Любовь сквозь века

Невинным из нас был разве что Джихангир. Не знаю, кому повезло больше: ему или нам, но из-за состояния своего здоровья из нашей смертельной гонки он выбил без особых потерь, даже умудрился сохранить себе жизнь, прекрасно понимая, что через какое-то время ему придётся похоронить нас одним за другим, и остаться с тем, кто займёт пост одиннадцатого султана Османской Империи, вытерев как ни в чем не бывало окровавленные руки после братоубийства так, как будто он только что подстрелил неосторожного перепела или косулю. Будет ли его любить Джихангир? Сможет ли простить все злодеяния и принять со смирением жестокие традиции осман, или навсегда затаит в глубине души обиду на нового султана, оплакивая по ночам насильно прерванные жизни тех двоих, кто не сумел выжить?

Быть шехзаде,– значит чувствовать себя лошадью на скачках, на которую все делают ставки. Повелитель, все паши и янычары уже давно выбрали себе любимчика в надежде, что именно их «жеребец» дойдёт до финиша первым и ликвидирует других. Одни пытаются как-то помочь тому, на кого сделали ставку, другие молча с азартом наблюдают как разворачиваются события, не принимая в этом активного участия, но все ждут. Что им наши жизни?

Верить никому нельзя. Даже когда хочется. Кто-то назовёт это излишней подозрительностью, а я назову это куда проще: судьба каждого шехзаде. Мы переписывались, ездили друг к другу в санджаки в гости, вместе участвовали во всех, требуемых нашими традициями, мероприятиях, дарили друг другу подарки.

Да, именно подарки были нашим оружием. Подарить отравленную пищу или одежду, пропитанную ядом, конечно, не рискнул бы никто: вряд ли за преждевременное убийство брата султан бы погладил по голове, поэтому действовали хитрее. Некоторое время назад я приобрёл двух симпатичную рабынь на рынке, и отправил их братьям в качестве подарка. Оба получили подарок, и девушки оказались в их гаремах. У одной девушки не было никакого задания от меня, а вот у второй, которую звали Лале, было задание подсыпать шехзаде яд во время трапезы, но не сразу, а спустя какое-то время, чтобы это выглядело так, будто девушку подговорил кто-то другой, когда она находилась уже в гареме.

–//-//-

Лале жила в гареме уже полгода. Но шехзаде Мустафу так и не видела. Складывалось, будто бы у шехзаде что-то не так с мужским здоровьем, настолько редко он вспоминал про свой гарем. В распоряжении Мустафы было двадцать три девушки, но среди них ни одной фаворитки, что тоже было делом нетипичным. Из сплетен, которые гуляли по гарему, девушка выяснила, что девушки побаивались шехзад, что он якобы проклят.

– Как проклят? – ахнула Лале, жалея о том, что её сюда отправили.

– А вот так! Все, в кого наш шехзаде влюбляется, умирают.

Лале нервно сглотнула. В е случае умереть должен был как раз таки шехзаде, а не она, а девушка продолжала шокировать её другими подробностями гаремной жизни в Амасье:

– Он и сам это знает, поэтому любовь ни с кем не крутит, в гарем заходит только по необходимости, и больше двух – трёх раз редко когда кого к себе вызывает вновь.

Шло время. Лале убеждалась в том, что всё, что ей говорили ранее, не было страшилкой для новеньких рабынь, а являлось правдой. Узнала она и про судьбы бывших фавориток шехзаде: одна девушка, у которой через пару недель после родов умер ребёнок, повесилась. Ещё одна по никому неведомым причинам сожгла себя заживо: просто однажды ночью подошла к факелу, которым освещался коридор гарема, и поднесла к нему свою длинную косу, которая, конечно же, мгновенно вспыхнула.

Находится в гареме такого шехзаде было страшно, но Лале была здесь на задании, наградой за которое была свобода. А что может быть важнее свободы? Вы только представьте себе, какое это счастье: просыпаться, когда захочешь, есть, что захочешь, делать что захочешь и когда захочешь. Жить по чужой указке привыкаешь, но свобода всё равно остаётся самым заветным подарком, которого ждёшь от судьбы, и который так редко выпадает на чью-то долю.

