Сон разума

– Думаешь, он вернулся? – спросила Наташка с тревогой в голосе.

– Нет, – я отрицательно покачал головой. – Не думаю. Вряд ли он вообще это может. Вряд ли он вообще еще существует. Но, ты не можешь отрицать, что все это как-то связано.

– С тем, что стоит за ним?

– С тем, чью тайну хранят все эти твари ночи. И чем больше я об этом думаю, тем сильнее меня засасывает в эту бездну.

Наташка сочувствующе покивала и погладила меня ладонью по плечу. Остаток пути мы прошли молча.

Через десять минут мы уже стояли перед дверью квартиры Наташкиного отца. Она позвонила в дверной звонок, и я содрогнулся от одного этого звука, вспоминая ужас новогодней ночи.

Дверь открыл высокий подтянутый человек с густыми седыми усами. Прямо-таки хрестоматийный вояка из голливудского фильма, только в русской его интерпретации. В идеально выглаженных темно-серых брюках и белой рубашке.

– Наташа, – улыбнулся он. – Вот так сюрприз, доченька. Решила навестить меня?

Наташка шмыгнула в квартиру и обняла отца. Я неловко топтался на пороге.

– А ты еще кто такой? – сурово спросил ее отец, уставившись на меня немигающим взором. – Ухлестываешь за моей доченькой?

– Пап! – насупилась Наташка.

– Ты смотри мне, у меня ведь и оружие есть, знаешь?

– Пап, ну ты чего? Ты же его знаешь. Завязывай.

Я стоял как вкопанный, не зная провалиться мне на этом месте или нет. Только в этот момент я осознал, что никогда не знакомился с родителями девушки в подобной обстановке. Так сказать, один на один. В прошлом нас Наташка представляла всей оравой пацанов, а до знакомства с родителями моих подружек дело никогда не доходило.

Засада!

– Ладно, ладно, – смягчился Наташкин отец. – Проходи, Андрюха, проходи. Напугал я тебя, а?

– Не то слово, – честно признался я. – Правда, сейчас я больше волнуюсь о чистоте своих штанов.

Я не знал, что несу. В таких ситуациях, мой язык всегда летел впереди мыслей. Даже мысль о том, что не плохо бы думать, перед тем как что-то говорить, пришла ко мне только сейчас.

Но Наташкин отец только громко рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Люблю я людей, которые могут признавать свои слабости, – он снова сурово на меня посмотрел. – И свои ошибки. Вы ведь ни каких ошибок не совершали?

– Па-а-ап!

– Нет, – ответил я, с трудом сдержав чуть не вырвавшееся у меня «сэр». Таким людям прямо хочется говорить «да, сэр» или «нет, сэр». Словно они для этого и рождены.

– Ну ладно, ладно, проходите.

Мы прошли по длинному коридору в зал. Весь путь я старался не смотреть в зеркала, опасаясь того, что одно из отражений ведьмы могло там задержаться и стоит мне взглянуть в зеркало, как сморщенное лицо с дряблой кожей продемонстрирует мне свой звериный оскал.

– Пап, мы хотели у тебя спросить, – взяла быка за рога Наташка.

– Нет, – быстро ответил ее отец. – Еще рано. Вот лет после тридцати, и когда вы ж…

– Пап. Хватит. Я. Серьезно, – с расстановкой и хорошо выдержанными паузами произнесла Наташка. – Мы хотели спросить про город.

– Про город? А что с ним? – наигранно отстраненно спросил ее отец, нарочно не встречаясь с нами взглядом.

– Про эти болезни. – Наташка нашла меня взглядом, и я кивнул ей. – Мы видели, как вчера привезли военного в таком же состоянии.

Мужчина дернулся, все напускное спокойствие исчезло как небывало.

– Видели? Кто еще видел? – чуть ли не вскричал он.

– А… только мы. – Наташка явно была растерянна.

– Кому успели сказать?

– Мы… никому.

Его взгляд метнулся ко мне.

– Никому, – подтвердил я (Никому, сэр).

– Вот и помалкивайте, – зашипел он. – Вы не представляете, во что впутались.

– Но, пап, люди заболевают. И этот объект, что упал в девяносто пятом…

– Упал? – мужчина вскочил на ноги и кинулся к Наташке. – Откуда ты знаешь?

– Я видела… – Наташка совсем растерялась. Ее напуганный взгляд смещался от отца ко мне и обратно.

– Ты не могла, тебя тогда в городе не было.

