Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война

Он перешел к мобилизации сотен тысяч крестьян. Как масса, им собранная, как наспех организованная толпа, эти мобилизованные сибирские и уральские крестьяне могли в первый момент толкнуть механически наши войска. Но когда наша внутренне-организованная, идейно спаянная воедино Красная Армия нанесла им крепкий удар, так немедленно же сказался антагонизм, вражда между мужиком и барином, между белогвардейским офицером и насильно мобилизованным сибирским и уральским крестьянином, и в армии Колчака начался стихийный развал и распад, который дополнял работу ударов, наносившихся ему нашими красными полками. Мы, стало быть, приходим к тому поистине утешительному и спасительному для нас выводу, что для контрреволюции, для белогвардейцев, для помещиков, для буржуазии широкая мобилизация рабочих и крестьян – орех не по зубам. Но они могут путем нахрапа, путем насилия получить в свои руки сотни тысяч крестьян и рабочих, коленями и локтями вдавить их в полки, бригады, дивизии, дать им командиров, назвать их добровольческой армией, ибо, в силу почти непонятной иронии и издевательства над собою, Деникин свою армию продолжает называть добровольческой до сего дня. Это все они могут сделать. Но после первого удара эта армия рассыпается на части. Они видали, что мы мобилизуем, они подсмотрели все наши секреты, они видали, как мы мобилизуем крестьян и рабочих, ставим наиболее передовых питерских рабочих во главе полков, как комиссаров, как чиновников, как руководителей, это они видали; они подсмотрели, как мы ставим политотделы, которые ведут идейную агитацию среди отсталых солдат, они подсмотрели, что мы издаем газеты и широко распространяем их среди красноармейцев – все эти секреты они подсмотрели и сказали себе: и мы не лыком шиты, чем мы хуже большевиков, и мы станем мобилизовать; вместо питерских рабочих, мы поставим студентов, помещичьих сынков, офицеров, мы свою газету поставим, мы ее назовем «Правдой» или «Красной Звездой». Они сейчас сплошь, как вы знаете, подделывают нашу печать. У них есть агитпоезда, агит-пункты, политотделы и газеты под нашими названиями, нашего формата, нашего шрифта, где за нашими подписями они печатают свои собственные гнусности, не решаясь открыто выступать перед мобилизованными ими же крестьянами. Мы могли только с презрительной издевкой дожидаться последствий такого рода работы. Конечно, и нам приходится брать бессознательных и малосознательных крестьян, и нам против кулачья приходится применять насилие. Но сколько-нибудь пробужденный бедняк или середняк деревни – он за нас. А затем питерский и московский рабочий. Ничем не заменишь его, как комиссара, как руководителя отсталых крестьянских масс. И мы можем сказать Колчакам и Деникиным: У вас есть, конечно, английские и французские сребреники, есть типографии, есть бумага, вы можете подделывать наши агитпоезда, агитпункты, наши газеты, но питерских рабочих вам не подделать никогда. (Аплодисменты.)

Этот самый процесс повторяется теперь на нашем Южном фронте. В апреле мы перешли в наступление на востоке, после того как восстановили силы восточной Красной Армии. В начале мая Деникин перешел в наступление на Южном фронте. Разумеется, одним из наших преимуществ, помимо указанного идейного преимущества и помимо не поддающегося подделке питерского пролетариата, является наше центральное положение, благодаря которому мы действуем внутренними операциями, мы выбираем в любой момент того врага, который является нужным, и можем по сериям истреблять его, в то время как враги, не связанные друг с другом непосредственно на разных фронтах, оказываются неспособными организовать одновременное на нас наступление. Несомненно, что наше положение было бы крайне трудным, если бы Деникину, Колчаку и Юденичу, полякам и румынам удалось в одно время начать то самое концентрическое наступление, по поводу которого недавно бахвалился известный великобританский империалист и Хлестаков, лорд Черчилль. Он заявил своим избирателям на собрании, что вот 14 государств откроют концентрическое наступление на Петроград и Москву, и отныне Советской власти придет конец. Он даже в свою хлестаковщину попытался внести бухгалтерскую точность, говоря, что к концу сентября падет Петроград, к рождеству, как пить дать, падет Москва. Вот с какой точностью лгут почтенные лорды! Но для концентрического наступления нужны однородность и единовременность. Колчак успешно отступает к Байкалу; он прошел тысячу верст за последние месяцы, готовясь к концентрическому наступлению на Москву. Точно так же было указано и обещано этими лордами, что Колчак будет короноваться в Кремле, не то к пасхе, не то после пасхи, точно не помню. Я два месяца отсутствовал из Москвы, теперь, приехав, я заглянул в Кремль, в тот зал, где, казалось бы, полагалось ему короноваться, и между колонн увидел чуть ли не на 14 языках один и тот же возглас: Да здравствует Коммунистический Интернационал! (Аплодисменты.) Колчаку, очевидно, придется корону-то искать где-нибудь в далеких сибирских тундрах, где, может быть, ему одну подержанную корону ссудит на время японский микадо.