– Если у тебя всё получится, то ты не только останешься жива и получишь свободу, но так же я обеспечу тебе достойное содержание до конца твоих дней, хатун,– говорил ей хозяин, сажая в карету.Заполучить свободу можно было всего несколькими способами: выйти замуж за того, за кого распорядится валиде, и стать свободной после смерти своего престарелого мужа ( а выдавали, как правило, за уважаемых пашей лет пятидесяти и более ); самой дослужиться в гареме до глубокой старости и быть отправленной на покой и заслужить свободу в качестве награды за какое-то задание. Лале выпал третий случай: её направили в качестве подарка в Амасью, вручив баночку сильного быстродействующего яда.

– Отправляйся немедленно в хамам, Лале хатун, тебя ночью шехзаде ожидает. Да по-шустрее!Прошло уже полгода, а Лале даже ни разу не видела шехзаде. Как тут исполнить приказ и получить свою награду? Создавалось ощущение, что шехзаде Мустафа, и правда, болен по-мужски. Лале, которая в начале так обрадовалась возможности обрести свободу так скору, начинала терять всякую надежду и считать свою миссию просто невыполнимой, как сегодня к ней подошла калфа и сказала:

Вот она! Отличная возможность справиться с заданием. Лале быстро отбросила пяльца в вышиванием и, широко улыбаясь, поспешила в сторону хамама, представляя, как будут проходить её дни, когда рабство закончится.

Даша, 1545

Современный человек, который орёт, что стал совершенно свободным по сравнению с людьми из двадцатого столетия, как последний наркоман зависит от гаджетов. Смартфон как продолжение руки. Без него мы не знаем сколько сейчас времени, как куда-то пройти, не можем вызвать такси или расплатиться в магазине. Отними его у нас, и мы, как беспомощные дети, впадаем в панику, выпадая из жизни.

Первые два дня я была настолько поглощена сюрреалистичностью всего происходящего, что забыла о том, что раньше без телефона в руках не могла даже дойти до «Пятёрочки», а если он разряжался где-то в дороге, то мучилась паническими атаками. Здесь же, пока я пыталась поверить во всё происходящее, разглядывала быт и пробовала невкусную для современного человека средневековую еду, наслаждаясь общением с шехзаде, я на некоторое время забыла про телефон, но сегодня день не задался с самого утра.

Проснувшись после вчерашней ночи, которую я провела, рыжая в подушку почти до рассвета, я почувствовала первые признаки паники. Диагностированное несколькими годами ранее тревожно-фобическое расстройство вернулось со всеми своими симптомами: тахикардия, приступы паники, бессонница, неконтролируемое чувство страха и ощущение приближающейся смерти. Чувства, которые я не пожелаю испытать даже самому злейшему врагу, но с которыми я жила с триннадцати лет.

Очень не вовремя я вспомнила, что таблетки, которые я принимаю от тахикардии, остались в номере отеля и я осталась без них. Обнаружение этого факта только добавило паники: а что, если сердечный ритм сам по себе не успокоится, ведь он с таблетками не всегда сразу приходил в норму? Как раньше жили без таблеток от аритмии? Что вообще в средние века делали с такими болезнями, которые вроде как болезнями и не считаются, но доставляют кучу неудобств и заставляют испытывать сильный страх? Я вспомнила всё, что когда-либо читала про тахикардию. Так, Даша, успокойся. Тахикардия не является болезнью, это либо признак панической атаки, либо расстройство блуждающего нерва, либо временный сбой…Временный? Помню, как-то когда у меня дома закончились таблетки, тахикардия длилась почти пять часов, не проходя, и я начала боится, выдержит ли сердце столько времени такого усиленного ритма. На следующий же день я побежала к терапевту, и он, в отличии от меня, не воспринял всерьёз моё заболевание, сказав, что это не опасно, что редко когда любой тип аритмии указывает на проблемы с сердцем, и что тахикардия не требует отдельного лечения. Возможно, это и так, но так как я накручивала себя мыслями из серии «Что будет, если сердце так и не успокоится и не перерастёт ли учащённый пульс в инфаркт?», то сердце моё без таблеток достаточно долго приходило в норму.

