Советская республика и капиталистический мир. Часть I. Первоначальный период организации сил

Повторяю, если на Западе сохранится капитализм, то нам пропишут мир, который будет вдесятеро хуже Брест-Литовского. Мы не устоим на ногах. Говорят, кто надеется на европейскую революцию, тот утопист, фантазер, мечтатель. А я говорю, кто не надеется на революцию во всех странах, тот ставит крест на русском народе, – тот говорит: у кого в руках машина убийства крепче, тот будет безнаказанно угнетать и терзать все остальные народы. Мы слабее экономически и технически – это факт. Стало быть, нам крышка? Нет, товарищи, не верю я этому, не верю тому, что вся наша европейская культура обречена на гибель, что капитал безнаказанно ее истощит, пустит ее с молотка, обескровит, погубит. Не верю этому. Верю, товарищи, и знаю – на основании опыта и на основании нашего марксистского учения – знаю и твердо верю, что капитализм доживает сейчас последние дни. Вот как лампа перед тем, как потухнуть, в последний раз ярко вспыхнет, так, товарищи, и эта могучая лампа капитализма: она вспыхнула вспышкой страшной кровавой бойни, чтобы осветить вокруг себя мир насилия, гнета, рабства, в котором мы жили, и чтобы заставить рабочие массы ужаснуться и пробудиться. Как мы поднялись, так поднимется и европейский рабочий класс, и тогда не только полетит в тартарары Брест-Литовский договор, но и многое другое: все коронованные и некоронованные деспоты, империалистические хищники и ростовщики, и воцарится царство свободы и братства всех народов (аплодисменты)!

Л. Троцкий. ВНУТРЕННИЕ И ВНЕШНИЕ ЗАДАЧИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

(Лекция, прочитанная в Москве 21 апреля 1918 г.)

Товарищи! Коммунистическое учение имеет одной из своих самых важных задач достигнуть такого положения на нашей старой грешной земле, при котором люди перестали бы стрелять друг в друга. Одна из основных задач коммунизма сводится к установлению такого порядка, при котором человек впервые стал бы достоин своего названия. Правда, мы привыкли говорить, что слово «человек» звучит гордо. И у Горького в одном произведении сказано: «человек – это звучит гордо!» Но, на самом деле, стоит оглянуться на прожитые годы кровавой бойни, чтобы захотелось сказать: «человек – это звучит постыдно!».

И вот, создать такой строй и порядок, при котором не было бы нынешнего взаимоистребления народов, есть простая и ясная задача, которую ставит перед нами учение коммунизма. Но в то же время, товарищи, вы видите, что коммунистическая партия, борющаяся за осуществление этой задачи, создает Красную Армию, призывает массы организоваться по-военному и вооружаться. И кажется, на первый взгляд, что тут есть глубокое противоречие: с одной стороны, мы стоим за создание условий, при которых один человек не отнимал бы у другого самого драгоценного достояния его, т.-е. жизни, и это составляет одну из главнейших задач нашей партии, мировой партии рабочего класса; с другой стороны, мы призываем рабочих в Красную Армию и говорим: «вооружайтесь, объединяйтесь, учитесь стрелять, и усердно, хорошо учитесь, так, чтобы маху не давать!..».

Повторяю, может казаться, что тут что-то неладно. И, действительно, в прошлом были социалисты, которые к своим целям шли другими путями, пускали в ход другие способы; эти социалисты, вместе того чтобы обратиться к угнетенным с призывными словами: «объединяйтесь, вооружайтесь», обращались к угнетателям, эксплуататорам и насильникам со словами смиренной проповеди и увещания: «разоружайтесь, перестаньте истреблять себе подобных, перестаньте угнетать». Наивные! Они обращались к волкам с советом положить на полку волчьи зубы. Эта проповедь ранних социалистов и коммунистов была крайне наивна, как ошибочны были их взгляды, почему и неспроста современный научный социализм прозвал их утопистами. Конечно, все это не мешало тому, что стремления утопистов были в высшей степени благородны. Идеи утопистов приводят на память великого писателя и человека нашей страны – Льва Николаевича Толстого, который тоже стремился к установлению лучшего строя на земле, но думал, что этого можно достигнуть путем внутреннего перерождения угнетателей. Возможно ли это? Тут мы подходим к корню вопроса.

