Обожжённые Солнцем

Константин Томилов

Обожжённые Солнцем

"И сказал Сидящий на престоле: се, творю всё новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны."

(Откровение Иоанна Богослова; гл.21; ст.5)

(Эта Страшная Сказка посвящается моему Ангелу-Хранителю)

"Она придёт. Она обязательно придёт", – думал, обливаясь потом, с болью преодолевая каждую, вытесанную  в гранитной скале, ступеньку, молодой офицер одетый в парадную гвардейскую форму, – "это – Наше Место, место: где мы, первый раз увидели друг друга; где я, преодолевая тошнотный страх признался ей в своих чувствах; где она, смелая и решительная, сама поцеловала меня…"

Преодолев последнюю ступень, Александр глубоко вздохнув и выдохнув, постукивая деревянным посохом по плоским камням, кое-как доковылял до укрытой в тени, нависающих над ней кустов можжевельника, скамейки. В изнеможении шлёпнувшись на, отполированную задами влюблённых парочек, половинку древесного ствола, облегчённо вздохнул. Потом посмотрев в даль, туда, где неспешно скатывался в золотисто-лазурные воды раскалённый шар, суетливо, как нашкодивший мальчишка, спрятал за спину "боевой костыль", снял с чёрной повязки, правой рукой, покалеченную левую, быстро сдёрнул ткань с шеи и спрятал её в карман. Аккуратно поправив, поставив ровно, раненную ногу, поморщившись от боли, успокоил сам себя: "Хорошо, что "парадка" чёрного цвета, даже, если кровь просочилась сквозь бинты, и, сейчас, брюки намокнут от неё, всё равно не будет заметно…" Ещё раз глубоко и сильно вздохнув, втянув в себя пропитанный солью и йодом, пронизанный горячими пряными запахами вечереющий, остывающий летний день, стал терпеливо ждать.

"А вдруг нет? Ты же знаешь какая она гордая, какая обидчивая, какая ревнивая", – запищал внутри лукавый голосок, – "и если бы ещё она ревновала только к другим женщинам…", – укоризненно покачал головой молодой мужчина.

(—Я убью тебя!!! – смуглое, прекрасное личико Моники, исказилось от разрывающей её сердечко ярости до безобразия, до неузнаваемости, – я убью тебя и себя!!! И её, я тоже, убью!!!

И после, успокоенная его искренним покаянием:

–Милая моя, родная, единственная моя! Да у меня даже и в мыслях ничего такого не было! Чего это ты сама себе навыдумывала?

Плача:

–Любимый мой! Прошу тебя! Следи за собой, не подавай мне ни малейшего повода к этому, я ведь, иногда, сама себя боюсь, не понимаю даже ‐ что со мной происходит!)

"Она ведь ревнует тебя ко всему, вообще ко всему. А если б ждала, то уже на причале бы встретила. Не может быть такого, чтоб не знала от нашем возвращении. Вон ведь, весь этот городок высыпал на берег когда бриг причалил и с борта начали выгружать сначала носилки с раненными, а потом…, потом наспех сколоченные корабельными плотниками гробы. Так что зря, наверное зря, ты сюда карабкался, зря только мучился преодолевая нестерпимую боль…, она не придёт, она обиделась…, и правильно! Потому что, ты обещал, что никогда её не оставишь, что вся твоя жизнь, без остатка, принадлежит ей и только ей! А сам…, бросил её…, пошёл, на верную гибель…, добровольно. Она наверняка знает (наверняка нашлись "добрые люди") о том, что полковник зычно гаркнул перед, освещённым зыбким пламенем факелов, строем:

–Только добровольцы!!! И, из добровольцев, только те, которых я сам отберу!!!