Он уставился на меня:

– Ты?

– Да (Сэр, так точно, сэр).

– Что ты видел?

– Метеорит (Метеорит, сэр).

– Метеорит?

– Да (Да, сэр).

– Подходил к нему?

– Нет (Никак нет, сэр).

Мужчина продолжал буравить меня взглядом еще минуту. В этот момент я был благодарен судьбе, что стал неплохим лжецом. Да что там, отличным лжецом. Учитывая мое прошлое, врать мне приходилось постоянно. Всем. Повсюду.

На моем лице не дрогнул ни один мускул. Я смотрел ему прямо в глаза, при этом, не теряя недоумевающего выражения.

Наконец он кивнул.

– Хорошо. – Повернулся к дочери, что все это время сжимал руками. – Больше никаких вопросов, ясно?

– Но папа?

– Ясно?

– Так точно, товарищ полковник.

Я удивился, но предпочел смолчать. Я никогда не видел Наташку такой. Нет, не напуганной – встревоженной.

– Парень? – он смотрел на меня.

– Так точно, товарищ полковник.

Он удовлетворенно кивнул.

– Поставлю чай.

И он вышел из комнаты. Мы с Наташкой переглянулись.

– Странно все это, – сказала Наташка полчаса спустя, когда мы шли по улице обратно. Чаепитие не особо-то задалось, а разговор обошелся парой-тройкой дежурных вопросов об экзаменах. Прощались мы под пристальный взгляд голубых глаз. – Я отца таким только однажды видела. Испуганным.

Я молча слушал.

– Но испуганным не за себя – за меня. Я тогда каталась на скейте вместе с папой. Нет, он не катался, он присматривал за мной. Я слишком близко подъехала к горе и не смогла остановиться. Меня просто понесло вниз на ужасной скорости. Я думала, что умру. Разобьюсь. Но все обошлось. Отец всю дорогу бежал за мной, ну куда там ему угнаться за скейтом летящим с горы. Внизу он обнял меня и немного покричал, но не со злости, а от страха. Сказал, что видимо за детьми присматривают высшие силы, в то время как безответственные родители глядят по сторонам.

– Глубокомысленно, – заметил я.

– Ты не находишь, что это то же самое, что сказал бы и ты?

Я удивленно повернулся к Наташке:

– Может быть. Очень похоже на меня. А с чего ты вдруг спросила?

Наташка грустно улыбнулась, помялась и ответила:

– Я просто слышала, что девушки всегда… – тут она запнулась и покачала головой. – А ладно, не важно.

Я пожал плечами. Неважно, так неважно.

– Так вот, в тот момент он выглядел в точности, как и сегодня. Он боится.

– За тебя?

– За всех нас. Боится за город. И страх этот очень силен.

– Ты думаешь это… – остаток фразы потонул в реве двигателей.

– Что это? – закричала Наташка. Я ее не услышал, скорее, прочитал по губам.

Мимо нас на огромной скорости пронеслись сразу две машины скорой помощи и следом за ними два военных уазика. Метрах в ста за ними, отставая и натужно ревя стареньким двигателем, ехал крытый военный зилок.

Вся эта процессия промчалась мимо нас вниз по Ленина. Нам не надо было объяснять, куда они спешат. Из важных объектов в той стороне была только больница.

– Господи, – прошептала Наташка, когда звон в ушах немного стих и можно было услышать хотя бы свои мысли. – Что это значит?

– Что ситуация снова усугубилась, – ответил я.

Наташка крепко ухватилась за мою руку и прижалась всем телом. Ее лоб уткнулся мне в плечо. Я смотрел на нее и думал, что сейчас где-то в длинном извилистом доме, похожем на змею, один подтянутый полковник надевает свою форму, спеша на поступивший вызов, наверняка по секретным каналам.

– Ничего, – прошептал я, проведя рукой по Наташкиным волосам. – Мы с этим справимся.

– Ага, – так же шепотом ответила девушка. – Если нас не накроет большая и волосатая п…

6

Вероятно, я ошибся. Ситуация не то что не усугубилась, а даже наоборот как-то улучшилась, что ли. За целую неделю с момента инцидента со скорой помощью и военным эскортом не произошло ровным счетом ничего. Хоть об этом и не было объявлено ни по ТВ, ни в свежем выпуске «Вестника», конечно же, весь город об этом знал. Таковы реалии маленьких городков: вести тут разносятся со скоростью пули и уже к вечеру того же дня весь город знал о необычной процессии на центральной улице и сделал соответствующие выводы.

