших сирот. Послушные, работящие и хорошо воспитанные. А старшенькие умеют читать и писать.
– Ах, Барт, здесь такой большой выбор! – умилённо заулыбалась госпожа Фортёйн.
Улыбка Гассбик медленно, но верно расползлась по напудренным щекам. Милу сильнее вонзила пальцы в мягкий хлопок тряпичной кошки.
– В таком случае всенепременно начинайте смотреть, – опять просюсюкала Гассбик. – Начнём с самых юных.
Первая сирота, девчушка со светлыми кудряшками и целым созвездием веснушек на личике, поспешно сделала шаг вперёд. Директриса опустила очки на кончик носа и уставилась в свой блокнот.
– Это Джанника, – проскрипела Гассбик. – Около трёх лет. Умеет считать до десяти и понемногу начинает понимать, как пользоваться швейной иголкой и не исколоться при этом в кровь. Джанника идёт в комплекте с плетёной корзинкой и жёлтым хлопковым одеялом.
Фортёйны осклабились малышке.
– Hallo, liefje[5 - Здравствуй, малышка (нидерл.).].
Милу почувствовала, как её тянут за рукав. Она покосилась на Лотту, которая с задумчивым видом разглядывала Фортёйнов.
– Готова поспорить на носок без дырок, что они возьмут Джаннику, – прошептала Лотта. – В семи случаях из восьми забирают самых маленьких. А если у ребёнка веснушки, то шансы возрастают. Выражаясь математически, мы её уже потеряли.
– Может, оно и к лучшему, – прошептала в ответ Милу, посмотрев на Фортёйнов, которые неспешно шли к ним вдоль шеренги. – По-моему, они похожи на расхитителей могил.
Лотта вопросительно вскинула брови, и Милу придвинулась к ней чуть ближе.
– Чёрные ботинки, тёмные плащи. Одежда прекрасно подходит к тому, чтобы красться в ночи и выкапывать трупы, которые можно продать медикам на опыты. Может, они выберут Сема: у него руки – просто идеальные, чтобы лопатой орудовать.
Сем выразительно посмотрел на них, и Милу уткнулась взглядом в ботинки.
«Книга теорий» вдруг мёртвым грузом оттянула ей рукав. Вдруг её родители приедут, когда минуют самые сильные холода? Звучит разумно. Зимой трудно путешествовать, напомнила себе Милу. Ей просто следует быть терпеливее.
– А как тебя зовут, liefje? – спросил господин Фортёйн, обращаясь уже к Фенне.
Внутри у Милу снова всё затрепетало, и она увидела, что Фенна мнёт край передника.
– Итак, Фенна, – гаркнула Гассбик, сверившись с записями в блокноте. – Около двенадцати лет. Абсолютно грамотна, почерк разборчивый. Её кулинарные навыки потрясающи. Идёт в комплекте с корзинкой для пикника, но, к сожалению, без одеяла.
– Какие чудесные рыжие волосы, – изрекла госпожа Фортёйн, схватив девочку за подбородок. – Они напоминают мой любимый оттенок губной помады. Скажи, Фенна, ты поёшь?
В вестибюле внезапно воцарилась тишина, нарушаемая только щёлканьем шестерёнок в часах. Госпожа Фортёйн кашлянула. Плечи Фенны поникли, и она крепко зажмурилась.
– Ох, не стоит задавать ей вопросы, – вздохнула Гассбик. – Она, видите ли, не говорит. Однако, – и директриса повысила голос, – сиротка умеет издавать чудный тихий смех.
– Не говорит? – задумчиво повторил господин Фортёйн. – А это не так уж плохо – завести тихого ребёнка…
– Ох, Барт! Конечно, не стоит! – вскричала его жена. – Что скажут наши друзья?
Фенна попятилась, а Эгберт смело шагнул вперёд. Вытерев запачканную углём ладонь о штаны, он протянул её посетителям. Фортёйны даже не попытались пожать её.
– Эгберт, – доложила директриса. – Около двенадцати лет, азиатского происхождения, подробности неизвестны. Он может назвать все столицы мира и демонстрирует многообещающие успехи в каллиграфии и картографии. Идёт в комплекте с угольным ведром и… – она мрачно посмотрела на мальчика сверху вниз, – вот с этим платком.
– Художник? – уточнил господин Фортёйн.
Он скривился и указал на кусок угля, заткнутый за левое ухо воспитанника.