А ты "герой", конечно "герой", в числе первых, ринулся, на "подвиг". А почему?" – возражая сам себе, – "почему на "подвиг"? И в первом ряду, в строю, я, потому и…, да и вообще все же, вслед за мной, добровольно…

Да ладно, уж куда там все! Говорят, примерно две трети на месте остались, не решились сделать ни одного из трёх шагов вперёд, когда, сразу после зачитанного перед строем приказа, осознали с чем придётся столкнуться. Вспомни, как Жорж, опустив голову, избегая твоего взгляда:

–Алекс, я не трус! Ты же меня знаешь! Но тут такое! Прости…, прости, брат…

Так что, не жди, не придёт она. Как она сможет простить тебя? Да и зачем ты ей? Она из богатой семьи, а ты? Нищ и гол. И спишут, наверняка отправят в отставку после этих ранений. Так что, не нужен ты ей, совсем не нужен…"

Она пришла когда небесное светило, коснувшись сиреневой  дымки моря, начало сливаться с ним в "страстном поцелуе". Запыхавшись сбегая по ведущей сверху, от расположенного по другую сторону горы отцовского имения, тропинке, отстегнув закрывающую лицо до самых глаз ажурную, полупрозрачную ткань, не глядя на него, раздражённо попинывая прилипающие к ногам длинные, до земли, юбки, подошла и села в полуметре от него.

–Я не буду плакать, – прошипела, сквозь судорожно стиснутые зубы, – я не буду из-за тебя плакать, ты недостоин этого, ты не сдержал своего обещания данного мне.

"О, Господи! Какая же она красивая!" – Александр ни на мгновение не мог отвести взгляд от точёного, классического профиля, – "она невозможно, божественно красивая!"

Не отрывая глаз от одинокой слезинки серебряной бисеринкой скатывающейся по смуглой щеке, тихо прошептав:

–Не плачь, Моника, конечно не плачь, любимая моя, – нежно-просяще взял в ладонь изящную холёную ручку, поднёс к губам и поцеловал.

–Любимый мой!!! – взвыла девушка. Рванувшись, прижавшись к нему всем дрожащим от рыданий тельцем, закрыв глаза с льющимся из-под век потоком слёз, зачмокала губами по щекам, глазам, лбу, носу, губам, подбородку, – люблю!, люблю!, люблю тебя!, милый мой!, родной мой, ненаглядный мой!, единственный!

Блаженство продолжалось недолго, секунд пять-шесть. Потом, резко оттолкнув от себя мужчину, Моника, закрыв ладонями лицо, запричитала как, похоронившая единственного ребёнка, мать:

–Уходи! Не прикасайся ко мне! Как ты мог?! Как ты мог бросить меня? Ты обо мне подумал тогда? Ведь ты же мне обещал! Ты же мне сказал, что вся твоя жизнь принадлежит мне и только мне! Ты меня обманул!

–Моника, только о тебе я тогда и думал, – ласково проговорил Александр, терпеливо поглаживая, здоровой рукой, худенькое, обиженно-капризно подёргивающееся плечико девушки.

–Не лги мне!!! – яростно взвизгнувшая Моника стукнула маленьким кулачком прямо по забинтованной ноге.

Александр, охнув, приподнялся на скамейке.

Мгновенно всё осознавшая, посеревшая от испуга девушка поднесла к самым глазам намокшее от крови ребро ладони:

–Что это?!… О, НЕТ!!! – упав перед возлюбленным на колени, Моника, молитвенно сложив руки перед грудью, заскулила, – прости! Прости меня!

–Да перестань ты, – успокаивающе забормотал Александр, – ничего страшного, это просто царапина, мне совсем и не больно, перестань, – потянув правой рукой девушку за рукав, попытался поднять её с колен, – и с рукой тоже ничего страшного, всё нормально, – испуганно затараторил скороговоркой, увидев как Моника, округлившимися от ужаса глазами, пристально рассматривает безжизненно лежащую на бедре левую руку.

–И вообще, – суетливо поднимаясь со скамейки, ненавидя сам себя за малодушие, не глядя на вставшую с колен, строго и стройно выпрямившуюся девушку, – прости, не надо было мне сюда сегодня приходить…, только напугал тебя…, прости…, пойду я…, прости…, да и ранения эти ерунда, как у нас говорят "до свадьбы заживёт".