Но неделя выдалась спокойной и тихой. Появившиеся военные патрули куда-то исчезли и опустившаяся на город апатия и глубоко затаившийся страх перед эпидемией, постепенно отступили. Занятия в школах, ровно как и экзамены, закончились, и наступили заслуженные летние каникулы. Детки вновь стали робко выходить из домов на улицы, и все чаще можно было встретить гуляющие по вечерам парочки.

Я брел по Ленина в сторону нашего штаба, из наушников доносились гитарные раскаты группы «Король и Шут». Навстречу мне то и дело попадались люди, на лицах которых проступали робкие улыбки. Вероятно, люди решили, что отсутствие плохих новостей – это признак новостей хороших. Возможно, врачи нашли вакцину против неизвестного вируса и сейчас вовсю ее тестируют. Недалеко уже то время, когда первых пострадавших наконец-то выпишут из больниц и все это превратиться в страшный сон, который только и останется что вспоминать на очередном праздновании дня города, сопровождая речью о силе духа горняков.

Двигаясь, все время прямо, тем же маршрутом, которым мы шли с Наташкой, я сосредоточенно рассматривал горизонт и прислушивался к звукам в надежде вычленить аномалию, что-то, что укажет на правильность моих суждений. Знаете, я не скептик, и не пессимист. Реалистом я себя тоже не могу назвать. Всегда считал, что между пессимистами и оптимистами, реалисты болтаются как говно в прорубе, и ровно столь же они необходимы миру. Просто я был из тех людей, которые не считают отсутствие новостей – хорошими новостями. Я скорее считал это затишьем перед бурей.

Хотел бы я оказаться неправым? Отчасти. Почему отчасти? Да потому что на другое не способно мое раздутое эго, требующее всегда и везде быть первым и всегда и во всем быть правым. Но, с другой стороны, это была именно та ситуация, когда лучше переступить через свое эго, чем разбираться с последствиями.

Минуту поколебавшись на светофоре, я все же решил идти дальше обходным путем – прямо и прямо по Ленина. Обычно мой маршрут пролегал за зданием общежития, мимо закрытого ныне «Зверинца», далее вглубь дворов, что выводили прямиком к пустырю и старому заброшенному зданию, в котором и располагался наш штаб. Я понимал, что шансы увидеть или услышать что-то, ничтожно малы и таким путем я только прибавлю себе лишние сотни метров пути, но ведь против себя не попорешь, а что-то внутри меня тянуло в обход.

Я слушал музыку, но не слышал ее. Все тексты, знакомые до последней запятой, сейчас были мне менее важны, чем окружающая действительность. Я всматривался в лица, в окна домов, в покрытые молодой зеленью деревья и не видел ничего странного. Это было обычное лето, обычного провинциального городка. Я даже почувствовал некоторое разочарование и мгновенный стыд, за это нелепое и такое не нужное сейчас чувство.

Дойдя до того места, откуда разумное увеличение пути превращается в неразумное, а именно до поворота на девяносто градусов перед зданием «Детского мира», я посмотрел в обе стороны дороги и уже собирался переходить, когда меня что-то остановило.

Это было не чувство и не предчувствие, и даже не внезапно нахлынувшее озарение. Это было нечто совсем иное, как внезапная память о давно минувшем сне.

Я смотрел на здание «Детского мира», большого белого здания с кучей открытых площадей и высоких окон, который ловили солнечный свет в любое время дня. Раньше это здание полностью соответствовало своему названию. Это и в самом деле был мир для маленьких деток с кучей магазинчиков и зон отдыха. Сейчас же, здание практически полностью пустовало, и занятыми оставались несколько отделов, где нашли свое убежище офисы телефонной компании, нотариальной конторы и бог знает чего еще, никаким боком детей не касающееся.

Но внимание мое привлек не сам магазин, а установленная на его крыше антенна. Это была первая, и пока единственная, вышка сотовой связи в городе. В то время сотовая связь только-только развивалась в нашем захолустье и потому антенна притягивала взгляд. Это сейчас никого подобным видом не удивишь – антенны разбросаны по всему городу так, что и плюнуть негде, а тогда это было в диковинку.

Я смотрел не нее и не мог понять, что не так. Высоченная конструкция с длинным шпилем, белыми цилиндрами и неким подобием параболических антенн. Хотя, эти окружности скорее напоминали собой динамики колонки, нежели антенны. Я не знал, как должны были выглядеть вышки сотовой связи, но что-то мне подсказывало, что не совсем так.

