скачать книгу бесплатно
ans a la virent / En esprit, et pour remede / En France en leurs escripz la mirent, / Et leurs prophecies en firent, / Disans qu’el pourteroit baniere» (Christine de Pizan. Ditiе de Jeanne d’Arc / Ed. by A. J. Kennedy, K. Varty. Oxford, 1977. V. 241–246); «A Paris per l’anbasada del maistro de Sasidis, ? stado trovado de molte profecie, che le qual ? una de Beda in Alexandro, che queli l’aquistase, e intendese a uno muodo e uno al’altro la dita dixe e trazela per queste parole dir? qua de soto: Vis. comulcoli. bis. septen. se. sotiabunt. / Galboni. pulli. bella. nova. parabunt. / ece. beant. bela. tunc. vexila. puela» (Chronique d’Antonio Morosini. Т. 3. P. 126); «Et dixoit on que ces choses avaient este pronostiquеes par certain m?tres trouvеs ?s anciens livres de France, dont la tenour est telle: Gallorum pulli throno bella parabunt. / Ecce beant bella, fert tunc vexilla Puella» (Le doyen de Saint-Thibaud de Metz // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 4. P. 323); «De quo quidem tempore, asserunt nonnulli venerabilem Bedam longe ab ante sic pronuntiasse: Vi cum vi culiculi ter septem se sociabunt, / Gallorum pulli tauro nova bella parabunt. / Ecce beant bella, tunc fert vexilla puella» (Recollectio f. Johannis Brehalli // PN, 2, 410).]. Как справедливо отмечал Оливье Бузи, этот текст вполне мог быть известен Клеману де Фокамбергу и стать основой для его рисунка[80 - Bouzy O. Prеdiction ou rеcupеration, les prophеties autour de Jeanne d’Arc. P. 47.]. Однако, не только он один. Секретарь Парижского парламента, вероятно, опирался и на другие, прежде всего иконографические, источники – как сама Жанна черпала вдохновение в церквах, заказывая изображение ангелов для своего штандарта.
В единственном на сегодняшний день известном мне исследовании, специально посвященном рисунку Фокамберга, его символике и возможным прототипам[81 - Idem. Images bibliques ? l’origine de l’image de Jeanne d’Arc // Images de Jeanne d’Arc / Sous la dir. de J. Maurice, D. Couty. P., 2000. P. 237–242.], все тот же Оливье Бузи писал, что не одна лишь французская героиня являлась обладательницей штандарта в Средние века. В частности, он сравнивал ее с женщиной-знаменосцем, которая упоминалась в «Хронике» Мишеля Пентуэна под 1382 г.: некая Мари Трисс не просто носила в бою знамя св. Георгия, но была «ведьмой», предсказывавшей будущее и вселявшей надежду на победу в сердца фламандцев – врагов французов[82 - Хронист называл ее «знаменосицей»: «Refert ibidem cum sordida vexillifera tria milia cecidisse… Hostes namque sortilegiis et supersticionibus cujusdam abjectissime omasarie et immunde inducti fuerunt, que vexillum sancti Georgii deferens, omnes ad spem vincendi allexerat, promittens quod Gallicos fascinaret et magicis carminibus redderet impotentes» (Chronique du religieux de Saint-Denis, contenant le r?gne de Charles VI, de 1380 ? 1422 / Publ. et trad. par M. L. Bellaguet. 6 vol. P., 1839–1852. T. 1. P. 199–200, курсив мой – О. Т.). Как мы помним, точно так же именовал Жанну и Жан Жерсон: см. прим. 1 на с. 36.]. Последнее обстоятельство, как полагал исследователь, позволяло предположить, что рассказ монаха из Сен-Дени отсылал к истории Деборы – единственной библейской пророчицы, чьим основным атрибутом якобы являлось знамя[83 - Bouzy O. Images bibliques. P. 239.]. На том же основании – наличие пророческого дара и штандарта – французский историк возводил к средневековой иконографии Деборы и рисунок Клемана де Фокамберга[84 - Ibid. P. 240.].
Проблема, однако, заключается в том, что в записях секретаря Парижского парламента, посвященных Жанне д’Арк, не содержалось ни единого намека на ее предсказания: он не знал даже о тех трех задачах, которые якобы ставила перед собой девушка и которые являлись наиболее известными из всех ее пророчеств[85 - Единого списка пророчеств Жанны д’Арк в действительности никогда не существовало. Наиболее часто повторяющимися из них являлись обещания освободить Орлеан и Французское королевство от захватчиков, а также короновать дофина Карла в Реймсе. Подробнее см.: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 213–222.]. Очевидно, что о способности своей героини предвидеть будущее Фокамберг и не догадывался, и это делает гипотезу Оливье Бузи не слишком убедительной. Впрочем, она вызывает и куда более серьезные возражения.
Уподобление Жанны д’Арк Деборе, безусловно, присутствовало уже в ранних откликах на появление в рядах французских войск новой героини. Это сравнение использовали и Жан Жерсон, и Генрих фон Горкум, и Кристина Пизанская[86 - «Exempla possunt induci de Debbora et de sancta Katharina… et aliis multis» (Opusculum magistri Johannis de Jarsonno. P. 37); «Hinc exemplariter procedendo, legitur de Debbora, Esther et Judith, impetram fore populo Dei salutem» (Propositions de ma?tre Henri de Gorkum. P. 415); «Hester, Judith et Delbora, / Qui furent dames de grant pris / Par lesqueles Dieu restora / son peuple, qui fort estoit pris» (Christine de Pizan. Ditiе de Jeanne d’Arc. V. 217–220).]. Все они ссылались на еврейскую пророчицу – ставя ее в один ряд с Есфирью и Юдифью – как на пример слабой женщины, способной тем не менее спасти свой народ. Однако эти тексты не были известны Клеману де Фокамбергу в тот момент, когда он сделал первую посвященную Жанне запись и нарисовал ее «портрет». Он также вряд ли был хорошо знаком с иконографией библейской героини, а если и видел ее изображения, то никак не мог позаимствовать у нее основной атрибут своей pucelle – развевающееся знамя, поскольку изображения Деборы, несмотря на некоторую известность в Византии[87 - Cameron A. Images of Authority: Elites and Icons in Late Sixth-Century Byzantium // Past and Present. 1979. № 84. P. 3–35.], в средневековой Европе были не слишком популярны[88 - Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 260.]. На существующих же миниатюрах – например, в так называемой Библии Мациевского (1244–1254 гг.)[89 - Pierpont Morgan Library. Ms. m. 638. Fol. 12.], в Псалтири Людовика Святого (ок. 1270 г.)[90 - BNF. Ms. lat. 10525. Fol. 47v.] или в Mare historiarum Джованни де Колумны (1447–1455 гг.)[91 - BNF. Ms. lat. 4915. Fol. 37v.] – знамя отсутствовало. Не упоминалось оно и в письменных источниках[92 - «В то время была судьею Израиля Девора пророчица, жена Лапидофова. Она жила под Пальмою Девориною, между Рамою и Вефилем, на горе Ефремовой; и приходили к ней сыны Израилевы на суд» (Суд. 4: 4–5). См. также: «В конце концов евреи обратились к некоей прорицательнице Деворе… с просьбой помолиться за них Господу Богу, дабы Он почувствовал сострадание к ним и не допустил бы полного уничтожения их хананеянами… Послав за Вараком, Девора приказала ему выбрать десять тысяч отборных молодых воинов и повести их на врагов: большего числа ратников не требовалось, потому что Господь Бог заранее предвещал евреям победу. Когда же Варак ответил, что он лишь в том случае примет на себя начальствование над войском, если Девора присоединится к последнему, то она в сердцах воскликнула: „Хорошо! Если ты хочешь предоставить женщине долю того почета, который тебе назначил Господь Бог, то я не отказываюсь“. Затем они собрали десять тысяч человек и расположились станом вблизи Итавирийских гор» (Иосиф Флавий. Иудейские древности / Пер. Г. Генкеля. М., 1994. С. 519–520).]. Представляется, таким образом, весьма сомнительным, чтобы Клеман де Фокамберг выбрал в качестве образца для подражания именно еврейскую пророчицу. Однако область поиска – библейская система образов – была намечена Оливье Бузи весьма точно. Стоило лишь отказаться от гендерного принципа подбора «похожих» на Жанну д’Арк героев, чтобы найти следы иных знаменосцев, способных стать прототипом для первого «портрета» французской героини.
***
Идея о Божественном происхождении оружия и других атрибутов власти (прежде всего, королевской) получила широкое распространение во Франции в XIV–XV вв.[93 - Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии / Пер. В. А. Мильчиной. М., 1998. С. 223–224, 330, 332, 336–342. О значении этих легенд в эпопее Жанны д’Арк см.: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 53–63.] Многочисленные библейские истории о даровании Свыше тех или иных священных предметов – будь то жезл Моисея[94 - «И жезл возьми в руку твою; им ты будешь творить знамения» (Исх. 4: 17).] или золотой меч Иуды Маккавея,[95 - «Тогда Иеремия, простерши правую руку, дал Иуде золотой меч и, подавая его, сказал: возьми этот святой меч, дар от Бога, которым ты сокрушишь врагов» (2 Мак. 15: 15–16).] – предназначенных для спасения избранного народа, были здесь хорошо известны[96 - Beaune C. Jeanne d’Arc. P., 2004. P. 211–213.]. В том же контексте рассматривалось и дарование знамени – конкретному человеку[97 - «И сказал Господь Моисею: сделай себе змея и выставь его на знамя, и ужаленный, взглянув на него, останется жив» (Числ. 21: 8).] или всему войску[98 - «Даруй боящимся Тебя знамя, чтобы они подняли его ради истины, чтобы избавились излюбленные Твои; спаси десницею Твоею, и услышь меня» (Пс. 59: 6–7).], которое должно было в конце концов победить многочисленных врагов, сохранив тем самым идентичность израильтян и их государственность.
Тема избранности собственного народа утвердилась в сочинениях французских средневековых авторов задолго до появления Жанны д’Арк на политической сцене[99 - Zeller G. Les rois de France candidats ? l’Empire. Essai sur l’idеologie impеriale en France // Zeller G. Aspects de la politique fran?aise sous l’Ancien Regime. P., 1964. P. 12–89; Strayer J. R. France: The Holy Land, the Chosen People, and the Most Christian King // Action and Conviction in Early Modern Europe / Ed. by T. K. Rabb, J. E. Seigel. Princeton, 1969. P. 3–16; Lassabat?re T. Sentiment national et messianisme politique en France pendant la guerre de Cent ans: le th?me de la Fin du monde chez Eustache Deschamps // BA. 1993. № 17. P. 27–56.]. Недаром и история обретения королевского знамени – орифламмы – связывалась ими с Божественным вмешательством[100 - Блок М. Короли-чудотворцы. С. 343–344; Contamine Ph. L’oriflamme de Saint-Denis au XIV
et XV
si?cles. Etude de symbolique religieuse et royale // Annales de l’Est. 1973. № 1. P. 179–244, здесь Р. 183.]. Что же касается самой Девы, то с предводителями израильского народа ее сравнивали как при жизни, так и после смерти[101 - См., например: «De praemissus est Joseph ante patrem et fratres in Aegyptum, et Moises ad populi Israel liberationem, et Gedeon, et supradictae foeminae» (Propositions de ma?tre Henri de Gorkum. P. 416); «Placuit Deo sic facere per unam simplicem puellam, pro repellendo adversarios regis… Neque vero novum est Deum dedisse victoriam de adversariis sui populi in manu femine» (Opinio domini Martini Berruier episcopi Cennomanensis // PN, 2, 236); «Cessaverunt fortes Israel, et quieverunt donec surgeret Debora», dicitque ideo: „Nova bella elegit Dominus“, per infirma fortia destruens, per feminam superbos hostes prosternens, ut ostendatur miraculum Dei, quod factum est duce femina» (Tractatus venerabilis et scientifici viri magistri Guillelmi Bouylle sacre theologie professoris, decani Noviomensis // PN, 2, 329).]. В том же ключе, как мне представляется, рассуждал в De mirabili victoria и Жан Жерсон, называвший свою героиню «знаменосцем Господа»: если девушка уподоблялась у него Моисею, то в руках она обязана была нести знамя, дарованное ей Свыше[102 - «Tantummodo caveat pars habens justam causam, ne per incredulitatem et ingratitudinem vel alias injustitias, faciat irritum divinum tam patenter et mirabiliter auxilium inchoatum, prout Moise et filiis Israel, post collata divinitus tot promissa, legimus contigisse» (Opusculum magistri Johannis de Jarsonno. P. 39, курсив мой – О. Т.).]. Им она одержала свою первую победу под Орлеаном, явив тем самым знак собственной избранности. Ту же мысль повторяла и Жанна, заявляя на процессе 1431 г., что святые Маргарита и Екатерина приказали ей: «Прими знамя, посланное Царем небесным»[103 - «Accipias vexillum ex parte Regis celi» (PC, 1, 173).].
Однако между ветхозаветными героями-полководцами и освободительницей Орлеана существовало одно важное различие. Если предводители израильского народа получали свои инсигнии от Яхве, то Жанна, вероятно, полагала, что обрела знамя благодаря помощи Иисуса Христа. Как мы помним, на ее штандарте был изображен Господь, державший в руке mundus, но кто именно это был – Бог-Отец или Бог-Сын – в показаниях девушки на процессе 1431 г. не уточнялось. Латинский термин, использованный в протоколе допроса, обозначал в средневековой теологии и геральдике земной шар с водруженным на нем крестом, который символизировал вселенную и обычно являлся атрибутом Создателя[104 - Harmand A. Jeanne d’Arc, ses costumes, son armure. P. 291–292.]. Однако и Иисус Христос во славе также довольно часто изображался с земным шаром в левой руке[105 - Утверждение Адриена Армана о том, что данный сюжет представлял собой исключительный случай, представляется ошибочным: Ibid. P. 293.]. Насколько можно судить, именно о нем говорила Жанна, отождествлявшая Господа со своего штандарта со Спасителем. Как о «Царе Небесном, сыне Пресвятой [Девы] Марии» писала она о нем герцогу Бедфорду 22 марта 1429 г., призывая английского регента покинуть вместе с войсками Францию[106 - «Vous ne tenrеs mie le royaulme de France de Dieu, le roy du ciel, filz de saincte Marie» (Lettre de la Pucelle aux Anglais // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 5. P. 97).]. «Царем Иисусом, правителем неба и земли» называла она его в письмах от 4 и 17 июля 1429 г., адресованных жителям Труа и Филиппу III Доброму, герцогу Бургундскому[107 - «Le Roi Jhesus, roi du ciel et de tout le monde» (Jean Rogier // Ibid. T. 4. P. 284); «Tous ceulx qui guerroient oudit saint royaume de France, guerroient contre le roy Jhesus, roy du ciel et de tout le monde» (Lettre de la Pucelle au duc de Bourgogne // Ibid. T. 5. P. 127).]. Таким образом, по мнению Ф.?М. Летеля, знамя Жанны являлось квинтэссенцией ее «христологии», отмеченной явным влиянием «народной» теологии и францисканства, основное внимание уделявших идее Христа-Царя и монограмме Иисуса как его главному символу[108 - Lethel F.?M. Jeanne d’Arc et l’ange // Colloque sur l’ange. Centre europеen d’art sacrе. Pont-?-Mousson, Meurthe-et-Moselle, 26–28 June 1981. Pont-?-Mousson, 1982. P. 55–70, здесь Р. 55–57.]. Именно его имя стояло на штандарте Жанны, будучи частью ее девиза – «Иисус-Мария». О том, что на знамени был изображен именно Спаситель, сообщали и многие современники французской героини: анонимные авторы «Хроники Девы» и «Хроники Турне», а также Эберхард Виндеке[109 - «Elle fist faire un estandart blanc, auquel elle fist pourtraire la reprеsentation du sainct Saulveur et de deux anges» (Chronique de la Pucelle. P. 281); «Aians son estandart de blancq satin, ouquel estoit figurе Jhesu-Crist sеand supz le arche, monstrant ses plaies, et, a cascun lez, ung angel tenant une fleur de lis» (Chronique de Tournai. P. 409); «Und die Maget zoch mit dem banner, das was mit wisser siden gemacht und stet daran gemolet unser herre Got, wie er sitzet uf dem regenbogen und zoiget sin wunden und uf iegelicher siten 1 angel, der hette ein lilie in der hant» (Lef?vre-Pontalis G. Les sources allemandes de l’histoire de Jeanne d’Arc. Eberhard Windecke. P. 164).].
