Ганина падь

– Так и скажи, что больше пить не хочешь, – проворчала луна голосом Настасьи Павловны.

В первый момент Ольга зажмурилась от света, показавшегося нестерпимо ярким, заморгала, но потом привыкла и огляделась вокруг: хорошо знакомая комната в доме ведьмы, стол, уставленный какими-то склянками, застывший рядом домовик со скорбным лицом, коргоруш под боком, да сама Настасья Павловна с кружкой в руках.

– Я живая? – прохрипела девушка, с удивлением ощущая собственное тело, слабое, словно у новорожденного цыпленка. Но грызущей внутренности боли не было! – Вы меня… Спасли?

– Ну так не бросать же тебя на дороге, – вздохнула старушка. – Скажи спасибо Серому Боку, это он тебя нашел.

– Так он мне не померещился?

– Нет, – усмехнулась ведьма. – Скажи-ка мне, Оленька, лучше, о каких трусах кружевных ты все убивалась?

– Что?! – чуть не подпрыгнула та. – Да с чего вы…

– Пока ты в беспамятстве маялась, все причитала, что будут тебя хоронить, а на тебе исподнее скучное, кружевное надобно, да еще черного цвета. Думала, уж Федьку посылать придется, что под окнами ходил.

– Не говорите больше… – простонала девушка, чувствуя, как краснеют лицо и шея.

Настасья Павловна с улыбкой на нее посмотрела, но глаза остались тревожными.

Полностью пришла в себя Ольга только под утро, когда в окне показалось сбрызнутое алым светом небо. Сил все еще не было, но голова стала ясной, мысли перестали путаться, появилось чувство голода. Наблюдая, как девушка мелкими глотками отхлебывает горячий бульон, который ведьма по старинке именовала уваром, Настасья Павловна рассказала о случившемся.

– Уж не знаю радоваться мне твоим способностям или плакать, что с умом пользоваться все никак не научишься… Проклятье то было, верно ты определила, да не простое, а через смерть наведенное, когда один умирает, и с собой начинает тянуть другого. Никто из колдунов не рискнет с таким связываться, если только рядом нет человека, в которого волшбу ту черную переселить можно. Человек тот умрет, но и проклятье слабнуть начинает, только тогда его уничтожить можно. А ты, голова дубовая, его в себя вытянула! Хорошо хоть дар тебя защитил, не то эта пакость тебя бы за несколько часов в могилу свела…

– Спасибо, что спасли меня, – пристыжено сказала Ольга. – Но что я должна была сделать? Девочка бы до вечера не дожила, я это точно знала…

Старушка задумчиво покрутила в ладонях кружку.

– Тут или переводить проклятье на того, кого не жалко, хоть на мать дурную, что на дите свое беду накликала, хоть на кобеля-папашу. Ну или отвар из одолень-травы можно дать выпить, тогда бы часа три выиграла, а уж я бы помогла. Тебя я только с ее помощью на этом свете удержала… Да не вешай голову, все правильно ты сделала. Я еще удивляюсь, что распутать нити ты сумела. Видать, от чистого сердца помочь хотела. Вот что скажи мне лучше, ты на чем сюда добиралась, и как вышло, что посреди дороги лежать осталась?

Ольга сперва отнекивалась, а потом все же рассказала про таксиста, который отказался везти ее в деревню. Лицо старушки сделалось таким грозным, что девушка испугалась.

– Напущу на него баечников! – бушевала ведьма, потрясая кулаком. – Чертей в дом приглашу, чтоб душу и тело вымотали дураку распроклятому! Удумал девку скорбящую на дороге бросить!

– Да откуда он про проклятье знал? Я и вправду на наркоманку похожа была…

– Кем бы ни был человек, если он в помощи нуждается, ты ему пособить сперва обязан. Спрашивать потом будешь. Ты бы прошла мимо страдальца?

– Не знаю… Нет, наверное…

– То-то и оно, – кивнула старушка. – Ладно, отдыхай теперь, я пойду Лизку успокаивать, пока она все глаза не выплакала.

