скачать книгу бесплатно
За французскими было несколько нюрнбергских лавок, в которых торговали шерстью, полотнами, батистом, чулками, носовыми платками, и тут же – голландским сыром. Архарова в этих лавках интересовал табак – не будучи брезгливым, он не хотел все же посылать Никодимку взять на грош табаку у ближайшего будочника.
Изготовление нюхательного табака сделалось у будочников постоянным ремеслом, как полагал Архаров – от безделья, и завелись мастера, умеющие так тонко его перетереть, что к к ним графы и князья за фунтиком этого зеленого зелья посылали. Уже и дамы, любительницы взять понюшку и прочихаться всласть, завелись. Сам Архаров только еще проявлял интерес к этому модному развлечению – коли все его новые высокопоставленные знакомцы то и дело вынимали табакерки – серебряные, фарфоровые, черепаховые, с картинками, с эмалью, с камушками, – и предлагали угощаться, то и он обязан был соответствовать.
Архаров стоял у кареты, держась за приоткрытую дверцу и размышляя – то ли скоренько доехать до нюрнбергских лавок, то ли – ну их совсем. И тут другая карета, нарядная, щегольская, направляемая лихим кучером, едва не сбила его с ног. Кто-то уж так торопился на Ильинку – словно бы не чаял до вечера дожить.
Архаровский Сенька покрыл нахала лихой матерщиной, пожелав ему и самому шею свернуть, и коням своим, и господам своим, и потомству до седьмого колена. Но тот вдруг резко осадил лошадей. Не дожидаясь лакейской помощи, из кареты выскочила молодая дама.
– Сударь! Николай Петрович! А у меня радость!
Подбежала, смешно ступая на носки каблукастых туфелек, и сообщила, сияя:
– Меня на содержание взяли!
Первые делом Архаров увидел ленты – ленты немыслимого пронзительно-зеленого цвета, украшавшие все, до чего только можно додуматься: пышный сложный бант на груди, чуть поменьше банты – на рукавах, а уж в волосах, высоко взбитых и с выложенными спереди, в вершке ото лба, сверху вниз, буклями, из лент было и вовсе сплетено немыслимое, а в довершение имелся трогательный бантик под самым подбородком. И, как будто этого добра было мало, темно-красный наряд дамы украшали розовые бутоны – и на рукавах, и на подоле, а уши оттягивали изрядные серьги со многими камнями, красными и зелеными.
От всей этой роскоши он было шарахнулся, но вдруг понял – голос знакомый. И раскосые глазищи – вроде тоже. Вгляделся – точно, это была Дунька-Фаншета, румяная, свежая, счастливая. И все лицо в мушках! Так, что моднее и представить невозможно.
Как обходиться с содержанкой – Архаров не знал. Точнее, знал – в соответствии с рангом ее любовника, но поди пойми, кто подобрал девку. Похоже, человек богатый. Но и богатые всякие бывают…
– Не признали? – вдруг обиделась Дунька. – А я вас помню! Помню, как вы нас в лазарет на фуре отправляли! Мы вам все обязаны… я помню… хотите, приеду?
– Куда?
– В гости, вечерком, только я в другой карете буду. Хотите?
– Да Бог с тобой, какие тут еще обязательства, – несколько растерявшись, отвечал бойкой Дуньке Архаров. И совсем было кинулся спасаться бегством, но вдруг его осенила мысль простая и мудрая.
– Так не желаете? – Дунька даже растерялась от такого странного к себе отношения.
– А что, Дуня, и приехала бы, – негромко сказал Архаров. – Я на Пречистенке поселился, спроси дом Архарова – всякий покажет.
– Хорошее место, – одобрила Дунька. – Мы тоже туда переберемся. Там теперь многие строиться будут. Я к вам, сударь мой Николай Петрович, девку пришлю предупредить. Я-то не каждый вечер выбраться могу. А приеду!