Важным представляется и еще одно обстоятельство – символическая принадлежность полученной инсигнии. Согласно «Книге пророка Исаии», знамя, с которым избранный народ отстаивал свою независимость, было не просто даровано Создателем: «Так говорит Господь Бог: вот, Я подниму руку Мою к народам, и выставлю знамя Мое племенам, и принесут сыновей твоих на руках и дочерей твоих на плечах»[110 - Ис. 49: 22 (курсив мой – О. Т.).]. Иными словами, обладателем знамени здесь объявлялся сам Бог-Отец, превращавшийся таким образом в знаменосца.
Однако та же самая роль отводилась Иисусу Христу средневековой иконографией, предполагавшей наличие у него личного знамени. Собственно, первые подобные изображения появились еще в IV в. в Византии, где главной темой христианского искусства стало торжество Господа – Христос во славе, – что и определило выбор аллегорических атрибутов, присутствовавших в сценах апофеоза[111 - Грабар А. Император в византийском искусстве / Пер. Ю. Л. Грейдинга. М., 2000. С. 200–202.]. В основе данного образа лежали императорские изображения еще Римской империи[112 - Там же. С. 203, 248, 251. С VI в. в византийском искусстве наметился обратный процесс, и теперь изображения императора имитировали изображения Христа: Cameron A. Images of Authority. P. 4, 6, 21–22.], а главным свершением Спасителя объявлялась победа над смертью в сцене Воскресения.
Впрочем, византийское искусство избегало этого сюжета[113 - Грабар А. Император в византийском искусстве. С. 248. Единственным, возможно, исключением являлась сцена, представленная на Бамбергском авории (V–VI вв.). Большинство специалистов полагают, что на пластине изображено Вознесение, однако Н. П. Кондаков в свое время увидел в этой сцене Воскресение Христа: Покровский Н. В. Евангелие в памятниках иконографии. М., 2001. С. 482–485.]. Вместо него (т. е. изображения Христа непосредственно в момент возвращения из мертвых) художники предпочитали эпизод с двумя Мариями у пустой гробницы либо сошествие Христа в ад. Литературной основой иконографии второй сцены выступало апокрифическое «Евангелие Никодима» (III в.)[114 - Грабар А. Император в византийском искусстве. С. 248; Покровский Н. В. Евангелие в памятниках иконографии. С. 511–515; Махов А. Е. Сад демонов. Словарь инфернальной мифологии Средневековья и Возрождения. М., 2007. С. 187–191.]: «И тотчас Царь славы, крепкий Господь силою Своей попрал смерть, и схватив диавола, связал (его), передал его муке вечной и увлек земного нашего отца Адама, и пророков, и всех святых, сущих (в аду), в Свое пресветлое сияние»[115 - Евангелие Никодима // Апокрифические сказания об Иисусе, святом семействе и свидетелях Христовых / Сост., вст. ст., комм. И. С. Свенцицкой, А. П. Скогорева. М., 1999. С. 65–107, здесь С. 97.].
В соответствии с текстом «Евангелия», композиция Сошествия в ад могла варьироваться: либо Христос-триумфатор попирал ногой побежденного Аида, либо выводил из лимба воскресших прародителей. Здесь его главным атрибутом выступал крест[116 - Детальное описание византийских изображений сцены Сошествия в ад см.: Покровский Н. В. Евангелие в памятниках иконографии. С. 489–519.], иногда понимаемый как знамя – символ победы и искупления[117 - Там же. С. 506; Грабар А. Император в византийском искусстве. С. 250.]. Очевидно, именно поэтому в западноевропейских изображениях данной сцены также иногда присутствовало знамя в руках Спасителя, о чем свидетельствуют, к примеру, фреска Беато Анжелико в монастыре Сан Марко во Флоренции (1437–1446 гг.) или гравюра Альбрехта Дюрера (1512 г.). Вместе с тем на Западе возникло и огромное количество изображений собственно сцены Воскресения, в которой Христос неизменно фигурировал с личным знаменем. На средневековых миниатюрах вексиллум Спасителя в подавляющем большинстве случаев являл собой штандарт черного, желтого или красного цвета[118 - О расцветке знамени Христа см.: Махов А. Е. Сад демонов. С. 208, 247.] с двумя (реже – с тремя) косицами. Знаком Божественной принадлежности выступали также крест либо монограмма[119 - Грабар А. Император в византийском искусстве. С. 206.].
Любопытно, что точно такое же знамя оказалось изображено и на «портрете» Жанны д’Арк руки Клемана де Фокамберга – штандарт с двумя косицами, украшенный монограммой «Иисус». О том, что это была именно монограмма Христа, а не девиз самой Жанны, свидетельствовал уже тот факт, что о существовании последнего, насколько можно судить по имеющимся у нас источникам, не знал при жизни девушки ни один из известных нам авторов. Если не считать материалов процесса 1431 г., на котором Дева сама описала свое знамя[120 - См. прим. 1 на с. 33.], впервые о девизе сообщалось лишь в «Дневнике осады Орлеана», созданном, как полагают специалисты, в 60?е гг. XV в.[121 - «Et voulut et ordonna qu’elle eust ung estandart, ouquel par la vouloir d’elle on feist paindre et mectre pour devise JHESUS MARIA, et une majestе» (Journal du si?ge d’Orlеans. P. 49, курсив мой – О. Т.).] Еще два упоминания – в «Записках секретаря Ларошельской ратуши» и в «Мистерии об осаде Орлеана» – также относились ко второй половине XV в. и к тому же не отличались точностью[122 - «Et fit faire… son estandard… o? avoit escrit de par le roy du ciel» (Quicherat J. Relation inеdite sur Jeanne d’Arc. P. 338); «Et ou millieu, en grant honneur, / en lecture d’or escript sera / ces deux mots de digne valleur, / qui sont c’est: Ave Maria» (Le Mistere du siege d’Orleans / Edition critique de V. L. Hamblin. Gen?ve, 2002. V. 10549–10552).]. Что же касается текстов, созданных в 1429 г., то в них надпись на штандарте упоминалась всего один раз – в «Дневнике» Парижского горожанина: «И повсюду с арманьяками следовала эта одетая в доспехи Дева, и несла она свой штандарт, на котором было написано только [одно слово] – „Иисус“»[123 - «Et portait son еtendard, o? etoit tant seulement еcrit Jеsus» (Journal d’un bourgeois de Paris de 1405 ? 1449 / Texte original et intеgral prеsentе et commentе par C. Beaune. P., 1990. P. 258, курсив мой — О. Т.).].
Это сообщение вызывает особый интерес. Как отмечала Колетт Бон, анонимный автор «Дневника» вел свои записи не слишком регулярно[124 - Ibid. P. 14.], а потому возможно предположить, что и сведения, относящиеся к весне – лету 1429 г., были записаны им несколько позднее[125 - Данное предположение косвенно подтверждается тем фактом, что большую часть информации о Жанне д’Арк Парижский горожанин почерпнул из проповеди доминиканца Жана Граверана, сторонника англичан и участника процесса 1431 г., которую тот произнес в Париже 9 августа 1431 г., через несколько месяцев после казни французской героини: Journal d’un bourgeois de Paris de 1405 ? 1449. P. 297. Таким образом, все события весны этого года оказались записаны в «Дневнике» post factum.]. Только этим обстоятельством объясняется, почему Парижский горожанин – в отличие от Клемана де Фокамберга, проживавшего с ним в одном городе, – обладал значительно более полной информацией о Жанне д’Арк: он знал о ее детстве, проведенном в деревне, о пророческом даре, о сделанных ею в разное время предсказаниях, о ее прозвище и, наконец, о подробностях ее военных кампаний. И тем не менее его описание знамени полностью совпадало с рисунком секретаря Парижского парламента в его главной детали – монограмме Христа.
Конечно, оба эти свидетельства были явной выдумкой авторов[126 - Любопытное сообщение содержалось также в «Хронике францисканцев»: «Et leva un estandart ou elle fit mettre Jhesus» (Quicherat J. Supplеment aux tеmoignages contemporains sur Jeanne d’Arc // Revue historique. 1882. T. 19. P. 60–83, здесь Р. 72, курсив мой – О. Т.). Остается не совсем ясным, шла ли в данном случае речь также о монограмме Христа. Как мне представляется, автор считал, что на штандарте присутствовало изображение Спасителя, о чем свидетельствует глагол mettre, использованный вместо еcrire. Так или иначе, но этот текст был составлен около 1432 г., т. е. уже после смерти Жанны: Tyl-Labory G. Chronique dite des Cordeliers // Dictionnaire des lettres fran?aises. Le Moyen Age. P. 291.]. Ни Клеман де Фокамберг, ни анонимный Парижский горожанин никогда не видели свою героиню и не знали, что на самом деле было изображено на ее штандарте. Впрочем, историческая точность и не являлась, как мне представляется, их главной задачей. Скорее, их общим желанием было передать свои собственные чувства, свои впечатления от дошедшей до них удивительной новости. И с этой точки зрения абсолютно символическое изображение знамени Жанны как вексиллума Иисуса Христа имело первостепенное значение, поскольку уподобляло французскую героиню самому Спасителю – триумфатору, победителю смерти и сил ада.
***
Подобное сравнение было весьма популярно среди сторонников Жанны д’Арк уже в 1429 г. Так, Жак Желю, епископ Амбрена, риторически вопрошал в своем Dissertatio: «Если Бог-Отец послал своего Сына для нашего спасения, почему Он не мог послать одно из своих творений, дабы освободить короля и его народ из пасти врагов?»[127 - «Deus pater secundam personam in trinitate benedicta ad redimendum nos misit…, quare ergo ut regi consulat altissimus unam de suis creaturis mittere non poterit?» (Jacobi Gelu ministri (archiepiscopi) Ebredunensis De Puella Aurelianensi dissertatio. P. 576).]. В письме от 21 июня 1429 г. Персеваль де Буленвилье, камергер и советник дофина Карла, обращаясь к миланскому герцогу Филиппо Мария Висконти, уподоблял рождение своей героини явлению Спасителя:
Она увидела свет сей бренной жизни в ночь на Богоявление Господне, когда все люди радостно славят деяния Христа. Достойно удивления, что все жители деревни были охвачены в ту ночь необъяснимой радостью и, не зная о рождении Девы, бегали взад и вперед, спрашивая друг друга, что случилось. Петухи, словно глашатаи радостной вести, пели в течение двух часов так, как никогда не пели раньше, и били крыльями, и казалось, что они предвещают важное событие[128 - «In nocte Epiphaniarum Domini, qua gentes jucundius soient actus Christi reminisci, hanc intrat mortalium lucem, et mirum omnes plebeii loci illius inaestimabili commoventur gaudio, et, ignari nativitatis Puellae, hinc inde discurrunt, investigantes quid novi contigisset. Nonullorum corda novum consenserant gaudium… Galli, velut novae laetitiae praecones, praeter solitum in inauditos cantus prorumpunt, et alis corpora tangentes, fere per duas horas novae rei praenosticare videntur eventum» (Lettre de Perceval de Boulainvilliers au duc de Milan Philippe-Marie Visconti // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 5. P. 116).].
Эберхард Виндеке, описывавший штурм Парижа 8 сентября 1429 г., замечал, что ему сопутствовали «великие знаки Господа»: на штандарт Жанны в разгар битвы опускался белый голубь, державший в клюве золотую корону – олицетворение Святого Духа, как его представляли себе люди Средневековья[129 - «Item, an disem sturm beschohent gross zeichen von Got… Darz? sach menlich, als die Maget in dem graben an dem sturm stunt mit irem baner, das ein wiss tube kam und sass uf irem baner. Die tube hatte ein gulden crone in irem snabel und hielt die also» (Lef?vre-Pontalis G. Les sources allemandes de l’histoire de Jeanne d’Arc. Eberhard Windecke. P. 190).]. Наконец, Мартин Ле Франк, секретарь герцога Амадея VIII Савойского, а впоследствии прево Лозанны, в поэме «Защитник дам» (1440–1442 гг.) прямо уподоблял казнь Жанны мученической смерти Спасителя[130 - «De quants saincts faisons nous la feste / Qui morurent honteusement! / Pense a Jhesus premierement / Et puis a ses martirs benoys: / Sy jugeras evidamment / Qu’en ce fait tu ne te congnois. / Gueres ne font tes argumens / Contre la pucelle innocente, / Ou que des secrez jugemens / De Dieu sur elle pis on sente» (Martin Le Franc. Le Champion des dames / Publ. par R. Deschaux. P., 1999. T. 4. V. 17011–17020).].