Надо же, за нее даже кикимора волнуется… На экране телефона высветилось огромное количество пропущенных звонков от коллег, которые наперебой начали расспрашивать о состоянии здоровья.

– Давай мы к тебе в больницу придем после работы? – предложила Инна Маратовна. – Скажи, что принести?

– Ничего не надо, со мной уже все хорошо, – бодро сообщила девушка. – Через пару дней вернусь.

– А что это было? – не унималась коллега. – Приступы как при эпилепсии…

– Сказали, что отравление, – решила не вдаваться в подробности Ольга. – Полежу денек, и все пройдет.

Хором пожелав скорейшего выздоровления, библиотекари отсоединились, а в окно заглянули косматые мордочки шишиг. Неужели вся нежить за нее переживает? От осознания этого стало приятно. Скрипнула уличная дверь, и в комнату вернулась Настасья Павловна, держа в руках целую охапку цветов.

– Что смотришь? Утопленник твой приволок, тебе передать велел, – ухмыльнулась Настасья Павловна.

– Мне? – удивилась девушка, рассматривая цветы. – Зачем?

Розоватая душица мешалась с темно-синими васильками и лиловыми колокольчиками, перемежающимися золотистым донником и темно-желтым зверобоем да окопником с пушистыми листьями. Прохор тихо рассмеялся, полез за ведром, ибо ни одна ваза такое богатство в себя бы не вместила.

– Здоровье чтобы подправить, вестимо, – водрузил он ведро на табуретку.

– Ага, – поддакнула ведьма. – Знал же, что хворую сюда принесли, всю ночь под окнами маялся, грядки мне потоптал.

Ольга внимательно оглядела сбор, составленный утопленником, даже умилилась такой заботе, а заодно и порадовалась, что помнит он рассказы о целебных свойствах растений.

– Вот видите, какой Федя хороший, – радостно сказала девушка. – Зверобой принес, душицу, цикорий, ромашку, даже окопник нашел. Это вы ему сказали, что у меня сердце и легкие пострадали? Так, а аконит он зачем приволок? Вроде сахарным диабетом пока не страдаю. Ладно, засушим… И горечавку сорвал? Он что, от подагры с диатезом меня лечить собрался? А буквицу зачем принес, да еще с корнем вырвал?! Это же слабительное… Да он опять издевается! Он что, не глядя, все это рвал?!

Настасья Павловна с Прошкой переглянулись, домовик, из последних сил сдерживая хохот, медленно осел на пол, а ведьма осторожно тронула лоб девушки.

– Прошенька, кажись, ей ум отшибло последний. Все, не спасли мы девку!

– Настасья Павловна, вы о чем? – не поняла та.

– Цветов он тебе нарвал! Не сбор оздоровительный, а букет для красоты! Чтоб смотрела, любовалась и его, Федьку, вспоминала! А ты про диатез да слабительное.

Ольга так и открыла рот, еще раз глянув на охапку цветов, но не нашлась, что сказать, закрыла обратно. Да, дела…

К вечеру девушка уже могла самостоятельно передвигаться по комнате, хоть для этого и приходилось опираться на стену. Забежавшая в гости Лизавета долго охала и ахала, потчуя болящую шмелиным медом, передавала приветы от шишиг и овинника, что ей сена самого лучшего приготовил на случай, если помирать все же надумает.

– Нет, пока рано, – засмеялась над такой заботой Ольга.

– Вот и я об этом, – закивала кикимора. – А он знай себе причитает, да клевер отборный собирает, чтоб, значит, лежать мягче было.

– Вы бы еще гроб мне сделали!

– О, это мы быстро, – заверила Лизавета. – В Алексеевке хороший дворовой живет, он раньше у плотника обитал. Такой гроб сколотит, что зарывать жалко будет!

