Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг.

5.

Всякій человѣкъ рождается и живетъ младенцемъ, ребенкомъ, часто и юношей, живетъ съ желаніемъ блага только себѣ.

Онъ желаетъ блага только себѣ и не знаетъ этого. Но приходить время, и въ каждомъ человѣкѣ зарождается сознаніе: и въ то же время какъ онъ понимаетъ, что онъ желаетъ блага себѣ, онъ признаетъ и то, что жизнь всякаго живаго существа есть такое же желаніе себѣ блага, только себѣ, и жизнь представляется ужаснѣишимъ, неперестающимъ противорѣчіемъ.

До тѣхъ поръ, пока въ немъ не проснулось сознаніе, онъ, не зная этого, желалъ блага только себѣ, и это не мѣшало ему жить; но какъ только человѣкъ понялъ, что его жизнь есть желаніе себѣ блага и что въ томъ же жизнь всѣхъ другихъ существъ, онъ не можетъ уже не видѣть безсмысленности жизни. Каждое существо воображаетъ и живетъ такъ, какъ будто міръ существуетъ для него одного и потому, стремясь къ своему благу, вступаетъ въ борьбу и производить себѣ же величайшее зло.

Желаніе блага себѣ есть основа жизни и вмѣстѣ съ тѣмъ есть очевиднѣйшее противорѣчіе. Вотъ это то противорѣчіе и разрѣшаетъ христіанское ученіе.

Христіанское ученіе указываетъ человѣку, что какъ только онъ созналъ, что цѣль его жизни есть желаніе блага, оно уже не можетъ быть желаніемъ блага себѣ, а должно быть желаніемъ блага другимъ существамъ, т. е. любовью. Христіанское ученіе показываетъ человѣку, что желаніе блага всѣмъ существамъ есть вѣчное вездѣсущее благое начало жизни, заключенное во все живущее, и что до тѣхъ поръ, пока оно не сознано, оно, представляясь желаніемъ блага только себѣ, производить то самое дѣйствіе, которое оно и должно производить, но что, какъ скоро въ животномъ существѣ проснулось сознаніе, тотчасъ же разрушается представленіе о благѣ для одного себя, и желаніе блага уже не ограничивается однимъ собою, а переносится на другія существа —выражаясь любовью.

Вѣчное, вездѣсущее и дающее жизнь всему живущему, – начало, есть желаніе блага всему живущему, т. е. любовь ко всему, то, что мы называемъ Богомъ, – заключено въ предѣлы животной личности, и, пока оно не освѣщено сознаніемъ, выражается желаніемъ блага только къ себѣ; но освѣщенное сознаніемъ, оно, какъ зерно, начавшее расти, начинаетъ расширяться, освобождаясь отъ наложенныхъ на него ограниченій, и проявляется, какъ божественная сущность, и это то расширеніе и освобожденіе божественной сущности изъ своей плотской оболочки и есть то, что по христіанскому ученію называется жизнью.

Вся бесѣда съ Никодимомъ о новомъ рожденіи, о томъ, что люди должны вѣрить въ Того, кого Отецъ послалъ въ міръ, относятся только къ этому духовному началу жизни, заключенному въ человѣческое животное и проявляющееся въ немъ сначала любовью къ себѣ, а потомъ къ другимъ и ко всѣмъ существамъ. Къ этому же относятся слова о свободѣ и даже всемогуществѣ того, кто вѣритъ въ пославшаго и посланнаго, такъ какъ человѣкъ, положившій свою жизнь въ увеличеніи любви, не можетъ быть ничѣмъ связанъ и, сливаясь съ началомъ жизни, становится всемогущимъ.

Это же особенно ясно выражено въ словахъ о двухъ жизняхъ, о той жизни, которую надо погубить для того, чтобы получить истинную. Ученіе о томъ, что человѣкъ есть сынъ Божій, разъясняетъ ту же истину о томъ, что человѣкъ, сознающій себя отдѣльнымъ существомъ, долженъ считать собою не свое тѣло, желающее блага только себѣ, а ту безконечную и вѣчную силу, которая живетъ въ немъ и желаетъ блага всему существующему, которая и есть Богъ.