– Непременно приезжай, я своим людям скажу, что жду гостью, тебя прямо ко мне и проведут. Скажешься Фаншетой, – велел Архаров.
От Дуньки, залетевшей неожиданно высоко, могла быть немалая польза – такого рода девки, что дорого берут за свою любовь, знают обыкновенно всех богатых шалопаев, кутил и игроков, а также все новости того круга, где играют по-крупному.
– Прощай, монкьор! – по-модному воскликнула Дунька, послала воздушный поцелуй и поспешила к своей карете.
Архаров испытал желание почесать в затылке. Надо же, как ее судьба ввысь подкинула…
Решив, что Левушке в его разысканиях мешать не следует, он сел в карету и велел везти себя обратно на Лубянку, сильно недовольный тем, что вообще отправился на Ильинку. Час времени потратил – правда, приобрел стулья. Какого черта он вообще вместе с Левушкой вышел на улицу, сел в карету? Как оно вдруг получилось? Почему, довезя его до Ветошного, не уехал сразу?
А потому, что сам себе врал, определил Архаров. Сам перед собой делал вид, будто все образовалось случайно. И возможна случайная встреча. Больше так нельзя. Блажь, блажь… от воздержания, не иначе… нужно будет послать за Марфой, пусть подыщет чистую и непритязательную вдовушку, а он уж сколько надобно будет платить…
На Лубянке его ждали Устин Петров с двумя томами под мышкой и Шварц.
– Ваша милость, я отыскал, вот он, указ, в доподлинности, – сказал Устин.
– Прочитай.
Оказалось – 10 марта 1766 года был подписан государыней указ о том, чтобы картежные долги уничтожить и при живом отце неотделенным детям не верить. Что означало – вексель, подтверждающий карточный долг, не может быть опротестован судебным порядком. И обязательствам недорослей также веры нет – что и должен запомнить всякий, желающий облапошить почтенное семейство черед посредство сынка-недоумка. Что-то такое Архаров и раньше слыхал, но сам он уже много лет, как из недорослей перешел в солдаты, а потомства, способного на шалости, не завел, и картежных долгов тоже почти не делал – так что указ ему был до сих пор без особой надобности.
– А вот еще один, по сей день не отмененный, – Шварц раскрыл второй том, стстоящий из подшитых бумаг и заложенный опрятным шнурочком.
– Читай, Петров, – приказал обер-полицмейстер.
Устин не сразу разобрал старинный почерк, да и неудивительно – указ был сорокалетней давности, во всей Москве о нем, может, один лишь дотошный Шварц и помнил.
– «Понеже указом Государя Императора Петра Великого, – так приступила к делу императрица Анна Иоанновна, – в прошлом 1717 году в народ публиковано, дабы никому в деньги не играть под тройным штрафом обретающихся денег в игре. А как нам известно учинилось, что не токмо по тому указу такая богомерзкая игра не пресеклась, но многие компаниями и в партикулярных домах как в карты, так и в кости и в другие игры проигрывают деньги и пожитки, людей и деревни свои, от чего не только в крайнее убожество и разорение приходят, но и в самый тяжкий грех впадают и души свои в конечную погибель приводят». Засим следовал запрет играть в карты на деньги и указывалась мера наказания – тройное изъятие обретающихся в игре денег в первый раз, во второй – тюрьма на месяц для офицеров и знатных людей, а игроков подлого происхождения бить батогами нещадно.
– Нет, пугать нашего вертопраха незачем, – решил Архаров. – Забери старый указ, Карл Иванович, а ты, Петров, отправляйся ко мне, покажи новый недорослю. Может, уразумеет, что его обязательства недействительны, и даст более путные показания.
Вельяминов и ночевал, и завтракал, и обедал в его доме под присмотром Никодимки.
Сам же Архаров полагал выслушать доклады о ведении некоторых дел, и действительно начал было, но к нему прислали от Волконского. Следовало ехать.