Все самое лучшее, усмехнулась про себя девушка, укладываясь на подушку. Заботливая ей нежить попалась, добрая… Даже анчутки присмирели, только пугливо в окно заглядывали и веками шевелили. Уже на границе сна до слуха донесся тихий стук в стекло. Да у кого совести нет?! Она тут вся несчастная и больная…

– Эй, ты спишь?

Услышав голос утопленника, девушка мигом проснулась, поковыляла к окну.

– Привет, Федь! – шепнула она, опасаясь, что Настасья Павловна услышит и разгонит обоих. – Спасибо за цветы!

– Пожалуйста, – отступил тот в садовую темень.

На небе ярко светила луна, заливая окрестности прозрачным серебром, только утопленник отчего-то прятался в тени деревьев.

– Слушай, я так не могу разговаривать, иди сюда, – позвала она.

– Давай лучше ты выйдешь, – предложил тот.

– Федь, я больная и несчастная!

– Да я тебя поймаю, если падать надумаешь, – живо пообещал он.

Воровато оглянувшись на коргоруша, глаза которого горели в темноте, как фары у «Запрожца», девушка оправдалась:

– Мы только немного посидим, честное слово. Дома это… Душно немного…

Серый кот фыркнул, а Ольга осторожно перекинула ногу через подоконник. Можно, конечно, через сени пройти, но там пол такой скрипучий, что вся деревня проснется… Лазать из окна, да еще в старомодной сорочке, ей еще не доводилось. Длинный подол зацепился за какую-то щербину, девушка потеряла равновесие, но упасть ей не дали – утопленник мигом подхватил, осторожно поставил на землю.

– Спасибо, Фе… – договорить Ольга так и не смогла.

На улице было светло, словно днем, только свет этот был призрачным, будто солнце умерло, и на небе остался его неупокоенный дух. Недаром луну называли солнцем мертвых… Федор умер страшной смертью. Избитый до неузнаваемости, изувеченный, с рассеченной нагайкой щекой и выбитым глазом, он криво усмехался разбитыми губами, изо рта текла черная кровь с крошевом зубов.

– Что, люб я тебе? – глухо спросил он.

– Кто тебя так?! – ахнула девушка, начисто позабыв, что могут услышать.

Пальцы против воли и всякого здравого смысла стиснули испятнанную рубаху. Страшно было смотреть, как он стоит, и вывернутые руки свисают безвольными плетями.

– Люди добрые, что в монастырь проводить подрядились, – ответил утопленник. – До Белоозера всяко бы не доехал… Эх, руки они мне выворотили, а вот ноги переломать забыли. Так и ушел ночью. Светло было, помнится, прямо как сейчас… И река.

– Ты зачем в воду полез? Неужели думал, что доплывешь?

Утопленник тихо рассмеялся.

– Нет. По мне тогда в омуте лучше сгинуть было, чем на колу корчиться… Вот так меня за службу верную царь-батюшка пожаловал… Не поскупился на дары.

– Федь, ты кто? – выдохнула девушка. – Что ты такого натворил? За что тебя так…

– Федор Алексеевич Басманов, – ответил он и пошел прочь.

А Ольга так и осталась стоять, будто громом пораженная. Выходит, не ошиблась тогда… Фамилию эту она не раз встречала в разных источниках. Помнила, что род происходит от Плещеевых, одного из самых древних боярских родов. Предок его в плену литовском умер, но дал начало славному воеводе Алексею Даниловичу, что не одно сражение выиграл, поражая хитростью и воинскими навыками. В 1564 году вместе с сыном Федором, которому в ту пору, кажется, лет семнадцать было, сумел удержать Рязань, вооружив ополчение, и дал отпор силам противника, намного превосходящим его армию… Девушка тогда еще подивилась, что семнадцатилетний мальчишка пережил осаду и бой, больше на мясорубку похожий. Но не могла представить, что с ним потом произойдет…

– Стой! Вернись обратно… Да где ты?