Не менее ясно высказывались и свидетели на процессе по реабилитации французской героини, состоявшемся в 1455–1456 гг. Инквизитор Франции Жан Бреаль писал о том, что Дева – как и Иисус Христос – покинула своих родителей ради высшей цели[131 - «Ait enim Christus ad matrem et Joseph, Luce II: „Quid est quod me querebatis? Nesciebatis, quia in his que patris mei sunt oportet me esse?“» (Recollectio f. Johannis Brehalli // PN, 2, 455). Ср.: «И не нашедши Его, возвратились в Иерусалим, ища Его… И увидевши Его, удивились; и Матерь Его сказала Ему: Чадо! что Ты сделал с нами? вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем было искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Лук. 2: 45–49).]. Ему вторил Тома Базен, епископ Лизье, утверждавший, что так должен был поступить любой истинный последователь Господа[132 - «Quadam occasione verbi Salvatoris nostri quo dicit: „Omnis qui reliquerit patrem et matrem propter me centuplum accipiet“» (Consilium Thome Basin // PN, 2, 209). Ср.: «Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия. И не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной» (Мк. 10: 29–30).]. Эли де Бурдей, епископ Перигё, отмечал, что Жанна была весьма набожна и крестилась каждый раз, когда ее посещали «голоса». Если бы ей являлись демоны, они не смогли бы с ней общаться, а потому она одержала победу, действуя по наставлению ангелов. Точно так же и Христос силой крестного знамения одержал победу над силами ада[133 - «Sepe in illis apparitionibus signabat se signo crucis, licet aliquando etiam non faceret, ut patet ex responsionibus suis; quod si illusiones fuissent, non tulissent signum crucis, sed potius evanuissent…. Nec immerito quia in illo signo sancte crucis salutifero ostenditur victoria Christi, perdicio diaboli et infernorum destructio… ideo illud signum ferre non potest diabolus… Ipsa Johanna ad regis et regni liberationem, ut asserebat, mittebatur, ad quam non concurrunt angeli mali, sicut supra notandum est» (Opus reverendi patris domini Helie, episcopi Petragoricensis, in processum Johanne condam electe a Deo puelle // PN, 2, 93). Ср.: «И простирая руку Свою, сотворил Господь знамение крестное на Адаме и на всех святых Своих» (Евангелие Никодима. С. 99).]. Та же мысль высказывалась и в прошении о пересмотре дела Жанны д’Арк, написанном от имени ее матери и братьев:
Вслед за святым Бернаром мы должны воспринимать как великое чудо Господа то, что Он сумел привести все человечество в христианскую веру с помощью небольшой горстки простых и бедных людей. Точно так же мы можем сказать, что если молодая девушка смогла поднять дух своих сторонников и обратила в бегство своих врагов, это должно быть расценено как Божье чудо[134 - «Et secundum beatum Bernardum, ad maximum Christi Domini miraculum adscribatur quod totum mundum legi sue christiane subjugaverit in paucis pauperibus et simplicibus… Ita etiam dicere possumus quod si una puella… animos omnium erexerit et sua animositate hostes exercuerit, profugaverit et superaverit… id factum esse divino miraculo» (PN, 2, 135–136).].
Таким образом, уподобляя Жанну самому Иисусу Христу, авторы – в том числе и самые ранние – усиливали тему победы, которую принесет (или уже принесла) французскому народу его новая предводительница, вооруженная вексиллумом, дарованным Свыше. Образ «Девы со знаменем» прочитывался французами как образ победителя, о чем свидетельствует подавляющее большинство текстов, в которых упоминался ее штандарт. Так, описывая взятие Турели, автор «Дневника осады Орлеана» с восторгом сообщал, что прикосновение древка знамени к стене главного городского форта послужило королевским войскам знаком наступления, после которого укрепление было отбито у англичан[135 - «Et ce dit, laissa son estandart, et s’en ala sur son cheval ? ung lieu destournе faire oraison ? Nostre Seigneur; et dist ? ung gentilhomme estant l? pr?s: „Donnez vous garde, quant la queue de mon estandart sera ou touchera contre le boulevert“. Lequel luy dist ung peu aprez: „Jehanne, la queue y touche!“. Et lors elle luy respondit: „Tout est nostre, et y entrez!“» (Journal du si?ge d’Orl?ans. P. 86).]. Связь между штандартом Жанны и победами французов подчеркивал и Персеваль де Каньи: «Все крепости подчинялись ему (королю – О. Т.), потому что Дева всегда отправляла кого-то, находящегося под ее знаменем, к жителям этих крепостей, чтобы сказать им: „Сдавайтесь на милость Царя Небесного и доброго короля Карла“»[136 - «Toutes les fortresses du pa?s se midrent en son obeissance, pource que la Pucelle evoyet tousjours de ceulx qui estoient soubz son estandart dire par chacune des fortresses ? ceulz de dedens: „Rendez vous au roy du ciel et au gentil roy Charles“» (Chroniques de Perceval de Cagny. P. 158).]. А автор «Хроники Турне» искренне полагал, что знамя Жанны и ее «сила» суть одно и то же[137 - «Et tost apr?s que lesdits vivres furent en la ville de Orliens, la pucelle, aiante son estandart et sa puissance, ala assaillir la bastille de St-Leu… Et l’endemain… ladite pucelle, aiante son estandart en la main, issi de ladite ville de Orliens avec sa puissance, du costе de la Saloingne, et monstra semblant assaillir leur bastille» (Chronique de Tournai. P. 410, курсив мой – О. Т.).].
Итак, штандарт являлся для современников символом уже одержанных либо еще предстоящих побед Девы. И все же подобные взгляды исповедовали прежде всего сторонники Жанны д’Арк. Конечно, ее судей на процессе 1431 г. тоже весьма интересовало знамя как возможный источник военных успехов подсудимой[138 - «Interrogata utrum tunc ab eisdem duabus sanctis petivit si, in virtute illius vexilli, lucraretur omnia bella in quibus se poneret, et an haberet victorias… Interrogata an ipsa plus iuvaret vexillum quam vexillum iuvaret eam vel contra… Interrogata utrum spes habendi victoriam fundabatur in vexillo vel in ipsamet Iohanna» (PC, 1, 173).], и связывали они этот вопрос с возможностью обвинить ее в использовании магического амулета[139 - «Interrogata, si aliquis de parte sua traddidisset sibi suum vexillum, utrum ipsa illud portasset, et utrum habuisset in illo ita bonam spem sicut in proprio vexillo quod erat sibi dispositum ex parte Dei» (Ibid. P. 174); «Interrogata utrumne aliquis fecit ventilari suum vexillum circa caput regis sui, dum consecrabatur Remis» (PC, 1, 178).], каковым и представлялся им ее штандарт[140 - Неслучайно на вопрос, кто из французских солдат ловил бабочек, якобы собиравшихся на ее знамени, Жанна отвечала, что ничего подобного не происходило и эту историю выдумали ее противники: «Interrogata qui fuerunt illi de societate ipsius qui ceperunt papiliones in vexillo euis, ante Castrum Theodorici. Respondit quod hoc nunquam fuit factum de parte ipsorum; sed illi de parte ista adinvenerunt» (PC, 1, 101). Средневековые демонологи полагали, что дьявол или его демоны легко могут принимать облик бабочек и в таком виде присутствовать даже на мессе, порхая вокруг священника: Ginzburg C. Le sabbat des sorci?res. P., 1992. P. 275; Махов А. Е. Сад демонов. С. 257.].
Уподобление французской героини Иисусу Христу на рисунке Клемана де Фокамберга в данную схему никак не укладывалось. Если сравнение ее знамени с вексиллумом Спасителя у Парижского горожанина еще можно было бы объяснить изменчивостью его политических симпатий[141 - Journal d’un bourgeois de Paris. P. 11–18.], то секретаря парламента исследователи всегда традиционно причисляли к лагерю бургундцев и их союзников-англичан[142 - См. прежде всего: Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 4. P. 450.]. Данная характеристика основывалась прежде всего на анализе его «Дневника», в котором сторонники дофина Карла последовательно именовались «врагами» (ennemies)[143 - См. прим. 1 на с. 25; прим. 3 на с. 28.].
И с этой точки зрения «портрет» Жанны д’Арк, исполненный на полях рукописи, обретает для нас совершенно особое значение. Не зная подробностей уже начавшего складываться мифа о Деве и ориентируясь лишь на известные ему библейские образцы и аналогии, Клеман де Фокамберг изобразил свою героиню победительницей, вторым Иисусом Христом, «предсказав» таким образом поражение той политической партии, к которой вроде бы принадлежал сам.
Впрочем, данную когда-то секретарю Парижского парламента характеристику следует, возможно, переписать[144 - Двойственность позиции Клемана де Фокамберга, его симпатии к Карлу VII как к законному наследнику французского престола, его «прагматический патриотизм» уже отмечались в литературе: Цатурова С. К. Офицеры власти. С. 140–141, 186–188, 278–279, 305.], как это было сделано некоторое время назад в отношении не менее известных бургундских хронистов XV в., Ангеррана де Монстреле и его продолжателя Жана де Ваврена[145 - La chronique d’Enguerran de Monstrelet; Jehan de Wavrin. Croniques et Anchiennes Istories de la Grant Bretaigne a pr?sent nommе Engleterre, from A. D. 1422 to A. D. 1431 / Ed. by W. Hardy. L., 1879.]. С критикой традиционной оценки их сочинений, навязанной современной историографии еще Жюлем Кишра[146 - Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 4. P. 360–361, 405–406.], выступила французская исследовательница Доминик Гой-Бланке. С ее точки зрения, нет никаких оснований полагать, что эти авторы были настроены по отношению к Жанне д’Арк резко негативно – скорее, их стиль стоило бы назвать нейтральным[147 - Goy-Blanquet D. Shakespeare and Voltaire Set Fire to History // Joan of Arc, a Saint for All Reasons. Studies in Myth and Politics / Ed. by D. Goy-Blanquet. Burlington, 2003. P. 1–38. Традиционная точка зрения: Contamine Ph. Naissance de l’historiographie. Le souvenir de Jeanne d’Arc, en France et hors de France, depuis le «Proc?s de son innocence» (1455–1456) jusqu’au dеbut du XVI
si?cle // Contamine Ph. De Jeanne d’Arc aux guerres d’Italie: figures, images et probl?mes du XV
si?cle. Orlеans, 1994. P. 139–162; Krumeich G. Jeanne d’Arc ? travers l’histoire. P., 1993. P. 20.]. Как мне представляется, данная характеристика в полной мере относилась и к Клеману де Фокамбергу. Один-единственный значимый рисунок, оставленный им на полях «Дневника», перечеркивал все, что он делал и писал, приоткрывая завесу над своей, весьма недвусмысленной политической позицией. Секретарь гражданского суда Парижского парламента втайне поддерживал дофина Карла (будущего Карла VII)[148 - Не случайно в 1436 г., когда войска Карла VII вошли в столицу Французского королевства, Клеман де Фокамберг вернулся в Париж и продолжил исполнять свои обязанности советника Парламента вплоть до самой смерти в 1438 г.: Tyl-Labory G. Clеment de Fauquembergue. P. 310.] и явным образом симпатизировал его главной помощнице в противостоянии с англичанами – Жанне д’Арк, «деве со знаменем».
Глава 2
Девственница на защите города
Как мы уже знаем, рисунок на полях «Дневника» секретаря гражданского суда Парижского парламента так и остался единственным прижизненным «портретом» Жанны д’Арк. И хотя Клеман де Фокамберг никогда не видел свою героиню, он наделил ее изображение совершенно конкретным смыслом, отчасти проясняющим сложную расстановку политических сил в столице Франции, жители которой в 1429 г., по мнению исследователей, выступали в целом на стороне герцога Бургундского и английского короля[149 - Contamine Ph., Bouzy O., Hеlary X. Jeanne d’Arc. Histoire et dictionnaire. P. 180–190, 902–904.].
Впрочем, и после смерти Орлеанской Девы 30 мая 1431 г. количество ее персональных изображений увеличилось не сильно. Это объяснялось прежде всего тем фактом, что Жанна не просто погибла на поле боя, но была приговорена к казни на костре как еретичка[150 - Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 127–176.]. А потому практически все известные нам «портреты» девушки, появившиеся в 30–50?е гг. XV в., представляли собой не что иное, как историзованные инициалы, украшавшие рукописи с материалами обвинительного процесса и процесса по реабилитации, состоявшегося также в Руане в 1455–1456 гг. (ил. 8, 9)[151 - La minute fran?aise des interrogatoires de Jeanne d’Arc. Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. Journal du si?ge d’Orlеans // BNF. Ms. lat. 8838. Fol. 1v; Proc?s de condamnation et de justification de Jeanne d’Arc, prеcеdеs de la chronique du si?ge d’Orlеans // BNF. Ms. lat. 14665. Fol. 349.].
В ряду этих посмертных откликов на эпопею Жанны д’Арк совершенно особое место занимало одно изображение – миниатюра из «Защитника дам» Мартина Ле Франка (ил. 10)[152 - Martin Le Franc. Le Champion des dames // BNF. Ms. fr. 12476. Fol. 101v.]. Кодекс, содержавший текст поэмы, был создан в обители Девы Марии в Аррасе в 1451 г. переписчиком Ж. Пуаньяром и предназначался в подарок Филиппу III Доброму, герцогу Бургундскому[153 - Эта информация присутствовала в самой рукописи: «Escript ou Cloistre de l’eglise Nostre dame d’arras en l’an de l’Incarnation de n[ot]re S[eigneu]r. M. CCCC. l. et ung. J. Poignare» (Ibid. Fol. 147v). См. также: Avril F. La passion des manuscrits enluminеs. Bibliophiles fran?ais: 1280–1580. P., 1991. P. 56–57; Charron P. Les rеceptions du Champion des dames de Martin le Franc ? la cour de Bourgogne: «Tr?s puissant et tr?s humain prince […] veullez cest livre humainement recepvoir» (ca. 1442, 1451) // Bulletin du Bibliophile. 2000. № 1. P. 9–31.]. Парадный характер рукописи подтверждался выходной миниатюрой размером в полный лист, на которой был запечатлен сам заказчик, гербы его многочисленных сеньорий, а также девизы – Mon Joye и Autre N’aray[154 - BNF. Ms. fr. 12476. Fol. 1v.]. Той же рукой оказались исполнены многочисленные иллюстрации к поэме (всего их насчитывается 65), однако имени их автора мы, к сожалению, не знаем: возможно, это был художник, украсивший рукопись «Апокалипсиса», хранящуюся ныне в Муниципальной библиотеке Лиона[155 - Avril F. La passion des manuscrits enluminеs. P. 56. В этой рукописи насчитывается 48 миниатюр: Apocalypse figurеe, ainsi disposеe // Biblioth?que municipale de Lyon. Fond gеnеral d’origine. Ms. 439.].
Ил. 8. Жанна д’Арк на допросе. Инициал из рукописи материалов обвинительного процесса 1431 г. BNF. Ms. lat. 8838. Fol. 1v, XV в.
Ил. 9. Жанна д’Арк перед походом «во Францию». Инициал из рукописи материалов процесса по реабилитации 1455–1456 гг. BNF. Ms. lat. 14665. Fol. 349, XV в.