Ключъ къ ученію Христа въ томъ, что человѣкъ съ проснувшимся сознаніемъ узнаетъ, кто онъ; онъ думалъ, что онъ жалкое, бѣдственно живущее и безсмысленно умирающее животное, и онъ узнаетъ, что онъ Богъ, Богъ, хотя и ограниченный условіями того животнаго, въ которое онъ вложенъ, но все-таки Богъ, т. е. вѣчно свободная, всемогущая, творящая жизнь и постоянно освобождающаяся отъ своихъ ограниченій сила.

Человѣкъ, познавшій эту истину и повѣрившій ей, подобенъ молодому птенцу, – который, не вѣря еще въ свои крылья, бѣдствовалъ, бѣгая по землѣ среди всѣхъ преградъ и опасностей, и вдругъ, повѣривъ въ силу своихъ крыльевъ, распустилъ ихъ и поднялся въ свободную и естественную ему среду воздуха.

Человѣкъ, повѣрившій въ свою божественную сущность, перенесшій въ нее свою жизнь, сразу освобождается отъ всѣхъ стѣсненій и страданій и переходить въ область свободы и непрекращающейся радости.

Но возможно ли такое перенесенiе сознанія жизни изъ тѣлеснаго животнаго въ духовную сущность? Возможно ли ребенку, не могущему держаться прямо, выучиться ходить. Невозможно бы было, если бы не было неперестающаго неостановимаго роста и усиленія ребенка. Точно также было бы невозможно перенесете сознанія жизни въ духовную сущность, если бы не было столь неперестающаго, неостановимаго роста духовной сущности человѣка во все продолженіе его жизни.

При постоянномъ же, при всѣхъ возможныхъ условіяхъ неизбѣжномъ, ослабленіи тѣла и ростѣ духовнаго сознанія перенесете сознанія жизни изъ тѣлеснаго животнаго въ духовную сущность не только не невозможно, но оно неизбѣжно, неудержимо; оно само, рядомъ страданій неуклонно совершается во все продолженіе человѣческой жизни.

Тѣлесныя силы, желанія, страсти слабѣютъ, неизбѣжная смерть становится все вѣроятнѣе и вѣроятнѣе, сила же разума, освобождающая любовь, все болѣе и болѣе просвѣтляется, и человѣкъ, страдая и борясь, но все таки неизбѣжно, хотя передъ смертью, переноситъ свое сознаніе изъ тѣлесной жизни въ духовную.

Но такъ невольно и съ страданіями переноситъ свое сознаніе жизни изъ животнаго въ духовную сущность только человѣкъ, не принявшій христіанскаго ученія; человѣкъ же, принявши это ученіе, совершаетъ этотъ переходъ свободно и радостно.

Христіанское ученіе и состоитъ именно въ томъ, чтобы этотъ переходъ отъ жизни животнаго къ жизни божественной совершался безъ борьбы и страданій, а свободно и радостно.

6.

Сущность христіанскаго ученія въ томъ, чтобы избавить людей отъ того общаго имъ и неизбѣжнаго смѣшенія своей оболочки съ своей сущностью; какъ бы указать бабочкѣ пока она куколка, что она не куколка, а бабочка; сущность этого ученія есть уясненіе пути, по которому идетъ жизнь человѣка, предвареніе ея пониманія.

Все дѣло только въ томъ, возможно ли такое перенесете своего я изъ животнаго въ свою духовную божественную сущность. Возможно ли желать не того, чего желаетъ животное, а того, чего желаетъ живущій въ немъ Богъ? И если оно возможно, то въ чемъ состоитъ жизнь человѣка, перенесшаго свое я изъ животнаго въ Бога, и даетъ ли такая жизнь благо человѣку?

При признаніи собой своего животнаго, вся жизнь есть неперестающее разочарованіе, есть рядъ обмановъ, разрѣшающихся жестокимъ, безсмысленнымъ концомъ, смертью того, для котораго достигалось счастье, при признаніи собой той Божественной сущности, которая живетъ въ насъ, жизнь становится неперестающимъ, радостнымъ удовлетвореніемъ требованій этой сущности, состоящей въ все большемъ и большемъ освобожденіи себя отъ наложенныхъ на нее ограниченій личностью, и кончающееся полнымъ освобожденіемъ ея отъ этихъ ограниченій – тѣлесною смертью.

При признаніи собой, своимъ я, своей животной личности, весь міръ безсмысленное соединеніе страдающихъ и заставляющихъ страдать другъ друга разъединенныхъ существъ, при признаніи собою своей божественной природы міръ представляется мѣстомъ разумной благой работы, къ которой предназначается всякій проснувшійся къ сознанію человѣкъ.

