скачать книгу бесплатно
– Ну… – Герка пожал плечами и сквасил рожу.
– Вижу. Вот на юрфак я бы устроил даже дауна – но тебе туда не надо. Иностранные языки?
– Какой смысл? – спросил Герка. – Через пять лет все будут спикать на инглише как Шекспиры. И переводчики пойдут в дворники – дружными колоннами.
Он вспомнил, что факультет во все времена был девичьим, и добавил – с большим, впрочем, сомнением:
– Или замуж…
– А немецкий? Испанский?
– Кому он нужен, этот немецкий…
– Менеджмент? Управление производством? Финансы? Ты что, банкиром не хочешь стать?
– Хочу, – честно признался Герка. – На две недели. Это, наверно, страшно скучно. А за две недели я там свой порядок наведу…
– Гриша, он ведь даже не знает, как сто долларов выглядят, – напомнила Надя. – Для него «банк» – пустой звук.
– Это правда? – изумленно спросил батька. – Надя, я же постоянно посылал деньги!..
– Рублями.
– Ага! Понял! – Богуш выскочил из-за кухонного стола, побежал в спальню, полез во внутренний карман висевшего на спинке стула пиджака. Вернулся он с портмоне в руке.
– Держи, сын. Вот это – один доллар, храню на счастье, но для тебя не жалко. Это – пять, это – десять… куда двадцатка задевалась… ладно, будет и двадцатка… Это – полсотни! А это – сотня! Забирай! И чтоб я больше от матери жалоб не слышал – живого доллара не видел!
Герка ойкнул.
Богуш радостно смотрел, как сын сгребает с кухонного стола банкноты.
– Что, Надюшка? Поднимем ребеночка? Сделаем из него настоящего мачо?
– Да ну тебя, – ответила Надя. – Хватит его баловать, нос задерет.
– Вот и замечательно!
Герка деньги припрятал в надежде найти нормальные курсы, чтобы летом походить и хотя бы разобраться в себе. Он хотел понять, что за голос иногда произносит в голове слова, которые прозвучат часа через два-три, а то и через неделю. Он также хотел знать, что означают линии на внутренней стороне век, прямые и округлые, которые образуют примитивные рисунки, где нет ни одной детали, а только суть…
У него была бы по физике не тройка, а двойка, если бы время от времени он не слышал голоса и не видел линий. Только поэтому он иногда мог правильно начертить на доске схему опыта. По тому, как кивала учительница, он понимал – ее мысль опережает движение его руки и, очевидно, ему удается как-то считать эту примитивную учительскую мысль, вынуть из физичкиной головы простенькую картинку белым по черному, которая там хранилась лет двадцать. Но во время контрольных все в нем молчало, словно бы внутреннее ухо не знало, к чему прислушиваться, а внутренний глаз – к чему приглядываться.
Он еще походил по объявлениям – и в один прекрасный вечер позвонил, что заночует у товарища. То есть, вечером это время считал Богуш, а для Нади уже наступила ночь. Муж давно уже улегся в постель, а она в халатике бродила по квартире, в глубине души полагая, что ее материнское беспокойство – вещь не менее обязательная, чпм чистка зубов перед сном.
– Как зовут товарища-то? – весело спросил Богуш, и, прикрыв трубку рукой, лихо известил Надю: – Застрял у бабы!
– Юрий Денисович Буханцев, – ответил Герка. – Ты знаешь, батька, какая у него библиотека?!. Тебе и не снилось! Мы тут опыты с картами делали! Батька, я нашел то, что мне нужно!
– Какие еще опыты с картами? – забеспокоился батька. – Ты во что там играешь? Немедленно прерывай игру, я сейчас за тобой приеду!
– Да ты что? Это не те карты! Их пять штук, и я их угадываю! У меня в первой серии шестьдесят два процента попаданий, мы попьем чаю и проведем вторую серию!..
– Карты угадываешь? Это что-то новое… Герман, если это игра на деньги, ты скажи – да, просто – да, и я за тобой приеду.
– Господи, что еще стряслось?! – Надя кинулась к постели и попыталась забрать у мужа трубку.
– Нет же, нет! – завопил Герка. – Не надо меня спасать! Тут никаких денег, тут только книги! Юрий Денисович меня тестирует! Он – настоящий парапсихолог, ясно? Настоящий! Хочешь, я ему трубку дам?