Полагая – и тут он не ошибался, – что это старая княжна воду мутит и, скорее всего, жалуется на грубых и неотесанных архаровцев, Архаров сел в карету, на запятки поставил двух молодых, Захара Иванова и Клавдия, тоже Иванова, и велел везти себя к князю, готовый защищать Левушку и Федьку от нападок. Но недалеко он отъехал.
Быстрый человек пересек улицу, вскочил на кучерскую подножку, обернулся – и в окошечке Архаров увидел ошалелое Федькино лицо.
И порядком помятое лицо – на щеке ссадина, глазу досталось… подбородок кровью измазан…
Он тут же открыл окошечко.
– Беда, ваша милость! Насилу догнал! – крикнул Федька. И тут же приказал кучеру: – К Охотному ряду, а там – по Моховой!
– Ты чего раскомандовался? – спросил Архаров, несколько даже растерявшись. До сих пор его так беспардонно не похищали вместе с каретой.
– Беда, говорю! Гони, Сеня!
– Пожар у нас, что ли?
– Нет, не пожар, а я дурака охранять место злодеяния поставил! Вы же к его сиятельству ехать собрались? Так рано ж! Сперва бы разобраться!
– Это по делу беглой девки, что ли?
– Оно самое!
Но Федьке затруднительно было докладывать, мостясь рядом с кучером, и Архаров взял его в карету.
Оказалось вот что.
Федька решил докопаться до правды в этом деле не только потому, что так велел командир. И не только потому, что хотел накопить служебных успехов, выдвинуться, получить чин, иное жалование, снять хорошую квартиру, приодеться. Все это само собой разумелось – а только он не мог забыть печальной миниатюры, которую Левушка – может, по рассеянности, а может, и по иной причине так и оставил висеть на шее.
Поэтому Федька самостоятельно пошел узнать, не вернулся ли доктор от старой княжны. А еслм вернулся – уговорить его взять извозчика (попробовал бы извозчик содрать деньги со спешащего архаровца! Тут же бы его по ярлыку определили и много неприятностей устроили!) и доставить туда, где он спокойно растолкует, что творится в доме старой княжны. Тем более – сам изъявил желание.
Дом Флейшмана был невелик, о двух этажах, второй сдавался. Там доктор нанимал одну комнату с полным пансионом, а две – какой-то рязанский помещик, приехавший судиться и застрявший в Москве на полгода. Федька спросил у хозяйки, хорошенькой беленькой немочки, которая нянчила близнецов и по такому случаю из дому почти не уходила, передана ли жильцу записочка. Оказалось – из боязни, что жилец придет очень поздно, а уйдет очень рано, хозяйка решила сунуть записочку в дверь. И еще заметила, что господин Ремизов нынче нарасхват – его еще некий господин вечером спрашивал, все никак не верил, что жильца нет дома. Замороченная младенцами хозяйка велела тому господину подняться наверх да и постучать, а самой ей бегать недосуг. Заодно попросила – коли доктор так незаметно прокрался, что она не слыхала, отдать ему записку, а коли его нет – так сунуть в дверь.
Федька вышел во двор и возле той отдельной лестницы, что вела наверх, в комнаты Ремизова и помещика, столкнулся с человеком.
– Там, чтобы на лестницу попасть, нужно сперва войти в сенцы, и в сенцах сразу лестница начинается, под ней всякий хлам. Дверь отворилась, он выскочил, – рассказывал Федька. – Шитье блеснуло – но, сдается мне, это на нем дорогая ливрея была. Хотя – черт его знает. Выскочил мне встречь, мы грудь в грудь столкнулись, но я туда спешил, он – оттуда, я даже его в лицо бы теперь не признал, все очень быстро вышло. Я – наверх, дверь закрыта, никакой записки не торчит. Взял ее доктор, стало быть. И тут мне в башку ударило – от кого же этот торопыга выходил? Я вторую дверь тряхнул – заперто. Второго жильца, выходит, нет. Тогда я к доктору ломанулся – а дверь-то лишь прикрыта! Влетел! Ну и вижу – помирает наш доктор, лежит на полу и помирает! Я кинулся, ногой двинул, мы сцепились…
– С кем сцепились? – пасмурно полюбопытствовал Архаров.