При признаніи собой, своей животной личности, жизнь человека есть сплошное страданіе; – при признаніи человѣкомъ собой своей божественной сущности – жизнь человѣка есть неперестающая радость.

При признаніи собой своей животной личности жизнь есть жестокое рабство; при признаніи собой своей божественной сущности, жизнь есть не только свобода, но и всемогущество.

При признаніи собою, своего тѣлеснаго я, жизнь есть неперестающее умаленіе, при признаніи собою своей божеской сущности, жизнь есть неперестающее освобожденіе этой сущности, увеличеніе ея.

Главное различіе между двумя пониманіями жизни состоитъ въ томъ, что, считая собою, своимъ я, свою животную личность, всѣ усилія желанія человѣка направляются на невозможное: на удовлетвореніе, усовершенствованіе и продолженіе личности, а между тѣмъ по свойству личности, она никогда не можетъ быть удовлетворена (чѣмъ болѣе удовлетворяются ея —требованіямъ, тѣмъ онѣ болѣе разгораются), ни усовершенствована, потому что она съ каждымъ часомъ послѣ извѣстнаго возраста становится слабѣе и ничтожнѣе, ни еще менѣе сохранена, такъ какъ неизбѣжно подлежитъ смерти. Полагая, же свою жизнь въ той божественной сущности желанія блага всего существующаго, которая служить основой всякой жизни, желанія человѣка направляются на все большее и большее освобожденіе этой божественной сущности отъ ограниченій, наложенныхъ на нее личностью, a освобожденіе это совершается не переставая въ обычной жизни человѣка, и завершается неизбѣжной и представляющейся радостной для человѣка, признавшаго свою жизнь въ Богѣ, – смертью.

7.

Переставь считать собою, своимъ я свое бѣдственное и смертное животное, и признавъ собою ту свободную, неуничтожающуюся, вѣчную и вездѣсущую силу, т. е. того Бога, котораго каждый человѣкъ сознаетъ въ себѣ желаніемъ блага, т. е. любовью, уничтожаются всѣ противорѣчія жизни, всѣ вытекающія изъ нихъ страданія, и жизнь, вмѣсто того, чтобы представляться, какъ она прежде представлялась – жестокой, безсмысленной и бѣдственной, становится благою, разумною и радостною.

Почему люди не живутъ или только какъ рѣдкія исключенiя живутъ этой жизнью? Почему большая часть усилій людей направлена не на то, чтобы уяснить людямъ сущность ихъ жизни, не на то, чтобы облегчить имъ освобожденіе своей божественной сущности отъ ограниченій жизни, не на то, чтобы утвердить людей въ признаніи своей жизнью того, что и есть ихъ дѣятельная жизнь, а напротивъ на усиленіе заблужденія, по которому жизнью представляется жизнь мірская и личная, и на заглушеніе божественнаго голоса любви. Почему усиліе людей, направленное не на то, чтобы помочь людямъ въ ихъ борьбѣ духовной сущности съ требованіями животнаго, а напротивъ, въ затрудненіи этой борьбы, въ усиленіи требованій животной личности, въ скрываніи отъ людей погибельности, безсмысленности жизни личности?

Для чего люди въ своей совокупной дѣятельности вмѣсто того, чтобы объяснять другъ другу безсмысленность мірской жизни и разумность и радостность жизни духовной, дѣлаютъ обратное: придумываютъ всякаго рода удовлетворенія потребности личности, прививаютъ искусственно новыя потребности этой личности, восхваляютъ и украшаютъ жизнь семейную и общественную, скрывающую на время безсмысленность жизни личности, придумываютъ средства ослабленія, отуманенія главнаго орудія духовной жизни – разума и возводятъ въ религіозное ученіе заблужденія о личной жизни, увѣряя людей, что они продолжаютъ жить личной жизнью и послѣ смерти? Почему это такъ? И почему люди какъ будто нарочно 1800 лѣтъ послѣ того, какъ имъ открыта истина, избавляющая ихъ отъ рабства и зла и дающая имъ свободу и благо, какъ будто нарочно стараются скрыть отъ себя спасительную истину и умышленно поддерживаютъ себя въ губительномъ заблужденіи?