"Ох, Господи, что я такое говорю? Да какой свадьбы? Чего ещё это такое? Ох и язык мой, враг мой," – мотал головой Александр, уклоняясь от взгляда пристально глядящей в его лицо девушки.

–Саша, – от неземной нежности, как будто истекающей из чёрных как южная ночь глаз Моники, у мужчины закружилась голова, – я знаю – за Чем ты сегодня сюда пришёл. В парадной форме. Я согласна. Я буду твоей женой. Я буду тебе хорошей женой. Я – Обещаю.

***

Проникающая, через единственное окошко каменного домика, прохладная предрассветная свежесть ласкала, разгорячённые безсонной ночью, тела новобрачных.

–Моника, ну перестань, перестань уже, хватит уже реветь, – ласково бормотал Александр успокаивающе поглаживая спину, прижавшейся к нему всем тельцем, возлюбленной, – зажило же, и рука почти нормально работает, – подвигал левой, покрытой ужасающими шрамами рукой, – и нога тоже, уже почти и не хромаю, – попытался дрыгнуть правой, обнимаемой бёдрами жены, ногой.

–Ну, ты! Не хулигань! – хихикнула, вытирая слёзы, Моника, – не делай так, а то я, опять, на тебя "нападу".

–"Нападай"! Я "готов", – попытался шутливо выпятить грудь, "поверженный", прижатый женщиной к постели, муж.

–Ой, да ну куда там, – ласково зашептала губы в губы, глаза в глаза, Моника, – тоже мне "герой"! Только что "капитулировал", полностью "сдался" мне "в плен", – нежно, слегка, коснувшись, распухшими от страсти губами, губ возлюбленного, опустив голову ему на плечо, замурлыкала прямо в ухо, – мой ты теперь, только мой, никому тебя не отдам, никуда больше от себя не отпущу…

"Ну да, так и есть, как ляпнул тогда своим дурным языком, так до самой свадьбы и заживало," – покосился Александр на левую руку. Изнемогая от нежности, слыша и ощущая всем телом мягкое, сладкое посапывание мгновенно провалившейся в глубокий сон, той которая, только что, стала с ним одной плотью, упрекнул сам себя, – "эх, Саня, Саня, на что, на какую жизнь ты её обрёк? Сколько ей пришлось перетерпеть только за этот год, а что ещё впереди?"

[Глава многочисленного семейства Моники, ведущего свою родословную по женской линии от славного дома де Мендоса, узнав о решении, седьмой, самой любимой и балованной дочери; идальго, старший из четырёх братьев, жёстко-властно управляющий финансовыми делами всего рода Сан-Хуан-де-Эстебан, буквально "встал на дыбы".

–Этого не будет никогда!!! – взбешённо возопил, услышав, по окончании семейного обеда, неожиданную новость, отец, вскочив с "тронного" стула.

–Будет!!! – не менее яростно возразила избалованная сверх всякой меры, заласканная всеобщей любовью гордячка, – я люблю его и я решила, значит так будет! Даже – если мне придётся отказаться от всего, даже – если вы все отречётесь от меня, я – всё равно буду его женой! Потому что, это для меня самое главное в моей жизни!

Спеленатую объятиями старших братьев и сестёр, кусающуюся, плюющуюся, истерично визжащую Монику, унесли в её комнату и оставили в объятиях отчаянно плачущей матери:

–Деточка моя! Хорошая моя, красавица моя, умница моя! Ну что?! Ну, что ты делаешь? Одумайся! Одумайся, родная моя! Умоляю тебя! Одумайся!

