скачать книгу бесплатно
Таёжные были-небыли
Андрей Андреевич Томилов
Предлагаемые рассказы увлекут, уведут своих читателей в самые дальние, глухие уголки тайги и приоткроют какие-то тайны. Приподнимут завесу над простотой и корыстью, обнажат темные и светлые стороны человеческой души.
Содержит нецензурную брань.
Андрей Томилов
Таёжные были-небыли
Таёжные были-небыли
Годы среди удэгейцев
Странные события, случившиеся с одним охотником
Ночной сплав
Айма
За сохатым с ракетницей
Дребезги
Годы среди удэгейцев
Моей жене, искренне любившей
Те дальние земли, покрытые
Вечной зелёной печалью,
Посвящается.
Хотелось подвига! Ах, как хотелось подвига!
Хотелось больших и красивых людей, хотелось возвышенных чувств, хотелось всё трогать своими руками, и не просто трогать, а творить, создавать этими руками чудеса, удивлять Мир. Ну, если не чудеса, то хоть просто творить. Хотелось, чтобы тебя узнавали, хотелось доказать быстро и дерзко, что ты умеешь и можешь, всё можешь, и знаешь, решишь любые проблемы, станешь руководителем огромного хозяйства, и тебя будут уважать, даже любить. Ах, как это здорово, когда тебя любят, а ты, важный и значимый… и снисходительный, конечно. Но,… но сначала нужно научиться всё делать самому, с земли, с росточка малого, чуть живого и трепетного, научиться всё доказывать и продвигать, с трудностями, с невзгодами, а все будут видеть, как тебе трудно, но ты сильный, ты сможешь, ты всё преодолеешь.
Ах, как хочется подвига!..
…Но мне сразу предложили стать заместителем начальника Хабаровского Краевого Управления охотничьего хозяйства. Ого! Это не просто должность, для многих это могло составить весь смысл жизни.
–Квартиру, пока однокомнатную, хоть завтра занимай, а немного погодя, подберём что-то по рангу. – Начальник Управления, Хронов, смотрел на меня пристально, как привык смотреть на людей, бесконечно, безраздельно подчинённых себе. Я не знал за собой робости и не считал себя карьеристом, но такое предложение, было, честно говоря, неожиданным. Возвышало в собственных глаза, даже льстило, дураку, но внутренне я не был готов к столь высокому предложению.
Я чуть вытянул шею и расправил плечи, приосанился. Документы,– направление на работу после окончания института, конечно, были завидными, что уж скромничать. И характеристика, всё-таки был секретарём факультетской комсомольской организации, и отзывы, и ректорская записка, но чтобы сразу такое предложение,– не ожидал.
Он, наконец, прекратил меня гипнотизировать, отошёл к окну, и стал раскачиваться с пяток на носки, повернувшись ко мне спиной. Я проморгался, набрал полную грудь воздуха, и, чуть поёрзав задом в кожаном кресле, начал путано объяснять, каким я видел своё будущее, к чему готовился:
–Понимаете, я не потомственный сибиряк, я тайгу и горы впервые увидел на учебных практиках, когда учился. Я не знаю тонкостей производства, и хотел бы начать с низов, хотел всё сам потрогать руками…,– и молол ещё что-то о долге, о патриотизме, о людях, которых должен узнать и понять.… Наконец смолк, всё высказав.
Начальник Управления отвернулся от окна, медленно прошёлся по кабинету, обогнул чучело тигра, который удивлённо пялился на меня, остановился прямо у моих ног. Мне пришлось смотреть на него снизу вверх, с самого низу, в самый верх.
–Ты, наверное, не понимаешь, что я предлагаю, абсолютное большинство ваших выпускников, никогда в жизни об этом не будет даже мечтать.
–Нет, я всё понял, и бесконечно благодарен за оказанное доверие, но, тем не менее…
Когда я выходил из кабинета, то затылком видел, как тигр покрутил кривым когтем у виска и покачал головой, нервно дёрнул хвостом.
Через час был готов приказ о моём назначении старшим охотоведом в Вяземский госпромхоз, это на самом юге Хабаровского края.
На следующий день я уже был там. Автобусом по трассе Хабаровск – Владивосток пять часов, и я на месте. Город произвёл на меня впечатление. Во-первых, это не город, а большая и не очень чистая деревня, а во-вторых, там рядом граница.
