скачать книгу бесплатно
Людвиг все это стойко переносил, не вступая в пререкания, отдаваясь внутренней жизни, своему учению и воспитанию братьев, которых он взял себе на жительство.
Броня, кажется, окончил корпус, папа корпуса не окончил.
Людвиг, считаясь с особенностями характера Альберта, его крайней нервностью, замкнутостью, застенчивостью, болезненной чуткостью и прочими свойствами, предпочел забрать брата из младших классов корпуса и заниматься с ним лично.
Впоследствии папа поступил вольнослушателем, то есть нештатным студентом, в Петровскую сельскохозяйственную академию в Москве, так как аттестата об окончании гимназии или реального училища не имел.
После Польского восстания 1863—1864 гг. русское правительство стало строго расправляться с польским дворянством, затеявшим это восстание. Восстание сорвалось, так как мало поддержано было польским крестьянством. Русское правительство освободило польских крестьян от крепостной зависимости раньше даже, чем своих, русских.
Участвовавших в восстании дворян стали преследовать: ссылали в Сибирь, сажали в тюрьмы. Не уличенных в мятеже заставляли принимать православие. И только на этом условии им оставляли имущество.
Семья Шанявских была католического вероисповедания. Дедушка Урбан более или менее безразлично относился к требованию перейти в православие.
Бабушка Аделаида была ревностной католичкой и не смогла сразу согласиться на изменение вероисповедания своего и своей семьи. За это все их имущество было отобрано в казну. Семья осталась без всяких средств к существованию. А было к этому времени в семье уже пятеро детей, из них младшему, Альберту, всего год или около того (папа родился в 1863 году). Дедушка Урбан тогда был уже болен туберкулезом.
Впоследствии бабушка Аделаида рассказывала мне, как она с мужем и со всеми детьми, обездоленная, разоренная, приехала к властям, кажется, к губернатору или предводителю дворянства, как просила, уговаривала не насиловать ее совесть. Но власти были неумолимы, и пришлось согласиться на требование правительства, чтобы спасти детей от голодной смерти.
Приняли православие, но имена у всех остались католические, так как перекрещивания не было, ведь католичество также христианская религия. Вернули землю, вернули полуразрушенное хозяйство и имущество. Время настало трудное для семьи. Дедушке Урбану пришлось пойти служить в какое-то полоцкое учреждение на пустяковый оклад.
Позже, вспоминая рассказы бабушки, я подумала, как же прекрасно, что Бог оторвал от католической религии дедушку и бабушку вместе с их детьми. Насколько труднее было бы папе вникать в Слово Божие, искать истинную Правду, если бы вмешивалось в это католическое духовенство.
Потихоньку-полегоньку хозяйство налаживалось, но тут новая беда – пожар, уничтоживший весь скот, несколько сот голов. Благо помогли соседние помещики: кто подарил телят, кто поросят, кто лошадей и коров. Из небольшого стада расплодилось со временем опять порядочное.
Но тут семью постигло большое несчастье – умер дедушка Урбан. Еще молодая Аделаида осталась вдовой (так как первый раз выходила замуж совсем юной) с несколькими детьми, из которых старшему не было еще и шестнадцати лет.
На руках оказалось хозяйство не только домашнее, но и полевое, в котором она ничего не понимала.
Старший сын Людвиг не имел к хозяйству ни малейшего интереса, и его невозможно было заставить помогать. К тому времени он уже был болен чахоткой и вскоре умер.
Смерть Людвига, положившего столько любви и сил на воспитание младших братьев, была для них особенно тяжелой утратой.
Насколько это было тяжело, показывает тот факт, что папа до самой своей смерти не мог без боли видеть сосновые и еловые ветки в комнатах: они напоминали ему смерть брата, гроб которого был украшен хвойными ветками, и пол был устлан ими.
Еще раньше от чахотки умерла младшая сестра Серафинка.
Бронислав
Броня отличался от других братьев – был легкомысленнее, веселее, любил потанцевать на корпусных балах, прифрантиться. С ним был такой случай: как-то на корпусном балу он танцевал с девушкой, чувствуя себя взрослым кавалером.