Происходитъ это оттого, что человѣкъ, не только каждый отдѣльно пробуждаясь къ сознанію, борется съ привычками (инерціей) прежней жизни, но съ тѣми же привычками (инерціей) борется и все человѣчество, вѣками и вѣками жившее одной животной жизнью. То, что происходитъ въ отдѣльномъ человѣкѣ, происходитъ и во всемъ человѣчествѣ, только съ тою разницей, что въ человѣчествѣ, гдѣ эти привычки (инерція) животной жизни гораздо продолжительнее, отпоръ, даваемый проявленіями и требованіями духовной жизни, гораздо могущественнѣе. Какъ въ человѣкѣ въ извѣстное время его жизни совершается рожденіе его духовнаго существа, такъ точно оно совершается и въ человѣчествѣ.

Вся жизнь человѣка488 есть неперестающее рожденіе къ новой жизни, есть постоянный неостанавливающійся ростъ.

И какъ въ каждомъ рожденіи или ростѣ есть борьба новаго состоянія съ прежнимъ, какъ всякое рожденіе есть ничто иное, какъ эта борьба, то все то, что совершается въ жизни человѣчества въ отпоръ духовному просвѣщенію его, есть только эта неизбѣжная борьба прежняго состоянія съ новымъ. Такая борьба происходитъ при всякомъ рожденіи или ростѣ, но рожденіе или ростъ не наши мы видимъ только извнѣ.

Наше же рожденіе и ростъ мы сознаемъ изнутри и видимъ въ немъ такія явленія, которыя скрыты для насъ при внѣшнемъ наблюденіи чужого роста или рожденія. Одно изъ так ихъ явленій, видимыхъ нами въ нашемъ ростѣ, есть то, что ту силу (орудіе въ данномъ случаѣ это есть разумъ), которая назначена Богомъ на борьбу съ животными требованіями, на побѣду надъ ними и надъ инерціей животной жизни, – эту самую силу мы употребляемъ не только не на побѣжденіе животной жизни, а напротивъ, на усиленіе ея. И это совершается какъ отдѣльнымъ человѣкомъ въ своей отдѣльной жизни, также и въ общей человѣческой жизни. Человѣку дано орудіе для освобожденія себя, но въ первую минуту онъ, какъ бы не зная, какъ употребить это орудіе, употребляетъ его на то, чтобы еще тѣснѣе связать себя. Какъ бы желая развязать узелъ, человѣкъ затягиваетъ его, или, желая остановить ходъ, усиливаетъ его.

Всѣ тѣ усилія людей во всѣхъ различныхъ областяхъ жизни къ тому, чтобы еще болѣе затянуть человѣка въ рабство животной и мірской жизни, суть послѣдствіе этого заблужденія: и вотъ отъ этого то заблужденія, состоящаго въ томъ, чтобы употреблять данный человѣку разумъ для освобожденія себя отъ рабства и бѣдственности животной жизни, на усиленіе этого рабства, противъ этого заблужденія, называемаго въ Евангеліи соблазнами, и избавляетъ насъ христіанское ученіе, объясняя людямъ что такое соблазны, какіе они бываютъ и какъ можетъ и долженъ человѣкъ не только поддаваться имъ, но уничтожать ихъ.

8.

Соблазнъ есть употребленіе своего разума на усиленіе, утвержденіе животной жизни и ея…

–

* О ГОГОЛѢ.

Всѣ мы люди, прожившіе жизнь, проживаемъ одно и тоже: вступаемъ въ жизнь дѣтьми чистыми, невинными, любящими Бога и людей; всѣ мы хотимъ больше больше всего одного: сдѣлать въ жизни такое хорошее дѣло, чтобы всѣ уважали, благодарили и любили насъ.