Ольга сама не заметила, как оказалась на берегу. Хорошо, что идти под гору было, а вот назад она уже не доковыляет – силы оставили, и девушка тяжело опустилась на траву. Камыши тихо перешептывались, вода звучно плескалась, качая лунную дорожку, выложенную серебристыми бликами. А на земле сидеть все равно прохладно, уныло подумала девушка, обхватывая себя руками. Вот и пусть ему стыдно будет, что она здесь мерзнет. Нет бы остался и нормально все объяснил, так бегай за ним, как за истеричной девицей… Не знать и не понимать Ольга категорически не любила, но что делать в сложившейся ситуации она не знала и Федьку понять не могла. Почему с самого начала не рассказал? Постеснялся славы, что за ним через века протянулась? Внезапно на плечи опустился тяжелый плащ, щекотнувший шею меховой опушкой.

– Застудишься же, чумная…

Утопленник стоял совсем рядом в своем привычном облике: статный красавец в расшитой жемчугом рубахе, штанах и остроносых сапогах. Только во взгляде была глухая звериная тоска вместо всегдашней насмешки.

– Как ты это делаешь? – удивилась Ольга.

– Морок, – пожал тот плечами. – Река мне силы дает, позволяет облик прежний вернуть. Не настоящее это все…

– Тогда что в саду было?

– Чем дальше я от воды, тем слабее чары, – отозвался парень. – Лик посмертный показывается, коим разве что девок пугать пристало.

– Не очень-то и страшно было, – повела плечами Ольга. – Скорее жалко тебя.

Утопленник вздрогнул, сжал кулаки.

– Жалеть меня удумала! – прошипел он. – Утоплю!

– Попробуй, – прямо взглянула на него девушка и даже вперед подалась. – А топить здесь будешь или в омут поведешь?

Федор оскалился, но вместо злобы на лице отразилось бессилие.

– Знаешь, когда я твою биографию читала, то хотелось плеваться: убийца, мучитель, алкоголик с манией величия и дальше по списку, – медленно проговорила Ольга. – В действительности ты совсем не такой. В смысле тоже зараза редкостная, но не злодей. Что и кому ты тогда доказать пытался, даже спрашивать не буду… Сейчас тебе рисоваться перед друзьями-соратниками не надо. А если опять в грехах каяться начнешь, то вспомни, что именно ты покой реки бережешь, и ребенка того в беде не бросил, меня от крикс защитил, лешему помогаешь. Тебя даже Настасья Павловна хвалила, а от нее доброго слова тяжело дождаться. И Максим Иванович всегда говорит, что нет в тебе злобы настоящей.

– Нет, – эхом откликнулся утопленник. – Все выгорело, даже пепла не осталось… Сперва отомстить хотел всем: отцу, боярам, что семью нашу оговорили, царю, что поверил в речи пустые, мучителям, что признания вытягивали. Ничего теперь нет, все вода унесла…

Вот оно что, поняла девушка. Как бы не бахвалился Федор, как бы не сверкал глазами, не насмешничал, на самом же деле он боялся. Боялся, что старые и умудренные опытом не станут воспринимать всерьез мальчишку, что им в сыновья годился или в младшие братья; боялся, что подумают, будто труслив или жалостлив. А еще Федор боялся хоть к кому-то привязаться, чтобы потом снова не быть преданным, чтобы не заклеймили те, ради кого совсем недавно готов был жизнь отдать. Оттого-то и не пускал он к себе никого, а чуть приблизишься, так оттолкнуть шуткой грубой норовил или словом злым.

– Не приходи больше на реку, – тихо попросил он.

– Приду, – в упор посмотрела на него Ольга. – И буду приходить, пока не поумнеешь.

Тот ничего не ответил, медленно шагнул в сторону заводи и пропал, будто не было его. На границе реки и неба показалась белая полоска зарождающегося дня.