Вдруг подошел воспитатель, легонько дернул его за белый воротничок неказенного образца и сказал: «Шанявский, переоденьтесь». Юноша, конечно, должен был тотчас же оставить свою девицу и идти со стыдом в дортуар, считая себя чуть ли не навек опозоренным.
Именно Броня охотнее всех выполнял поручения матери – сходить в амбар, принять зерно, выдать муку и проч.
Братья же несколько высокомерно осуждали Броню за его легкий, более поверхностный, характер, за его тяготение к житейским интересам. Роптали и на мать за то, что она бранила их за отсутствие интереса к хозяйству.
И только много лет спустя, незадолго до своей смерти, папа говорил мне, что, вглядываясь в глубь прежних лет, он теперь только осознал, что они с Людвигом были очень виноваты перед своей матерью, оставив ее одну, без помощи в трудном для нее ведении хозяйства.
Папа говорил, что, на теперешний его взгляд, поведение Брони было более правильным по отношению к матери.
Бабушка Аделаида тоже в старости с бо?льшей теплотой отзывалась о Броне, чем о Людвиге.
Людвиг был ей чужд по духу, по интересам, так как она всегда жила более непосредственной жизнью, отдаваясь текущим обязанностям, радостям и горестям.
Одно из рассказанных папой воспоминаний о Броне показывает, что он при живости своего характера обладал и чуткостью, и правдивостью, и стойкостью убеждений даже еще в детстве.
Вот что рассказывал папа: как-то бабушка Аделаида с двумя младшими сыновьями поехала в гости к родственникам, Ножиным. Тетка оказывала явное предпочтение Броне перед папой, так как Броня ей очень понравился, а папа, главным образом за свою крайнюю застенчивость на чужих людях, напротив, совсем не понравился.
И вот тетушка внесла полное блюдце варенья и подала его Броне, при этом сказала: «Кушай один, ты хороший мальчик». На это Броня твердо сказал: «Я один, без Альберта, есть не стану». Тетка с досадой ответила: «Ну, как хочешь, ешь с ним», и вышла из комнаты.
Ни Броня, ни папа не притронулись к лакомому варенью.
Броня умер несколько лет спустя после смерти Людвига также от чахотки и также в двадцать один год.
Констанция
Старшая сестра папы – Констанция – вышла замуж за Иваницкого Алексея Федоровича, в браке с которым родились трое сыновей: Константин, Георгий и Владимир.
Констанция Урбановна Шанявская (тетя Кастуся),
в замужестве Иваницкая
Ее муж, Иваницкий Алексей Федорович, сыграл роковую роль в судьбе моего отца – Альберта Урбановича Шанявского. Но обо всем по порядку.
Бабушка Аделаида
Бабушка моя, Аделаида Ивановна Шанявская-Куле?ша, была дочерью богатых помещиков Козлинских. Это была польская дворянская семья. Были у нее отец, мать, несколько братьев и одна сестра. Пани Козлинская не любила своих дочерей и потому постаралась отделаться от них еще в раннем возрасте, отдав на воспитание к бездетным родственницам.
Так, маленькая Аделя, лет трех, кажется, была отдана на воспитание дальней родственнице – пани Кулеши?не. В доме пани Кулеши?ны и ее мужа, пана Куле?ши, бабушка провела всю свою жизнь до своего замужества.
Пан Куле?ша[9 - Куле?ша – польский дворянский род, восходящий ко второй половине XVI века. Род Кулеша был внесен в VI части родословных книг Витебской, Волынской, Гродненской, Ковенской, Минской и Подольской губерний.] был знатного рода, принадлежал не к рядовому польскому шляхетству, а к так называемым ясновельможным панам. Фамилия Куле?ша была известна в истории, и даже мне как-то попалась при чтении исторического романа.
О пане Куле?ше я слышала вот что. Когда в 1812 году французы заполонили западные губернии России и Польшу, Игнаций Куле?ша был ребенком. Французские войска подходили уже близко к родовому имению пана Куле?ши. Помещичья семья переоделась в крестьянское платье, чтобы не выделяться из крестьян и дворовых и не попасться на глаза французам. Переодели также и маленького Игнаца.