В попытке отвлечься ( а я за собой замечала, что стоит мне сместить фокус внимания с учащённого пульса на что-то другое, как я тут же успокаивалась, и пульс опускался до привычных восьмидесяти ударов в минуту ) я встала с кровати и попробовала наступить на больную ногу. Больно, но вполне терпимо. Рана затягивалась довольно-таки быстро, потому что на все всегда всё быстро заживало, как на собаке, но долго ходить я пока не могла. Аккуратно, стараясь почти не давить весом на ногу, я доковыляла до тумбочки, на которой была моя сумочка. Внутри лежал телефон, зарядка от него, загран.паспорт, несколько бесполезных в оказавшихся условиях тысяч турецких лир, блеск для губ, расчёска, духи и…таблетница!! Я тут же схватила её в руки, открыла, и увидела что там есть все необходимые таблетки: анаприлин, тералиджен, МИГ. Выпив необходимую дозу анаприлина, я подуспокоилась и повеселела. Повертела в руках телефон и включила экран. Надо же, есть ещё целых пять процентов. Можно попробовать сфотографироваться с шехзаде, только как ему объяснить, что это за аппарат такой и что такое фотографироваться.

Я наслаждалась ощущением телефона в руках. Не смотря на то, что связи не было, сам факт того, что я верчу в руках айфон как-то успокаивал. Я вернулась на диван и залезла на него, сложив ноги по турецки и решила снять короткое видео с обстановкой османского домика. Освещение было хорошее: огромные османские окна способствовали максимальному проникновению света в помещение ( ну ещё бы, электричество-то пока не изобрели ), и кадр должен был выйти хороший. Я посмотрела в зеркало,– вид, конечно, не ахти. В принципе я не нравилась себе без макияжа, а тут ещё и вид был заспанный, залежавшийся, растрёпанный. Кое-как приведя себя в Божеский вид, я поставила камеру на 0,5, перевернула телефон основной камерой на себя, и начала снимать обзор на средневековую обстановку конака шехзаде. Это, такое привычное и родное занятие, помогло мне отвлечься, возвращая меня на несколько минут в привычную рутину. Снимая и комментируя обстановку, я развеселилась и даже не услышала, как открылась дверь домика и внутрь вошёл тот самый агрессивный бородач. Он в два шага преодолел расстояние от двери до меня, и, выхватив из моих рук телефон, начал рычать что-то на османском языке. Османская разговорная речь мало чем отличалась от современного турецкого, и понять его я принципе было можно, правда, та злоба, с которой он произносил каждое слово, и тот запал, с которым он это делал, превращал всё в пустой набор непонятных для меня звуков. Он тыкал в телефон, видимо, пытаясь узнать у меня, что это, а я лихорадочно соображала, на что может быть похож айфон и за что его можно выдать. В голову, как назло, ничего подходящего не приходило, а этот дикарь уже схватил меня правой рукой за горло и прижал к стене. Мне стало трудно дышать, и я закашлялась. Мои жалкие попытки высвободиться закончились ничем, и я не на шутку испугалась. Неужели я так глупо умру, попав в прошлое? И как это будет выглядеть в 2025 году? Как пропала без вести, или что?

Жить хотелось сильно, не зря же говорят, что инстинкт самосохранения базовый, а значит один из самых сильных. Я пыталась ударить его ногами в пах, дотянуться руками до лица, но он был в разы выше меня и сильнее. От недостатка кислорода голова начала кружиться. Только бы не потерять сознание, только бы не потерять сознание. Почему никто не приходит? Я повернула голову влево и с надеждой посмотрела на дверь, но подмога не приходила. Попыталась кричать, но изо рта выходил не крик, а хрип, который вряд ли кто мог услышать. Силы покидали меня, перед глазами всё помутилось. Неужели он и правда убьёт меня? Это конец, такой нелепый?

О чём люди думают перед смертью? Что испытывают: страх, смирение или надежду? Чьи лица проносятся перед глазами в этот момент? Когда-то я прочитала, что люди перед смертью вспоминают того, кого сильно любят или любили. Я не вспоминала никого, и не чувствовала ничего, кроме упрямого неверия в то, что умираю. Время будто остановилось: я не слышала  абсолютно никаких звуков и медленно теряла сознание, даже перестав сопротивляться.

Глава 10

Мустафа, 1545

С годами хальветы стали чем-то обыденным, девушки в гареме – предсказуемыми и однотипными, а сам половой акт давно перестал представлять из себя что-то большее, чем ряд физических упражнений с вознаграждением в виде тридцати секундной эйфории. Я уже не запоминал ни лица тех, кого приводили в мои покои на ночь любви, не ощущал ни трепета ни, нежности. Пустота. Наверное, это самое страшное, что может испытывать человек,– чувство безразличие.