Положение его наследника-цесаревича сейчас несравненно более устойчивое. Деникин имел такие успехи, которые в известный момент сильно тревожили всю рабочую и крестьянскую Россию. Он развернул огромную силу наступления. Его преимущество перед Колчаком, помимо несравненно более крепкой организации вообще, состояло в обилии донской и кубанской конницы. А, кроме того, наши южные войска на всем своем протяжении долго не получали пополнений – не хватало у нас снабжения для пополнений: мы были заняты Восточным фронтом. А там, на востоке, Ижевский завод был не у нас, Екатеринбургский район не у нас, и Симбирский патронный завод задыхался, все Поволжье эвакуировалось. В этот момент все силы были сосредоточены на востоке, и мы не могли питать армии Южного фронта. А на крайнем правом фланге была не изжитая украинская партизанщина, причинившая величайшие бедствия. Товарищи, мы по отношению к Южному фронту применили те же методы, что и по отношению к Восточному. Те армии, которые недавно одержали решительную победу над Колчаком и добивают его последние остатки, эти армии построены по тем же принципам, теми же работниками, теми же тысячами передовых пролетариев Петрограда и Москвы, что и наша южная армия. Наша южная армия, разбив войска Краснова на линии севернее Донца, столкнулась грудь с грудью с новой армией – с армией Деникина, которую Деникин мобилизовал и сформировал на Северном Кавказе, в Крыму, на побережье Черного моря, и сосредоточил по линии Донца, воспользовавшись весенними разливами, задержавшими наше наступление, так что наши южные красные полки, разбив Краснова, столкнулись с новой, свежей, крепко сколоченной в лице своей конницы армией. Вот почему мы на юге потерпели удар, знали ли мы это, предвидели ли? Да, ответственные работники Южного фронта нас предупреждали. Могли ли мы предотвратить удар? Я сказал, почему мы не могли: у нас не хватало снабжения. Урал был не в наших руках. Да, нужно признать, что в московско-тульском районе и в питерском районе производство предметов военного снаряжения не было надлежащим образом организовано и централизовано. И в том, и в другом отношении мы сделали огромный шаг вперед. Во главе всего дела военного снаряжения с неограниченными полномочиями поставлен А. И. Рыков, который большинству из вас известен, как один из лучших наших организаторов. Надо сказать, что при медленной затяжной борьбе мы расходуем гораздо более человеческих жизней и материальных средств, чем при мобилизации сразу огромных масс и огромных материальных средств. Нам выгоднее сразу поставить на ноги 500.000, чем пять раз по 100.000; ибо 500.000 или миллион, поставленные на ноги, вооруженные, сразу дают работу не в пять раз большую, чем 100.000 враздробь, а в двадцать и в сто раз большую. Этот принцип был теоретически известен и раньше. Но, чтобы его практически воплотить в жизнь, необходим был аппарат. И аппарат мы создавали в боях, ибо наша война отличается от войн, какие вели буржуазные государства, в том отношении, что Англия, Франция, старая Россия, Германия, Австрия в течение годов и десятилетий создавали армию, а затем открыли войну.