Французы вошли в имение, их окружила любопытная дворня и крестьяне, протиснулся вперед и Игнаций. Французы пытались спросить что-то у крестьян, но те, конечно, ничего не понимали. А мальчик стал отвечать на французском языке, тем выдал себя, что он панич, а не простой крестьянский ребенок, хотя и одет был по-крестьянски. Все взрослые встревожились, когда вскрылась хитрость, но французы к этому отнеслись добродушно, посмеялись, приласкали мальчика.
В семье пана Куле?ши было много панского гонора и строгое деление на «черную» и «белую» кость. Высшее сословие – «белая кость», – люди, заслуживающие внимания и уважения. «Черная кость» – простонародье (будто и не люди).
Бабушка вспоминала, как однажды, будучи очень молоденькой девочкой, получила выговор строжайший и наказание только потому, что за обедом, услыхав что-то смешное, невольно засмеялась и переглянулась с лакеем, который обмахивал липовой веткой гостя, сидевшего за столом напротив нее (это частенько практиковалось – обмахивать липовыми ветками за едой, отгоняя мух).
Пани Кулеши?на тут же накричала на нее в присутствии гостей, как она, панночка, посмела переглядываться с лакеем!
Пани Кулеши?на была важная и по тому времени образованная дама. Играла на фортепьяно, любила музыку, занималась живописью, хорошо знала французский язык. Но при этом была страшно скупа и деспотична. Так, к примеру, в семье к столу всегда подавали мясо «с душком». Только ради гостей подавалось свежее мясо.
Богатое имение Улогово[10 - Имение Улогово, Полоцкий уезд Витебской губернии.]: прекрасный дом с просторным залом, хороший сад. А маленькой Адели давали даже не целое яблочко, а только половинку. Она не смела резвиться в комнатах, а большую часть времени должна была проводить за рукоделием и занятиями с пани Кулеши?ной, которая обучала ее грамоте на польском и французском языках.
Бабушка вспоминала, как сидела на столе (вероятно, чтобы не смогла быстро сойти и побегать, когда старшие выходили из комнаты) и выполняла урок, заданный ей пани Кулеши?ной: она отмеряла нитки и делала на них узелок, до которого маленькой девочке надо было довязать.
Так в труде, в одиночестве (в семье не было никого, кроме мужа и жены) проходило ее горькое унылое детство, а затем и юность. Изредка пани Кулеши?на возила ее в родительский дом, где она даже в свои короткие приезды успевала почувствовать холод. Любила она братьев, особенно Альберта, кажется, гвардейского офицера.
Вот одно из воспоминаний бабушки о посещении родительского дома. Дом был большой, стоял на высокой горе, так что въезжать и особенно съезжать с этой горы было очень трудно. Под колеса кареты подкладывались тормоза. Любимый брат обожал лошадей и часто сам ими правил. И вот раз он спускал шестерку горячих коней с этой горы. Кони были подобраны под масть – рыжи, лысы, белоноги.
Бабушка вместе со своей матерью стояла на крыльце дома и смотрела, как отъезжал брат. Вдруг лошади понесли. Девочка невольно вскрикнула и устремилась вперед к любимому брату. Но тут же была резко удержана матерью за «неприличное поведение»: «К чему крики молодой панночке? Надо уметь держать себя!»
Усадьба у Козлинских была красивая: большой сад, цветник. К дверям балкона вела аллея из высоченных георгинов. Бабушка говорила, что никогда и нигде не видела таких высоких, выше человеческого роста, георгинов. Вероятно, это впечатление сложилось в очень раннем возрасте.
В имении были различные мастерские: слесарная, столярная, каретная, сапожная и проч., в которых работали собственные крепостные. Была ткацкая мастерская, где пряли и ткали крепостные девушки. Нитки и полотна отличались превосходным качеством. Между прочим, ткали там салфеточные материи с красивыми узорами из льняных ниток.