И всѣ мы проходимъ черезъ однѣ и тѣ же испытанія. Чѣмъ больше мы живемъ, <тѣмъ больше мы теряемъ чистоту и невинность>, тѣмъ больше забываемъ наше желаніе сдѣлать что-нибудь хорошее въ жизни, тѣмъ болѣе завязаемъ въ соблазнахъ, тѣмъ больше узнаемъ людей, дѣлающихъ дурное и пользующихся уваженіемъ и благодарностью и какъ будто любовью людей. И въ душѣ нашей возникаетъ сомнѣніе: точно ли хорошо то истинно хорошее, котораго съ дѣтства проситъ наша душа и не слѣдуетъ ли удовлетвориться тѣмъ, что считается хорошимъ большинствомъ людей, то, за что благодарятъ и какъ будто любятъ людей. То хорошее, которое требуетъ душа, какъ будто никому не нужно и, хотя, правда, никто не осуждаетъ его —надъ нимъ (для молодого человѣка) дѣлаютъ худшее, надъ нимъ смѣются; то же, что дѣлаютъ дурные люди, за что уважаютъ и благодарны и какъ будто любятъ людей, не то, что хвалятъ, а одобряютъ, признаютъ должнымъ. И начинается борьба. И борьба эта всегда, хоть на короткое время, но всегда склоняется въ пользу требованія міра. Человѣкъ заглушаетъ въ себѣ то хорошее, которое требовала его душа и начинаетъ посредствомъ дурного добывать себѣ уваженіе, благодарность и подобіе любви людей. Но рано или поздно истинныя, дѣтскія, невинныя требованія добра берутъ свое, человѣкъ останавливается на пути соблазновъ и хочетъ отдаться тому, что требуетъ душа, но на дорогѣ стоятъ соблазны, съ которыми онъ уже связалъ себя, которымъ подчинилъ себя и всѣ люди, участвовавшie въ его ложной жизни —и человѣкъ начинаетъ каяться и осуждать свои заблужденія и заблужденія тѣхъ людей, которые раздѣляли ихъ, участвовали въ нихъ.

Такъ это бываетъ со всѣми людьми безъ исключенія, въ этомъ вся жизнь человѣческая. Различіе между людьми только въ томъ, что одинъ очунается въ молодости, другой въ зрѣлыхъ лѣтахъ, третій въ старости, четвертый на одрѣ смерти.

Но въ жизни всякаго человѣка и сильнаго и слабаго, и большого и малого, неминуемо есть дѣтская чистота, соблазнъ и покаяніе. Каждому человѣку въ этой жизни приходится отстать отъ берега чистоты и коротко ли, долго ли переплыть черезъ рѣку соблазновъ и выбраться на другой берегъ спасенія истинной жизни. Со всѣми это было и будетъ. Это же самое и было съ Гоголемъ за нѣсколько лѣтъ до его смерти.

Внутреннее событіе это —освобожденіе отъ соблазна и зла, покаяніе въ немъ, стремленіе къ возвращенію на путь добра и признаніе своихъ грѣховъ и указаніе того пути, которымъ человѣкъ избавляется отъ нихъ, есть нетолько неизбѣжное, но и самое важное событіе въ жизни человѣка – есть рожденіе къ истинной жизни. Это кромѣ того всегда самое, не только для человѣка, который переживаетъ его, но и для всѣхъ окружающихъ, самое радостное событіе. Такъ оно было всегда и для всѣхъ. Почему же для Гоголя это было радостнымъ событіемъ только для него, какъ онъ говоритъ это, но это представилось и до сихъ поръ представляется людямъ, знавшимъ Гоголя (а знала Гоголя вся читающая Россія) самымъ печальнымъ, непріятнымъ и даже оскорбительнымъ событіемъ.

Сорокъ лѣтъ уже лежитъ подъ спудомъ тотъ Гоголь, какимъ онъ сталъ послѣ возрожденія, и все то, что онъ сказалъ людямъ объ этомъ своемъ возрожденіи сорокъ лѣтъ въ печати, въ исторіяхъ литературъ, въ разговорахъ съ кафедръ489 представляется людямъ, какъ бредъ сумашедшаго.

Всѣхъ учатъ тому, что Гоголь былъ великъ, когда онъ писалъ свои повѣсти, какъ Тарасъ Бульба, въ которой восхваляются военные подвиги – убійство, и когда писалъ ревизора, въ которомъ осмѣиваются всѣ безъ исключенія люди цѣлаго города, но что Гоголь, пишущій о томъ, что ему открыло ученіе Христа, есть падшій, сумашедшій Гоголь. Гоголь для нашей публики есть только тотъ, который забавляетъ насъ. Гоголь же тотъ, который отрекается отъ своихъ ошибокъ и кается въ нихъ, того Гоголя мы не хотимъ знать и называемъ его сумашедшимъ. Отчего случилось такое необыкновенное дѣло?

