Советская республика и капиталистический мир. Часть I. Первоначальный период организации сил

Но вот возникает война, народ мобилизуют, он выходит на улицу, одевается в солдатские шинели. Ему говорят: «пойдем на врагов, победим, и после этого все переменится». И у масс зарождаются надежды. Люди отходят от сохи, от станка. В мирное время, может быть, человек под бременем своей житейской ноши ни о чем и не думал бы, как вол подъяремный, а тут он поневоле начинает соображать: вокруг сотни тысяч солдат, все возбуждены, военная музыка играет, газеты возвещают великие победы, и ему начинает казаться, что жизнь, действительно, пойдет иначе, а иначе – значит: лучше… Потому что хуже уже не может быть. И он начинает себя убеждать, что война – это освободительное явление, которое даст ему что-то новое.

Поэтому в первый период войны мы и наблюдали во всех странах без исключения патриотический подъем. В этот момент буржуазия становится сильнее. Она говорит: «весь народ со мной». Под знаменами буржуазии идут труженики полей и городов. Все как будто сливается в одном национальном порыве. Но затем война все более и более истощает страну, обескровливает народ, обогащает кучки мародеров, спекулянтов, военных поставщиков, дает чины дипломатам и генералам. А трудящиеся массы становятся все беднее и беднее. Для кормилицы – жены, матери, работницы – с каждым днем все труднее и труднее становится разрешить острый вопрос – чем накормить детей? И это производит стихийную революцию в умах трудящихся масс. Сперва их война поднимает, заронив в них ложные надежды, а потом, поднявши, бросает оземь, так что у рабочего класса трещит позвоночник, и он начинает задумываться, откуда все это происходит, что все это значит?

Однако, буржуазия не глупа, – в этом ей отказать нельзя: она предвидела с самого начала войны опасность революции и с помощью своих ретивых генералов сдерживала ее до тех пор, пока было возможно.

Уже в первые годы нынешней войны, когда казалось, что дурман патриотизма отравил всех людей, мне в Париже приходилось беседовать с буржуазными политиками, и они говорили шепотком, что в результате этой войны вспыхнет великая революция, но они надеялись с нею справиться. Буржуазные газеты и журналы (например, английский журнал «Экономист» за август – сентябрь или октябрь 1914 г.) предвидели, что, в результате войны, в странах, втянутых в нее, будет социально-революционное движение. Они понимали всю неизбежность этого и были совершенно правы, как правы были и мы, когда говорили, что в России война неизбежно приведет к революции, и что если революции в России суждено дойти до конца, то она приведет к власти рабочий класс.

При этом мы учитывали особенности развития России. В России капитализм создавался с помощью финансового капитала Западной Европы, и это обстоятельство создало особые условия в ходе развития русской революции. Если возьмем Францию, то там крупный промышленный капитал развивался постепенно, в течение долгих веков. В средние века господствовало ремесло, были мелкие предприятия, цехи, гильдии; потом понемногу развились крупные и средние предприятия, затем французская биржа потянула за собой целый хвост средних и мелких предприятий. Во Франции даже мелкая буржуазия имеет политическое влияние.

А как обстоит дело у нас с политическим влиянием буржуазии?

Финансовый капитал других стран – Франции, Германии, Англии и т. д. – вторгнулся к нам и создал колоссальные заводы, и как-то сразу, на пустом месте, где-нибудь в Екатеринославской губ., на юге и юго-западе.[193] Там, среди степей и хуторов, имеются колоссальные предприятия, точно так же, как в Петрограде, Москве и других крупных городах. Западный капитал переносил сюда целые фабрики и заводы, насаждая сразу крупные предприятия. У нас вообще никакая буржуазия, ни крупная, ни мелкая, если не считать крестьянства, – а в нашем крестьянстве много полупролетарского элемента, беднейших голодающих масс, – влиянием не пользовалась.