Очень следила пани Козлинская, чтобы сдавали ей нитки самые тонкие. Если пасма ниток (в пасме много ниток, но точно не знаю сколько) не проходила через обручальное кольцо пани, то мастериц строго наказывали. Материи и нитки из этой мастерской отвозили в город на продажу, где за ними очень охотились, ценя их качество.
От своей матери в приданое Аделя получила сундук полотна, постельных принадлежностей и столового белья.
И даже в нашем ильковском доме были остатки былой роскоши – подаренные бабушкой моей маме большие, действительно очень красивые льняные скатерти из мастерской пани Козлинской.
Аделю, как всякую барышню, вывозили в свет. Вспоминала она поездки в знакомый помещичий дом на именины. Хозяина звали Августом, поэтому он весь август месяц ежегодно справлял свои именины.
Гостей съезжалось множество со всей округи. Приезжали целыми многочисленными семьями с большой челядью. Жили по несколько дней и недель. Иные уезжали и через несколько дней опять возвращались. Пиры[11 - Елена Шанявская любила и часто упоминала поговорку:«Чи шляхта гуляла, чи свиньи попасовались».] сменялись пирами, танцы – танцами и прочими увеселениями. Были комнаты, сплошь заставленные столами с различными лакомствами: вареньями, пастилами, засахаренными ягодами и фруктами, свежими фруктами – главным образом из собственного хозяйства. Гости, преимущественно дамы и девицы, в любой момент могли пойти и полакомиться в неограниченном количестве. Тогда как мужчины имели другие притягательные комнаты, где было изобилие выпивки, закусок, табаку также в любой час суток.
Танцевали под струнный оркестр еврея Тарашкевича, который по мере надобности обслуживал все торжественные съезды местного дворянства.
Вспоминала бабушка прощальные (на Прощеный день) масленичные балы у соседей, где танцевали всю ночь и, чтобы не разъехались гости, боясь согрешить танцами, хозяева завесили окна и перевели назад часы: будто еще длится Масленица и не настал еще Великий пост.
В одной знакомой семье было три дочки, они так много танцевали, что крепостному сапожнику приходилось непрерывно работать над изготовлением туфелек для барышень.
Модная ткань тогда для платьев была тарлатан[12 - Тарлатан (фр. tarlatane, сорт кисеи) – однотонная полупрозрачная хлопчатобумажная или шелковая ткань.]. Бабушка вспоминала свои легкие тарлатановые платья.
Кто-то из папиных родственников (не помню, с материнской или отцовской стороны) имел двадцать пять детей. Они все выросли, повыходили замуж, поженились и нарожали детей. Время от времени все это потомство по торжественным дням собиралось у родителей. Приезжали со всеми детьми, няньками, кормилицами, кучерами и лакеями. И всем находилось место в обширном барском доме и надворных постройках.
В один из таких семейных съездов случайно заехал по делу малознакомый человек. Поговорили в кабинете о деле, а затем хозяин пригласил гостя к обеду. Когда тот вошел в залу и увидел большое общество, то смутился и, отозвав хозяина в сторонку, стал выговаривать ему, зачем же тот не предупредил его, что в доме званый вечер. Если бы он знал, что в доме гости, он не решился бы без фрака, в сюртуке, показаться в зале.
На это хозяин рассмеялся: «Помилуйте, да это же только члены моей семьи – дети, их жены, мужья, мои внуки. Здесь нет никого из посторонних, поэтому не конфузьтесь за свой костюм».
Очень молоденькая, еще до шестнадцати лет, бабушка вышла замуж за Шанявского Урбана Норберта Адамовича, соседа по имению. При этом пани Кулеши?на строго следила, чтобы Аделя ни на одну минуту до самого венца не оставалась наедине в комнате со своим женихом.
Выходя замуж, бабушка хотела взять свои куклы, но пани Куле?шина отсоветовала.
Бабушка Аделаида Ивановна вышла второй раз замуж за пана Куле?шу, мужа умершей своей воспитательницы, в доме которого прошло все ее детство и все девичество. Это был уже старый и, кажется, добродушный человек.
Хотя он был богат, одевался небрежно, неопрятно. Папа мой стеснялся, когда пан Куле?ша, проходя мимо корпусного плаца, старался отыскать глазами пасынка. Папа прятался за спинами товарищей, чтобы он не окликнул его и товарищи не узнали, что этот человек – его отчим.
