По лабиринту памяти. Повести и рассказы

скачать книгу бесплатно

– Нормально, – дал заключение Алик, посмотрел на часы и решил, что Косте поздно возвращаться в общежитие, пусть ночует у них, тем более что и раскладушка находится в рабочем состоянии.

Уже собираясь ложиться спать, он, стоя в проёме дверей зала, ехидно пропел-промурлыкал:

– На свадьбу грузчики надели со страшным скрипом башмаки…

Валентина схватила мужа за шкирку и втащила в зал.

Костя собирался в ближайший выходной ехать за Машей, но Валентина решила сама привезти девушку и объяснила, почему.

Во-первых, с Костей к ним Маша может и не поехать – пригласить должна хозяйка.

Во-вторых, нельзя забывать о Машиной репутации. Не хочет же Костя чтобы имя его любимой девушки трепали злые языки, мол, полетела за хлопцем, только пальцем поманил? (Этого Костя не хотел.) Маша не Валентина, она за себя постоять не сможет. (С этим Костя был согласен.)

Да и неизвестно ещё, как у них сложатся отношения, и что будет дальше: женится ли он на ней или бросит её. (Услыхав такое чудовищное предположение, Костя от негодования чуть не задохнулся!)

Может и она его бросить. (Костя испугался.) Если они расстанутся, поползут грязные слухи. Как Маше потом отрабатывать положенное время в селе, где на неё станут показывать пальцем? Ведь всегда осуждают бедных девушек, а не их жеребячье племя!

При её последних словах Алик проржал «и-го-го!», попытался лягнуть жену, подпрыгнув при этом почему-то козлом, и заперся от разозлившейся Валентины в туалете.

Аргументы были убедительны уже даже тем, что Валентина может поехать на целый день раньше, чем Костя.

На следующий день Валентина взяла на работе отгул и привезла Машу в Гомель.

Глава 2

Управившись с утренними делами, бабка, кряхтя и охая, залезла на печку. До обеда она может погреть свои ноющие суставы. Маша гостит у Валентины. Ну, и правильно, а то, как Костя уехал, так и занудилась она что-то. Виду не кажет, да бабку-то не проведешь. То по двору бродит без всякой на то потребы. То у окна стоит, на сад смотрит. А на что там зимой смотреть-то? Вот весна придёт, тогда пусть и любуется

Только-только пережили бабка с Машей комиссию окаянную, как Костя ворвался в их жизнь. Нежданно-негаданно.

Нет, бабка не против того, чтоб Машу замуж выдать за него. А как не возьмёт? Вроде, и не должен Костя худого сделать, да думки-то всякие на ум лезут.

Бабка вспомнила тот первый день советского Нового года.

Пошла тогда Маша по воду до колодца. Нет её и нет. Бабка подумала, может, ведро отцепилось от «собачки», такое бывает. Сосед Федот потом своей «кошкой» достаёт ей ведра утопленные. Вышла бабка в сенцы и увидела в крошечном оконце, как в рамке под карточки, Костю и Машу. Постояла, ещё раз на них глянула. Потом зашла в хату, перекрестилась на образа, вздохнула и стала собирать на стол – праздник ведь, хоть и советский. После того, как стол был готов, бабка позвала Костю и Машу в хату.

Все праздники она делила на советские и Боговы. Богов Новый год четырнадцатого января будет.

Конечно, лучше бы Егор. Но Костя тоже добрый хлопец: не гультяй, на заводе работает, скоро диплом, такой же, как у Егора, получит. Маше он по душе, бабка заметила. Да и роду Костя хорошего.

Бабка вспомнила дядьку Панаса, прадеда Кости.

Крепкое хозяйство держал он, дядька Панас. Только дойных коров было одиннадцать, а сколько бычков и нетелей! Лошади были. Как без них при таком-то хозяйстве? Работали от зари до темна. От снега до снега продыху не знали. Семейка у них была не малая. Все работали, от мала до велика.

Отдыхали зимой. Всей работы-то было, что скотину обиходить. Девки пряли лён, ткали на кроснах полотно, а потом выбеливали его на морозе. Ни у кого не получалось полотно таким тонким, как у них. На ярмарке сразу его покупали. Пять девок было у дядьки Панаса и трое сынов. Средний, Кузьма, её, бабку, с вечёрок провожал. Три раза. Да не захотел дядька Панас к ним сватов заслать – они-то победнее его были. Потом бабку за Луку просватали.

А Кузьма оченно по душе бабке был. Сдается, Костя на него схож, хоть и идёт от ветки Демьяна, старшего сына. Они-то, сыны дядьки Панаса, все были промеж собой ликом схожи. Особливо глазами. У всех глаза были, как вода в копанке, где девки да бабы бельё полощут.