Мнѣ кажется, что это случилось вотъ отъ чего: Когда молодой человѣкъ долгое время ведетъ разгульную жизнь, хотя бы и не порочную, но праздную, разсѣянную, роскошную и себялюбивую, и потомъ опоминается, оставляетъ прежнія привычки и товарищей, то товарищи его прежняго веселья огорчаются сначала, потомъ обижаются и, не понимая тѣхъ причинъ, по которымъ товарищъ ихъ оставилъ ихъ, и сердясь на него зa это оставленіе, какъ бы осуждающее ихъ, стараются увѣрить себя, что подлыя причины заставили ихъ товарища оставить ихъ. Такъ это бываетъ со всякимъ человѣкомъ: оставляя прежнихъ сотоварищей, человѣкъ, нравственно пошедшій дальше, оскорбляетъ ихъ. Но при всѣхъ такого рода положеніяхъ, человѣкъ, нравственно поднявшійся и оставившій прежнихъ сотоварищей, вступаетъ въ кругъ другихъ людей, тѣхъ, до которыхъ онъ поднялся, и одобреніе этихъ людей поддерживаешь его и заглушаетъ ропотъ тѣхъ людей, которыхъ онъ оставилъ.

Такъ это бываетъ вообще въ жизни и на долгихъ промежуткахъ времени, но часто въ извѣстномъ кругѣ и въ извѣстные периоды времени такое огромное большинство людей извѣстнаго круга такъ повально стоитъ на низшей степени нравственности, что человѣкъ, поднявшійся выше, долго, иногда всю жизнь свою [не]находитъ той поддержки и одобренія людей высшаго сознанія, къ которымъ онъ присталъ, и умираетъ среди всеобщаго осмѣянія и поруганія за то, что онъ посмѣлъ освободиться отъ зла, въ которомъ онъ жилъ, и признаться въ томъ, что онъ не хочетъ уже самъ служить ему, и что еще обиднѣе кажется, любя братьевъ своихъ, посмѣетъ другимъ указать то зло, въ которомъ они находятся. Таково всегдашнее свойство движенія человѣка къ истинѣ. Приближаясь къ Богу, челоьѣкъ сердцемъ приближается и къ людямъ, но умомъ, взглядомъ отдаляется отъ нихъ, возбуждаешь въ нихъ негодованіе, презрѣніе, озлобленіе. Это презрѣніе и озлобленіе извѣстныхъ людей даже всегда служитъ признакомъ приближенія къ Богу: это презрѣніе и озлобленіе людей, прежнихъ сотоварищей, есть какъ бы то испытаніе истинности духовнаго подъёма человѣка. Гоненіе отъ людей должно быть. Должно быть затѣмъ, что только тотъ человѣкъ, который находитъ въ себѣ силы исполнять волю Бога, несмотря на эти гоненія, не обманываешь себя, a дѣйствительно любитъ Бога и людей. Такъ это должно быть, и такъ оно для всѣхъ людей; но иногда, или отъ того, что велико то движеніе впередъ, которое совершилъ человѣкъ, или отъ того, что очень нравственно темны тѣ люди, среди которыхъ жилъ человѣкъ, озлобленіе прежнихъ сотоварищей бываетъ очень сильно, и тяжело переносить его. Такъ это было для Гоголя: для него соединились обѣ причины – и тотъ шагъ, который онъ сдѣлалъ впередъ былъ великъ, и главное – тѣ люди, среди которыхъ онъ жилъ, его прежніе сотоварищи, стояли и еще долго послѣ его смерти, да и теперь стоять на томъ низкомъ нравственномъ уровнѣ, съ котораго сорокъ лѣтъ тому назадъ поднялся Гоголь.

«Какъ на низкомъ нравственномъ уровнѣ? Бѣлинскій на низкомъ нравственномъ уровнѣ?»—слышу я крикъ толпы. Бѣлинскій первый осудилъ Переписку и сказалъ: Проповѣдникъ кнута, апостолъ невѣжества и мракобѣсія, панегиристъ татарскихъ нравовъ и т. п. Б[ѣлинскій] сказалъ: «По вашему русскій народъ самый религіозный въ мірѣ: —ложь. Въ Русскомъ народѣ много суевѣрій, но нѣтъ и слѣда религіозности. Русскій народъ скорѣе можно похвалить за его образцовый индифирентизмъ въ дѣлѣ веры; у него слишкомъ много для этаго здраваго смысла, ясности и положительности въ умѣ; вотъ этимъ то можетъ быть огромность историческихъ судебъ его въ мірѣ»…

–

* «КЪ МОЛОДЫМЪ ЛЮДЯМЪ».