Лето закончилось, а вместе с ним как-то незаметно исчезли луговые цветы, жемчужная роса в высоких травах да русалочьи хороводы. Ветер пригнал с севера лохматые тучи и долгие монотонные ливни, окончательно размывшие грунтовую дорогу. Пожелтели роскошные кроны берез, оделись в багрянец клены и осины, а среди корней дружными семьями выглянули любопытные грибы с бархатистыми шляпками.

Ольга все так же ездила в Ганину Падь каждые выходные, училась знахарскому искусству у Настасьи Павловны, собирала травы и коренья, помогала окрестной нежити и занемогшим людям. Сестра после того случая начала ее бояться, даже когда девушка в гости собиралась, отговорила ее.

– У меня семья, дети, – бубнила она в трубку. – Вдруг разозлишься и нас проклянешь? Не езди к нам больше…

Плюнув на все, Ольга полностью сосредоточилась на работе, стараясь не замечать настороженных взглядов, что бросали на нее коллеги. Единственной отрадой стали выезды в деревню, где давно уже была своей. Все чаще посещала мысль, что нужно собрать вещи и перебраться сюда на вечное поселение. Пусть в деревенском доме работы намного больше, думала Ольга, убирая опавшие листья, но именно там приходило ощущение покоя и какой-то правильности происходящего. Однако как только все дела были сделаны, девушка брала книгу и шла к реке под сень ивовых ветвей, склонившихся над водой, словно живой шатер. Глядя, как темные воды уносят кружащиеся листья, она устраивалась на вросшем в землю бревне и читала, пока не начинали коченеть переворачивающие страницы пальцы. Бред все это, твердила себе девушка, в очередной раз оглядывая спокойную гладь реки, но все равно продолжала приходить. Федор за все время ни разу не появился…

– Да живой он, – успокаивал Ольгу леший. – Мается все. Ты уж прости его, непутевого, не понимает, что делает. Думает, будто наскучит тебе тут мерзнуть, уйдешь и забудешь про него.

– Не дождется, – сердито засопела та, отогреваясь у теплого печного бока.

Настасья Павловна только головой качала, но разубедить девушку уже не пыталась.

Первый снег припорхнул в начале ноября, рассыпался по улицам манной крупой и растаял после полудня. С деревьев осыпались листья, оставив их зябко потирать голые ветки. В воздухе пахло сыростью и скорыми заморозками, а ледок на лужах становился все прочнее с каждым днем. Солнце теперь показывалось редко и было таким усталым, что бледные лучи его уже не приносили тепла. Выпросив себе неделю отпуска, Ольга собрала сумку с нехитрыми пожитками, купила Лизаветте новую пряжу, чтоб путать было веселее, прихватила томик со стихами и отправилась на вокзал.

За окнами мелькали деревья, сбросившие праздничное убранство, жухлая трава и серые бустылы, посеребренные изморозью. Где-то там, за непролазными буреломами, в дупле векового дуба спал леший. Шустрые лесавки тоже притихли до весны под листьями, оттого сейчас в лесу тихо и морозно, только изредка поскрипывают ветки на ветру, готовясь принять снеговые наряды. Задумавшаяся девушка опомнилась только когда увидела табличку «Зельцево», перечеркнутую красной полосой. Ну вот, проехала свой поворот, теперь придется почти километр топать по затвердевшей от холода грязи.

– А куда такая красивая девушка идет?

Рядом остановилась машина, из которой выглянул молодой улыбчивый мужчина в красной куртке.

– В гости к бабушке, – ответила Ольга, поправляя капюшон.

– Это к кому? – озадаченно сдвинул тот брови. – Вроде ни разу тебя в Зельцево не видели…

– Наверное потому, что иду я в Ганину Падь, – рассмеялась девушка.

– Да ладно! – воскликнул собеседник. – Там кто-то живет?

– Ага, – подтвердила та.

Ольга продолжала идти, машина ехала совсем рядом. Словоохотливый парень хохмил без конца, потом предложил подвезти. Прикинув расстояние, девушка чуть было не согласилась, но скользнула взглядом по затонированным стеклам, за которыми чувствовалось какое-то движение.