–Мама! Мамочка! Да как ты не понимаешь?! Я ЛЮБЛЮ ЕГО! Вспомни, я хоть раз в кого-нибудь влюблялась? Никогда! А тут… Когда мы, в первый раз, случайно, встретились, я в его глаза заглянула… У меня земля поплыла из-под ног… Да я, скорее руки и ноги дам себе оторвать, чем откажусь от него…

А наутро, бледная до синевы, холодно смотрящая поверх головы своего "любименького папочки", спокойно выслушала его "вердикт":

–Дочь МОЯ! Ещё раз тебе повторяю! Этого не будет никогда! Скорее небо упадёт на землю…

–Значит так и будет! – безапелляционно прервала строптивица своего отца, – если будет надо, то ОН обрушит небо на землю. Ты, папенька, просто не знаешь, с КЕМ ты пытаешься состязаться…

––

–Александр Васильевич, так значит, это для тебя крайне серьёзно? – полковник дослушав сбивчивую речь, стоящего в его кабинете, навытяжку, подрагивающего от волнения, лучшего офицера своей воинской части, встал из-за стола и подошёл плотную к "новоиспечённому" штаб-капитану, – ты так волнуешься…, я б даже сказал, ты напуган…, хотя, – командир быстро глянув в глаза Алекса, задумчиво затеребил пальцами серебристую бороду, – никогда б не подумал, что тебя может, что-либо, так сильно напугать…, а я тебя знаю… Саша, с какого возраста ты со мной? С четырнадцати, с тринадцати?

–С двенадцати, Герман Сергеевич.

–Да, действительно, запамятовал я что-то…, это ж получается, мы с тобой, уже двадцать лет, бок о бок?

–Да. Получается так.

–ДорогА она тебе?

–Очень…, очень дорогА.

–А, по-хорошему, значит никак?

–Нет. Не хотят. Ни в какую. В монастырь её упрятали.

–Понятно… Ну что ж, – задумчиво наклонив голову прошагав пару раз туда-сюда по кабинету, решительно вернулся за стол, – я завтра же…, – выглянув в окно на разгорающийся день, – нет, сегодня. В столицу. К королю. А там, посмотрим, кто кого…, – отпуская кивком головы обмякшего, от зарождающейся надежды, молодого мужчину, – иди, Саша, мы её отобьём, непременно отобьём…

––

–Его Величество не может вас сейчас принять, – холодно проблеял козлоподобный старикашка выйдя в приёмную комнату из королевского кабинета, – он, сейчас, крайне занят, знаете ли…

–Хорошо, – разъярённый гвардейский полковник помотал, багровым от еле сдерживаемого гнева, лицом оглядывая высокомерно-сдержанно похихикивающих придворных, – тогда так, – засунув два пальца за туго застёгнутый воротник, как бы пытаясь ослабить, потянул его и покрутил шеей, – раз, уж, у короля Испании, такая короткая память, – шагнув к столу, за которым ёрзал, поудобнее устраиваясь, королевский секретарь, – попрошу, ВАС, вернуть его величеству, вот ЭТО, – положив головной убор на стол, снял с шеи и аккуратно положил рядом Орден Святого Фердинанда, – может быть ЭТО, напомнит  ЕМУ, то ЧТО он мне сказал менее месяца тому назад!

–Вы!!!… Вы, забываетесь!!! – тоненько и тихо заверещал плешивый секретарь, – заберите, —подскочив со стула, боясь прикоснуться, как к раскалённому, отталкивающе задрожал сухими ручками над орденом, – прекратите ЭТО, полковник, не устраивайте скандал!, – залепетал ещё тише, бросая быстрые взгляды на любопытствующе потянувшихся к происходящему придворных.

–Это ВЫ, уважаемый, забываетесь! Или не знаете с КЕМ, вы сейчас разговариваете, – равномерно-властно зарокотал в ответ голос офицера.

–Ах, Ваша Светлость, – метнулась к столу вертлявая дамочка, – ну, откуда же, наш Педро, ничего не желающий знать, кроме наших, "домашних" дел, может знать, что с ним, сейчас, разговаривает кузен Российского Императора?

Побелевший от ужаса старичок, присел на задрожавших в коленях ногах, как от удара дубиной по голове:

–Я ещё…, ещё раз схожу к Его Величеству…, и ещё раз доложу о ВАС…

–Точнее сказать, вы, сейчас, сделаете ТО, ЧТО должны были сделать сразу, – хихикнула, закрываясь веером, дамочка. "Брызгнула" кокетливым взглядом, поверх переливающихся радужными цветами перьев, на полковника и резво удалилась к, нетерпеливо ожидающей её, группке.