На интересующей нас миниатюре Жанна д’Арк была представлена рядом с Юдифью, выходящей из палатки с только что отрубленной головой ассирийского военачальника Олоферна. Это соседство – главное и единственное, на что обращали внимание исследователи, охотно рассматривавшие комплекс библейских ассоциаций, которые могло вызвать у человека XV столетия сравнение французской героини со спасительницей ветхозаветной Бетулии и шире – всего израильского народа[156 - Данная аналогия оказалась особенно востребованной после снятия английской осады с Орлеана, в котором французские авторы видели вторую Бетулию, а в Деве – вторую Юдифь. См., к примеру, рассуждения инквизитора Франции Жана Бреаля на процессе по реабилитации Жанны д’Арк: «Unde ipse pius adjutor Deus in tribulatione tunc clementer et in opportunitate succurrit, quando maxime et ad extremum sibi necesse fuit; sicuti populo israelitico, de salute desperanti in Bethulia crudeliter obsesso, concessa est probissima Judith in summo necessitatis articulo, ut eum ab oppressione cui succumbebat liberaret» (PN, 2, 410). Подробнее см.: Duparc P. La dеlivrance d’Orlеans et la mission de Jeanne d’Arc // Jeanne d’Arc, une еpoque, un rayonnement. Colloque d’histoire mеdiеvale, Orlеans, octobre 1979. P., 1982. P. 153–158; Тогоева О. И. Короли и ведьмы. Колдовство в политической культуре Западной Европы XII–XVII вв. М.; СПб., 2022. С. 111–115.]. Однако до сих пор, насколько мне известно, никто не придавал особого значения внешнему виду стоящей рядом с Юдифью Жанны-Девы – Jehanne la pucelle, как свидетельствовала сопроводительная подпись[157 - Справедливости ради, стоит отметить, что все без исключения миниатюры в Ms. fr. 12476 имели пояснительные надписи.].
Ил. 10. Жанна д’Арк и Юдифь. Миниатюра из «Защитника дам» Мартина Ле Франка. BNF. Ms. fr. 12476. Fol. 101v, 1451 г.
Неизвестный нам миниатюрист изобразил свою героиню придерживающей левой рукой щит, с копьем в правой руке. Данный иконографический тип можно назвать крайне редким как для XV в., так и для более позднего времени. Типичным же по праву всегда оставался «портрет» девушки с мечом и знаменем[158 - См. выше: Глава 1.]: они на самом деле являлись ее неотъемлемыми атрибутами, она всегда держала их при себе и использовала во всех военных кампаниях[159 - См. прежде всего показания самой девушки на обвинительном процессе в Руане 1431 г.: PC, 1, 49 (меч, подаренный капитаном Вокулера Робером де Бодрикуром); PC, 1, 76–77 (меч из аббатства Сент-Катрин-де-Фьербуа); PC, 1, 77–78, 170–171 (меч, оставленный в Сен-Дени, и меч, взятый на поле боя у павшего бургундского воина); PC, 1, 78, 96–97, 114, 171–174, 178–179 (штандарт).].
Совсем другое дело – копье и щит, сведений о которых тексты XV в. до нас практически не донесли. Так, на процессе 1431 г. сама Жанна д’Арк решительно отрицала наличие у нее щита[160 - «Interrogata utrum haberet scutum et arma. Respondit quod ipsa nunquam habuit» (PC, 1, 114).]. Ничего не говорилось о щите и в других источниках, а также в специальной литературе, посвященной вооружению и обмундированию Девы[161 - Harmand A. Jeanne d’Arc, ses costumes, son armure; Ffoulkes C. The Armour of Jeanne d’Arc // The Burlington Magazine for Connoisseurs. 1909. Vol. 16 (81). P. 141–147.]. Что же касается копья, то, как свидетельствуют дошедшие до нас документы, несколько раз за свою жизнь героиня Столетней войны в руках его все-таки держала (хотя никогда о нем и не упоминала). Тем не менее, шестеро очевидцев событий в разное время видели ее, вооруженную именно этим оружием.
На процессе по реабилитации Жанны 1455–1456 гг. один из ее ближайших сподвижников, Жан Алансонский, вспоминал, как девушка упражнялась с копьем в Шиноне, где он впервые увидел ее весной 1429 г. Делала она это столь ловко, что вызвала восхищение герцога, и он подарил ей коня[162 - «Et ibidem ipsa Johanna cucurrit cum lancea, et propter hoc ipse loquens, videns eamdem Johannam ita se habere in portando lanceam et currendo cum lancea, dedit eidem Johanne unum equum» (PN, 1, 381, курсив мой. – О. Т.).]. Позднее, в Селль-ан-Берри, в июне того же года, за упражнениями Девы с неменьшим восторгом наблюдали только что прибывшие в распоряжение дофина Карла братья Ги и Андре де Лаваль[163 - «Et fit ladite Pucelle tr?s bonne ch?re ? mon fr?re et ? moy, armеe de touttes pi?ces, sauf la teste, et tenant la lance en main» (Lettre de Gui et Andrе de Laval aux dames de Laval, leurs m?re et aieule // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 5. P. 107, курсив мой – О. Т.).], а также придворная дама Маргарита Ла Турульд, отмечавшая в 1456 г., что Жанна обращалась с этим оружием «превосходно, как истинный воин»[164 - «Quia equitabat cum equo, portando lanceam sicut melior armatus fecisset» (PN, 1, 378, курсив мой – О. Т.).]. Иными словами, копье, вероятно, в распоряжении нашей героини все-таки имелось, хотя использовала она его в основном на отдыхе, для физической подготовки.
На процессе по реабилитации только два очевидца событий свидетельствовали, что Дева действительно применяла копье в бою; причем оба эти рассказа относились к орлеанской кампании. Так, местная жительница Колетт Миле сообщала, что видела Жанну, вооруженную этим оружием, перед началом операции по освобождению крепости Сен-Лу[165 - «Et ascendit supra equum armata, tenens lanceam in pugno;… et ivit directe usque ad Sanctum Laudum» (PN, 1, 407).]. А Жан д’Олон, верный оруженосец девушки, в подробностях описывая все основные этапы снятия осады с Орлеана, останавливался, в частности, на эпизоде захвата форта Сен-Жан-ле-Блан. По его словам, англичане покинули укрепление еще до прибытия французских войск. Увидев уходящего врага, Жанна и сопровождавший ее Этьен де Виньоль по прозвищу Ла Гир ринулись в атаку, метнув сначала копья, а затем принявшись сражаться мечами[166 - «Et adonc qu’ilz apperceurent que lesdits ennemis saillirent hors de ladicte bastille pour courir sur leurs gens, incontinent ladicte Pucelle et La Hire, qui tousjours estoient audevant d’eulx pour les garder, couch?rent leurs lances et tous les premiers commenc?rent ? fraper sur lesdits ennemis» (PN, 1, 481).]. Информация эта, правда, вызывает определенные сомнения – прежде всего потому, что Дева, если довериться ее собственным показаниям, никогда не участвовала в сражениях лично и уж тем более никого не убивала: она всегда предпочитала мечу штандарт, с которым не расставалась[167 - «Interrogata quod prediligebat, vel vexillum suum vel ensem. Respondit quod multo, videlicet quadragesies, prediligebat vexillum quam ensem… Dicit etiam quod ipsamet portabat vexillum predictum» (PC, 1, 78). Следует упомянуть также пассаж из «Дневника осады Орлеана», в котором речь шла о штурме Парижа и использовании копья для измерения глубины крепостного рва: «Ouquel eulx estans, elle monta le dous d’asne, duquel elle descendit jusques ou seconde fossе, et y mist sa lance en divers lieux, tastant et assayant quelle parfondeur il y avoit d’eaue et de boue» (Journal du si?ge d’Orlеans. P. 127). Однако то обстоятельство, что девушка, по мнению автора, сидела при этом верхом на осле, ставит под сомнение достоверность информации. О негативных коннотациях образа осла применительно к эпопее Жанны д’Арк см.: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 402–415. См. также далее: Глава 7.].
Любопытно, что практически все источники, сообщавшие о наличии у Жанны д’Арк копья, относились (за исключением письма де Лавалей) к 50–70?м гг. XV в. и, следовательно, возникли позже, нежели интересующая нас миниатюра из «Защитника дам» 1451 г. Какие-то иные французские свидетельства на сей счет не сохранились. О копье, причем в весьма общих выражениях, упоминали в своих откликах исключительно иностранцы. Так, декан аббатства Сен-Тибо в Меце ограничивался простым перечислением вооружения Девы: по его сведениям, в ее распоряжении находились «огромное копье, большой меч и штандарт»[168 - «Et portoit d?s une moult grosse lance et une grande espеe, et faizoit porter appr?s elle une noble banni?re» (Le doyen de Saint-Thibaud de Metz // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. Т. 4. P. 322).]. Прочие авторы обращали внимание, скорее, на то, насколько ловко, «удивительным образом», Жанна обращалась с любым оружием и, в частности, с копьем[169 - Например, анонимный автор «Хроники францисканцев»: «Car elle faisoit merveille d’armes de son corps et manyoit un bourdon de lance tres puissamment» (Quicherat J. Supplement aux temoignages. P. 73, курсив мой – О. Т.).], и, естественно, строили предположения, откуда у нее подобное умение. Например, весьма критично настроенный автор «Книги предательств Франции по отношению к Бургундии», написанной после 1464 г., полагал, что девушка могла научиться владению оружием у солдат, квартировавших в доме ее отца-трактирщика[170 - «Et orent adont les gens du dauphin aveucques eulx une femme, qui estoit fille ? ung homme de Vaucoulour en Lorraine, qui tenoit hotel, et estoit adont ceste fille josne et rade, quy avoit accoustumе de chevauchier et mener en l’ostel de son p?re les chevaux au guе, ? quoy faire, comme pluiseurs femmes sont de lеgier esperit, elle s’estoit souvent esprouvеe ? manier le bois, comme de courre et de virer la lance» (Le Livre des trahisons de la France envers la maison de Bourgogne // Chroniques relatives ? l’histoire de la Belgique sous la domination des ducs de Bourgogne / Publ. par K. de Lettenhove. Bruxelles, 1873. P. 1–258, здесь Р. 197). В этом тексте чувствовалось сильное влияние «Хроники» Ангеррана де Монстреле, официального историографа герцогов Бургундских. В частности, именно у него автор «Книги» позаимствовал и творчески развил идею о том, что Жанна в юности служила в таверне, где научилась «такому, что не пристало делать юным девушкам»: «Laquelle Jehenne fu grand espace de temps meschine en une hostelerie… Et estoit hardie de chevaulchier chevaulx… et aussy de faire appertises et aultres habiletez que josnes filles n’ont point acoustumе de faire» (La chronique d’Enguerran de Monstrelet. T. 4. P. 314, курсив мой – О. Т.).]. А Джованни Сабадино дельи Арьенти в «Джиневере знаменитых дам» (1483 г.) выдвигал и вовсе фантастическую версию, согласно которой Жанна еще в детстве, присматривая за деревенским стадом, завела себе огромную палку, «похожую на рыцарские копья»[171 - «Et sempre se exercit? corere in quella parte, et in questa altra insieme cum altre fanciule guardatrice de pecore, et cum una grossa verga come astra, la quale sotto il brazo se poneva stringendola come li cavalieri d’arme le lanze» (Gynevera de le Clare Donne di Joanne Sabadino de li Arienti / A cura di C. Ricci e A. Bacchi della Lega. Bologna, 1888. P. 103, курсив мой – О. Т.).].
К подобным, весьма вольно интерпретирующим историю Орлеанской Девы свидетельствам относился, на мой взгляд, и отклик Мартина Ле Франка. Конечно, как участник Базельского собора (1431–1449 гг.), он был хорошо осведомлен о недавних событиях, имевших место в соседней Франции[172 - Williams H. F., Lef?vre S. Martin Le Franc // Dictionnaire des lettres fran?aises. Le Moyen Age. P. 997–998.], но, по всей видимости, знал все же недостаточно, чтобы в подробностях описать вооружение своей героини. Перед читателями вновь представал лишь некий обобщенный образ воительницы, а конкретный перечень имевшегося в распоряжении Жанны оружия отсутствовал. «Копья и доспехи» упоминались Ле Франком исключительно потому, что он – как и другие авторы-иностранцы – спешил выразить глубочайшее изумление способностями этой девушки и ее познаниями в ратном деле[173 - «Tu scez comment estoit aprise / A porter lances et harnois, / Comment par sa grande entreprise / Abatus furent les Anglois» (Martin Le Franc. Le Champion des dames / Publ. par R. Deschaux. P., 1999. T. 4. V. 16825–16828).], а также пояснить, зачем ей понадобилось облачиться в мужское платье[174 - «Armes propres habits requierent, / Il n’est si sot qui ne le sache. / Aultres pour estre en ville affierent, / Aultres pour porter lance ou hache» (Ibid. V. 16985–16988).]. Он строил собственные предположения относительно истоков знакомства Жанны с оружием, полагая, что в юности она служила пажом у «какого-то капитана» и он научил ее пользоваться копьем[175 - «L’en m’a dit pour chose certaine / Que comme un page elle servit / En sa jonesse ung capitaine / Ou l’art de porter harnas vit. / Et quant Jonesse le ravit / Et lui volut son sert monstrer, / Conseil eust qu’elle se chevist / A harnas et lance porter » (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 16873–16880).].
Столь же вольно трактовался образ французской героини и на миниатюре, сопровождавшей данный пассаж. Ее автор в качестве источника вдохновения, похоже, использовал не только текст поэмы. Безусловно, его решение изобразить Жанну с копьем в руках опиралось на рассуждения Мартина Ле Франка. Однако в «Защитнике дам» не было никаких упоминаний о наличии у нее щита – отсутствовали там и указания на герб семейства д’Арк, воспроизведенный на миниатюре и идентичный сохранившимся описаниям: две золотые лилии в синем поле, а между ними – серебряный меч с позолоченными гардой и рукоятью, увенчанный золотой короной[176 - См., к примеру, его описание в тексте королевского письма, позволявшего представителям семейства дю Лис (потомкам одного из братьев Жанны) использовать данный герб: «Par un privilеge spеcial dudit seigneur roy Charles VII, lui fut permis, ensemble ? sesdits fr?res et ? leur postеritе, de porter le lis, tant en leurs noms qu’en leurs armoiries, qui leur d?s lors furent octroyеes et blasonnеes d’un escu d’azur, ? deux fleurs de lis d’or, et une espеe d’argent ? la garde dorеe, la pointe en haut, fеrue en une couronne d’or» (Permission ? la branche cadette de la famille du Lys de reprendre les armoiries de la Pucelle // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 5. P. 227). Подробнее о гербе Жанны д’Арк см. далее: Глава 10.]. Очевидно, что данные сведения аррасский художник почерпнул из каких-то иных источников[177 - Например, из «Хроники» Ангеррана де Монстреле, который, в свою очередь, цитировал письмо, направленное после казни Жанны от имени английского короля Генриха VI Филиппу III Доброму, герцогу Бургундскому: «Demanda avoir et porter les tr?s nobles et excellentes armes de France… Et les porta en plusieurs courses et assaulx, et ses fr?res, comme on dist, c’est assavoir, ung escu ? deux fleur de lis d’or ? champ d’azur et une espеe la pointe en hault fеrue en une couronne» (La chronique d’Enguerran de Monstrelet. T. 4. P. 443).], хотя в целом изображение щита с гербом являлось плодом его собственной фантазии, ибо, согласно показаниям самой Жанны, она никогда не использовала знаки отличия, дарованные Карлом VII ее семье[178 - На допросах в 1431 г. она даже не смогла точно описать свой герб, забыв, что на нем была изображена корона: «Interrogata utrum haberet scutum et arma. Respondit quod ipsa nunquam habuit; sed rex suus dedit fratribus suis arma, videlicet unum scutum asureum in quo erant duo lilia aurea et ensis in medio» (PC, 1, 114).].