– Нет, сама дойду. Тут рядом…

– Ничего себе рядом, целых четыре километра! – хитро взглянул на нее водитель. – Садись, я все равно в Александровку еду. Быстро довезу…

Интересно, каким же образом он собрался ехать по разбитой дороге, уходящей в непролазную чащу, если все остальные предпочитали добираться до поселка в объезд через Степной Яр? Каким-то шестым чувством девушка ощутила движение сбоку и едва успела увернуться от выглянувшего из задней двери парня.

– Держи ее!

Страх когтистой лапой скользнул по коже, сжал легкие в ледяном кулаке, а в следующий миг Ольга уже мчалась по лесу, не разбирая дороги.

– Помогите! – выдохнула она, перескакивая через поваленное дерево.

Дыхание сбивалось, когда ветки задевали по лицу. Привычный лес казался неживым, и от этого становилось жутко до рези в животе. За ней гнались трое.

– Лови, а то уйдет!

– Стой! Хуже будет!

Впервые пожалела Ольга, что не стала полноценной ведьмой. Сейчас бы живо разбудила деревья или зверье лесное на защиту призвала… Кажется, ее все же услышали – один из преследователей упал, второй почти дотянулся о нее, но толстая ветка наотмашь хлестнула его по лицу, дав несколько спасительных секунд. Внезапно лес кончился, и девушка выбежала на берег реки, к самому мосту, который еще в прошлом году разрушило паводком. От него остался только один пролет, щерящийся обломками, да покосившиеся сваи.

– Ну что, добегалась? – улыбнулся тот самый водитель в красной куртке. Глаза его блестели азартом, как у гончего пса.

– Иди сюда, красавица, – протянул руки второй.

Третий молча ухмылялся, по лицу его текла кровь из рассеченной брови.

– Да отстаньте вы от меня! – крикнула девушка, медленно пятясь к реке. – Уйдите!

В груди хрипело, сердце колотилось у самого горла, мешая дышать. Они ведь убьют ее, мелькнула паническая мысль, отчего колени едва не подогнулись.

– Не дури, – посоветовал второй, доставая нож.

Ольга судорожно сглотнула, оглянулась на реку: в черной воде кружились прозрачные льдинки. Вода не даст в обиду, защитит, успокоит, укроет ледяным одеялом до самой весны… Девушка шагнула на мост, чувствуя, как дрогнули старые доски. Лучше уж в омут с головой! Понимая, что бежать добыче некуда, парень в красной куртке подошел к самым перилам.

– Прыгать собралась? Ну прыгай, русалочка моя.

Федор появился будто из ниоткуда, метнулся серой тенью, отбрасывая говорившего, поднырнул под руку замахнувшегося ножом, тяжело ударил, ломая позвоночник. Двигался он легко и быстро, словно в страшном танце. Третий бросился на него, метя в спину, но тот ловко ушел от удара, перехватил руку с чем-то блестящим, и Ольга словно наяву услышала хруст костей. Скупым и каким-то выверенным движением утопленник ударил его в горло – на заиндевевшую траву брызнула кровь. Из леса вышли волки, встали полукругом, внимательно наблюдая. Внезапно под ногами что-то кракнуло, старое дерево пришло в движение, доски накренились, и Ольга заскользила по ледяной корке, больно приложилась плечом и головой. Бревно сухо треснуло, и остатки моста полетели в воду вместе с вцепившейся в перила девушкой, которая от страха забыла, что нужно кричать. Кожу обожгло холодом, тело свело судорогой и потянуло вниз, прочь от сумеречно-серого неба, что с каждой секундой выцветало, отдаляясь. Черная вода сомкнулась над головой, хлынула в рот, заполнила легкие, отчего грудную клетку пронзило болью. Ольга пыталась хоть как-то двинуться, но тело не слушалось, в ушах зашумело, словно многоголосый хор нашептывал что-то успокаивающее…

Накатившая темнота медленно рассеивалась, возвращая чувства: тянущая боль в груди, холод, сковавший ноги и спину. Вроде она ударилась виском, когда падала, а болел почему-то нос… До слуха доносились знакомые голоса, но звучали они глухо, словно через подушку. Или это звуки замерзли? Слабо ворохнувшись, девушка открыла глаза и с вялым удивлением поняла, что лежит на чьих-то коленях, а над ней раскинулось далекое небо, затянутое серым полотнищем тяжелых снеговых туч.