– Ну, дай…
Богуш насупился – предстояло какое-то дурацкое объяснение.
– Григорий Леонидович, извините, что так нелепо вышло, – густой мужской голос поражал проникновенностью. – Мы тут тестированием увлеклись. Я – не шарлатан какой-нибудь и не гомосексуалист. Я тут, собственно, проездом, остановился у товарища, а вообще я из Москвы, работаю, извините, в номерном институте…
– Они еще остались?
– Ну, название-то моя контора поменяла, а профиль тот же – психогигиена, психотехники, мы же и с космонавтами работали, и… впрочем… Извините, Григорий Леонидович… Если вы настаиваете, я Геру привезу. Сдам с рук на руки! Только я ведь к вам ненадолго, а тут такая встреча! У вас замечательный парень, Григорий Леонидович, способности изумительные, с ним работать и работать! Сейчас у него шестьдесят два процента, а во второй серии будет семьдесят, я просто уверен!
– Что за проценты такие?
– Попросту говоря – чтение мыслей на расстоянии. Есть пять карт с разными рисунками, я в одной комнате беру карту, гляжу на нее, в другой комнате Гера рисует, и так – сто раз. Это совершенно классический опыт, американцы его даже так проводили: индуктор был на суше, зато реципиент – на подводной лодке. Погодите, если у меня будет возможность поработать с вашим сыном – он такие чудеса покажет! По-моему, у него должна быть способность к телекинезу.
– По-моему, вы мне пудрите мозги… – неуверенно сказал Богуш.
– Григорий Леонидович, я сейчас вам докажу, что вы ошибаетесь. Назовите подряд шесть слов – увидите, что будет.
– Ну… – Богуш обвел глазами спальню. – Роза, огурец, собака, куб, термос, лошадь. Что дальше?
Розы были на диванной подушке, узор «турецкие огурцы» – на коврике, пластмассовую собачку на колесах Надя купила для чьего-то ребенка, выключенный телевизор на тонких ножках висел в воздухе черным кубом, термос нужно было принести с кухни – Надя утром любила выпить кофе прямо в постели, а лошадь как-то неожиданно пришла в голову.
– Хорошо. На вас, Григорий Леонидович, коричневый бархатный халат и черные кожаные тапки. В спальне, откуда вы со мной говорите, полумрак, горит настольная лампа, шторы задернуты, они тоже коричневые с розовым, с полосками, что ли, знаете, бывают такие тканые полоски… Ваша супруга сидит рядом, она в голубом халатике, у нее короткие светлые волосы, сейчас она взяла вас обеими руками за плечо, у нее серебряный перстень…
– Вам что, Герка подсказывает? – удивился Богуш.
– Нет, Гера пока еще так не умеет, это я сам. Еще в вашей спальне пахнет чем-то сладким, но не женскими духами…
– В самом деле… Надюшка, чем у нас пахнет? – шепотом спросил Богуш.
– Гриш, ты только не сердись – у нас в шкафу моль завелась, я брызгалку купила, полдня проветрить не могу…
– Ну, ладно, убедили. Только чтоб утром позвонил, – сурово приказал Богуш. – Но странно все это…
– Да, кажется странным, – согласился незримый Буханцев. – Дэвид Копперфильд тоже кому-то казался не от мира сего. Спокойной ночи!
– Вот те на… – пробормотал Богуш. – Надюшка! А ведь мы Копперфильда родили!
– Гриша, мне все это страшно не нравится, – твердо заявила Надя. – Герка непонятно где, непонятно с кем, на нем ставят опыты… Гриша, я читала про зомби…
– Ну, ты, Наденька, махнула! Ты еще вампиров пристегни. Это ж надо – Копперфильд… Знаешь, сколько у него миллионов?
– Гриша, ты действительно хочешь, чтобы наш ребенок стал фокусником?
– А кем он, по-твоему, должен стать? Рекламным агентом? Надюшка, ты как с теми полотенцами… Пойми – у тебя теперь другой уровень! – принялся внушать Богуш. – Герка же не будет ездить с бродячим цирком по захолустью. И способности у него действительно есть – ты мне все уши прожужжала. Если он будет двигаться в этом направлении – то он добьется настоящей славы! «Герман Богуш, первый маг России» – звучит, а?