Знаете, у меня было такое дурацкое ощущение, словно в мое отсутствие кто-то переложил вещи в моей комнате. Но не так что бы прям далеко. Например, поменял местами будильник и фигурку ксеноморфа. Это разница в несколько сантиметров, она не бросается в глаза. Или вот еще вариант: переставил книги. Вряд ли вы в точности запомните их расположение, если не страдаете соответствующим расстройством, но вернувшись в комнату, будете смотреть на них и думать, что что-то не так. А вот что именно не так, вы, скорее всего, не поймете.

Я смотрел на эту вышку минут двадцать, но так и не понял, что меня тревожит, и какие вещи поменяли в мое отсутствие. Плюнув сгоряча, я перешел дорогу и зашагал в сторону штаба, не переставая бормотать проклятия себе под нос.

Как это ни удивительно, но до штаба я добрался первым. Комнату на втором этаже заброшенной стройки я обнаружил пустой, а железную решетчатую дверь закрытой. Я не стал ее открывать, и просто спустился вниз, в помещение, где мирно дремала Морриган. Открыв дверь, я впустил немного солнечного света и принялся протирать губкой автомобиль, который давно уже считал своим.

Воду мы сюда приносили из Серегиного дома, что стоял прямиком за пустырем. Таскали канистрами и алюминиевыми бидонами на десять литров. А затем, приволокли со свалки пустые бочки и принялись наполнять их водой про запас. Серега был не против. Его мама тоже. В те времена еще не было никаких счетчиков водоснабжения и все платили равную цену, сопоставимую с той, что выплачивали владельцы небольших забегаловок.

Я часто приходил сюда, чтобы просто помыть машину. Я считал, что Морриган может так же заскучать, простаивая в темном пыльном гараже, как и человек, который месяцами не выходит из дома.

Саня окликнул меня, когда я уже протирал литые диски моей малышки.

– Давно ты здесь? – вместо приветствия, спросил он.

– Около часа, – ответил я.

– Пойдем. Все уже наверху. Ждем только тебя.

– Сейчас. Только закончу.

– Наташка тоже пришла, – между делом упомянул брат. – Говорит, что сдала все экзамены и теперь полностью принадлежит нам.

Я хладнокровно кивнул.

– Передай ей, чтобы была осторожнее со своими заявлениями.

Брат хмыкнул и ушел. Я слышал, как шоркают его кроссовки по пыльным ступеням над моей головой.

Неспешно закончив домывать оставшиеся два колеса, я бросил губку на полочку, вытер руки старым дырявым полотенцем и поднялся к остальным.

На подходе к двери я услышал шорох и топот ног. Глубоко вздохнув, я вошел в комнату. Мое кресло было пустым, но в нем явно кто-то только что сидел. Я взглянул себе под ноги: ровным рядком вдоль стены стояло четыре пары кроссовок. Идеально чистый новехонький линолеум сверкал в лучах заходящего солнца. Что же, подумал я, лучше поздно, чем никогда.

Стянув свои кеды и добавив их к ряду остальных, я прошел в комнату и плюхнулся в кресло. Оно протестующе заскрипело. Да, милое мое, дни твои сочтены. Огляделся. Серега и Стас сидят на диване, Саня и Наташка в креслах, по обе стороны от маленького столика. Их, вместе с линолеумом, принесли сюда от Наташки, когда они с мамой затеяли ремонт в конце прошлого лета. Комнатка облагораживалась. Неизменными оставались лишь плакаты и вырезки с голыми женщинами на стенах, от которых Наташка воротила нос, но ее революция была моментально подавлена мужским твердым «нет». То есть через долгие уговоры и упрашивания и поиски выгодного только стороне истца компромисса. На плакаты мальчиковых групп мы не согласились, так что сошлись на расширении коллекции Эми Ли, Шарон ден Адель и Тарьи Турунен. Правда, пришлось все же снять несколько наших обнаженных девочек, чтобы освободить место для рок-див. Я же говорю: компромисс.

Лица друзей светились счастьем.

– Вы чего такие довольные? – угрюмо спросил я.

– Так, а чего бы и не порадоваться, если все обошлось? – ответил вопросом Серега.

– И чего обошлось-то?

– Неделя прошла, а новых жертв нет.

Я перевел взгляд на Саню. Уж от кого, а от брата излишнего оптимизма я не ожидал. Все же он лучше других знает, что нам часто везет, но всегда везет как утопленникам.