Мы вынуждены были начать войну, прежде чем мы приступили к созданию армии. Это есть в сущности единственный в мировой истории пример, когда трудовой народ в процессе войны с осаждающим его со всех сторон врагом путем напряженной силы, организованности, выдержки, упорства создает крепкую могучую армию. Мы не могли из центра эту армию располагать по фронтам, мы могли из центра получить только материал, и нашу армию мы создавали на фронтах, сначала на Восточном, потом на Южном. На юге история востока повторяется только в расширенном объеме. После наших крупных побед Деникин от кавалерийских партизанских налетов и уколов оказался вынужденным перейти к мобилизации широких крестьянских кругов, он, благодаря этой мобилизации, получил первые крупные успехи, у него в добавление к танкам и коннице была многочисленная пехота. Танки сделаны на лучших английских заводах, его конница хороша, но его пехота на девять десятых настроена против него: это скажется после первых наших решительных ударов, как это сказалось на востоке. Вы знаете, что и на юге мы не только задержали Деникина, но и перешли в наступление. Уже тот факт, что мы Деникина задержали, сам по себе был смертным приговором ему, ибо как только мы зацепились, откат наших расстроенных частей прекратился, мы получили немедленно возможность привести в движение незаменяемый, не поддающийся подделке аппарат передовых рабочих – организации коммунистической партии, профессиональных союзов. Вот аппарат гибкий, инициативный, отважный, самоотверженный, который мы имеем, какого нет и не может быть у нашего врага. Разумеется, Деникин мог рассчитывать на успех, на решающий успех только при одном условии: если он не даст нам остановиться и подкрепиться, если он своей конницей и танками будет гнать нас без конца до полного разрушения нашей военной технической и идейной связи. Вот единственная надежда, которая могла быть у него. Но как только мы остановились, у него началось неизбежное разложение в тылу, у нас – сосредоточение сил и средств. Теперь я скажу относительно крестьян Курской губернии, Воронежской и других: это теперь крестьяне, которых узнать нельзя. Я назвал самые отсталые в промышленном, а следовательно, и в политическом отношении губернии, эти губернии давали огромный процент дезертиров; это слово неточное: речь идет об уклоняющихся от явки по воинской повинности.

Мы туда, в глубины Воронежской губернии, не дошли почти нашим агитационным аппаратом. Молодой крестьянин, который в начале революции был подростком, юношей, если не мальчиком, он не прошел еще сознательно через опыты и уроки, через которые прошло многомиллионное трудовое население городов и деревень старшего поколения; он уклонялся от мобилизации, считался дезертиром, считался врагом Советской России. Где могли, его привлекали к ответу. И то сказать, крестьянин не получает, разумеется, и десятой доли того от Советской власти, что он должен был бы получать при нормальном строе хозяйственных отношений, при упроченном хозяйстве на новых началах: все это раздергивает, растаскивает война. Причин для недовольства у русского крестьянина вполне достаточно и сейчас, но, когда перед этим крестьянином становится выбор между Советской властью и между Деникиным или Колчаком, выбор становится ребром, тогда даже темный крестьянин, получая вести от беженцев из районов, захваченных Колчаком или Деникиным, говорит себе: При Советской власти мне трудно, ибо многого не хватает, но при власти Деникина и Колчака придет полная смерть, полная гибель… И что же? В этих губерниях – в Курской, Воронежской, Тамбовской, Рязанской – десятки, сотни и тысячи крестьян, которые раньше уклонялись от явки по мобилизации, они сами добровольно являются в волостные и уездные комиссариаты. Они не помнят, что они укрывались, уклонялись, или стараются об этом забыть; они говорят: Мы добровольцы. Товарищи, я был на собрании так называемых дезертиров в ряде южных губерний – в Рязанской, Тамбовской, Курской, Воронежской, – это крестьяне, впервые пробужденные к своему мужицкому революционному сознанию наступлением Деникина. На советских собраниях, на митингах там среди них, среди этих товарищей, к которым нередко обращаются: «Товарищи дезертиры», царит такое настроение, какое было в Петрограде в октябрьские дни 1917 г. Они впервые пробуждены, они впервые устами своими припали к чаше революции. И это теперь первоклассный революционный и боевой материал. Они дали для Южного фронта десятки тысяч первоклассных и самоотверженных борцов. Вот какое перерождение в южных губерниях вызвало наступление Деникина: решающий залог нашей полной окончательной победы над деникинской контрреволюцией и первый материальный успех, первый военный успех уже налицо. Мы перешли в наступление по всей линии Южного фронта, между Волгой и Днепром, мы по всей линии продвигаемся вперед. Вы знаете, что мы вернули Камышин, прошли на десятки верст к югу. Последних сведений я, к сожалению, получить не мог, ввиду того, что аппарат закапризничал между Петроградом и Москвой. Мы приближаемся к Царицыну, и он будет не сегодня-завтра, во всяком случае в ближайшие дни, в наших руках. (Аплодисменты.) Вы читали о том, как третьего дня разбита была целая неприятельская дивизия. Три тысячи