Еще одним несоответствием иллюстрации тексту поэмы вроде бы выглядело отмеченное выше соседство Жанны с библейской Юдифью, о которой в интересующем нас отрывке не говорилось ни слова. Однако здесь, безусловно, следует учитывать общий контекст IV книги «Защитника дам», откуда этот пассаж и был взят. Весь этот раздел Мартин Ле Франк посвятил восхвалению способностей и умений представительниц слабого пола. Герой поэмы Franc Vouloir (Искреннее Намерение), в который раз пытаясь защитить добрую репутацию женщин, перечислял здесь имена тех, кто особо отличился в делах управления и в воинском искусстве. Он начинал свой рассказ с персонажей античной истории и вспоминал «мудрую и могущественную королеву» Семирамиду, сохранившую мир и спокойствие во вверенной ее заботам стране после смерти мужа-императора[179 - «Semiramis, femme de Nine / Empereur des Assiriens, / Comme sage et puissant ro?ne / Tint si bien qu’il ni falut riens» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 16417–16420).]; королеву Томирис, «чудесным образом» одержавшую победу над Крезом и его 200 тысячами воинов-персов[180 - «Mais fut il fort, fut il perilleux, / A tout ses dards, a tout ses perses, / Ocis fut par cas mervelleux / Avecques deux cens mille Perses» (Ibid. V. 16469–16472).]; амазонок, значительно лучше мужчин справлявшихся с государственными делами[181 - «En cellui temps coome je lis, / Les dames haultement regnerrent / Sur les hommes aux cueurs fallis / Qui grandement les redoubterrent. / Le monde a leur gre gouvernerrent / Sans barrat et sans villanie. / Si croy, pour ce, elles peuplerrent / Le royaume d’Amazonie» (Ibid. V. 16481–16488).], а также их королев: Пентесилею, в трудный час пришедшую на помощь троянцам[182 - «Mais pour quoy ay tant attendu / A parler de Panthasilee / A cui maint prince s’est rendu / Et d’elle a re?u la colee? Troye la grande, longuee et lee, / Eust grand besoing de sa vaillance» (Ibid. V. 16513–16518).]; Таллетриду, оказавшую достойное сопротивление Александру Македонскому[183 - «Que puis je dire de Thalestre, / Ro?ne de celle contree? / Alexandre ne peut tel estre / Que par force il y eust entrеe. / Ce que puissant dame n’agree, / De legier n’est a conquerir. / Aussy quant ne lui desagree, / On l’a devant le requerir» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 16577–16584).]; Артемис, сражавшуюся вместе с Ксерксом против его врагов[184 - «Recorde toy d’Arthemisie / Que Xerxеs riche et plain d’amis / Pria contre ses ennemis, / Car vaillant fut et avisee» (Ibid. V. 16675–16678).]; Камиллу, победившую Энея[185 - «Dame et ro?ne elle devint / Et si regna tant que survint / Guerre entre Turnus et Enee / Ou elle vainqui plus de vint / Princes en une matinee» (Ibid. V. 16700–16704).]. Он дополнял этот список Береникой, «великой правительницей Каппадокии», отомстившей убийцам ее сыновей[186 - «Or me souvient de Beronice / Grande reyne de Capadoche / Laquelle es armes ne fut nice. / […] Quant elle vit ses filz en biere, / Oncques le cueur ne lui failly / Jusques a ce qu’elle assailly / Les murdriers qui firent l’offense» (Ibid. V. 16705–16718).]; Изикратеей, помогавшей своему супругу Митридаду, королю Понта[187 - «Dame Ysicrathee, moulier / De Mithridate roy de Ponte: / L’en ne la doibt pas oublier. / Car comme vaillant chevalier / Donna a son mary secours» (Ibid. V. 16722–16726).]; и Зенобией, царицей Пальмиры, правившей с великим искусством и приводившей в трепет всех соседей[188 - «Zenobie de Palmiregnes / Ro?ne, laisser je ne doys / Tant pour ce que tint pluiseurs regnes / Que nourrie fut en ung bois. / … Tout Orient dessoubs son ceptre / Gouverna comme lui sembla» (Ibid. V. 16737–16754).]. Длинный список достойнейших дам прошлого завершался именами библейских героинь: Деборы, которая не только предсказывала будущее и вершила справедливый суд[189 - «Delbora, non pas seulement / Qu’elle prophetisier s?avoit / Et que bon et vray jugement / Au peuple d’Israel rendoit» (Ibid. V. 16761–16764).], но возглавила войско и направила Варака против Сисары, «коннетабля могущественного короля»[190 - «Lis en la Bible si s?aras / Comment elle l’ost conduisant, / Baruch enchassa Sisaras / Connestable d’ung roy puissant» (Ibid. V. 16769–16772).]; Иаиль, убившей Сисару[191 - «Lequel Sisaras tres meschant / Des mains Jabel n’eschappa pas, / Car elle l’ocist en dormant / Et le mit de vie en trespas» (Ibid. V. 16773–16776).]; и, наконец, Юдифи, покончившей с Олоферном[192 - «De Judith laquelle Oloferne / Ocist et d’aultres parleroye» (Ibid. V. 16777–16778).].
Именно после этого экскурса в древнюю историю Мартин Ле Франк помещал рассказ о Жанне д’Арк, как бы ставя ее в один ряд со всеми перечисленными выше героинями. Вот почему ее изображение рядом с Юдифью на интересующей нас миниатюре выглядело совершенно естественно. Выбор этот оказывался тем более не случайным, что автор «Защитника дам» уделял особое внимание снятию осады с Орлеана[193 - «De la pucelle dire veul / Laquelle Orliens delivra / Ou Salseberi perdy l’eul / Et puis male mort le navra. / Ce fut elle qui recouvra / L’onneur des Franczois tellement / Que par raison elle en aura / Renom perpetuelement» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 16817–16824).], который, как я уже упоминала, во многих сочинениях, созданных после 1429 г., именовался второй Бетулией[194 - См. прим. 2 на с. 57.]. Таким образом, ветхозаветная защитница израильского города и своего народа как нельзя лучше подходила в данном случае в качестве аналога французской героини.
Однако именно это сопоставление и делало образ аррасской Jehanne la pucelle столь странным. Копье и щит в ее руках никак не соответствовали образу Юдифи: как известно, голову Олоферна та отрубила мечом, который во все времена оставался ее единственным значимым атрибутом[195 - «Потом, подойдя к столбику постели, стоявшему в головах у Олоферна, она сняла с него меч его и, приблизившись к постели, схватила волосы головы его и сказала: Господи, Боже Израиля! укрепи меня в этот день. И изо всей силы дважды ударила по шее Олоферна и сняла с него голову» (Иуд. 13: 6–8).]. Откуда же в таком случае в руках Жанны появилось другое оружие? Кто послужил «моделью» для иллюминатора «Защитника дам»? Кем был этот таинственный прототип?
***
Отчасти ответы на эти вопросы давал сам текст поэмы Мартина Ле Франка. Завершив рассказ о выдающихся воительницах и правительницах жизнеописаниями современных ему и вполне реальных графини де Монфор[196 - «Que ne t’ay je parlе pie?a / De la contesse de Montfort, / Qui mainte armee despie?a» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17169–17171).] и Жанны Баварской[197 - «Et aussy taire ne me doibs / De dame Jhenne de Baviere, / Contesse de grands Holandois, / Car plus aperte que levriere / Ou en champaigne ou en bruiere / Aprez ses ennemis couroit» (Ibid. V. 17177–17182).], автор переходил к прославлению дам, отличившихся в изобретательстве и различных «искусствах» (arts)[198 - «Si fault dire ensemble / De leurs aultres vertus comment / En sens et en enseignement / Furent et sont suppellatives, / Plus que les hommes meismement / Es arts humaines inventives» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17211–17216).]. И главной его героиней становилась здесь Афина (или Минерва, как ее обычно именовали в Средние века), которой, учитывая ее познания и возможности во всех без исключения науках, следовало бы, по мнению поэта, воздвигнуть храм[199 - «Pour quoy n’eust on dediе temple / A la Minerve qui tout sceut, / De laquelle chascun exemple / De toute art prendre et avoit peut?» (Ibid. V. 17217–17220).].
Самым главным, однако, искусством этой богини – искусством, которому она научила простых смертных, – Ле Франк полагал создание оружия[200 - «Mais entre vous nourris aux armes / Qui amez merveilleusement / Hauberjons, lances et guisarmes, / Loez Minerve grandement» (Ibid. V. 17241–17244).], причем в первую очередь оборонительного[201 - Тот же образ Минервы мы находим, к примеру, у Кристины Пизанской: «Il est escript que es anciens aages… une sage femme de Grece, nommеe Minerve, trouva l’art et science de faire armeures de fer et d’acier, et tout le hernois qu’on seult porter en bataille fu par luy primiement trouvе» (Christine de Pizan. Le Livre des fais et bonnes meurs du sage roy Charles V // Nouvelle collection des mеmoires pour servir ? l’histoire de France depuis le XIII
si?cle jusqu’? la fin du XVIII
. Ed. par MM. Michaud et Poujoulat. P., 1836. T. 2. P. 3–145, здесь Р. 38).]. Умением возводить внутренние дворы, донжоны, барбаканы и укрепленные форты люди были обязаны именно ее помощи[202 - «Garnir basses cours et donjons / Et barbaquennes et tournelles, / Assaulx livrer aux garnisons, / Ordonner batailles cruelles» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17253–17256).]. Таким образом, Минерва в поэме выступала прежде всего как защитница города, т. е. наделялась теми же функциями, которые приписывались ей еще в Античности. Греческая Полиада, Алалкомена, Полиухос – «щитовая дева», «градохранительница», «градодержица», «отражающая врагов» – охраняла посвященные ей города[203 - Лосев А. Ф. Афина // Мифы народов мира / Гл. ред. С. А. Токарев. М., 1987. Т. 1. С. 125–128; Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции. М., 2005. С. 236, 244, 319.]: не случайно и Мартин Ле Франк описывал ее как покровительницу Афин, живущих по ею самой установленным законам[204 - «Sous ses loys bonnes et notables / La citе d’Athеnes vivoit» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17235–17236).]. Под защитой Минервы находились и другие греческие полисы – Аргос, Мегара, Спарта[205 - Лосев А. Ф. Афина. С. 127.]. Ее культ существовал и в Трое, где хранился так называемый палладий – статуя Афины Паллады, вооруженной щитом и поднятым копьем[206 - Словарь античности. С. 62, 407, 589; Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 1996. С. 11–18.]. Именно это оружие считалось в древности неотъемлемым атрибутом дочери Зевса, его значение сохранилось неизменным и позднее[207 - См., к примеру, у Вергилия описание того, как Одиссей и Диомед вносят в лагерь ахейцев украденный из Трои палладий: «В лагерь едва был образ внесен – в очах засверкало / Яркое пламя, и пот проступил на теле соленый; / И, как была, со щитом и копьем колеблемым, дева – / Страшно об этом сказать – на месте подпрыгнула трижды» (Вергилий. Энеида / Пер. С. Ошерова // Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971. С. 161). Тот же образ Афины мы встречаем и у Апулея: «Быстро входит и другая, которую можно принять за Минерву, на голове блестящий шлем, сам шлем обвит оливковым венком, щит несет и копьем потрясает; вся такова – будто сейчас на бой» (Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел / Пер. М. Кузмина // Апулей. «Метаморфозы» и другие сочинения. М., 1988. С. 282).].
История Афины/Минервы пользовалась большой популярностью во французской средневековой культуре. Помимо «Защитника дам» Мартина Ле Франка, мы встречаем ее, к примеру, в «Аллегориях на „Метаморфозы“ Овидия» Арнульфа Орлеанского (вторая половина XII в.); в «Правдивом ди» Гийома де Машо (1364 г.); в сборнике «О знаменитых женщинах» Джованни Боккаччо, получившем особую популярность во Франции с конца XIV в.; в «Нравоучительной книге о шахматах любви» Эврара де Конти, созданной в 1390–1400 гг.; в «Письме Офеи Гектору» (1400–1401 гг.), «Книге об изменчивости Фортуны» (1400–1403 гг.) и «Книге о Граде женском» (1404–1405 гг.) Кристины Пизанской[208 - Подробнее см.: Blumenfeld-Kosinski R. Reading Myth: Classical Mythology and Its Interpretations in Medieval French Literature. Stanford, 1997. P. 23, 129, 175, 204, 210.].
В «Морализованном Овидии», одном из самых известных произведений средневековой литературы, оказавшем огромное влияние на французских авторов[209 - Ibid. P. 90–136, 215–216.], об античной богине говорилось следующее:
Минерва… должна изображаться в виде вооруженной дамы, голова которой покрыта шлемом, а его гребень спускается назад. Она держит в правой руке копье, а в левой – щит, на котором нарисована голова ужасной горгоны с тремя змеями вокруг[210 - «Minerue… doit estre figuree a la semblance dune dame armee. Le chief de laquelle doit estre enuironne de une berge et son heaume creste le couuroit par dessus. Elle tenoit en sa dextre main une lance et en sa senestre j esencristasin ouquel estoit paint le chief de gorgone moult horrible enuironne de trois serpens» (Ovide. Mеtamorphoses. Bruges, 1484, б. п., курсив мой – О. Т.). То же строгое распределение оружия в правой и левой руках Афины соблюдалось и в Античности: Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 264–268.].
