скачать книгу бесплатно
Отпуск пролетел мгновенно. За это время Костя подружился с практиканткой Людой, студенткой ветфака, жившей на квартире по соседству с ним. По вечерам они сидели на лавочке в саду под раскидистой старой грушей, разговаривали обо всём на свете. Собеседницей девушка была отменной.
В последний вечер Люда задала странный вопрос:
– Ты вернёшься?
– Конечно, вернусь. Куда я денусь? – удивился Костя.
– Ты не понял. Ты вернёшься ко мне?
Костя пожал плечами. Что тут ответить? Что между ними было-то? Ни объятий, ни поцелуев. Общались, и всё.
Девушка помолчала, будто раздумывая, говорить или не говорить, и неожиданно для него, а, может, и для себя, сказала тихо, но очень твёрдо:
– А я ведь всё равно буду ждать тебя.
Костя медленно, будто отрывая одно слово от другого, произнёс:
– Не надо давать никому обещаний! Не надо! Обещаниями ты связываешь и себя, и того, кому их даёшь. Мне-то с этим что теперь прикажешь делать?
Она посмотрела на него и опустила голову:
– Я всё равно буду ждать.
И, действительно, ждёт его. Ждёт уже шесть лет. Окончила институт. Работает в колхозе ветврачом. Замуж не вышла, хотя сватались не раз. Причина её одиночества известна только ей. Да ещё Косте. Всезнающие люди на сей раз остались при своих интересах.
Ничего не обещал ей Костя, ничего между ними не было. А вот в её одиночестве чувствует себя виноватым.
Не надо было сидеть ему тогда с Людой под этой чёртовой грушей. Не надо было и ей заглядывать в этот серо-зелёный омут. Не знала она, как это опасно. Затянуло вот – не выберется.
На самом же деле серьёзным он был, этот Костя. И девушек менял с реактивной скоростью вовсе не оттого, что жаждал новых приключений или спешил подарить счастье своим друзьям. Он просто искал ту, единственную, и боялся её встретить. Вот только сам об этом даже не подозревал.
Глава 13
После дня своего рождения Маша проснулась поздно. В хате было тихо, значит, бабка уже ушла в «церкву».
Как таковой, церкви в селе давно уже не было, церковью называли дом бабы Веры, куда по воскресным дням и по религиозным праздникам собирались старушки. Службу вёл самый, что ни есть настоящий батюшка, потомственный. Отец его, тоже батюшка, был выслан в Сибирь за то, что поил людей каким-то опиумом, бабка сама слышала от тогдашнего секретаря сельсовета.
Только неправда всё это. Просто дом батюшкин приглянулся иродам. Но Бога в селе не забывали, и место отца занял сын. Тайно, правда. А отец Никодим так и сгинул в этой каторжной Сибири.
При этих словах бабка крестится, шепчет какую-то молитву и вытирает глаза уголком передника. А плачет она редко. Видно, и впрямь отец Никодим был хорошим человеком, и осудили его по ошибке.
Маша видела сына сгинувшего на её родине отца Никодима, он приходил к бабке по каким-то надобностям. Обычный старик и классическому образу священника никак не соответствует.
Бабка говорила, что в войну он был в партизанах: лечил раненых, несколько раз ходил в разведку и сам был дважды «прострелян». После Победы его даже хотели наградить, но власти так долго решали этот вопрос, что прошло десять лет. А к тому времени он опять стал батюшкой.
***
Пришедшая мыть посуду Валентина заглянула в «чистую» половину, кивнула Маше в знак приветствия и со словами «начнём благословясь» принялась за дело. Маша и сама бы убрала всё. И посуду бы перемыла, и полы. Но вот как вытащить из печки чугун с горячей водой? Этого делать она не умела, о чём и сказала Валентине.
– Ничего, замуж выйдешь, свекруха всему научит, – успокоила её та.
Замуж? Маша покраснела.
– Да не рдей ты так! Все там будете, кто ещё в девках бродит, – засмеялась Валентина.
Она ловким движением выдернула из печки этот страшный ведёрный чугун и поставила на припечек. Работа закипела.
Из репродуктора неслись бравурные марши, потом их сменили песни советских композиторов. Маша повеселела и даже стала подпевать:
– Эх, хорошо в стране советской жить…
– Ты уверена? – покосилась на неё Валентина.
– Что? – не поняла Маша
– Ты уверена, что в стране советской жить хорошо?
Ну, Валентина, вот даёт! Кто же в этом не уверен? Шутница, однако.
Но Валентина смотрела как-то непривычно серьёзно и, кажется, ждала ответа.
Ответ последовал. Он был похож на политинформацию о достижениях нашей великой и могучей, на фоне которых загнивающий капитализм кажется совсем гнилым, и…
– Хватит, – поморщилась Валентина. – А если серьёзно?