– Так там же еще человек был! Первый выскочил, второй замешкался. Они доктора ножом пырнули, нож застрял, он выдернуть хотел, выдернул, а тут я… у него нож в руке… я вывернул…
Федька замолчал.
– Дальше, – тихо велел Архаров.
– Что – дальше… Что мне еще оставалось?.. Или он меня, или я его…
– Дальше.
– Я вниз кинулся – второго догонять. Не догнал, зря народ переполошил. А он, сука, не ждал, пока тот спустится! Я солдата поймал, велел стать у двери, охранять, сам – за извозчиком, сюда, вы укатили, я за вами…
Солдат – дурак, ни черта не понял…
– Архаровец ты, – сказал Архаров. – Солдата нужно было за подмогой слать, самому оставаться.
– А чего оставаться – двух покойников стеречь?
Но дело было не в этом доводе рассудка – Архарову показалось, будто он уразумел, что двигало Федькой. Это чувство очень хорошо определялось французским словом «азарт». Сиречь – задор, горячность, запальчивость.
Слов, какими перевести, много – а все не то…
Федька не мог сидеть на лестнице, охраняя два тела, ему непременно нужно было, разгоряченному дракой и погоней, бежать, нестись, что-то делать… или же то, что он совершил, вызвало в его душе взрыв отрицания – он не мог позволить себе спокойно сидеть рядом с убитым им человеком, он должен был продолжать действовать, имея простую и четкую цель – найти того единственного, кто мог его казнить или миловать на этой земле, действовать – чтобы не мыслить…
И вот сейчас, глядя на него, потрепанного и измазанного кровью, Архаров вдруг сообразил: да ведь Федька еще очень молод, немногим старше Левушки, чем и объясняется его неистраченная горячность – да еще имеющая свойство проявляться очень бурно. А другое – он уже однажды убил человека, убил в пьяной драке дружка-приятеля и сам себя казнил за это лучше всякого Шварца с кнутобойцами. И сейчас, как он ни пытался выставить себя доблестным и отчаянным полицейским, глаза выдавали страх, Федька даже боялся сам себе сказать безмолвно: Господи, да что же я опять натворил?..
И какое же объяснение было верным, первое или второе?
Федькино лицо неуловимо менялось, показывая Архарову: первое! нет, второе! нет, все же первое…
Карета меж тем неслась по Моховой, и Захар с Клашкой, мотаясь сзади, недоумевали – какой князь Волконский, нас что-то совсем не туда везут!
В Колымажном поднимался над домом Флейшмана густой дым и из одного окна уже лезло пламя. Обыватели устремлялись вытаскивать имущество, но не всем хватало духа – а только самым жадным.
– Захар, Клашка, держи воров! – крикнул, выскакивая из кареты, Архаров и тут же метнул вперед кулак. Кулак встретил непрочную преграду, мужичишка, прижимавший к груди охапку тряпья, улетел влево.
– Стрема! Полицмейстер!..
Стало ясно, что на дым и крики тут же понабежали мошенники.
– Ухряй, мазуры! – заорал сам Архаров. И точно – от дома отбежали еще двое.
Дальше была безобразная драка, в которой досталось и правому, и виноватому. Хотя вышла она короткой – в Москве уже раскусили натуру нового обер-полицмейстера: хмур и задумчив лишь до той поры, как появится повод махать кулаками. Не хочешь этакого благословения – удирай, покуда цел. Вот и вышло, что тушить некому…
Захар Иванов, вывернув на себя ведро воды, вбежал в дом и оттуда подал в окно детей. Кучер Сенька выпряг лошадь и поскакал за пожарной командой. В Москве уже кое-где стояли каланчи и дежурили на них служители, но позвать самим – как-то надежнее.