Копье и щит, таким образом, воспринимались здесь как единое целое, а значит, требовали и единой интерпретации, при которой щит (с отпугивающей врагов головой Медузы Горгоны) маркировал границу территории (и, в частности, стену города), находящейся под защитой копья[211 - Та же единая интерпретация копья и щита как оборонительного оружия была свойственна и греческой культуре. См., к примеру: «В негодованьи ему отвечала Паллада Афина: / Горе! Я вижу теперь, как тебе Одиссей отдаленный / Нужен, чтоб руки свои наложил на бесстыдных пришельцев. / Если б теперь, воротившись, он встал перед дверью домовой / С парою копий в руке, со щитом своим крепким и в шлеме» (Гомер. Одиссея / Пер. В. В. Вересаева. М., 1953. I. 252–256). Подробнее см.: Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 232–233, 235, 243–244, 264–268. Интересные размышления о копье и его связи с границей своей/чужой территории в западноевропейской и русской культурах см. в: Мурьянов М. Ф. «Слово о полку Игореве» в контексте европейского Средневековья // Palaeoslavica. 1996. Vol. 4. P. 19–36; Бойцов М. А. В шкурах или в пурпуре? К облику варварских королей времен «падения» Римской империи // Искусство власти. Сборник в честь Н. А. Хачатурян. М., 2007. С. 46–87, здесь С. 73–77.].
Программа изображения Афины/Минервы, настоятельно рекомендованная автором «Морализованного Овидия» и предусматривавшая обязательное наличие у нее копья и щита, действительно постоянно воспроизводилась на средневековых миниатюрах. Вторым же по частоте использования являлся, по всей видимости, сюжет с Арахной, превращенной в паука за дерзкую попытку превзойти саму богиню в ткачестве[212 - Французские авторы XIV–XV вв. видели в этой истории пример того, как не следует вести себя ученику со своим учителем. См., к примеру: «Yragnes, ce dit une fable, fu une damoiselle moult soubtive en l’art de tissir et de fillerie, mais trop se oultrecuida de son savoir, et de fait se vanta contre Pallas, dont la deesse s’a?ra contre elle si que pour ycelle vantance la mua in yraigne et dist: „Puis que tant te vantes de filer et tyssir, a tous jours mais filleras et tristras ouvrage de nulle value“. Et tres dont vindrent les yragnes qui ancore ne cessent de filer y tyssire. Si pot estre que aucune se vanta contre sa maistresse, dont mal lui en prist en aucune maniere» (Christine de Pizan. Epistre d’Othеa / Ed. critique de G. Parussa. Gen?ve, 1999. P. 289).]. Именно это умение было названо в «Защитнике дам» следующим по важности искусством, которому Минерва научила людей – голых, замерзающих, страдающих от дождя, ветра и полной невозможности хоть как-то укрыться и согреться[213 - «Qui est a la pluye et au vent, / Mal vestus et mal affulez, / Il la doibt regretier souvent / Car tixtre apprint aux deffulez / Nus et descouvers a tous lez, / Fustanes, linges, draps, tichus / Dont couvroient leurs dos pelez / De hale et de pouldre houchus» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17257–17264).]. Мартин Ле Франк заявлял, что «кардиналы и папы» должны признать важность этой «науки», поскольку изготовлением вышивок, плащей, дуплетов, скатертей и салфеток – всего, что используется во дворцах и монастырях, они также обязаны античной богине[214 - «Et prisier la science soye / Doibvent et cardinaulx et papes, / Car elle aprint comment de soye / L’en feroit ornemens et chappes, / Doubliers, serviettes et nappes / Pour parer palais et monstiers» (Ibid. V. 17265–17268).]. Ткачество, таким образом, напрямую связывалось в «Защитнике дам» с первой – военной – функцией Афины/Минервы, ибо также подразумевало покровительство, оказываемое ею роду людскому.
Странная на первый взгляд зависимость между двумя отмеченными «искусствами» легко прояснялась при обращении к греческой философии и, в частности, к «Политику» Платона:
Какой же можно найти самый малый удовлетворительный образец, который был бы причастен той самой – государственной – деятельности? Ради Зевса, Сократ, хочешь, за неимением лучшего, выберем ткацкое ремесло? Да и его – не целиком; быть может, будет достаточно ткани из шерсти: пожалуй, эта выделенная нами часть скорее всего засвидетельствует то, чего мы ждем[215 - Платон. Политик // Платон. Сочинения / Под общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса. М., 1972. Т. 3 (2). С. 33.]. И далее: Все, что мы производим и приобретаем, служит нам либо для созидания чего-либо, либо для защиты от страданий[216 - Там же. С. 39 (курсив мой – О. Т.).].
Подробно рассмотрев данное любопытное сравнение, Михаил Ямпольский отмечал, что абсолютно все – ткани, покровы, ковры и накидки – относилось Платоном именно к защитным средствам[217 - Ямпольский М. Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре. М., 2007. С. 54–57 (со ссылкой на специальное исследование аналогии между ткачеством и функцией защиты у Платона: Rosen S. Plato’s Statesman. The Web of Politics. New Haven, 1995. P. 101–104).]. Аналогия эта становилась особенно заметной, когда речь заходила о так называемых daidala – произведениях легендарного Дедала, включавших, наравне с материями, вышивками и украшениями колесниц, корабли, а также – что особенно важно – доспехи и щиты. Последние и являлись самым ярким выражением daidala: сделанные из шкур, натянутых на каркас, а лишь затем покрытые слоем бронзы, они прямо олицетворяли связь ткачества (плетения) и защиты[218 - Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 57, 176–177 (со ссылкой на: Frontisi-Ducroux F. Dеdale. Mythologie de l’artisan en Gr?ce ancienne. P., 1975).].
Данная функция, являвшаяся неотъемлемой частью образа Афины/Минервы и сохранившая свое значение как в римской Античности, так и в Средние века, дает все основания предположить, что именно этот образ и послужил основой для художника-иллюстратора рукописи «Защитника дам» при создании «портрета» Жанны д’Арк[219 - Он, безусловно, опирался и на текст самой поэмы. У Мартина Ле Франка сравнение Жанны д’Арк с Афиной возникало в самом конце пассажа, посвященного французской героине: «Hе, cueurs de France en gentillesse / Concheus, vostre esprit reprenez / Et de Pallas et de Lucresse / L’usage et l’estat apprenez» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17125–17128).]. Тема спасительницы города получала у него, таким образом, универсальное звучание, поскольку в одном рисунке поднимались сразу три важные темы – античная, библейская и современная ему французская. Близость образов Орлеанской Девы и Афины/Минервы подчеркивали прежде всего идентичные атрибуты – копье и щит, – которые и в средневековой культуре полностью сохранили свое основное значение – символов защиты[220 - Именно в этом значении упоминались копье и щит в Библии: «Избрали новых богов, оттого война у ворот. Виден ли был щит и копье у сорока тысяч Израиля?» (Суд. 5: 8). См. также: «Перс и Лидиянин и Ливиец находились в войске твоем и были у тебя ратниками, вешали на тебе щит и шлем» (Иез. 27: 10).]. Достаточно вспомнить архангела Михаила, святого патрона и защитника Франции, часто изображавшегося именно с этим оружием – как во французских, так и в иностранных рукописях[221 - Об архангеле Михаиле как о небесном страже, защищающем врата храма от грешников, в византийской традиции см.: Лидов А. М. Чудотворные иконы в храмовой декорации. О символической программе императорских врат Софии Константинопольской // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. С. 44–75, здесь С. 50.].
Безусловно, на первый взгляд, уподобление Жанны д’Арк Афине на миниатюре из «Защитника дам» может показаться весьма неожиданным. В текстах, посвященных французской героине, подобная аналогия встречалась крайне редко. За исключением Мартина Ле Франка, единственным, пожалуй, кто обратился к данному сравнению, стал анонимный автор латинской поэмы «О пришествии Девы и освобождении Орлеана», созданной после 1456 г.[222 - «Rex igitur certus divino numine duci / Virginis officium, jussit revocare Puellam. / Advenu cujus stipatur milite multo / Curia: fit strepitus, gaudent sperare salutem / Pro se quisque viri. Sic, primum Pallade visa, / Virgine belligera, circum Tritona sonorum / Africa gens fremuit» (Anonyme. Sur l’arrivеe de la Pucelle et sur la dеlivrance d’Orlеans // Proc?s de condamnation et de rеhabilitation de Jeanne d’Arc. T. 5. P. 33). Сравнение Жанны с Афиной в этой поэме дает возможность предполагать, что ее автор читал «Защитника дам» Мартина Ле Франка.] Однако данную цепочку ассоциаций легко прояснить, всего лишь добавив к ней одно связующее звено, важнейшую героиню средневековой христианской культуры – Деву Марию.
***
Как защитница города и – шире – всего человечества Пресвятая Дева начала восприниматься в христианском мире очень рано: уже в VII в. она стала официальной покровительницей Константинополя[223 - Подробно эта тема рассмотрена в: Limberis V. Divine Heiress: The Virgin Mary and the Creation of Christian Constantinople. L.; N. Y., 1994.]. Здесь, во Влахернской церкви, хранилась привезенная из Палестины ее чудотворная Риза, оберегавшая, как считалось, мир и покой горожан. В IV каноне на «Положение Ризы Богоматери» Иосифа Песнопевца (IX в.) последняя именовалась «покровом», «светлым покрывалом», «стеной» и «укреплением» царствующего града всех градов[224 - Службы положения Ризы Пресвятой Богородицы во Влахернах и Пояса Пресвятой Богородицы в Халкопратии // Реликвии в Византии и Древней Руси. Письменные источники / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2006. С. 123–126. См. также: Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая» и 12 икосе (23 строфе) Акафиста Богоматери // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. Очерки византийской иконографии XI–XIII вв. М., 2000. С. 157–176; Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. СПб., 1914–1915 (репринт: М., 1998). Т. 2. С. 56–60, 92–103.]. С VI в. введение почитания Марии в гражданские и религиозные церемонии (в частности, еженедельная богородичная служба по пятницам, включавшая крестный путь из Влахерн в Халкопратию) сделало византийскую столицу истинным «градом Богородицы». Именно так полагал анонимный автор «Слова на положение Ризы», приписываемого Феодору Синкеллу (VII в.):
Сей царственный и богохранимый град, который говорящий и пишущий должен с похвалою называть «Градом Богородицы»… Чисто восхваляется всечистое имя (Ея), и оно вполне считается стеною и забралом спасения[225 - Положение Ризы Богоматери во Влахернах // Реликвии в Византии и Древней Руси. С. 217–224, здесь С. 217–218 (курсив мой – О. Т.).].
Подобное восприятие отразила и более поздняя легенда о явлении Константину Иисуса Христа, повелевшего императору основать Константинополь: «Иди и создай на месте сем город Матери Моей»[226 - Террагонский аноним. О граде Константинополе. Латинское описание реликвий XI в. // Реликвии в Византии и Древней Руси. С. 174–189, здесь С. 189.]. Эпитеты, ставшие постоянными для образа Девы Марии и вошедшие в ее Акафист, помимо общего поэтического и теологического смысла были связаны, как подчеркивала О. Е. Этингоф, с идеями архитектурной образности: Богородица называлась здесь «непоколебимой башней», «нерушимой стеной царства», «столпом непорочности», «убежищем», «дверью» и «вратами»[227 - Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая». С. 159–160. См. также: Limberis V. Divine Heiress. P. 121–122, 149–158.]. Важно и то, что служба Акафиста на пятую неделю Великого поста была введена в X в. в память о победе над аварами, осаждавшими Константинополь в 626 г.[228 - Рассказ об этой осаде и спасении города при помощи иконы Богородицы приводит Террагонский аноним: «Взяв там (в церкви Богородицы – О. Т.) Ее святой образ, обнесли они весь город, и все следовали за [иконой] с песнопениями, слезно моля Богородицу смилостивиться, чтобы защитила она град свой от окружавшей его вражеской опасности» (Террагонский аноним. О граде Константинополе. С. 189). Как отмечал Л. К. Масиель Санчес, эта легенда была использована на рубеже XII–XIII вв. Готье де Куанси в его сборнике чудес Богоматери и стала, таким образом, известна в средневековой Франции: Там же. С. 189, прим. 28.] Она также включала чтения, посвященные двум другим осадам: 674–678 и 717–718 гг.[229 - Этингоф О. Е. Об иконе «Богоматерь Пирогощая». С. 162–163.] Таким образом, в византийских письменных источниках постоянно подчеркивалась связь Девы Марии с идеей защиты города.
Та же связь прослеживалась и по иконографическому материалу. К палеологовской эпохе (конец XIII в.) сложилась устойчивая традиция историзованного иллюстрирования 12?го икоса и 13?го кондака (23?й и 24?й строф) Акафиста, отражавшая реальную практику процессий с иконами Богоматери, устраиваемых в Константинополе. В этих шествиях участвовали император, светские и духовные лица, а на изображениях фигурировали служба с литией или поклонение иконе Марии с молитвой о защите города от врагов[230 - Там же. С. 163–165.]. Идея такого покровительства получила воплощение и на монетах императоров из династии Палеологов: на них Богородица была представлена в типе Оранты в центре замкнутой городской стены с мощными крепостными башнями[231 - Там же. С. 166–167; Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 2. С. 71–75.].
Истоки образа Пресвятой Девы как защитницы Константинополя следует искать, в частности, в ветхозаветных прототипах, утвердившихся в святоотеческой литературе в III–IV вв., для которых было характерно уподобление Марии «двери непроходимой», «вертограду огражденному», скинии, закрытым райским вратам и т. д.[232 - Этингоф О. Е. Иконография ветхозаветных прообразов Богоматери средневизантийского периода // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. С. 13–38; Она же. Ветхозаветные иконографические типы Богоматери (по миниатюрам смирнского фрагмента Христианской топографии Космы Индикоплова) // Там же. С. 39–66. См. также: Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 440–441.] Для нас, однако, интерес представляют более ранние, античные истоки данного образа. С этой точки зрения, по мнению Василики Лимберис, культурным субстратом, породившим образ Марии – защитницы города, являлись культы греческих богинь, хорошо известных в Византии: Реи, Гекаты, Деметры, Персефоны и… Афины[233 - Limberis V. Divine Heiress. P. 122. Н. П. Кондаков отмечал, что образ «юной Афины» являлся прототипом для изображения Богоматери в мозаиках Палатинской капеллы в Палермо (XII в.) и, возможно, на мраморном рельефе из церкви св. Афанасия в Салониках (не ранее XIV в.): Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 2. 260.].