– Че он такой угрюмый? – Саня ткнул Наташку локтем и та захихикала.

– Просто наша тучка всегда серенькая, – ответила Наташка, сверкая глазками. – И когда она права и когда ошибается.

Саня улыбнулся. Серега надменно скривил губы. Стас удивленно открыл рот. А вот я господа, я нахмурился. И только Наташка сияла как новогодняя елочка, строя мне глазки.

– Не знаю, – пробурчал я, поднимаясь с кресла. – Я вашего оптимизма не разделяю.

– Да брось. – Голос Наташки был очень ласковым, а взгляд нежным. Это успокаивало. – Все обойдется.

Когда она так говорила, то в это хотелось верить. Я кивнул и опустился на место. Взглянул на девушку.

А она изменилась. Серьезно изменилась. Когда мы с ней только познакомились, она была совсем еще девчонкой. Красивой, фигуристой, но девчонкой. А сейчас словно расцвела. Сильно похудела. Вы не подумайте, Наташка никогда не было толстой, но сейчас она словно стала еще меньше, черты лица заострились, а рубашка, в которой от натяжения груди оторвалась пуговица, теперь спокойно сходилась там, где надо. Наташка даже вынула булавку и вернула пуговицу на свое место. И улыбалась она теперь совсем по-другому.

Я опустил подбородок на свой кулак и подумал о том, что стоит все-таки пригласить Веру на свидание. Может быть завтра? Или послезавтра? Завтра мне надо заглянуть к Владимиру Викторовичу, он звонил, сказал, что раскопал что-то. Вот так. Значит, позвоню ей послезавтра. А номера-то нет. Тогда Наташке позвоню, у нее точно есть.

От этой мысли стало легче, и я даже скованно улыбнулся.

– Предлагаю за это выпить. – Наташка извлекла из пакета бутылку шампанского. Простого, Советского.

Я удивленно приподнял брови.

– Осталось с Нового Года, – пояснила она. – Вот я и решила припрятать. Так и знала, что пригодится.

– Все же, мы плохо на тебя влияем, – покачал я головой и Наташка улыбнулась.

Серега первым кинулся за стаканами. Бокалов у нас не было, что естественно, зато старых советских стаканов – хоть отбавляй. Советское шампанское и советские граненые – идеально, как по мне.

Раздав стаканы, Серега принялся за бутылку. Громкий хлопок, и пробка устремилась к потолку. Срикошетив, она вернулась обратно и задела вазочку на столике между Саней и Наташкой. Вазочка наклонилась, завалилась набок и раскололась надвое.

– Все равно она мне никогда не нравилась, – пожала плечами Наташка.

Вот ведь чертова девка, прямо-таки с языка сняла.

Серега разлил всем поровну шампанского, а остатки оставил в бутылке, решив не наливать себе, а пить прямо так – из горла. Что сказать – это в его стиле.

– Ну, за что выпьем? – нетерпеливо спросила Наташка.

– Чтобы деньги были и с…

– Заткнись! – Стас с силой двинул Серегу под ребра и тот согнулся пополам, тихо постанывая.

– Вот урод, – выдохнул Серега.

– А нечего херню нести.

– Да пошел ты.

Саня улыбался. Наташка смеялась. Я хмуро смотрел на все это и тихонечко злился.

– Ладно, ладно, – прохрипел Серега, справляясь с болью. – Давайте за то, что все хорошо закончилось.

Все поднялись. Встал и я.

– За успех, – улыбался Саня.

– За удачу, – улыбалась Наташка.

– За семью, – тихо вставил я, оглядывая довольные лица друзей.

– За семью, – хором повторили все.

Мы выпили. Шампанское было теплым и отвратным на вкус. Но тогда нам было на все плевать, тогда мы готовы были пить что угодно, и не воротить нос.

– Хорошо пошло. – Серега довольно вытянулся на диване и громко рыгнул.

– Культура так и прет, – вздохнул Стас и отодвинулся от него.

– Да иди ты, заешь куда!

Я повернулся к окну и выглянул наружу. Было еще светло. С чистого неба грело яркое летнее солнышко. Казало, это был обычный день, обычных, вполне себе заурядных школьников на каникулах. Расцветающая природа говорила нам, что все хорошо. И только все мои чувства вопили об обратном.

Теплая ладонь осторожно легла на мое плечо. Я оглянулся. Наташка стояла рядом, в руке стакан, на лице играет легкая улыбка.

– Все будет хорошо, – прошептала она мне на самое ухо.