––

–Друг мой! – взяв полковника под руку, король неспешно прогуливался по огромному полутёмному кабинету, – вот видишь, до чего, иногда доводит эта таинственность и секретность? – иронично-негромко рассмеявшись, чуть оглянулся на семенящего вслед за ними секретаря, – этот засранец, даже и не подумал о том, что, как бы я не был занят, для тебя у меня всегда есть время… Ну, рассказывай…

–Я помню…, – король задумчиво потёр пальцами лоб, – нет! Точно, точно помню того офицера, о котором ты мне сейчас говоришь…, Алекс…, глаза такие…, то ли голубые, то ли серые…, а вот взгляд…, мне, тогда, почему-то, подумалось, вот человек, который вообще ничего не боится…

–Так и есть. А вот сейчас, сейчас он напуган, а когда, такой человек, чего-то боится, может случиться большая беда…

–Ну-ну-ну! – успокаивающе возразил глава государства, – всё образуется, в конце концов, король я или не король?

–Без всяких сомнений, всё образуется, Ваше Величество, – проблеял сзади госсекретарь.

–Герман, – продолжил, не обращающий на меканье "старого козла", король, – а что для тебя значит этот молодой человек? Ведь не за каждого своего офицера, ты готов, так, швыряться честно заслуженными орденами.

–Я служил с его отцом. А потом, потом, когда он осиротел…, в-общем, это МОЙ СЫН.

–Понятно…, служить он значит, после перенесённых ранений, не сможет…, а в отставке?, что ему делать в отставке? Ну, конечно же, ему нужна жена! – повернувшись к, благоговейно внимающему, помощнику по государственным делам, спросил, – достойна ли, эта сеньорита, того героя, о которым мы, сейчас, говорим?

–Ооох! – возмущённо заклекотал Педро де Альвадорес, – старинный род! Правда, сейчас, самоотстранились от двора. Но! Девушка неземной красоты!!! Могла бы стать первой красавицей при дворе. Но! Слишком умна и крайне горда!!!

–Ого! – удивлённо вскинул брови король, – когда про испанскую женщину, говорят, что она горда, это знаешь ли… Герман, справится ли твой Алекс с ней?

–А куда ему деваться? – негромко рассмеялся в ответ полковник, – это ж не он её, а она его выбрала. Стал бы он, по собственному желанию, семейный "хомут" себе "на шею". Ага. Конечно. А то я его не знаю. Ничего, ничего, ему всё равно, в отставке, заняться нечем будет, вот пусть с её гордостью и повоюет…

––

Не пришлось, не пришлось Александру воевать с гордостью своей возлюбленной. Всю её гордыню, перемололи в порошок, обрушившиеся на неё испытания. Слух о решении принятом королём проник в стены монастыря Энкарнасьон раньше официального указа. Бывшие высокородные дамы, а ныне сёстры-монашки, крайне "озабоченные спасением души заблудшей овечки", содержащие, изнемогающую от душевных и телесных страданий, Монику в холодном и тёмном склепе на чёрством хлебе и тухлой воде, испугавшись королевского гнева, потребовали от родственников немедленно забрать её из их обители. Но никто из родственников, ни сам отец, ни его сыновья, ни братья, не решились показаться в столице. Бросив испанское родовое поместье на произвол судьбы, обуянное родовой непримиримой гордынью, семейство разбежалось по городам Европы и северной Африки. Если б, направляющийся в Венецию, отец, увидел, до какого состояния, всего за три месяца, довели его дочь "босоногие монашки", то ни в коем случае, никогда, не доверил её дальшейшую судьбу произволу чужих людей, его любящее сердце, просто не выдержало бы, вида, истерзанной страданиями, дочери.

Поэтому, снабжённый деньгами и указаниями, дальний родственник семьи, состоящий на тайной службе у госсекретаря Педро де Альвадореса, лихо умыкнул, безчувственную от морального и физического истощения, Монику из монастыря и увёз её в Париж. Справедливо полагая, что в этом многолюдном "вавилоне" будет легче всего спрятать несчастную девушку.