Маша опешила:
– Так я серьёзно и говорю.
Валентина посмотрела на неё долгим взглядом, вздохнула и продолжила мыть посуду.
***
Мария до сих пор не может понять, как могли зомбировать целое поколение? Её поколение! Как умудрились целому поколению забить мозги идеологическим бредом марксизма-ленинизма и научного коммунизма? К счастью, ей, Марии, встретилась Валентина.
Не раз они вели полемику на тему «Я другой такой страны не знаю».
Но однажды Валентина, раскалившись добела от спора с идейной Машей, в порыве ярости швырнёт ей в лицо самиздатовский «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
– Возможно, я скоро увижу твою родину – от таких, как ты, с запудренными мозгами, можно ожидать чего угодно! Заяви на меня в КГБ – награду получишь! Но прежде узнай правду о своей партии и подумай, куда она нас вела и продолжает вести!
Открыв дверь пинком, Валентина выскочит из хаты. Постоит, остудит гнев на холодном ветру, вернётся назад, сядет рядом и устало произнесёт:
– Прячь и никому не показывай. Иначе вместе загремим.
– В Сибирь?
Маша хотела шуткой стереть то, что вдруг развело их в разные стороны. Она любила Валентину. Но Валентина шутки не приняла и ответила очень серьёзно:
– Нет, милая. В психушку.
Валентина тоже любила Машу.
«Архипелаг ГУЛАГ» потрясёт идейную комсомолку. Она поймет, что отец Никодим сгинул не по ошибке – его перемололи беспощадные жернова системы. И не его одного.
Положив прочитанную хронику под матрац, Маша вытащит из кипы общих тетрадей одну, со своими стихами, найдёт самое патриотическое, написанное в пятом классе, пробежит взглядом по последнему четверостишию.
Я буду жить, как нам Ильич велел,
Честно буду жить и хорошо учиться.
И у порога самых трудных дел
Совет вождя не даст остановиться!
Этот бред она читала на школьном концерте, посвящённом Дню Советской Армии и Военно-морского флота. Ей тогда долго аплодировали.
Девушка поморщится, как от зубной боли, и начнёт вырывать листы. Вырывать не читая. Вырывать спокойно и методично. Груду скомканной бумаги отнесёт бабке на растопку.
Потом она узнает о диссидентах и о наказании за их инакомыслие. Местом отбывания наказания им назначается дурдом. Пожизненно. Там, в психзоне, есть всё, чтобы эти люди, действительно, стали психбольными.
***
Валентина была инакомыслящей. Истинную правду о партии она узнала, будучи ещё студенткой.
Университетское общежитие гудело потревоженным улеем: у Савчука из 111 комнаты нашли литературу, порочащую наш государственный строй! Советский студент, комсомолец, читает это и даже распространяет! Уму непостижимо! Долой его из нашего университета! Долой тех, кто жил с ним в одной комнате – они не могли не знать, что лежит под матрацем на его кровати! Нет им места в рядах будущих строителей коммунизма! Благодаря бдительности нашего товарища эти негодяи разоблачены!
В комнате жили четыре человека. Остался один. Тот, который не только знал, что лежит под матрацем на кровати у Савчука, но и доложил об этом куда следует.
Под матрацем лежал «Один день Ивана Денисовича». Савчук давал читать это Валентине. Они были единомышленниками, они оба были инакомыслящими. А ещё они были друзьями.
Столкнувшись с «бдительной» сволочью в пустой умывальной комнате общежития, Валентина плюнула ему в лицо и закатила такую оплеуху натренированной с детства рукой, что тот не устоял на ногах.
Размазывая по лицу кровь из разбитого носа, «бдительный» возопил:
– Завтра же пойдёшь вслед за своими дружками! Думаешь, я не знаю, что ты тоже читаешь Солженицына? Сука!
Валентина подошла к нему, рывком подняла его с пола и ещё раз ударила. Удар был коротким, резким. Она знала, как бить и куда. Тоже с детства.
– Это – за суку.
– Всё, тебе конец! Завтра у тебя обязательно найдут то, что нашли у твоего Савчука! – хрипел дважды поверженный стукач.
– Вообще-то, с тебя станется, – как бы в раздумье проговорила Валентина. Сняла с себя юбку, аккуратно надорвала ткань возле шва и рванула. Оглядела свою работу и осталась довольна – зашить можно. Окинув насмешливо-презрительным взглядом всё ещё корчащегося на полу негодяя, осталась довольна и этой работой.
А потом, скрестив руки на груди и прислонясь к стене, глядя прямо ему в глаза, спокойным голосом проговорила по слогам:
– По-мо-ги-те. На-си-лу-ют.