Учитывая то нестабильное время, когда происходили повествуемые события, близость границы что-то значила. Убедиться в этом трудности не составило. В первый же день, а вернее вечер, моего пребывания в промхозе, вдруг на территорию, на двух машинах влетел военный патруль, во главе с майором пограничной службы.
Каким-то жёваным, скомканным гармошкой, как кирзовые сапоги, языком, торопливо зачитывается приказ, где указываются, проглоченные майором, номер и дата. Содержание приказа тоже обозначается лишь цифрами. Сразу все начинают торопиться, глаза у всех расширяются, волнение скрыть просто невозможно, да никто и не старается это делать. А директор, выхватывает из карманчика на груди, маленький пузырёк с таблетками, и начинает помахивать им возле уха. Видимо звон таблеток успокоительно на него действует. Хотя он не поддаётся этому успокоению и, оглядываясь на майора, начинает нервно подталкивать в спину начальника участка, который пытается попасть ключом в замочную скважину оружейного склада. Постоянно сползающие очки, мешают ему, а ноги, сами собой, что-то мелко отплясывают. В конце концов, он оборачивается к директору и взрывается неожиданно грубоватым голосом:
–Да не толкайте вы меня, я и сам тороплюсь, но это лишь усугубляет!
Директор начинает энергичнее, а значит, громче, звенеть таблетками возле уха, при этом наклоняет голову чуть на бок:
–А вы делайте своё дело, тогда и никто вам мешать не будет, и… не забывайте, кто вы, а кто… здесь!
Наконец, обитая железом, дверь отворяется, в проёме происходит кратковременная давка, потом, все дружно вваливаются внутрь тесноватого помещения. Солдаты начинают торопливо хватать со стеллажей карабины, тозовки, вообще всё оружие подряд, сваливают его на расстеленный на полу брезент неопределённого цвета, мало-мало заворачивают, и убегают с этим свёртком в машину. Уезжают.
Всё стихает. Директор, ещё пару раз брякает возле уха таблетками и отправляет пузырёк в кармашек. Начальник участка, тыльной стороной ладони вытирает со лба испарину и, в сотый раз поправляет очки.
Я, естественно, как человек новый, интересуюсь:
–И что сие может означать?
Директор снова выхватывает таблетки, округляет на меня глаза, губы у него почему-то, как и давеча, начинают прыгать:
–А вас не спрашивают! И вообще, какое вы имеете право находиться в оружейной комнате? Вы ещё не оформлены у нас на работу! Подумаешь, он с института свалился! Да мне уже всё о вас рассказали,– приехали меня на пенсию спровадить?! Не выйдет!
Он резко повернулся и широко зашагал по коридору, элегантно помахивая возле уха стеклянным пузырьком.
–Чего это с ним?
Я уставился на сидевшего возле стенки начальника участка.
А чёрт его знает, всё боится, что выгонят его, только и разговоров, что подсидеть его хотят.
–А с оружием что?
–Тоже не знаю, не объясняют ничего. Через часик привезут обратно.
Точно, привезли. С этого же брезента вывалили на пол с дребезгом брякнувшие карабины и, не прощаясь, укатили. Сколько брали? Сколько привезли? Во, порядки!
На следующий день точно так повторилось дважды. Разница была лишь в том, что звания и лица офицеров были разные. Приказ же зачитывался одинаково во всех случаях: скомкано и проглочено.
–Так это что, каждый день такие манёвры у вас?
–Да нет, бывает и затишье.
Начальник участка улыбался, расставляя оружие по местам.
–На чёрта ты его расставляешь, в мешке бы и держал, коль такое дело.
От двери донёсся скрипучий голос директора госпромхоза:
–Вот на моё место сядешь, тогда и командуй тут, а пока ещё я отдаю распоряжения!
–Да на хрен бы оно мне сдалось, ваше провонявшее место! – я хлопнул дверью и вышел в город.
Конечно, можно было описать, как прекрасен этот дальневосточный город, как заманчивы и красочны его мерцающие рекламы на ресторанах, кинотеатрах и казино, как всё переливалось и сверкало, когда лихие таксисты чуть притормаживали на залитых неоновым светом улицах, заметив запоздалого горожанина, и приветливо улыбались ему из приоткрытых окон.…И воздух был наполнен лёгкой, чарующей музыкой…
Но ничего этого не было.
Грязь местами уже подмёрзла и если быстро-быстро перебирать ногами, то проваливаешься не часто. По тёмной и пустынной улице я доковылял-таки до столовки и убедился, что она уже закрылась. Это огорчило, но настроение и без того уже было испорчено, так что хуже не стало.