– Смирно лежи, целить стану, – раздался голос утопленника совсем рядом.

– А ты умеешь? – горло саднило, предвещая кашель и простуду.

– Да, – ответил Федор, прижимая ладонь к рассеченному виску.

Оказывается, холод бывает разный. Есть тот, который голодным псом вгрызается в тело, раздирая мышцы и перемалывая кости, а есть такой, что скользит по коже ласковой прохладой родниковой воды, унося боль. Едва исчезла давящая на голову тяжесть, Ольга приподнялась и огляделась: из троих преследователей в живых остался только один, и сейчас он сидел на мерзлой земле под приглядом Серого Бока.

– Пора тебе дар принимать, – сказала невесть откуда взявшаяся Настасья Павловна.

Лицо ее словно заострилось, в запавших глазах горели желтые огоньки.

– Не надо, – тихо попросила девушка, понимая, что та задумала. – Не смогу я…

– Сможешь, – жестко сказала ведьма. – Тебе нужно в силу войти. Кровь мы проливаем не удовольствия ради, а чтобы власть над ней обрести, исцелять…

– Не могу! – перебила ее Ольга, и уже тише добавила. – Не буду я людей убивать… Неправильно это…

Старушка усмехнулась:

– Зачем убивать? Нужно кровь пролить обреченного, чтобы земля, вода и ветер ее получили на откуп.

Ведьма кивнула, и Максим Иванович, будто соткавшийся из лесной темени, подхватил за ворот уцелевшего преследователя. Тот взвыл, забился в его руках.

– Отпустите меня! Кто вы такие?!

– Персонажи сказочные, – прищурилась старушка, доставая нож с коротким сизым лезвием. – Вот это леший, Федька – утопленник, а я ведьма деревенская. И на нашу кровь ты посягнуть удумал.

– Чего? – ахнул парень, потом уставился на Ольгу. – Да мы бы ее отпустили! Потом…

– Двоих вы уже отпустили, – мрачно произнес Федор. – Ко мне в реку. Мертвыми. И деду Максиму пятерых в лесу оставили.

– Одну бы, может, мы и выходили, да только зима была, окоченела девка вся, – протянул леший. – Нашу мы вам не отдадим.

Поняв, что жалеть его никто не будет, парень упал на колени, глядя на Ольгу.

– Человек ты или нет? Ну не хотел я… Больше я никого трогать не буду!

Да, незавидной была бы ее участь, не окажись рядом утопленника, с ужасом подумала та, глядя на улыбчивого водителя, оказавшегося ловцом людей. Сейчас лицо его казалось бледным, только глаза лихорадочно блестели от ужаса, но в них еще горел огонек надежды, что несостоявшаяся жертва проявит милосердие. Которого сам он не проявлял к другим, умоляющим отпустить их…

– Конечно не будешь, – кивнула девушка, стискивая пальцы на рукояти ножа. И откуда он взялся?

Злость накатила и схлынула, только отвращение холодное и вязкое, словно болотная жижа, заставляло кривить губы. Настасья Павловна одобрительно кивнула, а леший вытянул руку незадачливого мучителя, открывая запястье. Под рукав джемпера уходили бледные следы, оставшиеся от чьих-то ногтей… Глубоко вдохнув морозный воздух, Ольга коротко провела лезвием, рассекая кожу. Кровь выступила темно-алыми бусинами, что быстро увеличивались, потом слились в единый поток, закапали на землю гранатовым соком.