Опыт человечества, вся история его отвергает политику утопического и толстовского пацифизма. Угнетателям передаются по наследству, из поколения в поколение, их угнетательские взгляды, чувства и стремления; они с молоком матери впитывают стремление к власти, к угнетению, к господству и считают, что все остальные люди, трудящиеся массы, созданы только для того, чтобы служить опорой и фундаментом для господства небольшой группы привилегированного сословия, которое рождается, так сказать, со шпорами на ногах, чтобы сидеть верхом на спине трудового народа.

Да, мы стремимся к созданию коммунистического строя, при котором не будет вражды класса с классом, потому что вовсе не будет классов, при котором не будет вражды народа с народом, ибо народы будут жить не порознь, отделенные друг от друга государственными перегородками, а на одной общей земле, занимаясь общим делом. И в целях наших мы сближаемся с нашими предшественниками – с утопистами. Но стремясь к подобному строю, мы поступаем иначе, чем они; мы расходимся с ними не в целях, а в средствах. Мы обращаемся не к эксплуататорам, а к трудящимся и говорим им: «до тех пор, пока коммунистический строй не достигнут, помните, что вы являетесь единственной силой, которая способна его осуществить. И помните (а мы в России слишком хорошо знаем это по опыту), что господствующие классы всего мира на пути к нему вам без боя ни одного вершка не уступят; что они будут цепляться за свои привилегии и барыши, за свое господство зубами, когтями до последнего вздоха; что они будут стараться вносить в ряды самого рабочего класса смуту, хаос, раздор; что они будут делать все, для того чтобы удержать свою власть».

И твердо руководствуясь тем, что без кровавой борьбы изменить социальных отношений нельзя, мы в России сделали первый шаг к коммунизму именно тем, что низвергли политическое господство буржуазных классов и установили политическое господство трудящихся классов. Это уже, само по себе, есть большая победа, которой мы достигли. Буржуазия у нас власти не имеет: ее имеет рабочий класс. Обладая таким политическим преимуществом, он может бороться за осуществление своих основных задач.

Таким образом, вопрос о власти имеет первостепенное значение. Говорить, что Советская власть, как таковая, плоха, значит вызывать у рабочего класса недоверие к себе самому. Пролетариат при советской системе может установить, какая ему нужна власть, и ответственность за нее лежит на нем. Та власть, которая есть в Петрограде, в Москве и в других городах, поскольку она создана рабочими, ими же может быть сменена. Рабочие могут, когда им угодно, созвать Всероссийский Съезд Советов, переизбрать на нем Центральный Исполнительный Комитет, Совет Народных Комиссаров, могут переизбрать местные советы.

Советы – есть власть рабочего класса и беднейшего крестьянства, составляющих фундамент, на котором эта власть стоит.

И при всем этом нам говорят: «почему вы этой власти не установите на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, в виде Учредительного Собрания? Ведь вы сами стояли за Учредительное Собрание?» Правильно, стояли. Мы всегда считали, что Учредительное Собрание куда лучше, чем царский строй, чем самодержавие, чем господство Плеве, столыпинских хищников, дворянства. Из двух зол мы выбирали для рабочего класса меньшее.