– Вот только магии мне тут недоставало…
– Это рекламный трюк. Надь, ну что ты? Хочешь, чтобы Герка стал учителем географии? Сантехником? Автомехаником? Наверно, это я виноват – вы с ним жили в таком кругу, где автомеханик – это круто. Ну так нет у тебя больше того круга, пойми наконец! Надюшка, кончай дуться!
Богуш притянул к себе жену, завалил, стал целовать – тем их спор и кончился.
Утром приехал бледный после бессонной ночи Герка.
– Батька, это такие люди! И Юрий Денисович, и Золотов!..
– Что еще за Золотов?
– А это врач-гипнолог, мы как раз у него были! Батька, я столько понял…
И Герка задумался.
Богуш смотрел на сына и чувствовал себя, как в самолете перед самым взлетом. Еще чуть-чуть – колеса оторвутся от бетонки и машина резко пойдет вверх, и ощущение легонькой перегрузки, от которой спина немного вдавилась в кресло, будет хмельным и радостным…
– Если нужно будет ехать к нему в Москву, я не против, – сказал Богуш. – Надо же, свой Копперфильд… Надюшка, ты не представляешь, как я благодарен тебе за Герку!
– Почему же? Представляю! – не удержалась Надя и тут же испугалась – вот сейчас он сообразит, что ей все известно, и даже вычислит откуда – от самой Натальи через Диляру! Но Богуш не расслышал намека.
* * *
Странный это был допрос. Во-первых, следователь и подозреваемая хорошо знали друг друга. Они в школе сидели за одной партой. Во-вторых, у подозреваемой было безупречное алиби. В час, когда совершилось преступление, ее видели несколько сот тысяч человек.
И даже более того – в течение по меньшей мере двух суток до преступления она не оставалась одна. Днем она живмя жила на работе, где даже каждый ее телефонный звонок совершался при большом стечении народа. Продукты она покупала не в городском магазине, а в служебной кулинарке, где тоже была на виду. Домой ее отвозила коллега, она же заезжала за ней утром, только уже не домой, а к свекрови. Ее свекровь серьезно заболела, и она провела там обе ночи вместе с сестрой мужа, причем отсыпались они по очереди. Так что не нашлось бы и пяти минут, чтобы они не были хоть кем-то проконтролированы.
И примерно две недели до роковой ночи тоже были под завязку набиты свидетельствами об алиби. Можно было, конечно, отыскать маленькие щелки и несостыковки – но следователь понимал, что бывшая одноклассница действительно ни при чем.
У нее был враг по имени Вадим Игнатьевич Кузьмин – и она боролась с этим врагом дозволенными средствами: организовала газетные публикации, телепередачи, привлекла внимание прокуратуры. Если бы она хотела просто уничтожить врага – то, наверно, не подняла бы вокруг него столько шума.
Так обстояло дело с предполагаемой преступницей. Что касается жертвы, то жертва эта собиралась на несколько дней съездить по важным делам в Москву, и все знали, что с четверга по понедельник эта самая личность будет отсутствовать. Все – двести с лишним человек персонала больницы, в которой жертва занимала весьма ответственный пост.
Но именно за двое суток до беды выяснились две неприятности, помешавшие жертве отбыть на уикэнд. Это оказался, во-первых, обыкновенный инсульт, уложивший в постель важного чиновника Минздрава, аудиенция у которого была назначена чуть ли не за полгода; во-вторых, срочный отъезд за границу другого нужного человека. Услышали об этом лишь трое – единственная дочь жертвы, Галина, затем – подруга Кузьмина, медсестра Леночка, и еще один приятель, вместе с которым жертва планировала отправиться в Москву. То есть – лишь трое знали, что Вадим Игнатьевич Кузьмин остался дома и, не запланировав на эти дни серьезных дел, решил один раз просто-напросто отдохнуть. А из них троих только Леночка знала, где он собрался отдыхать, потому что, с радостью использовав отгулы, поехала вместе с ним…
Итак, на первый взгляд эти два человека, респектабельный врач, достойный всякого уважения, и известная тележурналистка, любимица зрителей, в течение двух суток не имели ни малейшего соприкосновения. Но когда чудом спасшийся от смерти Кузьмин был спрошен следователем, подозревает ли он кого-либо, он сразу решительно назвал имя журналистки.