Но, на счастье влюблённых, королёвский секретарь был абсолютно безпринципен. Сообщив семейству Моники о принятом короле решении и получив за это немалую мзду, организовав её переезд в Париж и снова "подзаработав" на этом, тем не менее, "хитрожопый" Педро доложил, о всех этих "злокозненных действиях" семьи Сан-Хуан-де-Эстебан, королю.

–Ох, Педро, не был  бы ты мне так необходим, – укоризненно покачал головой властитель Испании, —вырвал бы я тебе твой поганый язык, ручонки твои, жадные и загребущие, оторвал, а потом и головёшку твою отчекрыжил… Что я, по-твоему, совсем дурак что ли? Не догадываюсь КТО, всё ЭТО, навытваривал? – презрительно скривившись гримасой, разглядывая, приплясывающего перед ним, прячущего взгляд, "старого козла", – короче, сам "насрал", значит сам и "подчищай" за собой. Готовь бумаги в канцелярию короля Франции и жандармерию Парижа, снабди всем необходимым того офицера, жениха этой девушки; организуй наибыстрейший переезд ему отсюда туда; если понадобится, то дай сопровождающих…, в-общем, сделай всё как надо, – шагнув к обмирающему от ужаса подчинённому, чуть наклонившись к нему, заглянул в часто-часто моргающие, стремящиеся закрыться глаза, – И НЕ ДАЙ БОГ, если что-то пойдёт не так, Я, в этом деле, ДАЛ СЛОВО ЧЕСТИ! Так что, смотри мне…

––

–Нет! Так не пойдёт! – молодой аристократ попытался заслонить собой вход в кабинет генерала, – мало того, что этот деревенский увалень, полчаса назад, толкнул меня, здесь, при входе, так теперь ещё, он вперёд меня…

–Монсиньор, я же попросил у Вас прощения, – тихим голосом прервал, "петушиный распев", Александр, одетый в поношенную одежду разорившегося идальго.

–Ах! Ну надо же! Он принёс свои извинения! – не унимался "баловень судьбы", – да Вы!, месье!, если б не ваше низкое происхождение!, я бы потребовал от Вас сатисфакции!

–А отчего же нет? – отчётливо процедил французские слова, сквозь зубы, русский дворянин, – когда и где Вам угодно? Чтобы Вы не сомневались в моём достоинстве, Вам непременно будут предоставлены необходимые рекомендации…

–Господа! Господа! – ошеломлённо затараторил дежурный офицер, за несколько секунд до этого пригласивший Александра в кабинет и стоящий держась за ручку чуть приоткрытой двери, – прекратите это немедленно! Вы, что, забыли где находитесь?!

–И в самом деле! Мишель, угомонитесь, друг мой, – втиснулся, между созревающими дуэлянтами, мужчина лет сорока пяти, видимо сопровождавший молодого задиру, – сеньор, искренне и великодушно прошу! Простите! Простите моего друга! Он молод , очень молод и неопытен! – склонившись, перед напряжённо стоящим Александром, как перед монархом, оттолкнул задом, раззявившего рот и выпучившего глаза, от такого оборота событий, своего опекаемого, освободив тем самым проход в кабинет, – прошу Вас! – плавно провёл рукой в сторону с готовностью открывшейся двери.

Схватив в охапку, ринувшегося было следом, горячего юношу, оттащил его в дальний угол приёмной:

–Тихо! Тихо! – зашипел ему в самое ухо, – угомонись, Мишель, в самом деле угомонись! Ты, даже не представляешь, в какую беду чуть было не попал! Этот "деревенский увалень", на самом деле, русский гвардейский офицер, уж я то знаю, меня не обманет их кажущаяся неуклюжесть. В действительности, они, так же, как их русские медведи, хитры, быстры и страшно сильны, в-общем, крайне опасны! И в его, замызганном и крайне неприглядном, посохе находится клинок отобравший немало жизней. Дежурный офицер сразу это понял, потому и забрал у него при входе в кабинет и его дурацкую шляпу и эту "грязную палку".

