скачать книгу бесплатно
– Руки.
– Точно…
У человека с выбритой плешью ногти были больно грязны и неухожены.
Архаров выпрямился. Нужно было что-то решать.
– Тело доктора – снять, доставить в приходский храм, пусть старухи обмоют, приготовят к отпеванию. Иванов!
– Я! – отозвались оба.
– Клашка. Тебе за сообразительность задание – останься тут, расспроси людей, добеги до Воздвиженки, спроси дом Шестуновой, что ли. Узнай у дворни, может, слыхали, есть ли у доктора хоть какая родня. Захар! Патера – на фуру, доставь на Лубянку, пусть снесут в подвал, положат на лед. Потом бери извозчика, поезжай за Матвеем Воробьевым, привези живого или мертвого, пусть посмотрит и выскажется.
– Будет исполнено, – отвечали Ивановы.
– Федор! Чего скуксился? Поедешь со мной к князю Волконскому. Расскажешь, как пытался задержать убийц доктора. И стой на том, что кабы старая дура не препятствовала ему рассказать вам с Тучковым нечто важное о побеге своей девки, то был бы жив!
Подумал и добавил:
– Старых дур тоже уму-разуму учить надо…
* * *
Тереза Виллье стала хозяйкой модной лавки не от природной склонности к торговле или от нежной женской любви к модным товарам, а в отчаянии.
Когда после нападения на ховринский особняк ее покинул отправленный к мортусам в барак Клаварош, она поняла – вот теперь все, погибель, спасения нет. Клаварош несколько дней спустя прибежал, оставил еды, ничего не объяснил, исчез, и смерть немного отступила…
А потом явился молодой офицер и выложил на крышку клавикордов холстинный узелок.
– Велено вам передать, мадмуазель, – сказал он по-французски. – Некая особа дарит вас сими безделушками…
– Я не могу принять, – тут же быстро отвечала Тереза. – Я девица низкого звания, но честью своей дорожу не менее знатной госпожи!..
Молодой офицер почему-то звонко рассмеялся (он вообразил Архарова, деловито покушающегося на честь девицы, картинка получилась презабавная, но Тереза этого не знала) и сказал:
– Успокойтесь, вам, к сожалению, сие не грозит. Берите подарок спокойно.
Он развязал узелок и показал Терезе целое сокровище. Архаров набрал в сундуке монет и побрякушек щедрой рукой.
– Я не могу это принять! – воскликнула она.
– Мадмуазель, вы это примете! – тут же выпалил он.
– Но с какой целью? Зачем? Что я должна сделать взамен? – взволновалась Тереза. Все это было – как сцена из романа, и она ожидала какого-то невероятного приказания.
– Есть некое условие. Вы должны будете оставить музыкальные занятия и открыть лавку, – сказал молодой офицер. – На Ильинке! Знаете, где это? Чума идет на убыль, скоро в город начнут возвращаться богатые госпожи, вы имеете шанс составить себе состояние.
Предложение было странным – но, если уж оставаться в Москве, то не учительницей музыки и не гувернанткой. При одной мысли о своем ремесле Тереза осознавала, что скорее сунет голову в петлю. Опять в богатом доме? Где есть настойчивые мужчины? И их маменьки, жены, сестры, готовын загрызть за одно лишь то, что обратила на себя внимание?..
– Очень хорошо, – отвечала Тереза. – Я буду считать, что это дано мне в долг…
– Не надо так считать, – попросил молодой офицер. – Лицо, пославшее вам эти безделицы, сильно огорчится.
Они еще немного попререкались. Тереза уточнила – точно ли от нее требуется только отказ от музыки. Офицер подтвердил – именно так. И вдруг ее осенило.
Неведомая особа нашла единственно возможный выход из положения, в которое Терезу загнала судьба. Это было сродни проламыванию дырки в каменной стене – но как же быть, если нет дверей?
– Пожалуй, я возьму подарок, – сказала Тереза. – И передайте тому лицу, что я отплачу ему полным и точным выполнением его пожелания. Я оставлю музыкальные занятия.