пленных, материальная часть, штаб дивизии – все честь честью подобрано было на Царицынском наступлении нашими войсками. В движении на Харьковском районе мы наблюдаем успехи, менее очевидные на поверхностный глаз, но не менее решающие. Мы продвинулись к Харькову на 50 – 60 верст и там острым клином врезались врагу в самое для него опасное место; ему приходится опасаться того, что его растянутый фронт от Северного Кавказа до румынских или бессарабских границ будет перерезан пополам, что его легкие кавалерийские авангарды, при помощи которых он налетом, нахрапом захватывал на время важные пункты Украины, будут отрезаны от его базы, которая до сих пор сосредоточена на Дону, в. Кубани, в Новочеркасске, в Ростове, в Таганроге. Не надо давать себя запугивать успехом Деникина на Украине. На Украине у Деникина была легкая задача, ибо там не было сколько-нибудь организованных, крепких и устойчивых частей. Украинская Республика прошла через ту же болезнь, через которую мы проходили раньше: ибо мы теперь в советском смысле старше. Там деникинская конница встречала перед собой нестойкие части и действовала шахматным порядком, резала на важных узлах железных дорог, зная склонность партизан лепиться по линии железных дорог, их склонность к эшелонным войскам, неспособным действовать в открытой полевой войне. Украина похожа сейчас на советскую рабоче-крестьянскую страну, захлеснутую белогвардейской пеной, которую смести будет нетрудно. Как только мы нанесем удар в Харьковском направлении с одной стороны, в направлении Ростова – с другой, Деникин должен будет втянуть свою слишком высунувшуюся голову, конницу, ибо она останется без базы. Украинский вопрос решается только в курском, харьковском и царицынском направлениях и решается на этот раз не партизанскими отрядами, а хорошо сколоченной и организованной Красной Армией. Западный фронт сравнительно имел значение второго порядка уже по одному тому, что резервуар, из которого пополняется армия нашего врага на западе, слишком невелик; конечно, польская шляхта совместно с польскими социал-предателями Дошинского и его единомышленников может нанести нам отдельные удары, захватить Минск, продвинуться на 10, 15, 20, 50, даже 100 верст, но вопрос не в территории, а вопрос в живой силе; у нас живая сила есть, это показали мы на востоке, это показали мы на юге, мы будем чередовать нашего врага: разбив Колчака, мы говорим, что теперь очередь за Деникиным, задушив Деникина, мы все силы, освободившиеся на востоке и на юге, направим против румынской и польской шляхты, которая с запада будет покушаться на рабоче-крестьянскую страну.

И нет сомнения, что этот поворот фронта на запад мы сделаем своевременно. Но есть на западе участок, где мы не можем подаваться назад ни на одну версту, где мы не можем уступать врагу ни одного кв. вершка территории. Этим участком является Петроградский фронт. Питер и сейчас остается нашим глазом, устремленным в Западную Европу у Балтийского моря. Мы не можем ослепнуть на питерский глаз, мы должны оставаться зрячими; мы не можем и не хотим позволить, чтобы здесь, где враг особенно близок к такому величайшему нервному узлу нашей страны, как Петроград, чтобы здесь нас дальше тревожили, тормошили и нам угрожали. Вам, товарищи, говорили не раз, и это выражало ваши собственные мысли, и вы переводили их на язык ваших резолюций, – вам докладывали не раз, что мы не стремимся сражаться с Маннергеймом и его нынешним заместителем Стольбергом, как у нас нет стремления ввязываться в борьбу с буржуазной Эстляндией. У нас есть другие дела, другие заботы. И та борьба, какую мы ведем – борьба мировая, борьба в мировом масштабе, она, разумеется, разрешится не на финляндском квадрате, не на эстляндском квадрате, она разрешится на поверхности всего земного шара: как себя покажут рабочие Великобритании, Франции, как себя покажут угнетенные массы Азии, Китая, Персии, Афганистана, Индии. Вот от каких величайших факторов зависит судьба той тяжбы, в которой мы противостоим великобританскому империализму, как самому еще сильному, самому опасному и хищному. Мы знаем, что вопрос о судьбе Финляндии и о судьбе Эстляндии будет разрешен попутно. Мы знаем, что финляндская буржуазия, как и эстляндская, держится только потому, что ее своей рукой, своими щупальцами поддерживает великобританский осьминог империализма. В тот момент, как удар будет нанесен по Лондону, по Парижу, по Индии, по Персии, по Китаю – в этот момент эти мелкие вопросы эстляндские и финляндские разрешатся сами собою. Вот почему, отнюдь не из симпатии или из миролюбия по отношению к Стольбергам, по отношению к нынешним владыкам на час Эстляндии, Финляндии, Литвы, мы говорим, что затевать войну с Эстляндией мы не хотим. Более того. Теперь, когда мы подошли к границам Эстонии, мы открыто и официально предложили эстонскому буржуазному правительству заключить с нами перемирие и приступить к переговорам о мире.[105] Вы знаете прекрасно, что мир, когда мы его заключали, никогда не шел во вред нашему здоровью. Наши враги, которые были покрепче эстонской и финляндской буржуазии, они ныне покоятся на кладбище, а мы с вами живы и здоровы. (Аплодисменты.) Наш Брест-Литовский контрагент отошел в историю, а Советская власть существует.