От удивления тот даже корчиться перестал – удивление оказалось сильнее боли.
– Да кто тебе поверит? Кто тебя насиловать будет?
– Правильно, – согласилась девушка. – Насиловать меня никто не отважится. А вот твоё «кто поверит?» можно и проверить. Ну, так как, найдут у меня Солженицына или нет? Проверим?
Рисковать он не хотел.
– Мразь! – она плюнула ещё раз. Сквозь зубы. Как в детстве. И вышла из умывальной комнаты.
Валентина зашила юбку и благополучно сдала в ней летнюю сессию за третий курс.
А через десять лет судьба вновь столкнет их лицом к лицу, только не в умывальной комнате общежития, а в Обкоме партии. Там «бдительный» будет делать свою карьеру теперь уже в отделе идеологической работы
(где же ещё мог он быть более полезен Родине и партии?), туда же по служебным делам придет и Валентина. Они в упор не увидят друг друга.
Куда дели Савчука и двоих его товарищей, никто не знает. ГУЛАГ продолжал служить системе, просто зоны переместились в больничные корпуса психиатрических лечебниц.
Тогда, в начале 70-х, Солженицын, донесший всему миру правду о творившемся в СССР беспределе, уже получивший за «Один день Ивана Денисовича» Нобелевскую премию, читаемый за железным занавесом, в своём отечестве был изгоем. Молодежь в основной своей массе твердо и совершенно искренне верила в марксизм-ленинизм, в то, что народ и партия едины, и не верила ему. Не читала. Произведения опального писателя были недоступны. Точнее, запрещены. Тех, кто нарушал вето, наказывали психзоной.
Всё правильно – только больной человек будет читать клевету на наш справедливейший во всем мире строй и, тем более, ей верить.
В нашей «великой и могучей», а, главное, «свободной» стране все нормальные люди это понимали ещё в раннем возрасте, с детства. Разумеется, самого счастливого во всем мире.
***
Мария вспомнила, как Маша оформляла стенд «Два мира – два детства».
Лист ватмана она разделила на две равные части, одну закрасила черной гуашью, другую оставила белой и наклеила вырезанные из журналов картинки с изображением детей. На белую – чистеньких, сытеньких, жизнерадостных. На чёрную – грязных, голодных, оборванных, озлобленных. Какие дети какому миру принадлежат, понятно без комментариев.
Хороший был стенд, подумала Мария, и название хорошее. Главное, понять надо было правильно, где – мир советского детства, а где – мир детства в «загнивающем» капитализме.
Только ведь тогда поголовное большинство, в том числе и сама Маша, видело весь мир через фокус теодолита. Или как на проявленной фотопленке. Задуматься бы людям над этим стендом, разглядеть, где черное, а где белое.
Тот стенд сделан был для очень важных гостей. В декабре ожидалась министерская проверка.
Глава 14
Маша панически боялась министерской проверки. Она уже несколько раз перекраивала поурочные планы, корректировала тематические, воспитательную же работу со своим пятым вообще заново спланировала. Маша перечитывала методички, а журналы «Русский язык в школе» и «Литература в школе» заменяли ей подушку – на них Маша засыпала.
Бабка ходила на цыпочках, старалась не греметь ухватами и вкуснее накормить свою наречённую дочку.
Петро-физрук, хоть и был безответственным шалопаем, проникся к ней сочувствием. Видя, как Маша грустит над не эстетическим видом наглядных пособий, он решил дать им второе рождение. Раздобыв несколько листов плотной бумаги и отменив свидание с правнучкой деда Гузеля, он занялся приведением полумакулатуры в божеский вид. Маша была на подхвате: подай, придержи, убери.
Оказалось, что Петро не такой уж и безответственный – дело, за которое он взялся сам, не по поручению комсорга, довел до конца. В общем, наглядные пособия, после того, как Петро приложил к ним руки, выглядели вполне прилично.
Но в школе никакого ажиотажа не наблюдалось.
В учительской математичка и географичка обсуждают последние деревенские новости. Биологичка, у которой недавно отелилась корова, делится с пожилой учительницей начальных классов своими переживаниями за телёнка – выживет ли? слабый он уж больно. Физик с директором школы вот уже третий день на всех переменах играют в шахматы и никак не доведут партию до конца. Маше кажется, что даже приезд самого министра не оторвёт их от шахматной доски.
– И давно они увлекаются этим видом спорта? – спросила она у Людмилы Яковлевны, кивнув на шахматистов. Людмила Яковлевна была завучем и вела уроки литературы в старших классах.
– Да лет двадцать, наверное, – ответила та, продолжая искать очки на заваленном всевозможными бумагами своём рабочем столе. – Ну, куда они, холера их побери, подевались?