Главный вопрос вспыхнувшей революции сводился к тому, за кем пойдет беднота? За буржуазией, ее обманывающей, дающей ложные надежды, или за рабочим классом? В этом был весь вопрос. Не о Чернове шла речь, не о Церетели или Керенском, не об этих маклерах и посредниках. Речь шла о том, пойдет ли за рабочими крестьянская беднота, и кто перетянет к себе малоимущее крестьянство – рабочий класс или класс буржуазии? Теперь мы можем сказать положительно, что вопрос на три четверти уже решен, благодаря Советам рабочих депутатов. Можно сказать, политика буржуазии, ее влияние в деревне рухнули почти целиком; и нельзя сомневаться, что деревенская беднота пойдет за рабочим классом, пойдет тем решительнее, чем сильнее, чем сознательнее становится городской пролетариат, и чем тверже и полнее будет господство рабочего класса. Пролетариат городской представляет у нас меньшинство населения. Подавляющее большинство населения – крестьянство. Стало быть, если деревенские массы, крестьянские низы не поддержат рабочего класса, то последний не сможет удержаться у власти. Но эту поддержку крестьянства рабочий класс получит, ибо он борется не только за себя, но и выступает, как прямой защитник крестьянских масс, и является борцом за интересы широких народных слоев. Он явится, в подлинном смысле слова, героем народным, если сможет и сумеет эту свою историческую роль выполнить до конца.

В революциях, в которых командовала буржуазия, она вела за собою крестьянские массы. Так было во время Великой Французской Революции, во время революции 48 года в старой тогдашней Германии; так обстояло дело сплошь во всех революциях XVII и XVIII столетий. Так было всегда до русской революции. У нас же произошла разительная перемена, колоссальнейший сдвиг вперед: рабочий класс впервые сбросил с себя опеку и духовное превосходство буржуазии, стал твердо на ноги и, кроме того, выбил из-под ног буржуазии крестьянскую твердь и повел крестьянские массы за собою. Это – нетленное завоевание русской революции. Это – оплот русской революции. Мы обязаны этим – Советам, как центрам борьбы с буржуазией и как органам массового объединения крестьян и рабочих.

Поэтому Советы рабочих и крестьянских депутатов вызывают ненависть буржуазии всех стран.

Февральская революция застала меня в Америке. Когда в Нью-Йорке получились из России первые газеты с известиями о событиях, американская буржуазная пресса отнеслась к нашей революции очень сочувственно. В то время ведь сообщалось, что Николай II вел переговоры с Германией о мире. Америка же собиралась вступить в войну и через три недели вступила в нее. Русские газеты сообщали, что царь отрекся, что составлено министерство Милюкова и Гучкова – именно для продолжения войны. Все это вызывало сочувствие всей буржуазной прессы. Когда же, вслед за этим, появились известия о том, что в Петербурге образовался Совет рабочих и солдатских депутатов, у которого начались столкновения с Милюковым и Гучковым, – а ведь это был только соглашательский совет Керенского и Чернова, – газеты сразу тон изменили.

Первые конфликты и столкновения между Советами и правительством стали наблюдаться уже тогда, хотя рабочие и шли за соглашателями; рабочий классовый характер Совета под напором снизу неминуемо проявился и в дни расцвета соглашательства. Соответственно этому, в буржуазной печати во всех странах обозначился резкий поворот против русской революции. Вся капиталистическая пресса взволнованно предупреждала Милюкова и Гучкова, что если Советы окончательно утвердятся и возьмут в свои руки власть, то это создаст серьезную опасность для России и даже для всего мира. А так как мы, товарищи, в то время на рабочих собраниях жестоко критиковали Милюкова и Гучкова и их политику и предсказывали неизбежность того, что Советы рабочих и солдатских депутатов возьмут в свои руки власть, то буржуазная печать писала, что мы направляемся в Россию с целью захватить власть в руки темных банд. Дело дошло до того, что нас, небольшую, в шесть человек, группу эмигрантов, возвращавшихся в Россию, английский военный корабль взял в плен в Канаде.[194] Здесь нас держали вместе с немецкими матросами и обвиняли в том, что мы ехали в Россию свергать власть Гучкова и Милюкова и насаждать власть Советов рабочих и солдатских депутатов.

Все это происходило в марте 1917 года, т.-е. в первый месяц революции. Английская и американская буржуазия уже в тот момент чувствовала, что власть Советов означает для нее колоссальную опасность. На ряду с этим, американским рабочим становилось все яснее, что русская революция не есть повторение старых революций, при которых одна верхушка сменялась другой, но обе верхушки сидели одинаково на спине рабочего класса; они начинали сознавать, что это такая революция, в которой низы поднимаются наверх, чтобы перестроить общественное здание. И чем сознание это становилось яснее, тем горячее сочувствовали они нашей революции, тем более разгорался их энтузиазм. И если наша революция не вызвала с такой скоростью, как мы думали в первые дни, непосредственного отклика во всех странах в виде революционного движения в Германии, во Франции и Англии, то вина за это, в значительной мере, падает на наших рабочих, которые поддерживали политику соглашателей и скомпрометировали этим вначале русскую революцию в глазах рабочего класса всех стран.

