Верь мне

Я прикусываю губу и, качнувшись, увожу взгляд в сторону.

Вздох. Неосознанно снова смотрю на Сашку. Жду, что он пойдет с вещами в ванную. Но вместо этого… Георгиев поддевает воротник своей мокрой футболки и раздевается прямо передо мной.

Моргаю суматошно. Со свистом втягиваю воздух. Однако не отворачиваюсь, когда он вдруг оказывается обнаженным. Я забыла, какой он потрясающе красивый мужчина. Нереально оторвать взгляд, даже если придется за эти минуты вновь умереть.

В мягком мерцании свечей определенно есть какая-то особая магия. Таращусь на обтянутые смуглой кожей литые мускулы и бесстыдно часто дышу. Выпуклые грудные мышцы, покатая линия плеч, рельефные руки, разбитый на четкие кубики пресс с влажной от дождя порослью темных волос.

Знаю, что если прикоснуться, на ощупь он божественно твердый и обжигающе горячий.

Большой. Сильный. Сексуальный.

Слава Богу, что спину не вижу. Сашкина широкая спина – слабость, которую я никогда перерасти не смогу.

Но, черт возьми… Его идеальный спортивный торс и убийственно низкая посадка брюк заставляют меня забывать все, что осталось за пределами моей квартиры, и желать жадно его целовать.

Соберись, Соня принцесса-воин… Ты же не какая-то пустоголовая малолетка. У тебя ум и достоинство.

Только я соображаю, как избавиться от проблемы с дыханием, Георгиев распускает ремень. Мысли бросаются врассыпную, когда мне в кровь впрыскивается какой-то адский коктейль, после которого я становлюсь катастрофически пьяной. Кружит не только в голове. По всему телу курсирует этот шаманский дурман.

В груди полыхает жар. Низ моего живота стягивается узлами и люто пульсирует. Возбуждение охватывает настолько стремительно, что практически сразу же чувствую огненное сокращение в промежности.

Я сама от себя в шоке. Но ничего поделать не могу.

Задыхаюсь от какого-то дикого трепета. Если бы Саша сейчас подошел, я бы не сопротивлялась. И он это, черт возьми, замечает и понимает. Смотрит на меня и сам выразительно глубоко дышит. Раскачанная силовыми нагрузками грудь высоко вздымается и так же резко опадает.

– Пойду… Тоже переоденусь… А то прозябла вся… Трясусь… – транслирую в надежде, что это сойдет за оправдание всем выданным реакциям.

Подхватив одну из свечей, ухожу в ванную.

Едва закрываю за собой дверь, прижимаю к пылающим щекам ладони. Громко перевожу дыхание и выдаю ряд каких-то бесполезных напутствующих мантр.

Спешно скидываю мокрое платье. А за ним и белье. Встаю под теплые струи душа, хотя так и не смогла понять… Холодно мне? Или все же жарко? Успокоиться помогает скорее уединение.

«Все будет нормально… Я справлюсь», – убеждаю себя, уже вытираясь.

Сдернув со змеевика трусы, бездумно натягиваю их. Там же обнаруживаю тонкую маечку – надеваю и ее. После кутаюсь в большой банный халат. И только после серии медленных вдохов-выдохов решаюсь показаться обратно в гостиной.

– Ты одет? – спрашиваю издалека.

– Одет, блядь, – бомбит Саша мрачно.

Когда захожу, вижу на нем одни лишь шорты. Злюсь, конечно, что футболку не потрудился надеть. Но не требовать же этого теперь, подчеркивая то, как нездорово он меня волнует.

– Что-то не так? – шепчу, когда замечаю, что он стоит прямо около свечей и разглядывает свой бок и предплечье.

– Твой неадекватный кот набросился на меня, едва я стащил штаны.

– О-о… Боже! – бросаюсь к Сашке. – Поцарапал? Где? Дай посмотреть…

– Не надо, – выталкивает сдавленно и, отворачиваясь, отходит в сторону.

– Серьезно? – поражаюсь я. – Что ты как маленький?! Покажи, где поцарапал? Может, нужно обработать…

– Я сказал, ничего не нужно.

Но я вижу глубокие красные борозды на его руках и боку… Расстроенно ахаю.