– Ну… у Эгберта есть художественная жилка, – проронила Гассбик таким тоном, будто признавала, что мальчик любит есть дохлых лягушек. – Так или иначе, он может быть очень полезен, если требуется нарисовать портрет или…
Господин Фортёйн поднял руку.
– Мы бы предпочли взять ребёнка с разумными профессиональными задатками.
– Искусство неряшливо, – добавила госпожа Фортёйн, подчеркнуто глядя на угольные пятна на рубашке Эгберта. – И вульгарно.
И они двинулись дальше.
Сем шагнул вперёд, споткнулся, словно пол внезапно содрогнулся, и Фортёйны попятились. Мальчику удалось устоять на ногах, после чего он прижал обе руки к бокам. Его нос приобрёл ярко-красный оттенок.
– Это Сем, – продолжила Гассбик. – Около тринадцати лет. Эксперт кройки и шитья. Почерк… скажем так, почерк у него с характером. Сем идёт в комплекте с мешком из-под муки, но без корзины и без одеяла.
– Я думал, шитью учатся девочки, – удивился господин Фортёйн.
Его жена повернулась к Гассбик.
– Если ему почти тринадцать, почему его не отдали в ученики?
– Трёхногий осёл и то ловчее будет, – вздохнула Гассбик. – Я находила Сему работу, но хозяева всегда отсылали его обратно! Кстати, благодаря своему росту он стал моим лучшим смахивальщиком паутины. Очень удобно, правда? На него я могла бы сделать скидку.
Сем сконфуженно покраснел, его улыбка увяла.
Госпожа Фортёйн покачала головой.
– Вряд ли. Барт, посмотри на него. Как я найду подходящий костюм для такого мальчика, это ведь не ребёнок, а каланча пожарная! А про его кошмарные волосы я вообще молчу. Нет.
Сем шагнул в строй, плечи его поникли и перекосились. Милу тихо зарычала, не обращая внимания на невидимые иголки, вновь вонзившиеся в уши: они предупреждали, что следует держать себя в руках. Девочка набросила волосы на лицо. Глядя сквозь завесу чернильных прядей, она увидела, как посетители бойко подошли к Лотте.
Госпожа Фортёйн пару раз дёрнулась при виде безрукавки воспитанницы, но прекрасные золотистые кудри, перевязанные изумрудными лентами, похоже, обелили Лотту в глазах женщины.
– Лотта, около двенадцати лет, – сказала Гассбик монотонным голосом и сверилась с записями. – В возрасте четырёх лет освоила таблицу умножения вплоть до числа двенадцать. Она знает множество терминов, теорему Пифагора и число пи. Идёт в комплекте с пустым ящиком для инструментов, розовым хлопковым одеялом и тремя рулонами изумрудно-зелёной ленты.
Господин Фортёйн фыркнул.
– Какой смысл девочке знать теорему Пифагора?
Лотта, державшая руки по швам, сжала кулаки.
– Ох, не волнуйтесь, – быстро проговорила Гассбик. – Уверяю вас, она хорошая, послушная и хозяйственная, как и подобает девочке.
Милу почувствовала, как Лотта напряглась, и подруги искоса обменялись взглядами, выражавшими явное презрение к словам Гассбик.
– Эту отвратительную безрукавку нужно выбросить, а на платье должно быть больше рюшек, – госпожа Фортёйн наклонилась так низко, что её нос оказался на одном уровне с Лоттиным. – Какая же ты миленькая куколка!
Лотта сощурилась.
– Лотта, поздоровайся, – предупреждающе произнесла Гассбик.
– Hallo, – сказала Лотта голосом сладким, как сироп.
Подняв руку, она помахала шестью пальцами. Потом подняла вторую и медленно помахала сразу всеми двенадцатью.
Последовала долгая пауза, во время которой Милу слышала, как Фортёйны бормочут себе под нос. Затем оба поспешно отошли в сторону, и, несмотря на чёрный занавес волос, закрывавший лицо, Милу почувствовала, как их взгляд остановился на ней. Настал её черед.
– Милу, – объявила Гассбик и кашлянула, но девочка не убрала волосы с лица. – Около двенадцати лет, может наизусть рассказать сказки братьев Гримм. Обладает довольно приятным голосом. Идёт в комплекте с гробиком, странным маленьким платьем, которое сейчас на ней, и тряпичной игрушкой.
– А лицо идёт с ней в комплекте? – поинтересовался господин Фортёйн.
– Милу? – и директриса цокнула каблуком. – Убери волосы сейчас же.
– Милу-у, – задумчиво протянула госпожа Фортёйн. – Что за имя такое… Милу-у?