Многие вожди трудящихся масс за рубежом надеялись, что русская революция тотчас же приведет к заключению всеобщего мира. И так велика была в то время уверенность в этом, что, если бы правительство Керенского и Милюкова или другое правительство, которое было бы на их месте, обратилось тогда же ко всем народам с предложением немедленного заключения мира, то порыв рабочих масс и армий в сторону мира был бы колоссальный. Но вместо того Временное Правительство шаг за шагом поддерживало политику старых царских дипломатов[195] и даже не опубликовывало тайных договоров; оно подготовляло новое наступление на фронте, которое осуществилось 18 июня и закончилось страшным кровавым разгромом и отступлением.

Рабочие массы во всех странах, ожидавшие, что русская революция подымется во всем своем величии и научит чему-то новому, вынуждены были сказать себе, что ничего нового она с собой не принесла, что все осталось то же самое, что было и раньше – те же самые союзники, та же самая война, то же самое наступление, во имя тех же самых старых грабительских целей. А буржуазия во всех странах умело и хитро воспользовалась этим, чтобы подмочить, так сказать, репутацию русской революции, запятнать ее. Буржуазная печать писала: «вот, в чем революция! Только свергают одно правительство и заменяют его другим, и новое правительство заявляет, что другой политики и не может быть. Стало быть, незачем и свергать старые правительства, раз новое правительство делает то же самое». Значит, революция есть легкомыслие, пустая затея, пустая иллюзия. И проник в душу рабочих холод к русской революции.

Наступление Керенского 18 июня было самым тяжелым ударом и по рабочему классу во всех странах и по русской революции. И если мы имеем теперь Брест-Литовский мир – тягчайший мир, то это есть последствие, с одной стороны, политики царских дипломатов, а с другой – политики Керенского и наступления 18 июня. В Брест-Литовском мире повинны царские бюрократы и дипломаты, которые ввергли нас в страшную войну, расхищая народное достояние, обирая народ, которые держали в темноте и рабстве трудящиеся массы. С другой стороны, не меньшая вина лежит на соглашателях, на Керенских, Церетели и Черновых, которые тянули лямку старой политики и дотянули до наступления 18 июня. Первые – царские дипломаты – разоряли нашу страну материально, а вторые – соглашатели – разоряли нашу страну, сверх того, еще духовно.

Да, этот мир есть царский вексель, вексель Керенского и K°! Вот самое лютое преступление, которое наложило на рабочий класс огромную ответственность за грехи международных империалистов и их слуг. И, после всего, эти самые люди являются к нам и говорят: «вы подписали Брестский договор!» Да, подписали, стиснувши зубы, сознавая свою слабость. Разве есть что-нибудь постыдное в том, что мы слишком слабы, чтобы разорвать веревку, которая затянулась вокруг нашей шеи? Да, мы согласились на мир с германским империализмом, как голодный рабочий, стиснув зубы, идет к кулаку-хозяину и за полцены продает свой труд и труд своей жены, ибо нет другой возможности жить и существовать. В таком же положении оказались и мы сейчас, будучи вынуждены подписать ужаснейший, позорнейший мир. Повторяю, этим миром мы подводим итоги преступной работы международного империализма и его слуг – соглашателей. Мы платим по векселю, на котором ясны подписи: Николай II, Милюков и Керенский.

Но, товарищи, это отнюдь не значит, что если мы нашли виновника, нашли исторические причины своей слабости, то на этом можем и успокоиться! Нисколько! Да, мы слабы, и это есть наше главное историческое преступление, потому что в истории нельзя быть слабым. Кто слаб, тот становится добычей сильного. Утопической проповедью и высокими красными словами тут не спасешься.