Федька пытался было пробиться на второй этаж, в самое пекло, – но Архаров так орал ему вслед, угрожая и поркой, и мордобоем, что пришлось отступиться.
Наконец явился Сенька, за ним прикатили пожарные фуры с насосом и трубами, вода из ближнего колодца залила первый этаж, а во втором уже и заливать было нечего.
Архаровцы стояли во дворе кучкой и глядели, как догорает верх дома. Мокрый Иванов, голый по пояс, выжимал рубаху. Сенька тихонько выспрашивал – что да как. Федька и Архаров, чуть в стороне, разбирались – что же такое произошло.
– Какого черта ты солдата оставил? Ну и где теперь твой солдат? – допытывался злой, запыхавшийся, чумазый и взъерошенный Архаров. – Сбежал?! И что вы там такое понаписали с Тучковым в записке? Что вы понаписали, если из-за вашей бумажки человека убили?!. И дом подожгли?!.
Федька молчал – записку Левушка ему не показывал, что касается солдата – оплошность, да, готов спиной расплатиться.
Подошел унтер-брандмейстер, поклонился.
– Ваше сиятельство…
Сиятельством Архаров не был, титулов не имел, но пожарный решил, что так как-то надежнее.
– Докладывай, Еременко.
– Там ребята наверху два тела нашли, до них не добраться. Можно попробовать вытащить баграми.
– Вытаскивайте, – распорядился Архаров.
Тут прибыл помещик, нанимавший две комнаты, и обнаружил себя погорельцем. С претензиями полез к Архарову. Делать этого не следовало – на его-то голову и вылил обер-полицмейстер все свое неудовольствие. Тем временем Еременко, видя, что начальство делом занято – дурака в хвост и в гриву кроет, тихонько отозвал Федьку.
На землю удалось спустить только одно тело – человека, которого Федька пырнул под сердце его же ножом. Лицо покойника обгорело, но Федька признал его по стати – он был помельче молодого и полноватого доктора. И как еще обгорело – похоже, в это мертвое лицо ткнули горящей головней и держали так довольно долго.
Тело лежало у его ног – тело убитого им человека. Федька вздохнул и опустился на корточки – выворачивать карманы. Скоро образовалась на траве кучка: платок, табакерка, кошелек, перочинный ножик, замшевый мешочек… Федька раздернул шнурок – внутри были игральные кости в кожаном стаканчике и обтрепанная по углам карта – дама крестей. И скомканную бумажку нашел с какими-то цифрами и записями. Не по-русски…
Архаров подошел и присел, упираясь руками в колени.
– В этом деле французским духом тянет, – сказал он, ткнув пальцем в бумажонку. – Глянь-ка на его тельник, православный или католический.
Федька осторожно, двумя пальцами, прокопался под рубаху к покойнику, вытянул цепочку и крест. Четвероконечный. Католический.
На обгоревшее лицо глядеть было неприятно – на него набросили какой-то лоскут. Архаров этот лоскут приподнял и тут же опустил.
Лица не врут. Но это – уже было за пределами правды и лжи, хотя…
Он дернул за буклю обсыпанных копотью волос. Предположение подтвердилось – покойник был в парике. Свои бы волосы, поди, вспыхнули факелом, а дешевый нитяной парик огню воспротивился. Под ним была круглая плешь, обрамленная седыми волосами. Правда, плешь странная, поросшая коротеньким редким ежиком…
– Мать честная, Богородица лесная! – воскликнул Архаров. – Да это ж католический патер! Или как его там! Федька, обшарь его как следует! Может, четки найдутся, или молитвенник, или еще что!
Но никаких принадлежностей ремесла не обнаружили.
– Он такой же патер, как я – повитуха, – вдруг сказал Клашка Иванов, оказавшийся рядом. Совсем еще молодой и необстрелянный, он сперва не подходил к мертвому телу, потом осмелел.
– А ты почем знаешь? – спросил, не оборачиваясь, Архаров.