Левушка удивился выражению ее лица – с таким выражением петлю намыленную себе на шею надевают…
Тут же Тереза принялась уничтожать прошлое – начала с того, что вздумала порвать нотные тетради. Офицер отнял у нее тетради, тогда она ушла из гостиной. И музыка, словно пожелав с ней проститься, вдруг зазвучала, понеслась ей вслед! Как на грех, офицер взялся играть одну из пьес, что с такой живостью исполнял на клавикордах он… Мишель…
(Потом Левушка попытался пересказать Архарову странный разговор, но тот отмахнулся – было не до девиц с клавикордами, решалась судьба будущих архаровцев. И впредь они о том подарке молчали, как если бы его не было, пока Левушка не уехал вместе с прочими преображенцами обратно в Санкт-Петербург, Архаров же остался принимать полицейское хозяйство).
Тереза выполнила пожелание буквально. С того дня она даже мимолетным движением не коснулась клавиш.
Но, вспоминая все, связанное с офицерами, побывавшими во время чумы в ховринском особняке, она сообразила, кто та загадочная особа – некрасивый, более того, неприятный на вид офицер, который вломился за ней следом в темную гостиную и которого она потчевала музыкой, покуда не сбежал. Офицер ей очень не понравился – но этот человек нечаянно придумал, как ей отсечь от себя прошлое. Музыка была ее жизнью, музыка была ее юностью и любовью. Пока Тереза принадлежала музыке – прошлое никак не желало умирать, потому что каждая музыкальная фраза снова и снова воскрешала его.
Начать новую жизнь можно было только так, как додумался Архаров, – без единого музыкального аккорда!
И Тереза начала ее, начала, как всякая француженка, желающая успеха в торговле, с перемены имени. Теперь она звалась мадам Фонтанж – ярко, празднично, торжественно. И даже всякая старая просвирня на Москве знала, как наывают по-французски таких молодых и нарядных хозяек модных лавок – маршан-де-мод.
В лавке у мадам Фонтанж было не больно просторно – помещалась она сама с помощницей, да прилавок, да шкафы со стеклянными дверцами, да стулья для двух-трех покупательниц-дам в широких фишбейновых платьях, да консоли, на которых удобно было ставить деревянные болванки с большими чепцами из батиста и кружев, отделанными лентами разных цветов. Там же стояли модные куклы в платьях всех сортов и с разными к ним принадлежностями: те, что носят дома и не при весьма чиновных визитах, те, что надевают на гулянье, и праздничные.
В шкафах под стеклом Тереза держала дорогие кружева, посуду и фарфоровые фигурки, а также небольшие дамские табакерки – как раз самые модные дамы уже позаимствовали у мужчин моду нюхать табак, и Тереза даже сама не расставалась с табакерочкой, чтобы подвигнуть покупательниц к покупке. Правда, не нюхала – Клаварош отсоветовал.
В окне же была выставлена искусно вылепленная восковая дамская голова с черными волосами лучше, чем когда-либо их удается уложить на живом человеке, и в таком восхитительном чепце, что ноги сами вносили покупательницу в двери прежде, чем она успевала осознать красоту приманки. Рядом глядела на нее другая, с волосами соломенного цвета и в шляпке. Юная Терезина помощница Катиш как-то, желая прибавить красоты, немилосердно обе восковые головы нарумянила. Еле потом отчистили те румяна.
Словом, образовалось модное гнездышко, где любой другой девице ее лет жилось бы счастливо. Однако Тереза, выучившись щебетать о кружевах и лентах, не испытывала к ним горячей любви. И в торговле ей многое было не по душе. Особенно удручала необходимость говорить с покупательницами по-русски.
Конечно, приезжали и молоденькие хорошо воспитанные щеголихи, знающие французский и получающие от него удовольствие. Но московская барыня средних лет могла разве что поздороваться и осведомиться о погоде. Когда доходило до выбора товара – тут же пускалось в ход русское наречие.