Просмотрим под этим углом зрения всю Европу. Вот маленькая Португалия – она не хотела воевать, но Англия заставила ее. Бедный, маленький народ в два с половиной миллиона душ воевать не хотел, но его заставили. Что такое Португалия? Это – вассал, раб Англии. А Сербия? Германия раздавила ее! Турция – союзница Германии. А что такое Турция сейчас? Турция сейчас тоже раба Германии. Греция! Кто ее заставил пойти на войну? Союзники. Она – небольшая, слабая страна – не хотела этого. Но союзники втянули ее в войну. Румыния также не хотела вступать в войну – народные низы особенно не хотели войны, однако, и эту страну вовлекли в войну союзники. Все перечисленные страны теперь являются рабами Германии или Англии. Почему? Потому что они слабы; потому что малы. А Болгария? Она колебалась, народные массы не желали воевать, но Германия принудила воевать и Болгарию. А что такое ныне Болгария? Она не имеет ни своей воли, ни своего голоса; она так же, как и другие, рабыня Германии. Австро-Венгрия – большая страна, союзница Германии и, так сказать, победительница. Но каково положение Австро-Венгрии на деле? Австро-Венгрия – страна гораздо более бедная, чем Германия, истощенная еще в большей степени, и потому теперь она лишена самостоятельности, она тащится за Германией, а последняя отдает приказания австрийскому правительству. Почему? Потому что Германия сильна. А кто силен, тот и прав, – вот в чем состоит мораль, право и религия капиталистических правительств.

А кто верховодит в лагере так называемых «союзников»? Англия. Кто подчиняется все время? Франция. Россия подчинялась обеим, потому что она беднее Англии и Франции. Стало быть, для нас должно было быть ясно с самого начала, что чем больше будет тянуться война, тем больше Россия будет истощаться, и тем меньше останется на ее долю самостоятельности. В конце концов, мы неизбежно должны были оказаться под чьей-нибудь пятой: либо германской, либо английской, ибо мы слабы, бедны, истощены. Казалось бы, нужно решать, чью пяту выбирать. Временное Правительство так вопрос и ставило и разрешило его в том смысле, что выбрало «союзников». Но мы действуем иначе, чем буржуазия. Мы говорили и говорим сейчас, что не хотим ни английской, ни германской пяты. Мы рассчитываем сохранить независимость, опираясь на сочувствие и революционность рабочего класса всех стран. Но вместе с тем – и именно потому, что надеемся на развитие революции в капиталистических государствах, в лагере империализма, – мы заявляем, что нам необходимо накапливать силы, вводить в нашей стране порядок, преобразовать наше хозяйство и создать вооруженную силу Российской Советской Республики – Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Создание армии есть главная задача, которая нам поручена историей. Мы ее разрешим, хотя к этому приступили только теперь.

Я сказал, что власть взял в свои руки рабочий класс, и что в этих руках она останется и не будет отдана никому. Это верно! Однако, власть для рабочего класса есть только инструмент, только орудие. И если я не умею применять это орудие, то зачем оно мне? Если я возьму, например, плотничий инструмент и не сумею пустить его в дело, зачем он мне? Нужно, чтобы рабочий класс, взяв в руки государственную власть, научился на деле применять ее – и для организации хозяйства на новых началах, и для самозащиты. Некоторые говорят: зачем же вы брали власть, раз раньше не научились владеть ею? Этим умникам мы ответим: а как нам было учиться столярному ремеслу, если столярного инструмента в руках у нас не бывало? Чтобы научиться страной управлять, надо взять в руки правление, надо обладать государственной властью. Еще никто не учился верховой езде, сидя в комнате. Для того, чтобы научиться этому искусству, надо оседлать коня и сесть на него. Он, может быть, взовьется на дыбы и не раз и не два скинет неопытного ездока. Ну, что же, поднимемся, опять оседлаем, опять поедем – и ездить научимся!

Не ясно ли, что те люди, которые говорят: «не надо брать власть», являются, по существу, защитниками интересов буржуазии? Они проповедуют: «рабочему классу не надо брать власть; это есть священное, наследственное право буржуазных, образованных классов; у них есть капиталы, университеты, газеты, у них наука, библиотеки – им и государственную власть в руки, а труженики, рабочие массы должны предварительно поучиться». Да где же поучиться? На заводе, на фабрике, среди каторжного повседневного труда? На заводе, на фабрике, среди каторжного повседневного труда? Нет-с, извините! Каторжный труд на заводах и на фабриках научил нас именно тому, что мы обязаны взять власть в свои руки. Этому мы там твердо научились. Это, и само по себе, тоже очень большая наука. Это – огромнейшая наука! Рабочий класс изучал ее на фабриках и заводах десятилетиями, в течение которых он проходил через каторжный труд, через расстрелы целых заводов, через ленскую бойню[196] и прошел через все это недаром, ибо, наконец, взял в свои руки власть. Теперь-то и будем учиться ее применять для организации хозяйства и порядка, – а их у нас нет пока. Создать их – главная наша задача.