И поэтому мы можем с полной уверенностью и спокойствием сказать эстонской буржуазии: Какой путь смерти и гибели избираешь ты себе? путь ли открытой борьбы с нами, или путь временного примирения? Мы можем спокойно дожидаться того, какого пути она решит держаться в ближайшие дни и недели. Тем не менее, мы, без задней мысли, открыто предлагаем эстонскому правительству, как предлагали финляндскому правительству, заключить мир, хотя бы со скрежетом зубовным, со всей ненавистью к ним, ибо, как вы знаете, чувства, которые мы питаем к ним, таковы же, как и чувства, которые они питают к нам. Тем не менее, такое предложение мы делаем и этим предложением показываем и свои силы и свою веру в себя. Какой путь изберут белые, Эстония и Финляндия, мы не знаем. За последнее время скопляются данные в пользу того, что финляндская буржуазия как бы собирается перейти все же в наступление на Петроград. Вы знаете эпоху, когда у них во главе стоял Маннергейм; тогда вопрос о походе на Петроград казался решенным. Маннергейм назначил под Териоками маневры своих полков; это было в феврале текущего года, и это закончилось тогда в высшей степени печально для Маннергейма: финны замитинговали и отказались пуститься в авантюру; на маневры прибыли ровным счетом две роты, по сообщениям осведомленных финнов – меньше 300 человек. Пришлось отложить вопрос о наступлении на Петроград, тем более, что мы под Белоостровом на эти предполагавшиеся маневры ответили контр-маневрами, двинули красных курсантов Петрограда. Тогда было сказано, что если Петрограду будет грозить опасность, то честь большого удара будет предоставлена им, – это наиболее обученная и сплоченная единица; они, разумеется, с восторгом приняли весть об этой высокой чести. С того времени число их в Петрограде удвоилось, задача остается та же. После того Маннергейм вышел в тираж; неожиданно вместо него выбранным президентом оказался бесцветнейший профессор Стольберг, у которого половина существования состоит по-видимому в непрерывном трепетании перед большевизмом, перед Антантой, в трепетании перед маннергеймовцами, которые в лице генерала Игнациуса угрожали восстанием, если он не будет следовать политике Маннергейма. Это петушиное крыло финского национализма ничтожно, это бывшие активисты, буржуазные и мелкобуржуазные офицеры, которые выдвинули не более не менее как ту идею, что для того, чтобы взять в руки восточную Карелию, незамерзаемый порт на Белом море, им надо залог, и таким залогом будет – не угодно ли видеть – Петроград.