Ѣхалъ я разъ на490 перемѣнныхъ лошадяхъ по Симбирской губерніи, и пришлось перемѣнять лошадей въ большомъ селѣ.491 Дѣло было осенью.492 Съ самаго въѣзда въ улицу стали попадаться нарядные и пьяные мужики и бабы. Которые шли ругались, бормотали, падали, цѣпляясь другъ за друга, которые у воротъ что-то кричали, ругались. На насъ или ругались, или звали насъ пить. Мы подъѣхали ко двору ямщика. Никого не было. Подошла баба пьяная и что-то пробормотала, потомъ подошли, сцѣпившись, мужики, одинъ изъ нихъ былъ хозяинъ, ямщикъ. Я спросилъ объ лошадяхъ. Понялъ ли онъ, нѣтъ ли, но онъ полѣзъ къ повозкѣ, чуть не упалъ подъ лошадь, ямщикъ мой отпрягалъ и оттолкнулъ его. Онъ сталъ ругаться, закричалъ, что не даетъ лошадей, вылѣзла баба его, стала тащить его. Гости его тоже кричали что-то, ругались, ничего нельзя было разобрать. Я думалъ, что такъ и останусь и не добуду лошадей, но мой ямщикъ493 отпрегъ и сказалъ, что494 онъ устроитъ, и ушелъ. Я попробовалъ было примирить, объяснить: ничего никто не могъ понять, я отошелъ подъ навѣсъ и ждалъ. Наконецъ пришелъ мальчикъ лѣтъ 12, румяный, тоже выпилъ уже, какъ онъ мнѣ послѣ сказалъ, но онъ одинъ изъ всей этой толпы не былъ пьянъ. Онъ тотчасъ пошелъ за лошадьми и, не обращая вниманія на крики пьяныхъ, сталъ запрягать. Отецъ его мѣшалъ ему, онъ отводилъ его, вырывая изъ его пьяныхъ рукъ возжи и постромки, и не обращая ни на кого вниманья, запрегъ и выѣхалъ. Онъ одинъ495 оставался человѣкомъ среди толпы людей, дошедшихъ до скотскаго состоянія. Я разсказываю не затѣмъ, чтобы описать безобразія пьянства взрослыхъ и старыхъ людей, этихъ безобразій мы всѣ видали довольно во всѣхъ сословіяхъ и состояніяхъ, и штатскихъ и военныхъ, и богатыхъ, и бѣдныхъ, и мужиковъ, и господъ. Далеко ходить некуда, чтобы увидать такіе же ужасы, открытые между бѣдными и болѣе скрытые между богатыми. Сколько знаешь богатыхъ, занимающихъ важныя должности, стоящихъ во главѣ другихъ людей, сановниковъ, которыхъ какъ мертвыя тѣла везутъ домой. Сколько знаешь обѣдовъ въ496 ознаменованіе самыхъ высокихъ чувствъ уваженія, благодарности за полезную, возвышенную дѣятельность, которые кончаются тѣмъ, что полезнаго дѣятеля и его чествователей рветъ, и ихъ обливаютъ водой, кладутъ на стульяхъ. Да что говорить, когда праздникъ храма просвѣщенія въ русской столицѣ самыми образованными людьми, учителями высшей мудрости, празднуется тѣмъ, что и учителя и ученики напиваются и валяются по лѣстницамъ, какъ свиньи.

Объ самихъ безобразіяхъ говорить нечего, всѣ ихъ знаютъ какъ безобразія, но какъ будто считаютъ, что безъ этаго никакъ невозможно.497 И вотъ именно то, почему никакъ невозможно, чтобы человѣкъ не превращалъ себя искусственнымъ образомъ въ свинью мнѣ и хочется хорошенько разъяснить. Откуда взялось это и откуда берется?498

Мальчикъ, который везъ меня изъ пьянаго села, уже выпилъ,499 но не захмѣлѣлъ. Онъ мнѣ говорилъ, что ему поднесли, и нельзя не выпить, но что ему непріятно было пить, но нельзя не выпить.500

Мы всѣ знаемъ, что на праздникахъ, на свадьбахъ у крестьянъ поятъ дѣтей. У господъ дѣлаютъ то же самое на имянинахъ, на новый годъ, на сватьбахъ. И всѣ смѣются, когда видятъ, что ребенокъ захмѣлѣлъ.501