Я машинально приготовился к хальвету, занял своё привычное место у окна, спиной к двери, и ждал, когда после стука в дверь и моего позволения ко мне войдёт та несчастная, которой выпало сегодня выпить из моего стакана равнодушия пару горьких глотков. Надо будет на утро отправить ей щедрый подарок, чтобы как-то сгладить свою холодность. Не забыть бы.

Я обернулся уже в тогда, когда рабыня стояла на коленях в паре шагов от меня, опустив низко голову так, чтобы видеть только пол, и покорно ждала, когда я разрешу ей встать. Порядок действий, который диктовали обычаи: рабыня, которая не смеет даже глаз поднять или издать звука без дозволения на то мужчины, и властный султан или шехзаде, который берёт девушку за подбородок, разрешая тем самым не только встать, но и взглянуть на него.

Для девушек поход на хальвет был судьбоносным моментом потому что он, во-первых, сулил сундучок с тканями и украшениями утром, а во-вторых продвигал их по иерархической лестнице внутри гарема. Так, девушка, побывавшая на хальвете хотя бы раз, из самого низшего статуса джарие становилась гёзде, которая побывала в покоях господина неоднократно, икбал, а те, кому удалось родить сына, становились султаншами.

Я знал, что гарем это некий прообраз армии: свои порядки, режим, звания. Именно поэтому там, как и в военно-политическом кругу, зачастую разыгрывались самые настоящие баталии и плелись интриги. Калфы, которые работали в гареме и следили за порядком, старались следить за тем, чтобы не было открытых конфронтаций и драк, но предотвратить мелкие пакости, которые девушки делали друг другу, было невозможно. Как женщинам запрещено было лезть в дела мужчин, так и мужчины в свою очередь никогда не занимались делами гарема, разве что там случалось что-то совсем из ряда вон выходящее будь то нападение на кого-то или драка.

Я подошёл к рабыне, аккуратно взял её за подбородок и позволил встать на ноги, а затем заглянул ей в глаза. Её горящие любопытством глаза пронзили меня, я же не испытал ничего, кроме чувство стыда за свою бесчувственность. Не хотелось ничего, даже спрашивать её имя. К чему все эти бесполезные разговоры, если я её больше никогда не увижу?

Даша, 1545

Я очнулась на своей диване. В комнате не было никого. Приподнявшись на подушках, я потёрла шею. Я спаслась? Но как? Совсем ничего не помню. Голова болела немилосердно, но пробовать здешние лекарства рисковать не хотелось. Хватит и того, что мне каждый день во время перевязки мажут ногу какой-то вонючей кашеобразной жижей, от которой тоже не ясно, чего ждать: заживления или заражения крови.

– Очнулась? – Япрак внесла какую-то ароматную выпечку, от которой ещё шёл пар. Видимо, только из печи. – Я принесла нам к чаю, правда, они не сладкие, а с фаршем, но тоже вкусно. Или тебе хотелось бы сладкого?

Забота Япрак до слёз растрогала меня. Только сейчас я поняла, насколько, живя столько лет одиноким бобылём, я отвыкла от человеческой заботы. За последние пять лет ни один человек не приехал ко мне, когда я плохо себя чувствовала. Никто не привозил мне лекарства и не заваривал горячий чай, всё и всегда я делала сама, в любом состоянии. А тут, совершенно незнакомый человек принёс перекусить, думая, что я могла проголодаться.

Тем временем Япрак расставила традиционные турецкие стаканчики, поставила булочки и села на подушку, лежащую на полу, напротив меня.

– Что со мной было? – спросила я, с хватая рукой тёплую мягкую булочку и вдыхая аромат свежего хлеба.

– Наверное, ты хотела попробовать походить. А может меня искать вставала или по нужде, не знаю, но когда я вошла в дом, ты лежала вон тут – она указала пальцем в сторону той стены, у которой меня зажал агрессивный хмырь, собираясь придушить,– Я думаю, тебе не хватает свежего воздуха. Надо спросить позволения у шехзаде, и если он разрешит, выводить тебя посидеть в саду. Ходить пока не советовала бы, но посидеть на свежем воздухе было бы полезно. Ты как? Что скажешь?

– Я была бы тебе очень признательна! Дома так скучно! Тебя постоянно нет, шехзаде со мной не сидит. Я от тоски галлюцинации видеть начну скоро – захохотала я.

– Это точно. Без воздуха нельзя. Даже овец пастись выпускают, а тут живой человек взаперти сидит, нехорошо.