Когда Архаров незамеченным проходил мимо лавки, старательно глядя в другую сторону, Тереза как раз принимала покупательницу – молодую купчиху из недавно разбогатевшего семейства. Видно было, что красавица очень неловко себя чувствует в платье с открытой грудью, а носить нужно – чтобы не позорить мужа своей русской старомодностью.
– А растолкуй, матушка мадам, для чего они так малы? – спросила, прикладывая к руке браслет, пышная красавица.
– Извольте разуметь, сударыня, – почти чисто выговаривая по-русски, произнесла Тереза. – Подвижный браслет должен указывать на изящество руки, плотно к ней прилегающий браслет – на ее приятную полноту.
Купчиха уставилась на свое налитое запястье.
– На соблазнительную полноту, – подчеркнула Тереза, и тут дверь распахнулась.
Влетела щеголиха, лет этак восемнадцати или девятнадцати, о которой, если судить по внешнему виду, можно было бы сказать так: то ли юная жена богатого пожилого мужа, осознавшая бедственность своего положения, то ли ранняя вдовушка, скоро затосковавшая на пустой постели. Однако щеголиха заговорила – и тут Тереза поняла, с кем имеет дело. Вдовушка из небогатых, которой Фортуна послала поклонника с туго набитым кошельком…
– Сказывали про тебя, сударыня, что у тебя … – бойким московским говорком приветствовала красавица и принялась перечислять все, чего ее душеньке было угодно отыскать в модной лавке: и длинные ажурные чулочки, и расписные веера, и ленты модных оттенков, и кружевные косыночки-фишю, прикрывавшие грудь ровно настолько, чтобы возбудить амурный интерес, и туфельки-мюли – без задников, которыми так сладострастно поигрывала в воздухе всякая жаждущая внимания хорошенькая ножка.
Щеголиха трещала, словно не видя другой покупательницы, трещала самозабвенно, многие названия правильно выговаривая на французский лад, однако Тереза вдруг поймала ее взгляд.
Щеголиха изучала хозяйку модной лавки тщательно, как если бы задумала приобрести ее самое.
Гляди, позволила Тереза, разглядывай, все на месте и все – по законам наилучшего вкуса. Подумалось было – все гармонично, однако мысль была недопустимая – Тереза решительно изгнала из жизни музыку, как явление по меньшей мере бесполезное, и все словечки, с ней связанные, тоже. Черные напудренные волосы приподняты надо лбом в меру – а не на пять вершков, как у одуревших от модных картинок дам, – и взбиты в меру. И никаких бус меж локонов не проложено, никаких ленточек, одна – и та на небольшом, опять же в меру кокетливом чепце-карнете, бледно-голубая.
И в самой главной точке декольте, где начинается ложбинка – не бант, а маленькая жемчужная подвеска, почти незаметная. Каскад бантов до талии – это на модной картинке, для покупательниц, чтобы брали ленты аршинами, а с хозяйки довольно одной этой случайно попавшей к ней подвески. Найденной в архаровском узелке и почему-то полюбившейся…
Равным образом и гирлянды искусственных цветов – хоть к лифу прикалывай, хоть к волосам, хоть к подолу, вон они висят, аккуратно разобранные, свисают с жердочек, и вечно за них беспокоишься – не залапали бы жирными пальцами… Зато хозяйка позволила себе дорогое кружевное модести, обрамляющее вырез. На него и полюбоваться не грех.
Щеголиха трещала, а купчиха, послушала ее, послушала, задрала подол и, выставив ногу, принялась одновременно требовать совета относительно пряжек для туфель. Обе друг друга уже не слушали и не слышали.
– Широкая пряжка на туфле способствует стройности ножки, сударыня, – одновременно выкладывая ленты для щеголихи, сказала Тереза. – У нас есть выбор… Катиш!
Выскочила помощница, опустилась на колени, стала прикладывать к туфельке то одну, то другую пряжку, от чего купчиха растерялась – ей трудно было сделать выбор.