Обратно надо было идти на ветер, холодный, осенний, пронизывающий. Ах, какие бывают ветра!
Я развернулся, добрался до конторы и перекоротал на стульях ещё одну ночь. Необходимо отметить, что сторож был куда приветливее директора, – он напоил меня чаем из термоса и даже угостил салом с хлебом и хрустящей, сочной луковицей. Вот это была изжога! Настоящая!
Рано утром я позвонил в Хабаровск, в Управление, а в конце рабочего дня уже робко, ну, по крайней мере, без особого азарта, входил в кабинет с тигром.
–Что вообще всё это значит? Что ты себе позволяешь? Это ему не нравится, это не подходит, так какую же работу тебе прикажешь подобрать?
Были и другие слова, с моего молчаливого согласия, например о каком-то пастухе, по имени Макар, о его телятах, которых он не гонял ещё на отдалённые пастбища. Я всё стерпел. Я же понимал, что виноват (хотя не понимал в чём), всё стерпел молча.
Приказа о моём новом назначении больше не было. Была крохотная записка, на которой нервным почерком плюнулись несколько слов: «Лобанову. Это тебе. Позвони».
И подпись: Хрон.
Незаметно подмигнув тигру, который уже улыбался мне во всю пасть и радостно блестел своими стеклянными глазами, я снова покинул кабинет начальника Управления охотничьего хозяйства Хабаровского края.
Теперь местом моей работы был определён Лазовский госпромхоз с центральной усадьбой в посёлке Бичевая.
Название посёлка что-то всколыхнуло у меня внутри, но я успокоил себя, что это всего лишь кишки, что там ещё может быть – внутри, а им особо доверять нельзя, мало ли по какому поводу они начнут колыхаться, возбуждая во мне подозрительность.
И, правда, посёлок оказался ничего, даже очень ничего. Здесь базировался крупный леспромхоз, и по этой причине кругом были тротуары, добротные, ещё не старые дома, вполне приличные досчатые заборы. На центральной улице, в самом начале посёлка, стояла весёлая, крашеная тёмной зеленью, контора госпромхоза.
Я приободрился, устроился в гостиницу, а утром был первым посетителем у директора.
О!!! Это был большой человек! В прямом смысле слова. Огромное брюхо, наполовину лежащее на столе, широченные плечи, приличный рост, создавали впечатление тесноватого кабинета, хотя по обе стороны приставного стола было расставлено около двадцати стульев.
Большое круглое лицо, которое начиналось где-то на груди, встретило меня улыбкой. Причём улыбка была от плеча до плеча.
–Я уже жду тебя, говорят ты там, на уши поставил всё Управление, ха-ха-ха!!! Ну, рассказывай…
Он, не разворачивая, бросил на стол записку Хронова и продолжал чревно похохатывать. Мы познакомились и, довольно, быстро и легко разговорились. К нашей беседе, вскоре, присоединился и главный охотовед, во все времена я его звал потом Иванычем, мы даже крепко подружились с ним, а в будущем, провели вместе немало добрых, незабываемых дней.
Директор постоянно курил, при этом создавалось впечатление, что ему трудно дотянуться до собственных губ, чтобы вложить туда сигарету, слишком уж были широки живот и грудь. Он часто смеялся по пустякам, а вообще, был далеко не глуп, даже порою, остроумен. В этой же беседе он сообщил мне:
–Я не могу ослушаться начальника, и поэтому, ты поедешь работать в Гвасюги, но думаю, что вскорости, мы тебя выдернем оттуда,– людей с юмором мы ценим, ха-ха-ха!
Напутствие прозвучало так, будто «самодержец» отправлял в ссылку своего сына, ну, в крайнем случае, племянника,– и жалко, и наказать надо.
* * *
Гвасюги,– национальный удэгейский посёлок. Посёлок довольно большой, имеет свой садик, школу восьмилетку, с интернатом, поселковый совет, возле которого установлен памятник удэгейскому писателю Джанси Кимонко. Он написал книгу под названием «Там, где бежит Сукпай».
Основное производство в посёлке – это охотничье хозяйство, где работали, практически, все жители мужского пола, ну почти все. Основное население – удэгейцы, которые подразделялись на два рода: Кялундзюга и Кимонко, но были и русские, и украинцы, правда, немного.