Детям было неприятно и больно звать постороннего человека «татусь», как они привыкли звать своего родного любимого отца. Это слово им казалось святым, и они отчима звали по-русски – «папой», хотя он был поляк.
Я как-то спросила у бабушки, что заставило ее выйти замуж за пана Куле?шу. Она чистосердечно призналась – расчет, желание, чтобы дети получили в наследство его большое имение.
Говоря о бабушке, я невольно зашла далеко вперед, тогда как надо было прежде рассказать о юном папе, его женитьбе и дальнейшей жизни.
Папа. Ссылка в Вельск
Папа много занимался, очень много читал и поступил, наконец, вольнослушателем в московскую Петровскую земледельческую и лесную академию. Там же одновременно учился и старший брат мамы, Андрей Алексеевич Новиков. Они сдружились.
На каникулы дядя Андрюша пригласил погостить к себе домой, в имение Ильково, папу. Папа летом поехал туда и в первый раз увидел сестру Андрея Алексеевича, молоденькую девушку Лизу – Елизавету Алексеевну Новикову, впоследствии его жену, мою маму.
Семья Новиковых была простой крепкой русской семьей и очень понравилась папе, выросшему хотя в полупольской-полубелорусской среде, но имевшему всегда большое тяготение именно к русскому духу.
Приезжал папа студентом не один раз. Посещали Ильково и другие товарищи братьев Новиковых – Андрея и, несколько лет спустя, младшего брата – Ивана.
У дяди Вани, так мы его звали, был товарищ – Федор Егорович Федоров. Он стал совсем своим человеком в семье Новиковых, а потом другом папы и мамы и моим крестным отцом.
Учась в академии, папа не входил ни в какие политические кружки, взгляды имел старинные, не тронутые социалистическими веяниями.
Но среди близких его товарищей были и революционно настроенные студенты, которые иногда в ожидании обыска приносили к папе как человеку, не находившемуся на подозрении у полиции, на сохранение запрещенные книги.
Был как-то массовый обыск студентов, пришли и к папе, может быть, узнав стороной, что папа прячет чужие книги. Книг этих не нашли, но захватили все папины бумаги, в том числе и записи лекций.
Папа несколько раз ходил в жандармское управление за этими своими записями, но их не возвращали. Не возвращали не потому, что сочли их компрометирующими папу в политических вопросах, а только так, по небрежности к человеческим надобностям.
Наконец папа стал требовать их настойчиво, говоря, что лекции нужны ему для предстоящих экзаменов. В ответ начальник жандармского управления что-то грубо ему ответил. Папа был человек очень горячий, не выдержанный в проявлении своих чувств, и, вспылив, ударил жандарма. Тотчас был арестован и затем выслан как политически ненадежный человек в город Вельск Вологодской губернии сроком на три года[13 - Другая версия причины ареста Альберта Урбановича Шанявского изложена в письме Анюты Шанявской сестре Елене от 07.12.1968: «… узнала от Оли (сестры), что дядя Андрюша, когда папа был заочным студентом, просил сохранить книги, которые были запрещены цензурой, и во время обыска всех папа пострадал за это на всю жизнь, а виновник остался в стороне и после же возносился над папой своим дипломом. А папа без всяких прав должен был прожить всю свою жизнь, оплакивая горько свое доверие к людям. Этого я не знала, и меня так потрясло, что я тебе передать не могу. Только успокаиваю себя тем, что никто из людей не может дать покой душе, кроме Одного».].
Это событие имело громадные последствия в папиной дальнейшей жизни не с политической стороны, а с материальной.
Папин зять (муж сестры Констанции) – Иваницкий Алексей Федорович, – став опекуном над всем папиным состоянием, за годы его несовершеннолетия, а затем и за годы ссылки, промотал все.
И папа, вместо богатого наследника, оказался нищим. Но я опять забежала вперед.