Я с благодарностью посмотрела на Япрак и улыбнулась. Кажется, я успела обрести себе здесь подругу, значит, уже будет по легче, но почему же тот подонок не довёл своё дело до конца? Почему оставил в живых? Проучить хотел или не знал, как потом объяснить шехзаде мою внезапную кончину? Кстати о шехзаде…

– А шехзаде ещё не вернулся? За окном так темно…который час?

– Уже поздно. Солнце село. Шехзаде сегодня в гареме ночует, велел привести кого-то на хальвет.

– На хальвет…а он разве не в своих покоях принимает наложниц?

– Нет, ты что? В домике, где живёт гарем, есть отдельные покои для этого. Но он скоро вернётся. Шехзаде никогда там не ночует.

– А у шехзаде есть фаворитка?

– Нет, нету. По секрету скажу тебе,– проклятье на нем.

– Что, проклятье? Что за…какое ещё проклятье, Япрак, ты о чем?

– Все женщины, с которыми у него были чувства, умерли. Вот поэтому в гареме бояться, если он зовёт кого-то на ночь любви более одного – двух раз.

– А он что?

– Что он…Он и не зовёт никого больше пары раз. Знает.

– А дети у него есть? Ну, может от предыдущих, умерших девушек?

– В том-то и дело, что нет. И это тоже неспроста. Никто от него понести не может. У всех его младших братьев кажется есть дети, а ему Аллах не даёт. Говорю ж, проклятье.

– Проклятых принцев любовью лечат – уверенно сказала я, не зная. Радоваться ли от того, что у него нет постоянной наложницы, или сходить с ума от ревности из-за того, что Мустафа сейчас, вот прям в эту самую минуту, с кем-то развлекается.

– А ты?

– Что я?

– Ты уже здесь несколько дней. Тебя никто не будет искать?

Её вопрос полоснул меня прям по сердцу. Ведь действительно, в своём, двадцать первом веке получается, что туристка приехала в Амасью, заселилась в отель, вышла прогуляться в музей шехзаде и больше не вернулась. Конечно, в регистрационной карточке у них есть все мои данных, правда, толку от этого ноль: у меня ни мужа, ни семьи. Нет никого, кому бы можно было позвонить и сообщить страшную весть о пропавшем без вести человеке. В принципе мало кто заметит моё исчезновение, разве что ученицы, которым я даю уроки турецкого, и больше никто. Как это страшно,– осознать, что ты абсолютно никому не нужна настолько, что даже в экстренной ситуации тебя даже не попадут в розыск.

– Эй, да ты опять побледнела. Что с тобой сегодня? Я открою окно. Голова не болит?

– Да, мне и правда сегодня что-то нехорошо, Япрак. Спасибо тебе. Можно я лягу спать?

– Так ты и не поела ничего, и чай не допила. Голова кружится? Тебя тошнит? Позвать лекаря?

Чем больше она проявляла заботу ко мне, тем сложнее было сдержать слезы, которые готовы были вот-вот политься из глаз. Я легла на левый бок, отвернув от Япрак лицо, укуталась с головой одеялом и, буркнув «Спокойной ночи», сделала вид, что сплю.

Как только дверь за Япрак закрылась, я вылезла из одеяла и дала волю чувствам. В доме не было ни шехзаде, ни слуг и я, пользуясь случаем, дала выход чувствам и зарыдала в голос. Да, в круговороте ежедневных дел, с бесконечными социальными сетями мы не замечаем того, насколько мы на самом деле одиноки, но стоит отобрать все гаджеты, которые отвлекают от реальной жизни и создают иллюзию того, что ты востребована ( а как иначе, несколько тысяч подписчиков и лайков, я нужна людям! ), и мы неминуемо сталкиваемся нос к носу с одиночеством, которое шептало  на ухо мерзким, издевательским тоном голоса  «Смотри, ты одна. Никому нет до тебя дела.Жива ли, мертва ли…какая разница?Ты никому не нужна! После твоей смерти никто никогда тебя не вспомнит, никто не придёт к тебе на могилу.». От таких слов по коже шли мурашки, и я закрывала ладонями уши, как упрямый ребёнок, который не хочет ни слышать, ни принимать правду. Самое обидное было то, что слова, которыми Одиночество било меня по щекам, являлись правдой, а от правды, как говорится, не уйдёшь.