Снова отворилась дверь, ворвался петиметр, купчиха пискнула и спрятала ногу под юбки. Щеголиха рассмеялась, и тут же начался амурный разговор. Оказалось, эти двое по всей Ильинке искали друг дружку.
Тереза поняла, что покупок от них не жди. Одна не за покупками явилась – а манеру перенять, другая, пока на нее свекровь не прикрикнет, выбора не сделает.
Были и другие покупательницы, взяли недорогие фарфоровые табакерочки, гребешки, коробочки с желтой пудрой для мужских париков. Все по мелочам, по мелочам – а, глядишь, и день не зря прожит, сколько-то прибыли имеется.
Ближе к вечеру решили, что в лавке и одна Катиш управится. Катиш постирала свои и Терезины кружева, еще какие-то вещички, и заняла хозяйское место. Ей нравилось быть в лавке главной. И она весьма любезно обслужила мещанку с дочерью, которые пришли набирать ленточек для приданого. Разумеется, сблагостила все немодные цвета, уверив, что их и сама царица в Петербурге носит.
Время было такое, что впору уже лавочку запирать, и Катиш, не ожидая покупательниц, вышла на Ильинку – поболтать с соседками.
Меж тем Тереза скромно сидела в задней комнатке, где хранились не выставленные пока товары, и занималась важным делом. Хотя они и торговала дорогими кружевами, но сама менять их каждый день не могла. Поэтому приходилось отпарывать и стирать. А сушить ценное кружево – целая наука. Его, осторожно отжав, заворачивают в мокрую тряпку, чтобы слишком рано не лишилось влаги, и, вытягивая оттуда понемногу, накалывают на особый барабанчик.
Как раз такой барабан, обшитый желтой байкой, лежал на коленях у Терезы, и она аккуратненько расправляла на нем широкую полосу золотистых блондов, закрепляя внатяг булавками. Расправив два-три вершка, вытягивала из влажной тряпицы следующий кусочек. И очень была поглощена этим делом, когда услышала, что дверь лавки отворяется.
– Катиш! – крикнула она помощнице.
Катиш не отозвалась, и Тереза поспешила сама встретить покупателя.
– Добрый день, сударыня, есть ли у вас черепаховые табакерки, которые не стыдно подарить другу? – довольно гладко, хотя не совсем правильно выговаривая слова, спросил по-французски мужчина в темно-синем, богатого цвета, бархатном кафтане, и Тереза сперва подумала, что бархат летом неудобен – в нем заживо испечься можно, а потом только осознала, что голос знаком, и как еще знаком!
Она окаменела, не зная, как быть – убегать было нелепо, но самой вступать в разговор с этим человеком – мерзко!
Он сделал еще шаг, удивленный молчанием хозяйки, и наконец-то посмотрел ей в лицо. А посмотрев – узнал…
– Тереза! Ты жива…
– Жива, – подтвердила она, повернулась и пошла прочь. Он, сбив по дороге консоль со стеклянным верхом, где лежали всякие трогательные мелочи – наперсточки, игольнички, мушечницы, выложенные перламутром, – кинулся за ней, схватил и развернул к себе.
От прикосновения пальцев пол ушел у Терезы из-под ног.
– Ты жива, – повторил он, – какое счастье!
– Прошу вас, сударь, уйдите! – сказала Тереза.
– Какое чудо, ты жива, – повторял он, не отпуская ее плеч. – Все полагали тебя мертвой…
– Для вас я мертва, уходите.
– Нет, я не уйду, раз уж я нашел тебя, я не уйду!
– Что же мне, звать на помощь? – и она действительно крикнула что было мочи: – Катиш!
Помощница на сей раз появилась сразу – возможно, заинтригованная тем, что пылкий кавалер вломился в задние комнаты лавки.
– Катиш… – а что приказать, Тереза не знала.
Помощница, девица лет двадцати двух, во все глаза смотрела на гостя. Он был хорош собой – высок, статен, причесан к лицу, и странными казались на этом смугловатом горбоносом лице светлые, почти прозрачные голубые глаза.