То ли припомнился, то ли привиделся бабке тот давнишний зимний вечер. Она, молодая, нарядная, в новых аккуратных лапоточках, в новых онучах, в кацавейке и в красивой цветастой тернянке. Он, Кузьма, высокий, она ему по плечо, в овечьем полушубке, в хромовых сапогах. Стоят они у ворот её хаты. Она сбивает снег с лаптей, он переминается с ноги на ногу, а потом и говорит:

– Слышь, коли я батьку уговорю сватов до тебя заслать, пойдешь за меня?

Говорит Кузьма это вот, а сам об кажинное слово запинается.

Она тогда рукой лицо закрыла и ну до хаты бежать. А самой так хорошо стало, дух эахватывало, и сердце колотилось. Потом уже никогда такого не было.

Выдали её, бабку, за Луку. С Лукой они хорошо жили, грех Бога неправдой гневить. Он работящий был и добрый, её бабку, не обижал, жалел. Бабка тоже Луку жалела и уважала, заботилась, чтоб голодным не был, чтоб рубахи чистыми были.

Всех забрали на войну: Демьяна, Кузьму, их младшего брата Омельяна, Луку бабкиного. Забрали и сына Демьянового, Илью. Из всех он один и возвернулся. Да не один, а с молодицей и с хлопчиком малым, с тем самым Костиком, который её Машу приглядел.

Когда немца по Польше гнали, Илья полюбился с паненкой одной. Она была какого-то шляхтецкого роду, из бар, значит. Ну, а когда назад вертался, у неё уже хлопчик народился. Ох, и лютовал пан, батька её, не разрешал им с Ильей жениться! Но паненка уперлась, пойду за него и всё тут. Тогда пан потребовал, чтоб Илья в Польше остался, на его панстве, на хозяйстве, значит. А Илья панствовать не схотел. Делать нечего, «благословил» их пан-батька. Знать, сказал, вас больше не хочу, пся крэв!

Крепко осуждала бабка польского деда Кости за то, что внука родства лишил – одна кровь-то, поди. Вздыхала: «Баре они и есть баре, не понять их простому человеку».

А паненка та, Эва, ничего, прижилась, Евой стала. Хоть и из бар, а на ферме до сих пор работает учетчицей, грамоту знает. Костю подняла. Сам-то Илья от ран, что с войны принес, помер вскоре. Только пять годков и прожили они вместе, Илья и Ева. Находился потом один хороший человек, сватался – не пошла. А боле и идти-то было не за кого. Где они, мужики-то, были? Всех их война выкосила. Так и вдовствовала Ева с двадцати пяти годочков.

Прижиться-то, вроде, и прижилась, да по Польше, видать, очень скучала. Соседи говорили, выйдет вечером в сад, сядет под старую грушу лицом туда, куда солнце садится, поет по-своему, по-польскому, значит. Тихонько так поет, жалостливо, протяжно. И слезы вытирает. Родная земля, она и есть родная. А чужбина чужбиной и останется, хоть век на ней прораюй. Кулику, и тому своё болото дорого.

Нет, хорошего роду Костя, хорошего. И с батьковой стороны, и по материнской линии.

Польского деда бабка в расчет не брала – пан сам от родства отказался.

Глава 3

При первой встрече Алику Маша не понравилась. Растение какое-то, не видевшее солнца, подумал он. Видно, в Сибири в теплицах не только огурцы-помидоры выращивают. Ну, совсем не пара она Косте. Худая, бледная, маленькая. Вон Лена у него, у Кости, была. Какая красавица! Эх, от такой девахи отказался!

А это что? Одно сплошное недоразумение. Ну, не дурак ли у него, у Алика, друг? Да, зла любовь! Ох, зла!

Алик был очень разочарован в выборе Кости, сетовал на его дурной вкус и давал первоначально его избраннице самую нелестную оценку.

Но на следующий день Маша к ужину испекла сибирские тарочки и показала, как готовится на её родине настоящий купеческий чай с молоком. Выпив чашку приготовленного ею напитка, Алик блаженно зажмурился и, не найдя слов для похвалы, поднял вверх большой палец. Выпив ещё одну чашку такого же, но теперь уже самостоятельно приготовленного, он признал, что прежний их был пойлом, заявил, что отныне и во веки веков будет пить только купеческий, и начал сомневаться в правильности своей первоначальной оценки.

А когда же Маша научила его делать настоящие сибирские пельмени, когда он увидел, как быстро и ловко она управляется с готовкой, Алик решительно и бесповоротно поменял все минусы на плюсы.

Худая? Родит – поправится. Валентина вон тоже такая же была, пока Лерка не появилась.

Бледная? Зима сейчас. Летом загорит и будет нормальной. Да и потом вовсе она не бледная, просто беленькая. В конце концов, не в мулатку же Корри – училась такая девушка с Валентиной в университете – должен был Костя влюбиться?

Маленькая? Ну, чуть-чуть ниже Валентины, разницу даже и не заметишь.

Валентина для Алика была эталоном красоты.