Стало быть, Финляндия в качестве залога положит себе в свой обширнейший карман Петроград, до того момента, когда мы выплатим ей чистоганом Карелию и порт на Беломорском побережье. Это, разумеется, детские представления. Не так давно я заглянул в превосходную финскую книгу «Калевала» – сборник былин, преданий, рун финского народа. Это превосходная книга народной поэзии, которая показывает, что финский народ – в высшей степени одаренный народ, которому предстоит дальнейшее высокое культурное и духовное развитие. Но там, товарищи, в этих былинах, в рунах можно встретить представление, несколько подобное политическим мыслям этих младофинских активистов и шовинистов. Там рассказывают о том, как прилетала гигантская утка, снесла яйца, и из них вышли земля и солнце, или была корова с таким хвостом, что птица 24 часа летела от начала и до конца хвоста. Это фантазия народной мысли. Но когда финские активисты, эта жалкая кучка, обещают взять Петроград с его пролетариатом, с его гарнизоном в качестве залога, то это напоминает эту старую финскую утку, которая снесла и землю, и солнце. Но то, что там является продуктом наивной народной фантазии, то здесь кажется горячечным бредом. Однако, не финские активисты способны нам нанести удар. Англия стоит за спиной Финляндии, и она говорит Стольбергу: Ты сделаешь то, что обещал сделать Маннергейм; под прикрытием твоего профессорского миролюбия и твоего профессорского трепета, мы мобилизуем из Финляндии все, что можно, мы вооружим и двинем на Петроград. При этом Англия смотрит на Финляндию, как на кусок угля, кирпича, как на охапку соломы для того, чтобы бросить ее в пламя гражданской войны. Что такое для Англии, если при этом погибнет Финляндия, лишь бы ярче разжечь костер гражданской войны в нашей стране, лишь бы более ослабить, обескровить рабоче-крестьянскую Россию. И та финская буржуазия, которая в этих условиях идет на сделку с великобританским империализмом, является предательницей, злейшей предательницей кровных элементарнейших интересов финского рабочего класса. И мы с вами, товарищи, особенно красный Петроград, его Совет, имеем право сказать, что мы не хотим и не будем, не можем дольше терпеть такого порядка, когда страна, небольшая страна, которая из рук Октябрьской революции получила свою независимость, эта страна становится ареной постоянных угроз. Она получила независимость без боя, и дает нам, взамен, шпионаж, налеты, стрельбу по нашим пограничным отрядам, постоянные угрозы, провокацию, дает убежище Юденичу, Родзянке. Они сейчас в Гельсингфорсе сосредоточивают горы военного снаряжения, там прибывают у них все новые и новые танки, которые они собирают против нас.

Они лгут своим народным массам, они обманывают путем ложных известий и шовинистической отравы, для того чтобы сколотить против нас два-три корпуса и двинуть по приказу англичан. Разумеется, на всяком другом участке эта угроза не была бы для нас серьезной, но на Петроградском участке мы этого позволить не можем, и здесь мы поведем игру открыто. Мы знаем их намерения. Наша информация знает о том, какие ковы куют в Финляндии, наша разведка на высоте, каждый их танк, каждый батальон у нас на учете. Их планы нам известны. Мы открыто готовимся теперь и призываем к этому и вас; надо сделать невозможным наступление Финляндии. Разумеется, мы не желаем покушаться на финляндскую независимость, если нам будет действительно дана гарантия, что Финляндия будет держать руки по швам, не будет покушаться на Петроград, на наши границы. Мы, разумеется, не возьмем на себя инициативы действий против Финляндии, ни один красный солдат не перешагнет финскую границу, но в то же время мы сосредоточим здесь – мы начали уже эту работу, она в полном ходу – достаточные боевые силы для того, чтобы в случае первого серьезного покушения Финляндии перейти в решающее наступление против нас, сказать Черчиллю, Ллойд-Джорджу и трепещущему профессору Стольбергу, что та самая дорога, которая из Гельсингфорса и Выборга ведет на Петроград, эта дорога ведет из Петрограда на Выборг и Гельсингфорс. (Аплодисменты.) Более того, если красный террор был когда-либо оправдан и уместен, так это в данном случае по отношению к финской буржуазии. Мы говорим: ты вырвала свободу, независимость, полученную финским рабочим классом, своими хищными руками; мы, надеясь на логику мирной революции, тебя не трогали; ты продавала молодую красную Финляндию немцам, потом англичанам, мы на тебя не покушались; ты посылала своих летчиков – мы молчали; ты обрушивала бомбы на женщин и детей – мы терпели. Нравственное право целиком на нашей стороне. Хотя мы знали, что угнетенный финский рабочий с восторгом приветствует красные полки, мы не направляли их, мы не отвечали на провокацию. Теперь, когда эта провокация сгущается, когда она готова принять характер открытого похода на Петроград, мы говорим, что мы делаем каждого финского буржуа в отдельности ответственным за покушение финской контрреволюции на нашу первородную столицу Петроград. Каждый финский буржуа в отдельности в Выборге и в Гельсингфорсе будет давать отчет, когда наши войска в ответ на провокацию ворвутся на территорию Финляндии.