Однако, разберемся в том, что такое Учредительное Собрание, что такое всеобщее избирательное право, посредством которого оно избирается? Это – опрос всего населения, всеобщая перекличка – кто чего захочет? Все население в стране призывается – и трудящиеся-угнетенные, и эксплуататоры-угнетатели, и слуги эксплуататоров из среды интеллигенции, которая в подавляющем своем большинстве связана душой своей с буржуазией и служит ее целям, – все призываются сказать через посредство всеобщего избирательного права, чего они хотят в области политики. И если бы Керенский созвал Учредительное Собрание, скажем, в марте или апреле прошлого года, – это было бы известным шагом вперед, – когда царь был только что свергнут, бюрократия опрокинута, власть еще находилась не в руках рабочих, а принадлежала Гучковым, Милюковым и проч.; но и тогда, если бы путем Учредительного Собрания спросили рабочих и крестьян: «чего вы хотите, русские трудящиеся люди?», то все равно ответ со стороны их представителей в Учредительном Собрании получился бы прямо противоположный тому, какого хотели буржуазия и ее слуги, стоявшие в то время у власти. Ведь революция в том и состоит, что угнетенные низы поднимаются против угнетательских верхов. Разумеется, для Крестовниковых, для Рябушинских, революция как раз и хороша, если царя сбросили, заменили старых министров новыми – и дело с концом. Для нас же сущность революции в том, что революция пробуждает и поднимает загнанные, затравленные, обиженные народные массы, которые изо дня в день страдали без просвета, без передышки, как волы подъяремные. Революция пробуждает их и указывает им, что они являются, по своему положению в обществе, не чем иным, как скотом, как рабами других классов. Вот это и есть революция! И потому она не останавливается на том, что свергла царя и прогнала пару его министров. Если же она остановилась на этом, то это не революция, а, с позволения сказать, выкидыш. Это – ложные исторические роды. Настоящие же, здоровые исторические роды революции бывают тогда, когда рабочий класс, поднявшись, берет в стране в свои руки всю власть, а затем пускает ее в ход, чтобы установить новый порядок, при котором нет эксплуатации одного класса другим, при котором все средства производства, все богатства страны находятся в руках или на учете рабочего класса. Тогда рабочий класс действует, как хороший хозяин в хорошем отдельном хозяйстве, в сельскохозяйственной экономии: он знает, сколько у него земли, семян, сколько племенного скота, хозяйственного инвентаря, какую полосу ему нужно засеять в данное время, – все это он знает, все это у него записано и подсчитано. Но это – частное отдельное хозяйство. Рядом с ним ведутся другие хозяйства и друг с другом конкурируют. Это капитализм.

Мы хотим, чтобы рабочий класс, как одно целое, стал хозяином по отношению ко всей стране, чтобы он мог знать, сколько у него земли, природных богатств, руды, угля, сколько машин, сырых материалов, рабочих рук, зерна, – чтобы все это можно было точно учесть и планомерно распределить для работы. Именно как хороший хозяин, должен работать пролетариат: он сам работник, он сам и хозяин. И вот такая товарищеская трудовая артель, охватывающая целую страну, – есть коммунистическое хозяйство.

Такие планы называют утопией! Наши враги говорят, что этого хозяйственного переворота никогда не будет. Но так говорят или те, кому он невыгоден, или те, кто свою душу продал господствующему классу. Для них, конечно, коммунистическое хозяйство «неосуществимо». Мы же утверждаем, что если бы люди не были пригодны для коренного переустройства своего общества, не сумели бы осуществить коммунизм, то все человечество не стоило бы выеденного яйца: оно существовало бы всегда, как подъяремный скот, оно было бы хуже скота, потому что скот не знает разделения на классы, среди скота нет господства одного вола над другим волом, одной лошади над другой лошадью. Нет, человечество способно, оно должно улучшить свое существование. Мы прошли через школу борьбы классов именно для того, чтобы уничтожить самые классы и подняться на высшую ступень существования. Но с классовым разделением нужно бороться – и долго, ибо сразу его уничтожить нельзя.

И если бы оказалось, что мы не справимся с теми испытаниями, которые обрушились на нас теперь, когда мы взяли власть, что своей задачи мы не разрешим, то, стало быть, все наши надежды, ожидания, планы, науки и искусства, все, чем интересуются люди, идеалы, во имя которых они борются, – все это ложь, и человечество есть не что иное, как навозная куча; особенно после четырехлетней бойни, в которой люди истребляли друг друга десятками тысяч, миллионами, для того только, чтобы оставить все на старом месте!

Мы и сами говорим нашим врагам, критикующим нас: мы прекрасно знаем, что мы еще не дошли до коммунизма, что еще большая дорога впереди, и много нужно труда и напряжения. Все же пока мы сделали одно – политическую подготовку. Когда нужно строить новое здание на месте пожарища, то предварительно сметают, убирают долой старый мусор и пепел. Мы отняли у буржуазии власть, чтобы строить здание нового общества. Эту власть мы к рукам прибрали и заявляем всем нашим врагам, что власть эту рабочий класс из рук не выпустит, ибо речь идет не о самой власти, а о будущем человечестве, о создании нового мира на новых коммунистических началах.