Я сказал, что нам нужно взять всю страну на учет. Мы будем делать это через Советы рабочих депутатов и через их центральный орган – Центральный Исполнительный Комитет, и через Совет Народных Комиссаров. Теперь мы должны быть точны и расчетливы, как хорошие бухгалтеры. Нам должно быть точно известно, какое у нас есть имущество, сколько сырья, зерна, какие орудия производства, сколько рабочих рук и каких именно специальностей, и все это должно расположиться, как клавиши на рояле, чтобы каждый хозяйственный инструмент действовал так же правильно, как действуют клавиши, чтобы, например, в случае необходимости, в любой момент можно было передвинуть определенное количество металлистов из одного места в другое. Наш труд должен быть здоровый, целесообразный, но и напряженный. Каждый рабочий должен напряженно работать определенное число часов в сутки, а остальное время чувствовать себя свободным гражданином и культурным человеком.

Великая это задача и не простая. Надо много учиться для ее выполнения. Мы знаем, что сейчас у нас есть много заводов и фабрик, которые не нужны. В стране безработица и голод, потому что не все на своем месте. Есть заводы, которые вырабатывают то, в чем мы не нуждаемся, и, наоборот, есть заводы, которые изготовляют необходимое, но им не хватает материала, имеющегося как раз в другом месте. У страны есть колоссальные богатства, о которых мы не знаем, потому что война привела в расстройство все государство. В республике массы безработных, голодных и раздетых людей, а в то же время на интендантских складах мы обнаруживаем огромные запасы сукна, холста и солдатской одежды. Нами открываются иногда колоссальные продовольственные запасы, о которых мы и не знали. В деревнях кулаки сосредоточивают в своих руках миллионы пудов хлеба, как, например, в Тульской, в Курской, в Орловской губерниях. Кулаки хлеба не отдают, и мы до сих пор не заставили их понять, что в таких делах шутить с ними не будем, так как здесь речь идет о жизни и смерти трудящихся масс. И если бы у нас теперь уже была налаженная организация, то, разумеется, никакой кулак не посмел бы хоронить от трудящихся голодных масс хлеб, и положение с продовольствием было бы гораздо лучше.

На железных дорогах, как везде, вообще много неурядиц, много злоупотреблений. Товарищи железнодорожники знают, сколько есть среди железнодорожного персонала, – главным образом, на верхах, но также и в низах, – лиц, которые торгуют вагонами, производят контрабандную отправку товаров и всяких продуктов, причем нередко целые вагоны исчезают. Откуда эти непорядки? Это – наследие прошлого. Мы еще не воспитаны, как следует, а, с другой стороны, и война нас всячески расшатала. Все понятия спутались. Наблюдая все это, рабочий и говорит: «если в стране так плохо, то что же мне-то особенно стараться? Работаю я больше ли, меньше ли, лучше ли, хуже ли, – от этого дело не улучшится».

Товарищи, тяжелое состояние страны диктует нам необходимость создать перелом в настроениях и сознании рабочего и крестьянина. Они должны ясно представить себе, что в настоящее время дело идет не о защите интересов трудящихся от буржуазии. Раз мы имеем власть в своих руках, задача состоит в том, чтобы самим организовать хозяйство в интересах всего народа. Стало быть, надо навести трудовой порядок на заводах, на фабриках, всюду. Но что значит трудовой порядок? Трудовой порядок, революционная дисциплина, это – такой порядок, при котором каждый понимает, что для того, чтобы рабочий класс мог удержаться у власти и перестроить все хозяйство, чтобы мы шли не вниз, а поднимались вверх, чтобы страна победила разруху, необходим честный труд каждого на своем посту. В государстве должно быть, как в отдельной семье: если семья дружна, то каждый член ее работает для благосостояния всей семьи. А наша семья не маленькая; в ней дело идет о благосостоянии миллионов душ. И наше сознание должно внушать нам, что наша Советская Россия, наша рабоче-крестьянская республика есть одна огромная трудовая братская семья. И если хотя один из ее членов ленится, зря растрачивает сырые материалы, небрежно относится к работе, к инструментам, портит машины по невниманию или по злой воле, – он наносит ущерб всему рабочему классу, всей Советской России в целом, а, в конечном счете, – рабочему классу всего мира. Еще раз утверждаю: создать сейчас трудовую дисциплину, твердый порядок – есть дело первейшей необходимости. И если мы сумеем установить такой порядок, при котором рабочие будут трудиться известное количество часов на заводе или на фабрике, а остальное время жить культурной жизнью, если у нас всякий на своем месте будет честно выполнять свой долг, мы заметно приблизимся к коммунистическому строю. Вот почему необходимо проводить в жизнь твердую, железную, суровую дисциплину трудового порядка.