Ну почему, почему так? Неужели я и правда какой-то лишний человек на этой планете? Неужели я не нужна никому ни в современном мире, ни даже в прошлом? Япрак сказала, что Мустафа – проклятый шехзаде. Но проклятой здесь была только я. Почему? Что я сделала не так? Неужели кому-то перешла дорогу, и на меня навели порчу? Или это бумеранг за когда-то сделанное и давно забытое зло кому-то в детстве? Как известно, дети жестоки, но я не помню того, чтобы кого-то обижала. Скорее, было всегда наоборот.

– Ну почему, почему, почему, почему именно мне суждено быть вечно одинокой? В чем я провинилась? В чёёёёём??? – кричала я, захлебываясь слезами – За чтооо?

В этот момент кто-то схватил меня за руки и прижал к своей груди, терпеливо претерпевая хаотичные удары моих кулачков по своему телу. Я трепыхалась в руках этого сильного мужчины, как рыба, которая пытается вырваться из цепких рук рыбака и прыгнуть обратно в реку, но все мои попытки были тщетны. Он прижал меня к себе, а когда я, устав от попыток высвободиться из этих объятий, обмякла в его руках, стал гладить меня правой рукой по голове, давай мне успокоиться и выплакать все накопившиеся слёзы.

– Ну всё, всё, всё. Всё позади. Я рядом. Тебе ничего не угрожает – приговаривал он тихим шёпотом, и тут я по голосу узнала шехзаде. Я прижалась к нему крепче и прошептала в ответ:

– Мустафа…Ты…Ты пришёл. Ты почувствовал и не оставил свою бедную рабыню в лапах накатившей депрессии.

– Я рядом. Всё в порядке. Ты просто устала. Устала находиться вдали от дома. Устала сидеть в четырёх стенах. Я всё понимаю. Совсем скоро это закончится. Где ты живёшь? Я прикажу, чтобы тебя на карете доставили до дома. Потерпи еще чуть-чуть. Нога почти зажила, совсем немного осталось, и я отпра....

Я не дала ему говорить. Подняв голову вверх, я закрыла его рот своими губами и мы слились в страстном поцелуе. Он пытался что-то говорить про то, что скоро отпустит меня даже не догадываясь, что всё моё счастье заключалось в нём одном.

Странная ситуация: для Мустафы я была случайным человеком. Незнакомка, которая совершенно случайно оказалась в его доме, которую, как бездомную собаку, подобрали под окнами и приютили, чтобы вылечить и выкормить, и, если ей повезёт, оставить у себя, в том время как для меня он был кем-то родным. Кем-то, о ком я давным-давно всё знала ( ещё бы, столько книг перелопатить о его судьбе ). Кем-то, к кому я относилась так, будто мы прожили в браке не менее десяти лет ( виной тому сотни бессонных ночей, во время которых я визуализировала нашу счастливую, полную любви семейную жизнь ). Мне было с ним легко и комфортно, потому что для меня он давно уже стал близким человеком, а ему это могло показаться подозрительным. Ещё бы: мусульманская страна, строгие средневековые правила, и та детская непосредственность, с которой я я относилась к нему, могли вызвать кучу ненужных вопросов, поэтому я отстранилась от него, опустила стыдливо глаза и наигранным тоном скромницы сказала:

– Простите, я…Я не знаю, что на меня нашло, шехзаде. Этого больше не повторится.

– Ни о чём не беспокойся – он погладил меня по щеке и улыбнулся – Я всё понимаю. Хочешь сладкого? Говорят, оно женщинам настроение повышает.

Я пожала плечами, а он стал подниматься наверх. Видимо, в его покоях был накрыт столик с чаем и сладостями для перекуса. Пока шехзаде не было, я вытерла слёзы, поправила волосы и похлопала себя по щекам, чтобы немного освежить лицо. Сколько дней я не была в душе? Сколько не красила лицо? Чёрт, наверное, я сейчас так плохо выгляжу: красные от слёз глаза, припухшее лицо, ещё и без макияжа. В таком виде я вряд ли заинтересую шехзаде, нужно завтра же попросить Япрак отвести меня в хамам. Слава Богу, в сумочке есть косметичка: посмотрим, как отреагирует Мустафа, когда увидит меня при полном параде.

Тем временем мой принц уже спустился с лестницы с тарелочкой, на которой лежали аппетитные кусочки пахлавы и лукума. Как только я увидела этот натюрморт, живот призывно заурчал.

– Ого – засмеялся Мустафа, услышав урчание моего живота – Да ты не на шутку проголодалась. Тебя не забывают кормить?