Днем Костя был на работе, и восьмилетняя Лерка, девочка очень серьезная и самостоятельная, знакомила Машу с городом. Были в планетарии, бродили по зимнему парку. В парке Лерка показала гостье небольшое озеро. Вода в нем была чистая, прозрачная, как на Байкале. Прямо на воде стоял маленький домик. Девочка пояснила, что в этом домике живёт пара черных лебедей. Но лебедей Маше увидеть не удалось, на само озеро они не выплыли, в домике спали, наверное. А так хотелось их увидеть!

Съездили и в университет, где училась Валентина.

Выйдя из трамвая, остановившегося прямо напротив огромного серого здания, Маша сразу обратила внимание на приторно-сладковатый запах. Всезнающая Лерка объяснила, что неподалёку от университета находится кондитерская фабрика «Спартак», поэтому здесь всегда пахнет конфетами. Поднялись к дверям учебного заведения, и Маша прочитала вслух: Гомельскi дзяржауны унiверсiтэт». Ох, и распотешилась же Лерка техникой её чтения, а еще больше – произношением.

Потом они пили компот с булочками в рабочей столовой трикотажной фабрики «Восьмого марта». (Столовая находилась совсем рядом с вузом, и студенты частенько её посещали, так как здесь можно было всего за двадцать пять копеек получить полноценный обед.)

Ближе к вечеру возвращались домой и готовили ужин.

Маша не скучала. Лерка была очень общительным ребенком, они быстро нашли общий язык. А с Валентиной его и искать не надо было, потому что двум филологиням всегда найдется и что обсудить, и о чем поспорить.

Общий язык был найден и с Аликом.

За ужином он увлеченно объяснял Маше то принцип работы гидравлического насоса, то устройство первого парового двигателя и чертил какие-то схемы на салфетках, А когда Валентина их у него отобрала, попытался графически показать работу коленвала прямо на новых обоях, за что и получил от жены два подзатыльника и один хороший совет: оставить в покое насос, паровой двигатель, коленвал и бедную Машу хотя бы до завтра.

Алик обиделся, но к совету прислушался.

Более того, назавтра они с Машей сменили тему и теперь до хрипоты спорили, кто более полезен, физики или лирики?

Хоть и хрипел один Алик, а Маша большей частью молчала, он считал, что чрезвычайно трудно найти лучшего собеседника, который бы так здорово разбирался в технических и в философских вопросах.

Среди женщин, конечно.

Не считая, разумеется, Валентины. Валентина, вообще, во всем вне всякой конкуренции.

Только вот на втором году их супружеской жизни она почему-то перестала отличать карбюратор от радиатора. Что с ней случилось? А ведь раньше самые сложные узлы и механизмы на лету схватывала, даже два раза объяснять не приходилось, сразу кивала головой – и так всё, мол, ясно! Как Маша сейчас.

Правда, Валентину понять можно. Лерка родилась, хлопот полон рот. У Маши Лерки пока еще нет, она ещё интересуется тем, что интересно Алику и Косте.

Ладно, пусть Маша не расстраивается, про коленвал ей потом Костя всё объяснит. Только ему подсказать надо, а то и на этот раз холостым останется. Не умеет он с девушками общаться, не знает их интересов. У Алика-то в Костины годы Лерка уже детские стихи читала и даже схемы чертила на Валентининых планах. Непонятные, правда.

Он долго не мог заснуть. Вспоминал, как когда-то прибегал к своей любимой Валечке, чтобы порадовать её новинками из журнала «Наука и техника» и послушать стихи Эдуарда Асадова. Какие хорошие статьи они с Валечкой читали!

Стихи, кстати, были тоже ничего.

Наверное, в жизни и лирики нужны, подумал Алик: ему – Валентина, Косте – Маша и всем им – Эдуард Асадов.

Когда после ужина зевающая Валентина угоняла спать сопротивляющегося Алика, Маша и Костя оставались одни. Нет, не одни. С ними была их первая любовь!

Теперь они не сдерживали своих чувств, их любовь и сама вырывалась на волю, сломав железную решётку условностей. Любовь поднимала их высоко к небесам; они, взявшись за руки, невесомые, парили в воздухе! Захватывало дух от полёта! Исчезала земля и всё сущее на ней! Переставало существовать время! Не было ничего и никого, только он и она! Он и она кричали друг другу «я люблю тебя!»

Во всей Вселенной для него – только она!

Во всей Вселенной для неё – только он!

Хотя, на самом деле, он и она сидели на кухне,

слушали магнитофонные записи и о чем-то разговаривали. Костя гладил её руки, перебирал тонкие пальцы, прикладывал их к своей щеке и губам. Самое большое, что он мог тогда себе позволить, это обнять Машу за плечи, поцеловать, прижать к себе, зарыться лицом в её пышные волосы и вдыхать аромат земляники. Маша мыла голову мылом с таким названием.