Стоит посёлок на красивейшей реке Хор, что берёт своё начало в отрогах Сихотэ-Алиня. Широкая протока разрезает посёлок надвое, довольно бурная и стремительная в половодье, и совсем безобидная, едва журчащая по камешкам, в жаркие, летние месяцы, когда воды в ней остаётся лишь на четверть.
Вплотную к посёлку подступает тайга,– величавые кедры, островерхие ели, могучие тополя, гордо соседствуют с избами поселенцев. Упоминая тополя, необходимо отметить, что это не те, привычные для городского глаза, стройными рядами стоящие деревца, нет, это дикие тополя, в основании которых можно, порой, легко спрятать трактор. Именно в таких деревьях, как правило, делают себе зимние убежища-берлоги, гималайские белогрудые медведи, обитающие только тут, на Дальнем Востоке.
Никого в этих краях не удивляет, что за огородом растёт реликтовый амурский бархат, или ценнейший, лекарственный элеутерококк. А весной дурнинушкой цветут липы,– вот где мёду-то. Недаром, многие из русских поселенцев, держат пчёл.
Зверя тоже было предостаточно, и изюбрь, и лось, и кабан, и медведь, и запретный красавец тигр, и многие другие. А река Хор и все её притоки, были в то время удивительно полны рыбой.
Вот именно в это, благодатное место, я и попал, в должности начальника отделения Лазовского государственного промыслово-охотничьего хозяйства.
Первую свою ночь, по приезду в Гвасюги, я провёл в бичевском домике, стоявшем на берегу протоки, сунувшись обшарпанным крыльцом к самой воде. Прибежище сие, выполняло роль местной заежки, или по цивильному – гостиницы. Но жили там, в основном, временные рабочие промхоза, а попросту – бичи, прибывшие сюда на заготовку орех, ягод, корня элеутерококка, или просто, перекантоваться зиму за счёт дружков.
Были здесь порой и побегушники, прячущиеся от алиментов или других житейских невзгод.
Когда дни были жировые, фартовые, – бичи гуляли, бражничали, всколыхивая своими пьяными криками и кутежом островную часть деревни, приманивая, притягивая к компании малохозяйских мужиков и беспутных баб, а в скоромные дни жили тихо, питались лишь рыбой, добытой прямо тут, в протоке да остатками какой-нибудь завалявшейся крупы, порой даже с мышиным дерьмом. Однако на житьё никогда не жаловались, и вообще, народ, селившийся по воле судьбы в этом жилище, был малотребователен во всех отношениях.
Сказать, что гуляли чаще, чем положено – не могу, по возможности гуляли, но не допускали таких промежутков между пьянками, чтобы синяки на мордах сошли.
А значит, встретили меня обитатели сего домика с покарябанными физиономиями.
В комнате было, на удивление, чистенько, на столе грудились мытые чашки с кружками. Только откуда-то из-за печки несло тяжёлым, перекисшим духом,– видать, кто-то по неосторожности туда блеванул, а теперь только ждать, когда засохнет,– узкое место, не залезешь, чтобы выскоблить.
Мне выделили койку, хотя, пытались уговорить устроиться на ночь в конторе, стоявшей рядом, чуть на возвышении. От конторы отказался,– там я ещё успею побывать, а вот в такой интересной компании провести время,– заманчиво.
И действительно, до глубокой ночи мы проговорили на местные темы, – кто, где, кому и сколько, я уже знал, правда, лишь теоретически. Обитателей домика было трое. Они наперебой рассказывали мне всё, что нужно и не нужно.
Один из них, кстати, был интеллигентного вида мужичок, с суетливыми, бегающими глазами. Оказалось, он раньше работал бухгалтером крупного леспромхоза. Было уголовное дело:
–…конечно ни за что,.. ну, было присвоение, да разве постольку присваивают?… это же смешно, честное слово.
Была у него отсидка, в местах, не столь отдалённых, а потом, радостное, досрочное освобождение. А откуда жена, проматывающая то самое присвоение, могла знать, что его так рано освободят. Она бы конечно приняла соответствующие меры, чтобы не волновать мужа…
–подумаешь, любовник, да разве это любовник? Только пожрать, да выпить, любовник…
Вот и забичевал бухгалтер, хлопнул дверью и начисто забыл тот адрес, куда так рвался в мыслях, все последние годы. Закаруселила жизнь, завихрила, а теперь уж не выпрыгнуть из этого вихря,– не из поезда.