Вот такая исполинская работа, какая коренная ломка связана в нашем представлении с революцией. И когда ее ставят в зависимость от Учредительного Собрания – это смешно. В этом, подумав, нетрудно убедиться.

Я возвращаюсь к этому важному соображению. Что такое вообще всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право? Это только опрос, перекличка. Что, если бы мы попробовали сделать эту перекличку через Учредительное Собрание? Часть решила бы в одну сторону, часть – в другую. А нам нужно что-нибудь делать – общественные нужды не ждут. А раз так, то, очевидно, что две эти враждебные части разошлись бы на разные стороны, – каждая для борьбы за интересующее ее дело. Для переклички Учредительное Собрание и годится. А для революционной, творческой работы – не годится. Ведь мы, все-таки, такую перекличку произвели и без Учредительного Собрания. Вначале Милюков, а затем Керенский из месяца в месяц оттягивали созыв Учредительного Собрания. И когда оно, наконец, было созвано нами после Октябрьского переворота, созвано в резко изменившихся политических условиях – оно оказалось вредным тормозом. А чем было бы Учредительное Собрание теперь, если бы его труп оживить, хотя нет в мире такого медикамента и такого чародея, которые могли бы это сделать? Допустим, что Учредительное Собрание мы снова созвали. Что это значило бы? В одном углу, левом, сидел бы рабочий класс, т.-е. его представители, которые сказали бы: «мы хотим, чтобы власть, наконец, стала орудием господства рабочего класса и уничтожения всякого гнета и всякой эксплуатации». В другом углу сидели бы представители буржуазии, которые потребовали бы, чтобы власть по-прежнему оставалась в руках буржуазного класса. Без сомнения, они при этом выражались бы осторожно и вежливо, говоря окольно – «образованного класса», не говоря прямо – «буржуазного класса», но, по существу, дело сводится к тому же. А по серединке стояли бы те политики, которые обращаются и налево, и направо: это представители меньшевиков и правых эсеров; они сказали бы: «надо власть поделить пополам». Вот что вышло бы из этого ненужного опыта. Так, в действительности, и было в день 5 января 1918 г. – в единственный день жизни Учредительного Собрания.

Но, товарищи, ведь власть вообще не каравай хлеба, который можно поделить пополам или разделить на четыре части. Власть есть инструмент, при помощи которого известный класс утверждает свое господство. Либо этот инструмент служит рабочему классу, либо он служит против рабочего класса. Тут нет выбора. Раз есть два врага – буржуазия и пролетариат и с ним беднейшее крестьянство – и раз эти два врага друг с другом борются, то у них, разумеется, не может быть одного общего орудия. Ведь не может быть, чтобы одна и та же винтовка или пушка служили одновременно и одной, и другой из борющихся армий. Так и государственная власть может служить либо рабочему классу против буржуазии, либо, наоборот, буржуазии против рабочего класса. Те же, которые стоят посредине и говорят, что нельзя ли как-нибудь власть пополам поделить, это не более как маклеры, посредники, и хотя они клянутся, что имеют в кармане секрет, посредством которого можно устроить так, что пушка государственной власти будет служить одновременно и рабочему классу и буржуазии, – история таких чудес не знает. Наоборот, когда такие секреты раскрывались в политике Церетели и Чернова, то мы убеждались, что их пушка стреляла в одну лишь сторону – против рабочего класса. Разумеется, возвращаться к этому у нас нет никакого желания, никакого стремления.

Да, мы были при царизме за Учредительное Собрание, как за большой шаг вперед. Когда же народ опрокинул царя и разбился на два лагеря, методы борьбы изменились, и мы сказали массам: «теперь делайте дело вы; теперь нужно, чтобы власть взял тот класс, который призван перестроить Россию на новых, социалистических началах – рабочий класс». И этим мы нисколько не обманывали ни его, ни себя. Мы говорили, что на пути будут огромнейшие затруднения, колоссальные препятствия, страшное сопротивление вражеских классов, – не только русской буржуазии, которая сама по себе слаба, но и буржуазии международной, потому что русская буржуазия есть не что иное, как отпрыск буржуазных классов всех стран. И пусть между ними сейчас происходят войны и столкновения, они все же между собой совершенно солидарны в основном и главном – в отстаивании собственности и всех связанных с нею привилегий.