– Тереза, ты полагаешь меня виновным, но это не так, я ничего не знал, я потом только обнаружил твое отсутствие, это было ужасно, матушка приказала меня запереть, чтобы я не помчался в Москву…
– И что же, заперли?
Он промолчал.
– Ступайте, сударь, да впредь не извольте к нам жаловать! – крикнула по-русски Тереза. – Катиш, проводи господина и закрой дверь!
– Мы непременно должны увидеться, непременно, слышишь?
– Мы не увидимся более никогда! – это уж было заявлено по-французски.
Он, не обращая внимания на Катиш, стал целовать Терезу в щеки, в губы – мелкими, быстрыми, пылкими поцелуями. Такими, от коих голова идет кругом.
– Мишель, я вас ненавижу!.. – с грехом пополам выкрикнула беспредельно взволнованная Тереза и уперлась ему в грудь руками. Тогда лишь он отступил.
– Теперь я знаю, где тебя искать!
– Вы не смеете!
– Я приду вечером!
И этот страстный Мишель действительно покинул лавку, а Тереза побежала следом и задвинула тяжелый засов.
– Ну, что, Катиш, что ты так глядишь на меня? Разве я не похожа на брошенную женщину? – в отчаянии спросила она. – Вот этот человек – этот мужчина, этот дворянин! – соблазнил меня, как глупую девчонку, а потом бросил в зачумленном городе умирать! И ты еще удивляешься, что я отказала господину Спиридонову?
Катиш была девицей шустрой и сообразительной. Еще три года назад ее звали попросту Катюшкой, и числилась она крепостной девкой богатых купцов Лепешкиных. Она, как и Тереза, в чуму не выехала из Москвы, но по иной причине – она не могла оставить умирающих братцев. А затем это сделалось невозможно. Зараза Катюшку почему-то не брала, и она жила впроголодь, спуталась с солдатом, который приносил ей поесть, потом он же рассказал, что крепостным обоего пола, которые будут в чумных бараках ухаживать за больными, обещана воля. Катюшка набралась мужества и пошла через всю Москву к Данилову монастырю – наниматься в бараки. Обещание графа Орлова московские власти сдержали – девушка получила вольную. Какое-то время она пожила с немолодым доктором Аникишиным, с которым сошлась в лечебнице, потом доктор воссоединился со своим вернувшимся семейством, а Катюшку пристроил к приятелю-купцу, торговавшему галантерейным товаром. Оттуда ее переманила французская мадам, и Катюшка за полтора года сменила несколько лавок на Ильинке, одновременно осваивая язык.
Терезу она высмотрела сама, когда та еще только обустраивалась, и явилась предлагать ей свои услуги.
Так что Катиш превосходно понимала, что творится в душе у ее молодой хозяйки. И по-бабьи знала – Терезе нужно выреветься и выговориться. Утешая ее и кляня что есть сил весь пол мужской, Катиш как-то одновременно выкидывала на стол конфекты, крендельки, бутыль со сладкой наливочкой, две стопки. И добилась своего – пролились спасительные слезы.
– Он же мог за мной вернуться, мог! Его матушка не просто так меня в Москве забыла, я не кукла, не моська! Мосек всех увезли, а меня забыли – и я потом лишь догадалась, в чем дело! Катиш, мне показалось, будто я беременна, и я сказала ему! А он проболтался своей драгоценной матушке, вот почему меня оставили тут умирать! Разве графине Ховриной нужна невестка, которая зарабатывает на жизнь уроками музыки?
Вот тут Катиш и удивилась.
За все время, что они трудились вместе, Тереза ни словом не обмолвилась о том, что обучена музыке, и в квартирке, которую они снимали на двоих, не было ни флейты, ни скрипки, ни клавикордов. И не объяснять же помощнице, что, занявшись делом, которое ей грубо, но правильно присоветовал незнакомый офицер, музыку она из своей жизни вычеркнула. Даже когда, идя по улице, слышала из распахнутого окна клавикорды, – ускоряла шаг.