В Вельске[14 - Вельск – уездный город Вельского уезда Вологодского наместничества.] папа жил на ежемесячную получку в размере, кажется, 30 рублей от опекуна Иваницкого Алексея Федоровича. По тогдашним временам, особенно в северной глуши, деньги эти были немалые. По словам папы, цены там были удивительные: за три копейки можно было купить целого зайца, говядина – чуть ли не две копейки за фунт, рыба – вовсе нипочем.
Но папа жил очень скромно, учился заочно, выписывая лекции из Московского университета чуть ли не со всех факультетов, кроме медицинского.
Деньги тратил также на покупку научных книг, классической русской и иностранной литературы. В нашей ильковской библиотеке были именно книги, которые купил папа главным образом за годы ссылки. Вот эти книги (что запомнила): Диккенс, Пушкин, Майков, Байрон, Еврипид, Гоголь, Некрасов, Гете, Гомер, Достоевский, Никитин, Шиллер, Мильтон, Л. Н. Толстой, А. К. Толстой, Фонвизин, Аристотель, Шекспир, Грибоедов, Данте, Мольер, Тургенев, Даль, Боккаччо, Гончаров, Аксаков, Кольцов, Сервантес, Щедрин, Крылов, Эсхил, Лермонтов, Жуковский, Софокл, Гримм, Сборник русских былин, Сборник русских народных сказок в 3-х томах, Ломоносов, Русская история Соловьева и Брем, а также множество книг научного содержания.
Когда папа приехал в Вельск, надо было найти себе комнату. В поисках жилья он познакомился с одним простым мещанином, который папе понравился так же, как и сам папа понравился этому человеку.
Папа вообще очень любил простых людей, не учившихся в казенных школах. Он говорил, что школы накладывают свой отпечаток, сглаживая индивидуальные особенности ума. Папа стал проситься к нему на квартиру, но тот отказал за неимением отдельной комнаты для постороннего человека. Тогда папа за свой счет сделал пристройку к его домику и поселился в ней, платя все же ежемесячно за квартиру, стол, услуги.
Городок был маленький, глухой. Развлечений для молодежи никаких. Папа решил к Масленице сделать каток. Сам и нанятые ребята устроили каток, полили горку. И вот на Масленицу хлынул народ на этот каток. Столько было веселья у детей, у молодежи, даже у пожилых людей! Папа смотрел на это и радовался, но по своей замкнутости, необщительности, застенчивости, короткого знакомства ни с кем не завел. А люди, глядя на него, считали, что он погнушается их хлебом-солью, и никто его к себе не пригласил на блины, хотя друг к другу ходили толпами и веселились от души.
Народ думал, что этот молодой барин, всегда так хорошо одетый, очень богат и образован, коли получает столько книг, за свой счет построил комнату, подарил ее хозяину и теперь устроил им каток. А этот «богач», поистратившись на устройство катка, остался без блинов на Масленицу.
Из Вельска он писал маме, ее родителям, братьям и сестрам в Ильково. От них тоже получал письма. Одно из писем моей бабушки, Анны Васильевны Новиковой, дошло и до меня. Это был большой исписанный лист, где она укоряла папу за то, что он не постарался переломить свое подавленное настроение, а, наоборот, отдавшись ему, не пошел на Пасху к заутрене и к хозяевам, звавшим его разговляться. В письме она сообщала, что Лиза (моя будущая мама) в настоящий момент занята изготовлением сдобных лепешек, которые хочет послать ему в посылке, и готовит она их с большой любовью и старанием.
Сохранилось еще одно письмо Анны Васильевны сыну Андрею, в котором в феврале 1888 года она сообщала, что получили письмо от Шанявского:
«…И этому письму мы тоже были рады, потому что последнее письмо от него мы получили еще под Рождество.
Тут были и целые листы, и листочки, клоки и клочки, всем вместе и каждому врозь, он опять ожил, ему разъяснили, что долго писем он от нас не получал не оттого, что мы его забыли, а оттого, что письмо пропало. Он описывает проведение Святок, и вообще свою жизнь до малейших подробностей».
Возвращение из ссылки. Разорение
Но вот закончились годы ссылки, и папа вернулся к своей матери, которая жила в то время в семье дочери Констанции.