Изначально Константинополь – вернее, Византий – был посвящен вовсе не Богородице, а Рее как защитнице (Тюхе) города. Богиня судьбы олицетворяла в данном случае законы и политическую самостоятельность того или иного полиса. Многие города желали видеть Тюхе своей покровительницей: Эфес, Смирна, Никея, Тарсос[234 - Limberis V. Divine Heiress. P. 123–125.]. Однако первыми ей были посвящены Афины, где роль Тюхе исполняла сама Афина Паллада. Данное обстоятельство было хорошо известно византийским историкам: еще в V в. Зосим в своей «Новой истории» рассказывал, как гунны во главе с Аларихом не смогли в 396 г. захватить город, поскольку увидели на его стене богиню в полном боевом доспехе[235 - «Я также не должен умолчать о причине, по которой произошло чудесное спасение афинян… Когда Аларих и все его войско подошли к городу, вождь увидел саму богиню Афину, охранявшую город и прохаживавшуюся вдоль его стен. Она выглядела точь-в-точь как ее статуя – в полном вооружении и готовности отразить нападение» (Зосим. Новая история / Пер., комм., указ. Н. Н. Болгова. Белгород, 2010. С. 208).]. Неудивительно, что со временем Афина «подменила» собой Тюхе и в роли защитницы Константинополя. А в XII в. Никита Хониат уже сравнивал с «мнимой девственницей» Минервой «истинную» Деву Марию[236 - «Когда наступило время проходить и самому императору, впереди его ехала серебряная, вызолоченная колесница… а на ней стояла икона Богоматери, непобедимой защитницы и неодолимой соратницы царя. И не трещала ось под этой колесницей, потому что она везла не мнимую девственницу богиню Минерву, но истинную Деву» (Никита Хониат. История со времени царствования Иоанна Комнина / Пер. под ред. В. И. Долоцкого. Рязань, 2003. Т. 1 (1118–1185). С. 171–172).].
Те же изменения коснулись и Ризы Богоматери. Еще в VII в. в «Пасхальной хронике» приводилась легенда о том, что Константин якобы привез в свою новую столицу палладий, хранившийся до того в Риме, и поместил его рядом с колонной, на которой была установлена статуя Тюхе[237 - «Обнаружив <рядом> деревню под названием Амандра, он (Персей – О. Т.) построил на ее месте город. За его воротами он поставил свою статую, которая несла изображение головы Горгоны, и, совершив жертвоприношение, назвал Тиху города Персидой в честь своего имени; эта статуя до сих пор стоит там» (Пасхальная хроника / Пер., вступ. ст., комм. Л. А. Самуткиной. СПб., 2004. С. 152–153). Согласно легенде, палладий был спасен из пылающей Трои Энеем и доставлен в Италию, где был торжественно помещен в храм Весты в Риме: Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре. С. 14–15.]. Однако в IX в. палладием, способным защитить Константинополь от врагов, уже совершенно явно считался Покров Богородицы. В 860 г. во второй гомилии «На нашествие росов» патриарх Фотий с восторгом описывал последствия осады города Аскольдом и Диром:
Истинно, облачение Матери Божьей – это пресвятое одеяние! Оно окружило стены – и по неизреченному слову враги показали спины; город облачился в него – и как по команде распался вражеский лагерь; обрядился им – и противники лишились тех надежд, в которых витали. Ибо, как только облачение Девы обошло стены, варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения[238 - Патриарх Фотий. Гомилия (IV) вторая «На нашествие росов» / Пер. П. В. Кузенкова // Древнейшие государства Восточной Европы: 2000. Проблемы источниковедения / Отв. ред. Л. В. Столярова. М., 2003. С. 45–69, здесь С. 60.].
В некоторых случаях Риза могла замещаться выносными иконами Богоматери; их византийские императоры начиная с XI в. брали с собой в военные походы[239 - Этингоф О. Е. К ранней истории иконы «Владимирская Богоматерь» и традиции влахернского богородичного культа на Руси в XI–XIII вв. // Этингоф О. Е. Образ Богоматери. С. 127–156, здесь С. 141; Колпакова Г. С. Искусство Византии. Ранний и средний периоды. СПб., 2005. С. 17.].
Не менее важной оказывалась связь между Афиной и Девой Марией через ткачество. Как греческая богиня считалась создательницей и лучшей мастерицей в данном ремесле, так и будущей матери Христа была уготована здесь исключительная роль. Об этом прямо говорилось в «Протоевангелии Иакова» (II в.), апокрифическом, но крайне популярном в последующие столетия произведении:
И сказал первосвященник: бросьте жребий, что кому прясть… И выпали Марии настоящий пурпур и багрянец, и, взяв их, она вернулась в свой дом… И окончила она прясть багрянец и пурпур и отнесла первосвященнику. Первосвященник благословил ее и сказал: Бог возвеличил имя твое, и ты будешь благословенна во всех народах на земле[240 - История Иакова о рождении Марии // Апокрифы древних христиан / Пер., прим., комм. И. С. Свенцицкой, М. К. Трофимовой. М., 1989. С. 121.].
С точки зрения византийских богословов, прядение Марией пурпура возвещало творение тела ее будущего Младенца из собственной крови. Уже у Прокла в «Похвальном слове Пресвятой Деве Богородице Марии» (V в.) рождение Спасителя уподоблялось тяжелой работе на ткацком станке[241 - «Maria, inquam, ancilla et mater, virgo, ac coelum, Dei ad homines unicus pons, horrendum incarnationis textorium jugum, in quo ineffabili quadam ratione unionis illius tunica confecta est: cujus quidem textor exstitit Spiritus sanctus» (Proclus, CP. Episcopus. Laudatio in sanctissimam Dei genitricem Mariam // PG. T. 65. Col. 679–691, здесь Col. 681–682). Интересно, что чуть дальше у Прокла говорилось о Марии как о матери, рожденной «неестественным образом» (Ibid. Col. 711–712), что, по мнению В. Лимберис, также отсылало к образу Афины, появившейся на свет из головы Зевса: Limberis V. Divine Heiress. P. 88.]. А у Иоанна Дамаскина (VIII в.) сам Иисус Христос сравнивался с тканью, произведенной его матерью: «Вместе с Царем и Богом поклоняюсь и багрянице тела, не как одеянию и не как четвертому Лицу, – нет! – но как ставшей причастною тому же Божеству»[242 - Иоанн Дамаскин. Три слова в защиту иконопочитания / Пер. А. Бронзова. СПб., 2001. С. 32.].
Тема явления Христа как защитника, Спасителя всего человечества и роли в этом процессе Марии нашла и свое иконографическое воплощение. В VI–VII вв. в греко-восточной иконописи сложился так называемый тип Богородицы со щитом (медальоном), перешедший затем в византийское и западноевропейское искусство и сохранившийся вплоть до XVI в.[243 - Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 1. С. 304–319; Т. 2. С. 62–63, 109–123, 396.] Особенность его заключалась в том, что Богоматерь поддерживала здесь не сидящего у нее на руках Младенца (Спаса Эммануила), но некий белый или голубоватый ореол с его изображением – как будто металлический щит с рельефом, прообразом которого выступал, вероятно, «обетный щит» (clipeum) императора[244 - Там же. Т. 1. С. 308.]. Н. П. Кондаков не приводил никаких соображений относительно богословских истоков данного иконографического типа, однако мне представляется, что в данном случае вновь поднималась тема защиты рода человеческого – защиты, которая воспоследует не только от самого Христа, но и от Его матери. Щит, который она сжимала в руках и который в греческой культуре являлся самым ярким выражением daidala, не только подчеркивал эту мысль, но и связывал воедино две основных функции Марии – покровительство и занятие ткачеством.
Связь между двумя функциями еще более явно прослеживалась по иконографическому типу Virgo militans. На знаменитой костяной табличке, присланной в подарок Карлу Великому от имени византийской императрицы Ирины, Мария была представлена в доспехах римского воина, с крестом-скипетром, но при этом сжимающей в левой руке два веретена[245 - Подробнее о ней: Lewis S. A Byzantine «Virgo Militans» at Charlemagne Court // Viator. 1980. Vol. 11. P. 71–110. Н. П. Кондаков, отмечая, что костяная табличка, возможно, являлась подделкой, тем не менее возводил данное изображение к более раннему и лучше документированному типу Maria Regina: Кондаков Н. П. Иконография Богородицы. Т. 1. С. 276–297.]. Иными словами, интересующая нас аналогия между защитой и ткачеством была известна и понятна не только в Византии, но и в Западной Европе, где образ воинствующей Богородицы также фиксировался по изобразительным источникам[246 - Махов А. Е. Дубина Богоматери. Вещь и слово в демонологической иконографии «Мадонны, приходящей на помощь» // In Umbra. Демонология как семиотическая система / Отв. ред. и сост. Д. И. Антонов, О. Б. Христофорова. М., 2017. Вып. 6. С. 43–64; Он же. «Madonna del Soccorso», или Парадокс мирного гнева // Агрессия демонов и гнев святых в средневековых текстах и изображениях / Под ред. А. Б. Герштейн. М., 2021. C. 23–69.]. Еще большее распространение получила в средневековых кодексах сцена Благовещения, где Мария оказывалась представлена с пряжей, веретеном или прялкой: этот иконографический тип также, по всей видимости, имел византийское происхождение и опирался на цитировавшийся выше пассаж из «Протоевангелия Иакова»[247 - Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 315–316.].
Тема ткачества/защиты нашла своеобразное отражение и в распространившихся с XIII в. изображениях плата св. Вероники – одном из вариантов нерукотворных икон, к которым также относился Мандилион (плат с образом Христа, якобы спасший Эдессу от нападения персов)[248 - О символической связи Мандилиона с литургическими тканями, используемыми в таинстве Евхаристии, см.: Герстель Ш. Чудотворный Мандилион. Образ Спаса Нерукотворного в византийских иконографических программах // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. С. 76–89; Лидов А. М. Мандилион и Керамион как образ-архетип сакрального пространства // Восточнохристианские реликвии / Ред.-сост. А. М. Лидов. М., 2003. С. 249–280, здесь С. 253. О функциональной близости Мандилиона и греческого палладия: Фуллертон М. Д. О чудотворящих образах в античной культуре. С. 16.]. Как и на последнем, лик Спасителя оказывался как бы «впечатан» в саму ткань плата Вероники, сливаясь с ней воедино, как будто в подтверждение слов Иоанна Дамаскина[249 - О плате св. Вероники см. прежде всего: Il Volto di Cristo / A cura di G. Morello, G. Wolf. Roma, 2001. P. 103–111.]. С точки зрения символики данного изображения, внимания заслуживают исследования Луи Марена, сопоставившего данный иконографический тип с мотивом Медузы Горгоны (чья отрубленная голова, как мы помним, красовалась на щите Афины/Минервы). Для французского ученого, которого в первую очередь интересовал эффект обездвиживания модели, «выступание» головы Медузы из щита оказывалось идентичным положению лика Христа на плате[250 - Ямпольский М. Ткач и визионер. С. 452–463 (со ссылкой на: Marin L. Dеtruire la peinture. P., 1977; Idem. Philippe de Champaigne ou la prеsence cachеe. P., 1995). Любопытно, что в том же ряду Л. Марен рассматривал и изображения головы Олоферна, отрубленной Юдифью.] – как, впрочем, и изображению фигуры Младенца на щите Богородицы в иконографическом типе, отмеченном Н. П. Кондаковым. Во всех трех случаях, на мой взгляд, речь шла о единой, наглядно демонстрируемой символике защиты.
Воспринятой на Западе оказалась и тема Марии – покровительницы города. С XII в., когда культ Пресвятой Девы обрел здесь особую популярность, европейские правители начали искать ее заступничества для своих подданных[251 - Подробнее об этом см.: Schreiner K. Maria Patrona. La sainte Vi?rge comme figure des villes, territoires et nations ? la fin du Moyen ?ge et au dеbut des temps modernes // Identitе rеgionale et conscience nationale en France et en Allemagne du Moyen ?ge ? l’еpoque moderne / Publ. par R. Babel, J.?M. Moeglin. Sigmaringen, 1997. P. 133–153.]. Уже у Алана Лилльского в проповеди на Благовещение Мария именовалась «городом», созданным Господом (два других представляли род людской и Церковь), и уподоблялась ему. Неудивительно, что именно к Ее защите в Средние века и Новое время обращались многие народы: жители Сиены именовали свой город civitas virginis; Людовик I Великий, король Венгрии, называл свои владения Regnum Marianum; герцог Максимилиан I Баварский в начале XVII в. назначил Марию Patrona Bavariae[252 - Ibid. P. 138.].
Преданностью Богородице отличались и жители Франции, особенно в период Столетней войны. Так, Кристина Пизанская в «Письме королеве» 1405 г. призывала Изабеллу Баварскую, супругу Карла VI, стать «матерью и защитницей своих подданных» – такой же, какой была Мария для всего христианского мира[253 - «Encores vous dis-je que, tout ainsi comme le royne du ciel, mere de Dieu, est appellеe mere de toute chretientе, doit estre dicte et appellеe toute saige et bonne royne mere et conffortarresse, et advocate de ses subgiez et de son pueple» (Christine de Pizan. Epistre ? la reine / Ed. par A. J. Kennedy // Revue des langues romanes. 1988. T. 92 (2). P. 253–264, здесь P. 256).]. В 1414 г. в «Молитве Богоматери» поэтесса обращалась непосредственно к матери Христа, моля ее оказать помощь французскому королю и избавить страну от постигших ее бед[254 - «Pour le Roy de France te pri / Qu’en pitiе tu oyes le cry / De ses bons et loyaux amis… Royne, qui des maulx nous l?ve / Lesquelx nous empеtra dame Eve, / Si com saint Augustin raconte, / Tu est celle qui n’es pas t?ve / A nous expurgier de la c?ve / De pеchiе qui trop nous surmonte» (Christine de Pizan. Pri?re ? Notre-Dame // Thomassy R. Essai sur les еcrits politiques de Christine de Pisan. P., 1838. P. 171–181, здесь Р. 173–174).]. А в «Зерцале достойных женщин» конца XV в. анонимный автор в подробностях описывал страстную мольбу, с которой французский дофин Карл (будущий Карл VII) обращался к Богоматери, прося заступничества перед Ее Сыном, дабы он помог ему победить своих врагов. Содержание этой молитвы затем якобы пересказала дофину Жанна д’Арк, явившаяся к нему в Шинон с обещанием спасти Францию: именно этот открытый девушкой «секрет» убедил Карла в ее избранности и заставил его доверить ей войска[255 - «Indigne de adresser sa priere a Dieu suplia a sa glorieuse mere qui est royne de misericorde et consolation des desolez que se il estoit vray filz du roy de France et heritier de sa couronne il pleust a la dame suplier son filz que il luy donnast ayde et secours contre ses ennemys mortelz et aduersaires en maniere que il les peust chasser hors de son royaume et icelluy gouuerner en paix» (Mirouer des Femmes vertueuses. P., 1547, б. п.). О «секрете» Жанны д’Арк, якобы открытом ею будущему Карлу VII, см. подробнее: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 44–63.].