Хотя даже очень опытная и сообразительная журналистка не могла предвидеть, что солидный человек, врач с тридцатипятилетним стажем, забредет зимней ночью в какую-то совершеннейшую трущобу, в самую сердцевину нежилого, сплошь состоящего из аварийных домов квартала, что кто-то там заедет ему в челюсть хорошо поставленным ударом, врач очнется почему-то в подвале, придавленный кучей каменного угля, со сломанной ногой, будет без всякого результата звать на помощь, попробует выбраться сам, потеряет сознание и настолько обморозит в этом проклятом подвале обе руки и обе ступни, что встанет вопрос об ампутации.
Но то, что руки и ступни уцелели, было сомнительным счастьем – барахтаясь и извиваясь, Кузьмин расколыхал нависшую над ним сбоку наподобие козырька часть кучи, она поползла и чуть не свернула ему шею. Во всяком случае, два позвонка пострадали настолько сильно, что даже после операции, сделанной лучшими специалистами, Кузьмин остался при одной действующей руке – и то левой. Тело было парализовано. Он мог только говорить, помогая себе нелепыми взмахами уцелевшей руки, – и он говорил!
Он упорно называл имя – Ольга Черноруцкая.
– Но, Саша, галлюцинацию ведь к делу не пришивают, – сказала Оля. – Ему померещилась я, точно так же мог померещиться Степанов или Катя Обрезкова…
– Кто это такие? – спросил Саша, быстро записывая фамилии.
– Можешь проверить – тоже… пострадавшие…
– То есть – по публикациям?
– Но что интересно, – ему померещились не Инна Степанова, не Обрезковы, не моя Лариска! Не те, кого он отправил на тот свет! – воскликнула Оля. – Про них он и не подумал! Ему померещилась я! Наверно, потому, что все знали – я не успокоюсь, пока не засажу его за решетку! Если бы понадобилось – я бы Интерпол подключила!..
Она вдруг замолчала, сообразив, что никакая решетка Кузьмину больше не страшна.
– Но его наказал Бог…
– Да, его наказал Бог, – согласился Саша, раскладывая газетные вырезки из прозрачной папки. – Инна Степанова… привезли с острой сердечной недостаточностью… муж узнал о ее смерти три дня спустя…
– Они даже не попытались найти хоть кого-то из близких! А у нее в сумочке был блокнот с телефонами. Когда Сергей Михайлович пришел к Кузьмину, тот клялся и божился, что и вещи пропали, и документы пропали, и вообще никакой Степановой в больнице знать не знают. Сергей Михайлович заплатил санитаркам, и ему принесли кофточку и сумку. Денег в сумке, конечно, уже не было, косметики тоже, а блокнот – он же никому не нужен…
– Ты не допускаешь, что по каким-то показаниям ей действительно не могли помочь сразу? Я не врач, но…
– Допускаю, – согласилась Оля. – Но зачем же он врал? Если бы он сказал честно – да, привезли без сознания, да, один хирург был на операции, другой отсутствовал, редкая группа крови, непереносимость антибиотиков… ну, хотя бы попытался оправдаться! Но он – врал!
– Не ори, пожалуйста, я не глухой, – одернул следователь тележурналистку. – Теперь – Обрезковы, Людмила и Борис…
– Да там же все написано, Саша. Ты хочешь убедиться, что я помню наизусть? Ловишь меня на оговорках?
– А если даже так? – он выдержал паузу. – Я хочу быть уверен в том, что ты перед законом чиста, прежде чем закрывать это дурацкое дело. Если я его сейчас на скорую руку закрою – этот сукин сын будет своей левой клешней строчить кляузы в ООН и в ЮНЕСКО! А оттуда их будут спускать к моему начальству. Так что давай отвечай.
Следователь Фесенко не первый год сидел в этом кабинете (и за этим самым обшарпанным столом, кстати говоря, и при самодельном калорифере, изготовленном собственноручно в те легендарные времена, когда торговля знала слово «дефицит», и обогревательных приборов два года как не было ни на прилавке, ни под прилавком), не впервые он сталкивался и с обыкновенным человеческим безумием. А поговорку «врет, как свидетель» он однажды сам придумал, как заново придумывает ее каждый молодой сыскарь, пытаясь расследовать хотя бы элементарный угон машины в присутствии десятка ротозеев. Правда, допрашивать одноклассников ему еще не приходилось. Телезвезд – тем более. И невысокий, плотный, с пивным животиком, с круглой лысинкой Александр Ильич чувствовал себя нелепо рядом с по-модному тощей элегантной светской дамой, с которой, было дело, как-то целовался в темном закутке за школьной сценой.