– Когда ты так говоришь… – просипел я и отвернулся.

7

Неизвестно.

Лейтенант сидел на том же самом стуле, под тем же самым военным шатром. Могло сложиться впечатление, что он так там и просидел с самой весны, молчаливый и погруженный в свои размышления. Зимой его слегка припорошило снежком, а то и вовсе засыпало большим сугробом, а по весне снег растаял и ручейками сбежал вниз.

Николай молча осматривал свой поредевший за это время гарнизон и проклинал ту самую минуту, когда его вызвал на ковер старый майор. Этот жирный хрыч, небось, сидит сейчас себе в своем большом кабинете и как всегда протирает задницу, пока они тут носом землю пашут, выполняя его распоряжения. А зима? Зима была лютой, как это всегда бывает в глухой Сибири, так нет же, половину его людей отозвали и расформировали по другим частям и без того сократив численность личного состава до смехотворных нескольких десятков человек. И как, спрашивается работать в таких условиях, когда задница отмерзает, пальцы отваливаются, а люди все чаще начинают шептаться у тебя за спиной?

Лейтенант в отвращении сплюнул и затоптал свой плевок носком ботинка.

Конечно, ситуации кардинально изменилась в начале зимы, когда его людям удалось обнаружить и локализовать объект. Кто же знал, что хренатень будет в прямом смысле прятаться от них? И если бы не выпавшие за неделю месячные нормы осадков, то они наверняка так бы и копались в сугробах, в поисках неизвестно чего.

Да, снег сыграл им на руку. Наверняка эта тварь такого не ожидала. Наверняка даже не думала о таком повороте событий. Против природы ни одна навороченная маскировка не попрет, это точно.

В тот день Николай отправил первый позитивный рапорт начальству. Ответ поступил незамедлительно: локализовать. Так они и поступили: установили максимально незаметное оцепление в радиусе пяти километров вокруг. Хотя кто в этой глуши мог вообще что-то увидеть? Неужели зазевавшийся грибник наткнулся бы на объект, собирая грибочки посреди зимы? Или может быть охотник? Да за все время их пребывания тут, лейтенант не видел даже захудалого воробья на дереве, не говоря уже о иной дичи. Охотиться тут было не на кого. Они сами были добычей.

Дело в том, что первые попытки подобраться к объекту кончились полнейшим фиаско. Лейтенант помнил этот момент так же хорошо, как и свое первое повышение по службе. Зима только началась, но снега выпало столько, что впору было задуматься о лыжах. Военные палатки так сильно занесло снегом, что они напоминали маленькие хижины эльфов на северном полюсе. Сержант тогда влетел в шатер, весь красный и мокрый, не смотря на лютый холод, и забывая о приветствии, затараторил:

– Лейтенант, у нас проблема. Людей, которых мы отправили устанавливать оцепление, нашли десять минут назад. Они впали в своего рода кому. Не отвечают ни на какие внешние раздражители. А их лица… господь всемогущий. – Сержант ухватил себя за грудь, видимо в том месте, где на его шее висел крестик, но так как был закутан до самых ушей, естественно рука его только поскребла толстую военную форму.

– Отставить панику, сержант, – прикрикнул на него лейтенант. – Что случилось? С паузами и расстановкой.

– Наши люди, лейтенант, те что…

– Я понял, – перебил Николай. – Люди из оцепления. Кто именно?

– Нестеров и Приходченко. Оба… вам лучше самому взглянуть.

Николай кивнул и поднялся, натягивая теплую шапку.

– Ведите, сержант.

Они вышли из теплой, отапливаемой палатки, и зашагали по глубоким сугробам, которые вот уже вторые сутки безрезультатно пытаются убрать все свободные люди. И дело было не в их профессиональных качествах снегоуборщиков, а в том, что снег уже валил вот как неделю, не давая и минуту на передышку. Выглядело это все как уборка лужи шумовкой. Хотя, если бы они забросили это дело, то через пару дней лагерь бы превратился в сплошной сугроб с погребенными под ним техникой и людьми.

Они миновали неровный ряд армейских зилков, которым стоять тут еще до весны, или пока не спадут холода. Заводиться большинство машин отказывалось начисто. Оно и не удивительно, учитывая уровень ухода за техникой и общее время их эксплуатации. Технику давно уже пора было списывать и заменять новой. Да только вот кто это будет делать? Кому это выгодно? Возле последней машины они свернули навело и вошли в просторную длинную солдатскую палатку.