–И…, и что же теперь? – побелевший от упавшей на него смертной тени "молодец", заискивающе ловил взгляд своего телохранителя, – Адольф! Да ты сам напуган!

–Эх, Мишель, Мишель, честно тебе говорю, я не решился бы сразиться с одним этим "неуклюжим увальнем" будь я, даже вдесятером с такими же как я…, в их дикой и страшной стране, я не раз видел, как, такие вот, "спецы" своего дела, рубили нашу гвардию словно беспомощный скот! Нет, конечно нет! Не вся гвардия у них такая, большая часть это пьяницы и фанфароны, но есть, есть среди них какие-то странные воинские подразделения. Обычно скромно и неприметно выглядящие, тихие и незаметные, и чрезвычайно опасные…

–Так, а мне то, мне, что сейчас делать? – испуганно заскулил "щенок", – как быть, если по выходе из кабинета, он потребует удовлетворения? Он же меня убьёт!

–Непременно убьёт, – согласно кивнул головой бывший драгун Бонапарта, – и понадобится ему на это, не более, двух-трёх секунд. Ну-ну-ну, – успокаивающе потрепал по плечу, готового обмочиться от страха, молодого повесу, – судя по тому, с какой готовностью, прямо сразу, его принял генерал, этот парень, скорее всего какой-то секретный агент, связной между монархами, так что, надеемся, ему сейчас не до нас…, – проследив взглядом за тем как дверь, генеральского кабинета, сначала "выплюнула" дежурного жандарма, а затем поглотила его, "занырнувшего" в соседнюю комнату, уже в сопровождении двух офицеров по особым поручениям, – ага, по ходу "серьёзная каша" заваривается, так что стоим  спокойно, когда он выйдет, в ту сторону не смотрим, даст Бог пронесёт…

–Конные разъезды на улицу Сен-Дени! – раздался из приоткрытой двери львиный рык генерала, – оцепить дом Рози Дюпрей! И чтобы мышь оттуда не выскочила! Не знаю и знать не хочу, как вы это исполните! Вы солдаты или нет?! Исполнять!!!

Вслед за выскочившими из кабинета, каменно-сосредоточенными офицерами вышел, сопровождаемый самим генералом, "деревенский увалень".

–Надеюсь, что, уж сейчас то, всё будет хорошо, мой друг, – сказал, пожимая обе руки Александру, главный жандарм Парижа, – хотя, скажу честно, как есть, мне крайне досадно, что вся сыскная агентура моих подчинённых не смогла сделать того, что удалось Вам, в чужом для Вас городе, всего за месяц, – гневно помотав головой, приобнял нетерпеливо переминающегося молодого мужчину, – Герману от меня искренние, сердечные уверения в вечной дружбе. Ну, бегите, бегите. С Богом.

–Ого!!! Ого-го!!! – еле слышно пролепетал себе под нос бывший "бравый завоеватель" смиренно опустив голову под искоса брошенным на него взглядом, решительно топающего на выход, "обрушителя небес"…

––

–Саша, Сашенька – это ты? Это правда ты? – неверяще осторожно прикасалась к лицу любимого мужчины Моника, скелетно-худыми, дрожащими, многодневным ознобом, пальчиками, – мне столько раз, и во сне, и наяву, грезилось, что ты пришёл за мной, а потом я, или просыпалась, или приходила в себя от кажущегося бреда, – шмыгнув заострившимся, как у птички носиком, потерев, как ребёнок, кулачком полусухие, красные, исплаканные глаза, мельком глянула вокруг, по стенкам мягко покачивающейся кареты, – мне уже начало казаться, что ВСЁ,  что я больше никогда тебя не увижу, – поёрзав на коленях Александра, прижалась к нему всем невесомым от истощения тельцем. Спрятав под подбородок, прижав голову к его груди, тихонечко заскулила, как смертельно раненый щенок.