В России среди господствовавших классов, в среде помещиков, в среде крупной и мелкой буржуазии, мы наблюдали еще не так давно, до революции и в начале ее, целый ряд партий. Там были правые – открытые черносотенцы, националисты, октябристы, октябристы-земцы, левые октябристы, прогрессисты, кадеты и т. д., целая куча партий.[191] Откуда они? А это разные группы собственников. Одни отстаивают интересы крупного землевладения, другие – интересы среднего и мелкого землевладения, те – интересы банковского капитала, эти – интересы фабрично-заводского капитала, другие – интересы дипломированной интеллигенции – профессоров, врачей, адвокатов, инженеров и проч., и проч. И среди самой буржуазии, внутри имущих классов вообще, есть свои группировки, свои разделения, свои партии. Но когда революция наша подняла на ноги рабочий класс, тогда буржуазия вся объединилась, все партийные перегородки исчезли, осталась одна кадетская партия, которая обняла все имущие классы, весь священный лагерь собственников, объединив его в борьбе за собственность против трудящихся классов.

То же самое в известном смысле происходит, товарищи, и с международной буржуазией. Она ведет страшные кровопролитные войны, но как только поднимается революционный класс, пролетариат, который угрожает самым основам капитализма, сейчас же буржуазные классы разных стран идут на взаимные уступки, чтобы создать совместно единый лагерь против надвигающегося страшного призрака революции. И до тех пор, пока международная революция не победит, мы должны быть готовы пройти через величайшие затруднения, через напряженную борьбу и внутри нашей страны, и на рубежах ее, потому что, чем дальше и больше будет развиваться революционное движение и у нас, и за рубежом, тем теснее будет сплачиваться буржуазия всех стран. Сама Европа пройдет через величайшие испытания, через огонь и пламя гражданской войны, и русская буржуазия сделает еще не одно кровавое усилие, опираясь на буржуазию европейскую и мировую. Все это заставляет нас говорить: «Да, мы идем к миру, но путем вооруженной борьбы трудящихся масс против угнетателей, против эксплуататоров, против империалистов всех стран. По этому единственно возможному пути мы или пройдем до конца, или погибнем. Выбирать нам не дано, и в этом надо отдать себе ясный отчет!»

Конечно, тот, кто думает, что только одним голым завоеванием власти мы достигли всего, не имеет ясного представления, каковы наши задачи и каковы пути их осуществления. История не снисходительная и мягкая мать, которая покровительствует рабочему классу; она – злая мачеха, которая на кровавом опыте учит рабочих, как добиваться своих целей. Рабочий люд легко отходчив, забывчив; стоит чуть-чуть условиям борьбы стать полегче, стоит чего-нибудь достигнуть, как ему кажется, что главная работа сделана, и он склонен к великодушию, к пассивности, к прекращению борьбы. В этом и есть несчастье трудящихся. Между тем, имущие классы борьбы не прекращают никогда. Они воспитаны в постоянном сопротивлении натиску рабочих масс, – и пассивность, нерешительность, колебание с нашей стороны приводят к тому, что мы открываем свое больное место для ударов имущих классов, так что завтра или послезавтра на нас будет неизбежно произведен их новый натиск. Рабочему классу нужно не всепрощение, которое проповедовал Толстой, а твердый закал, непримиримость, глубокое убеждение, что без борьбы за каждый шажок, за каждый вершок на пути к улучшению своей судьбы, что без этой постоянной, непримиримой жестокой борьбы и без организации этой борьбы не может быть спасения и освобождения.