То, что Жанну благосклонные к ней авторы сравнивали с Девой Марией, спасительницей человечества, и видели в ней прежде всего защитницу французского народа, – факт хорошо известный. Впервые эта аналогия начала использоваться летом 1429 г. – после снятия осады с Орлеана[256 - О возникновении данной аналогии и ее судьбе в текстах XV в. см.: Тогоева О. И. Еретичка, ставшая святой. С. 68.], что расценивалось большинством французов как первое чудо, совершенное девушкой, как наглядное подтверждение ее миссии[257 - См. выше: прим. 1 на с. 24; прим. 1 на с. 52.]. Невероятное почтение, которое она испытывала к Богородице, также неоднократно отмечалось современниками событий[258 - Delaruelle E. La spiritualitе de Jeanne d’Arc // Delaruelle E. La piеtе populaire au Moyen Age. Turin, 1975. P. 355–388.], однако для нас в данном случае особый интерес представляют показания самой Жанны на обвинительном процессе 1431 г., где она, в частности, с гордостью заявила, что вряд ли найдется кто-то способный сравниться с ней в умении прясть[259 - «Interrogata utrum in iuventute didiscerit aliquam artem. Dixit quod sic, ad suendum pannos lineos et nendum; nec timebat mulierem Rothomagensem de nendo et suendo» (PC, 1, 46).]. Безобидные, на первый взгляд, слова в действительности, возможно, намекали на двух других непревзойденных мастериц – Деву Марию и Афину/Минерву, поскольку для них ремесло ткачихи и защита города (или страны) оказывались семантически близкими.
Впрочем, не одни лишь эти функции объединяли Жанну д’Арк с Богоматерью, а через нее – с Афиной Палладой. В том, как воспринимали данных героинь в Античности и Средневековье, присутствовала еще одна общая составляющая – их настойчиво декларируемая девственность, с которой также оказывалась связана тема покровительства.
***
Как известно, в Библии город наделялся женской сущностью, попеременно выступая в роли «матери», «вдовы» или «блудницы»[260 - Франк-Каменецкий И. Г. Женщина-город в библейской эсхатологии // Франк-Каменецкий И. Г. Колесница Иеговы. М., 2004. С. 224–236; Фрейденберг О. М. Въезд в Иерусалим на осле (Из евангельской мифологии) // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1998. С. 623–665.]. В качестве антитезы последнему варианту существовал также город-«дева», символическая чистота которого пребывала под защитой его стен – гарантии от насилия, исходящего от любого захватчика[261 - Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Топоров В. Н. Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 121–132, здесь С. 126–127.]. Впрочем, этот образ был хорошо известен большинству древних традиций[262 - Там же. С. 127, 130–131.], в том числе и античной: вечно девственная Афина выступала здесь прежде всего как покровительница крепостной стены[263 - Михайлин В. Ю. Тропа звериных слов. С. 236.]. Та же взаимосвязь между обетом целомудрия и защитой города прослеживалась и в образе Девы Марии, ставшей для людей Средневековья олицетворением непорочности и спасения. Да и Юдифь (рядом с которой, как мы помним, на миниатюре из аррасской рукописи «Защитника дам» была изображена Жанна д’Арк), защитившая Бетулию от врагов израильского народа, часто уподоблялась Церкви, убежищу всех истинных христиан[264 - Например, в комментариях Рабана Мавра IX в.: «Illis ergo omnibus ornamentis se sancta Ecclesia ornat, quia omnium virtutum decore se illustrare certat» (Beati Rabani Mauri Expositio in Librum Judith // PL. T. 109. Col. 539–615, здесь Col. 565). Или в «Ординарной глоссе» XIII в.: «Judith, id est Ecclesia, commendat praesbiteris portam. Id est castrorum Dei sollicitam custodiam, ut pervigili et solerti cura contra hostium insidias semper parati assistant et orationibus muniti» (Glossa ordinaria // PL. T. 113. Col. 731–740, здесь Col. 736).], и тем самым автоматически приравнивалась к Марии – другому воплощению Церкви[265 - Подробнее см.: B?hrer-Thierry G. La reine adult?re // Cahiers de civilisation mеdiеvale. 1992. Т. 35. P. 299–312; Ciletti E., L?hnemann H. Judith in the Christian Tradition // The Sword of Judith. Judith Studies across the Disciplines / Ed. by K. R. Brine, E. Ciletti, H. L?hnemann. Cambridge, 2010. P. 41–65.].
Вместе с тем в еврейских мидрашах история Юдифи излагалась совершенно иначе: как полагали многие комментаторы, в лагере ассирийцев она согрешила, разделив ложе с Олоферном, а потому стража Бетулии отказывалась пускать ее внутрь городских стен[266 - Dubarle A.?M. Judith. Formes et sens des diverses traditions. Rome, 1966. P. 80–102, 168; Levine Gera D. The Jewish Textual Tradition // The Sword of Judith. Judith Studies across the Disciplines. P. 23–39.]. В данном ряду ассоциаций вполне логично смотрелась и Жанна д’Арк с ее обетом целомудрия и первым военным «чудом» – снятием осады с Орлеана, во время которого англичане, кстати сказать, именовали девушку не иначе как потаскухой (ribaude). Именно на этих оскорблениях было затем основано официальное обвинение французской героини в занятиях проституцией[267 - Тогоева О. И. Короли и ведьмы. С. 90–116.]. Более того, по словам Жана д’Эстиве, прокурора руанского трибунала, Жанна сама заявляла, что после окончания военных действий и изгнания захватчиков с территории королевства она станет матерью трех необыкновенных сыновей – короля, императора и папы[268 - «Item dicta Iohanna… dixit quod… ipsa habitura erat tres filios quorum primus esset papa, secundus imperator er tercius rex» (PC, 1, 204).].
Сомнения в истинной девственности возникали на протяжении веков и в отношении Афины Паллады, согласно некоторым источникам, настоящей, а не приемной матери Эрихтония[269 - Следы этой традиции подробно рассмотрены в: Протопопова И. А. Афина-Коронида и третья птица из трагедии Еврипида «Ион» // Arbor mundi / Мировое древо. 2002. Вып. 9. С. 9–34, особенно С. 17–20, 26–29. Неслучайно, как кажется, и Никита Хониат называл Афину «мнимой девственницей»: см. прим. 2 на с. 76.], и в отношении Девы Марии, возможно, родившей Христа «от прелюбодеяния»[270 - Эта идея развивалась в «Протоевангелии от Иакова»: «И сказал первосвященник: Отдай деву, которую ты взял из храма Господня. Иосиф заплакал. Тогда сказал первосвященник: дам вам напиться водой обличения перед Господом, и Бог явит грехи ваши перед вашими глазами» (История Иакова о рождении Марии. С. 123). См. также: «Но отвечали старейшины иудейские и сказали Иисусу: «Что мы видим? Прежде всего, Ты рожден от любодеяния. Во-вторых, из?за Твоего рождения Ирод погубил в Вифлееме младенцев. В-третьих, отец Твой и Мать Твоя Мария бежали в Египет, ибо не доверяли им люди»» (Евангелие Никодима. С. 75).]. Данная традиция в эпоху Средневековья, безусловно, являлась маргинальной, и даже если Мартин Ле Франк знал о ней, он совершенно не случайно использовал эпитет «Дева» (Vi?rge) применительно и к Афине/Минерве, и к Марии, и к Жанне д’Арк[271 - «Tant estoit ceste noble vierge / Plaine de sens et de prudence / Qu’on lui offroit chandeille et cierge / Par honneur et par reverence» (Martin Le Franc. Le Champion des dames. V. 17273–17276).]. Таким образом, сомнений в репутации освободительницы Орлеана у него не возникало – как не возникло их и у неизвестного художника из Арраса, взявшегося проиллюстрировать парадную рукопись «Защитника дам».
Конечно, связь, выстраиваемая между этими героинями, на первый взгляд могла бы показаться формальной, ведь у нас действительно нет никаких прямых доказательств того, что очередной «портрет» Жанны д’Арк создавался в соответствии с античными и христианскими представлениями о деве – защитнице города. И все же именно эта мифопоэтическая традиция позволяет лучше понять, почему на миниатюре к «Защитнику дам» французская героиня вдруг получила в руки копье и щит, а ее прототипом оказалась именно Афина, а не какая-нибудь другая, не менее достойная дама.
Любопытно, однако, другое. Как мы помним, и сама поэма, и кодекс с ее текстом были созданы задолго до того, как с Жанны д’Арк сняли обвинения в колдовстве, проституции и впадении в ересь, – в 1442 и 1451 гг. соответственно[272 - Напомню, что в следующий раз тот же эпитет Vi?rge был использован анонимным автором латинской поэмы «О пришествии Девы и освобождении Орлеана», созданной уже после 1456 г., т. е. после процесса по реабилитации Жанны: см. прим. 3 на с. 72.]. Иными словами, Мартин Ле Франк и аррасский художник полностью проигнорировали официальный приговор, вынесенный девушке церковным судом, и представили ее в образе второй Юдифи – женщины, одержавшей верх над врагами и отстоявшей независимость своего народа.
Тема победы, совершенно недвусмысленно звучавшая в тексте поэмы и в новом «портрете» Орлеанской Девы (как и на рисунке Клемана де Фокамберга), вероятно, не слишком понравилась Филиппу III Доброму, которому были посвящены как сам «Защитник дам», так и интересующая нас рукопись. Конечно, к этому времени между герцогом и Карлом VII уже был заключен Аррасский мир (1435 г.), положивший конец гражданской войне на территории королевства и превративший Бургундию в союзницу Франции. Однако лишь неудовольствием Филиппа Доброго (или его ближайшего окружения) возможно было, на мой взгляд, объяснить тот факт, что Мартин Ле Франк собственноручно изъял из окончательного текста поэмы несколько строф[273 - Подробнее см.: Merkle G. H. Martin Le Franc’s commentary on Jean Gerson’s treatise on Joan of Arc // Fresh Verdicts on Joan of Arc / Ed. by B. Wheeler and C. T. Wood. N. Y.; L., 1999. P. 177–188.], представлявших собой не что иное, как восторженный отклик на трактат Жана Жерсона De mirabili victoria[274 - Мартин Ле Франк называл этот трактат «невероятно утонченным»: «Scez tu point que Jarson en dit? / Je te dy maistre Jarson / Qui d’elle ung petit traictiе fit, / Plus soubtil que nous ne penson» (Ibid. P. 188).] и вновь поднимавших тему непорочности Девы, защитившей Орлеан от врага[275 - «Aussy je croy, en bonne foy, / Que les angles l’accompaignassent, / Car ilz, comme en Iherosme voy, / Chastetе aiment et embrassent» (Ibid. P. 187). Строки об ангелах, сопровождавших Жанну и помогавших ей в ратных делах, поскольку они «любят и почитают непорочность», представляли собой парафраз текста Жана Жерсона: «…ut in manu femine puellaris et virginis confundat fortia iniquitatis arma, auxiliantibus angelis, quibus virginitas amica est et cognata, secundum Hieronymum» (Opusculum magistri Johannis de Jarsonno. P. 39).]. Только так объяснялись и жалобы самого поэта на враждебный прием, оказанный его труду при бургундском дворе, где «длинные языки» (langues affiler) советовали герцогу сжечь преподнесенное ему сочинение или по крайней мере заставить автора переписать поэму, «исполненную яда»[276 - «Mais pour tant Il ne s’en suit pas / Que l’en ne m’ait pour moy destruire / Souvent espiе pas ? pas / Et dit ? l’oreille du sire: / Faictes cestui br?ler ou frire, / Car Il porte ou ventre poisons, / Et si me commandez rescripre / A Martin pour pluseurs raisons» (Complainte du livre du Champion des Dames ? maistre Martin le Franc son acte[u]r // BNF. Ms. fr. 12476. Fol. 148–150v, здесь Fol. 148v).].
Эти сетования, облеченные в стихотворную форму, сохранились в качестве приложения к тому самому парадному кодексу из Арраса, в котором появился столь примечательный «портрет» Жанны д’Арк и который остался одним из считаных манускриптов «Защитника дам», созданных при жизни автора[277 - В настоящее время известно 9 кодексов с полным или частичным текстом «Защитника дам». Большинство из них не датированы, и только два (Bruxelles, Biblioth?que royale de Belgique. Ms. IV–1127 и BNF. Ms. fr. 12476) были точно созданы при жизни Мартина Ле Франка, т. е. до 1461 г.]. Не следует ли предположить, что для герцога Бургундского, продавшего попавшую к нему в плен героиню англичанам, сама мысль об Орлеанской Деве-победительнице была невыносима даже спустя многие годы после ее гибели на костре?
Глава 3
Поражение или победа?
Двадцать первого сентября 1435 г. в Аррасе между Карлом VII и Филиппом III Бургундским было заключено перемирие. Оно стало итогом пятилетних переговоров, которые начались еще в декабре 1431 г. в Лилле, в тот самый момент, когда в Париже проходила коронация Генриха VI Ланкастера в качестве правителя Франции. Характерно, что герцог Бургундский не явился на эту церемонию, продемонстрировав тем самым постепенную смену своего политического курса: на протяжении последующих лет его подданные практически не встречались на полях сражений со своими недавними противниками[278 - Фавье Ж. Столетняя война. С. 515–517, 521–522.].
Согласно же Аррасскому договору, Филипп III Добрый официально переходил на сторону французского монарха, лишая тем самым англичан любой поддержки[279 - «…pour traictier de paix gеnеrale en nostre royaume, et, en deffault d’icelle, traicter de paix, union et rеconsiliacion de nostre cousin, Phelippe, duc de Bourgoigne, et autres noz subgetz avec nous, aient estе tenues plusieurs convencions et journеes en divers lieux, de nostre part, avec nostredit cousin et ses gens, de sa part, sans ce que encores y ait estе prinse conclusion final» (Traitе conclu ? Arras entre Charles VII et le duc de Bourgogne le 21 septembre 1435 // Les grands traitеs de la guerre de Cent ans / Ed. par E. Cosneau. P., 1889. P. 116–151, здесь Р. 120). О содержании Аррасского договора см.: Contamine Ph. France et Bourgogne, l’historiographie du XV
si?cle et la paix d’Arras (1435) // Arras et la diplomatie europеenne (XV
–XVI
si?cle) / Ed. par D. Clauzel, C. Giry-Deloison, C. Leduc. Arras, 1999. P. 81–100; Lesaffer R. The concepts of war and peace in the 15
century treaties of Arras // Ibid. P. 165–182; Spitzbarth A.?B. De la vassalitе ? la sujеtion: l’application du traitе d’Arras (21 septembre 1435) par la couronne // Revue du Nord. 2003. № 349. P. 43–72. Об английской реакции на заключение договора см.: Warner M. The Anglo-French Dual Monarchy and the House of Burgundy, 1420–1435: The Survival of an Alliance // French History. 1997. Vol. 11 (2). P. 103–130; Allmand C. T. Le traitе d’Arras de 1435: une perspective anglaise // Arras et la diplomatie europеenne (XV