– Обрезковы попали в автокатастрофу, – сказала Оля. – Столкнулись две машины. Одна «скорая» повезла Обрезковых во вторую городскую, другая – водителя второй машины в травматологическую. Водителя сразу же с носилок перевалили на операционный стол, Обрезковы лежали в коридоре около суток. Катя ничего не знала, она была в Крыму. Когда она приехала – еле нашла могилу собственных родителей.
– Не слишком ли хилые аргументы, чтобы обвинять Кузьмина в торговле органами? – напрямую спросил Саша.
– Нет! Ты вспомни, как я добивалась, чтобы меня пустили к Лариске! Сашка, она была еще жива, а меня к ней не пускали! Потом мне отдали тело, а через весь живот и всю грудь – кривой шов. Сашка, вот зачем им понадобилось вскрытие? Лариска попала под машину, причина смерти ясна – кому и зачем нужно было вскрытие?!. Какие болезни они там собирались обнаружить?! Сашка, ей было двадцать два года и она танцевала!.. Хочешь, фотографии покажу?..
Саша встал, обошел стол и дважды хлопнул Олю по плечу.
– Извини – фотографии в другой раз. Возьми себя в руки. Как поднять шум вокруг уважаемого человека – так у тебя характера хватило. А сейчас растеклась, как кисель по клеенке. Что же мне тебя – ложечкой в блюдечко собирать? Олька, это все недоказуемо. Нужно было найти хоть одного курьера, который увозил эти самые органы и передавал их в частные клиники. Если Кузьмин поставил торговлю на поток – то у него все и всюду было прихвачено. Не сам же он вез человеческие печенки в трехлитровых банках! Кто-то доставлял емкость в аэропорт, кто-то в аэропорту проносил ее на борт, кто-то ее, черт возьми, встречал! Олька, если я даже сейчас попробую отследить междугородные переговоры Кузьмина, то ничего не найду! Он не такой идиот, чтобы звонить из дома или рабочего кабинета. Теперь же с каждого угла можно набрать Амстердам и Гонолулу! И после того шума, который ты подняла, совершенно бесполезно искать следов в аэропорту. Там все затаились и будут молчать. Разве что в больнице у кого-то проснется совесть… Но скорее проснется злоба – они лишились прекрасной кормушки. Он же всех подкармливал, Оленька!..
– Так, выходит, это я во всем виновата? – Ольга оттолкнула Сашу.
– По-моему, ты рехнулась, – с большим огорчением отметил он.
Женщина, стоявшая сейчас перед следователем Александром Фесенко, действительно сильно смахивала на спятившую истеричку. Почему-то ее модная одежда и остромодный в этом сезоне цвет волос «баклажан» только усиливали впечатление.
Они, одноклассники, были, естественно, ровесниками, но с возрастом Ольги творились чудеса. На телеэкране она иногда гляделась двадцатилетней девочкой, особенно когда на репортажах с благотворительных концертов сама пускалась в пляс. Вблизи ей уже можно было дать двадцать восемь или даже тридцать – в середине дня, когда утренняя припухлость под глазами уже сошла и макияж еще свеж. Ближе к вечеру она делалась еще немного старше, особенно если пользовалась тональным кремом – кожа, попорченная гримом, с крупными порами, которые крем забивал и делал светлыми точками, склонная к воспалениям, выдавала подлинный возраст. К тому же, Ольга на самом деле никогда не была красавицей – длинноватый нос, великоватый рот, тяжеловатый подбородок просто оставались незамеченными, когда она работала, а работала она прекрасно. Сейчас же единственным зрителем был Саша, а после кляуз Кузьмина, после разборок с собственным начальством, после нелепых допросов, которым подверглось все ее окружение, Ольга так и жила на грани истерики.
– Значит, и ты считаешь, что это я спихнула его в подвал?
– Я так не считаю. Принести тебе воды?