Именно потому в ряды коммунистической партии мы зовем, прежде всего, рабочих, которые прониклись ясным пониманием задач, поставленных историей рабочему классу, а затем – всех преданных и надежных друзей его. Тот, у кого в душе есть сомнение или колебание, пусть остается вне наших рядов. Для нас гораздо более ценно иметь одного закаленного борца, чем десять нерешительных, потому что, при возникновении борьбы, десять нерешительных окружат одного решительного и будут его удерживать; если же более решительные, сплотившись в одну дружину, ринутся в бой на неприятеля, они увлекут за собою и колеблющихся. Поэтому мы зовем в ряды нашей партии только тех, которые ясно поняли, что мы вступили на путь длительной, непримиримой борьбы против угнетателей всех стран, идущих против нас. Среди нас не место соглашателю, который стоял бы посрединке между теми и другими и звал бы к примирению. Соглашательство есть ложь. Никогда буржуазия не отдаст добровольно своего господства и власти, а пролетариат никогда уж по доброй воле не будет более у нее в рабстве.

Главная задача коммунистической партии, руководящей Советами, органами власти, заключается в достижении того, чтобы каждый трудящийся, каждый рабочий человек получил крепкий духовный закал, чтобы он сказал себе: «да, разумеется, в борьбе, которая идет в настоящее время, мне, может быть, придется и погибнуть. Но что такое рабская жизнь без просвета, под пятой угнетателей, по сравнению с славной смертью борца, который свое знамя передает новым поколениям и который умирает с сознанием, что он погиб не за интересы угнетателей – царей и богачей, – а за интересы собственного класса?»

Мы должны научить товарищей жить и умирать за интересы рабочего класса и быть ему верными до последней минуты. Вот к чему мы зовем вас!

Наша революция непосредственно выросла из войны. Война же выросла из капитализма. Мы предсказывали задолго до войны, что борьба буржуазии одной страны с буржуазией другой страны за барыши и за рынки, сопровождаемая колоссальным ростом вооружений, должна кончиться страшной катастрофой. В настоящее время буржуазия Германии говорит, что в возникновении войны виновата английская буржуазия, а последняя обвиняет в том же германскую. Как клоуны лбами перебрасывают друг другу мячи, так и буржуазия воюющих стран сваливает одна на другую ответственность за эту кровавую бойню. Но, предсказывая неизбежность войны, мы в то же время понимали, что неизбежность ее вытекала не из воли одного или двух королей или министров, а из самого существа капиталистического строя. Эта война есть экзамен всему капиталистическому строю, всей хозяйственной, политической и нравственной системе его. Вот почему, когда началась война, мы говорили, что она повлечет за собою грозное революционное движение среди трудящихся масс не одной только России.

Мне пришлось быть во время войны в целом ряде стран. Вначале я был вынужден покинуть Австрию, чтобы не быть там захваченным в плен. Затем я жил в Швейцарии, которая, как известно, находится в углу между Германией, Австрией, Италией и Францией. Вслед за этим мне пришлось провести около двух лет во Франции и отсюда перебраться в Америку, как раз тогда, когда Северо-Американские Соединенные Штаты готовились вмешаться в войну.[192] И везде я наблюдал одно и то же: война в первое время оглушает трудящиеся массы, обманывает их, вводит в заблуждение, а затем революционизирует их, толкает на протест и возмущение – сначала против самой войны, затем против того строя, который приводит к войне. Почему война сначала поднимает патриотическое настроение трудящихся масс? А потому, что, несмотря на то, что в стране есть парламент, социалистические партии и даже коммунисты, вокруг них есть еще миллионы тружеников, которые не живут духовной и общественной жизнью. Наше главное несчастие в том, что есть еще миллионы тружеников, живущих автоматически. Они работают, едят и спят, причем в обрез спят и в обрез едят, а работают свыше сил своих, и при этом думают только о том, как бы свести концы с концами. Их кругозор ограничивается только этим; их ум, мысли, совесть дремлют в обыкновенный период, и время от времени они от тоски и сознания безвыходности положения тянут по праздникам сивуху. Таково часто существование рабочего – трагическое и страшное. Такова трагически-страшная судьба многих и многих миллионов тружеников; на нее обрекает их система капитализма. Да будь она проклята, эта система, именно за то, что она обрекает тружеников на такую страшную жизнь!