Это, товарищи, не та дисциплина, которая была при буржуазии и царе. Нам говорят некоторые из старых генералов, которых мы берем для работы под нашим контролем в Красной Армии: «может ли у вас быть, при ваших порядках, дисциплина? На наш взгляд не может быть!» Мы им отвечаем: «а при ваших порядках дисциплина была?» – «Была!» – «Почему была? – Наверху был царь, были дворяне, а внизу был солдат, и вы этого солдата держали в дисциплине. Это не чудо! Солдат был рабом, работал на вас, служил вам против себя, стрелял в отца своего и в мать свою во имя ваших интересов, – и вы сумели установить дисциплину и долго держаться на ней в условиях закабаления народных масс. Мы же хотим, чтобы у нас солдат сражался и боролся за себя, чтобы рабочие работали для себя, и только во имя этого мы хотим провести трудовую дисциплину». При таком коренном отличии социального режима Советской республики от дворянской монархии, я глубоко убежден, что мы нужный порядок совместными усилиями создадим, как бы ни каркали черные вороны. Только знайте и крепко помните, что вне этого – крах и гибель неизбежны.

В настоящее время мы создаем Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. В Центральном Исполнительном Комитете Советов Рабочих, Солдатских и Казачьих Депутатов уже принят закон об обязательном всеобщем воинском обучении, по которому в течение известных восьми или шести недель в год, по два часа в день, каждый гражданин обязан будет обучаться под руководством опытных инструкторов военному делу. В связи с этим, мы, товарищи, стояли перед вопросом: ввести ли обязательное обучение военному делу и для женщин? Этот вопрос разрешен так: мы оставили для женщин право обучаться военному делу в зависимости от их собственного желания. Мы хотим в этом отношении произвести опыт. Поэтому в проекте декрета сказано, что женщины, по их желанию, обучаются военному делу на тех же основаниях, что и мужчины. Но раз какая-либо женщина поставила себя вровень с мужчиной, то она, в случае опасности для Советской Республики, по призыву Советской власти, должна будет стать под ружье так же, как и мужчина.[197]

Одновременно мы создаем кадры Красной Армии. Эти кадры немногочисленны, они, так сказать, скелет армии. Но ведь армия сейчас это не те тысячи и десятки тысяч красноармейцев, которые находятся под ружьем, которым нужна дисциплина и выучка. Армия, это – весь трудящийся народ, это – огромные резервы обучающихся рабочих в городах и на заводах и крестьян в деревнях. И когда нам будет грозить новая опасность со стороны контрреволюции или набег империалистов, то кадровый скелет армии должен сразу покрыться массовой плотью и кровью, т.-е. резервом обученных военному искусству рабочих и крестьян. Поэтому мы, с одной стороны, создаем Красную Армию, а, с другой – вводим всеобщее обучение для всех рабочих и крестьян, не эксплуатирующих чужого труда. Такое ограничение пока вводится. Мы не хотим вооружать буржуазию. Сейчас мы не будем выдавать винтовок буржуазии, эксплуататорам, которые не отказываются от своих прав на частную собственность. Мы говорим: обязанность каждого без исключения гражданина в стране, где господствует рабочий класс, честно защищать ее, раз ей грозит опасность. Но буржуазия наша еще не отказалась от притязаний на власть. Она топорщится, она еще ведет борьбу, посылая своих агентов, меньшевиков и правых эсеров, агитировать за Учредительное Собрание. Сейчас, пока эта буржуазия не отказалась от своих притязаний на государственную власть и господство в стране, пока она не почувствует, что мы окончательно изгнали самый буржуазный дух, мы ей в руки оружия не дадим. Однако, если понадобится, пускай буржуазия, которая не хочет идти в атаку, идет рыть окопы или выполнять какую либо другую тыловую работу.