Забываю, что планировала держать дистанцию, когда сокрушает беспокойство.

– Ты в своем уме?! – повышаю голос до звенящего крика. – Стой тут! Я принесу аптечку.

В волнении почти не думаю. Фокусируюсь на действиях. Поэтому быстро возвращаюсь обратно. Заставляю Сашу опуститься на диван. Сама без каких-либо задних мыслей приземляюсь между его ног на колени. Прищуриваясь, сосредоточенно обрабатываю все царапины, включая самые мелкие. И лишь под конец патронажа замечаю, как сокращаются его мышцы, и как гладкую кожу стягивает дрожью.

Не думаю, что Сашке больно. Подозреваю, что это реакция исключительно на нашу близость. И едва позволяю себе это допущение, всю меня будто пламенем охватывает.

– Эм-м… – лепечу сдавленно. – Вроде как все… – не решаюсь поднять взгляд выше его груди. Но того, как она расширяется на каждом новом вдохе, достаточно, чтобы мое волнение достигало критических высот. – Под шортами… Мм-м… Под шортами все нормально?

Мое беспокойство меня и губит. Смотрю на черную ткань и прихожу в трепетный ужас, когда понимаю, что у него стоит… Стоит на полную! Мне ли не знать! Вижу очертания и вспоминаю его член во всех подробностях.

– Боже… – подскакиваю на ноги. Деловито собираю использованные ватные тампоны. – Если есть царапины там… Я выйду, чтобы ты обработал, ок?

– Там ничего нет, – отзывается он сипло. – Сворачивайся.

– Да… – подбираю аптечку и, пользуясь возможностью сбежать, сразу же уношу ее обратно в ванную.

Если мое зверское волнение не прикончит меня до утра, это можно будет считать чудом.

– Я развесила твою одежду…

Вместе с трусами, которые он снял…

Господи… Черт… Дьявол… К кому обращаться?

– Спасибо, – благодарит Георгиев в отличие от меня сдержанно.

– Но вряд ли она высохнет до утра… Отопление сейчас не работает, все холодное…

Боже, конечно, не работает! Конец июля!

Дайте мне умереть…

– Как будет, – отмахивается Саша. – Поеду в сырой.

– Мм-м… Не хотелось бы… Все-таки пятьсот километров…

– Ерунда.

– Выпьешь чая?

– Можно.

Приготовления занимают мой вскипевший мозг и благодаря передышке позволяют снова выровнять дыхание. Занося поднос с дымящимися чашками в гостиную, чувствую себя достаточно сносно.

– А где Габриэль? – спохватываюсь неожиданно.

– Заорав, сбежал, – извещает Саша равнодушно. Уже подслащивает чай, в то время как мои внутренности снова сминает тревога. – Возможно, катается на люстре в твоей комнате. Кажется, туда летел, когда понял, что прикончить за раз меня не получится. По-моему, ему нужен экзорцист.

– Прекрати, – шиплю я.

Беру свечу и отправляюсь на поиски Габриэля. Благо сразу же нахожу. Свернувшись в клубок, он безмятежно спит на моей кровати.

– Бедняжка, испугался, – наклоняясь, несколько раз провожу ладонью по пушистой шерсти. – Отдыхай. Не бойся. Никто тебя здесь не обидит.

Притягивая дверь, возвращаюсь в гостиную.

Сашка сидит у журнального столика на полу. Мне не остается ничего другого, кроме как опуститься на ковер напротив него.

– Что это за числа? – спрашиваю немногим позже, упирая взгляд в татуировку на груди Георгиева.

Хорошо, что есть чай. Чашкой можно занять дрожащие руки.

– Прочитай.

– Тридцать. Семь. Две тысячи пятьдесят семь, – послушно озвучиваю я.

– Верно.

– И? Это?..

– Было ровно год назад, – подтверждает он спокойно.

Но зрительный контакт, который при этом устанавливается между нами, заставляет пространство сотрясаться.

– Наш первый поцелуй, – выдыхаю я.

В комнате сохраняется приглушенное мерцание свечей, но перед глазами зарево разливается, будто тот самый рассвет случается, в лучах которого ласкали друг друга год назад.

– Верно.

– Это… Настолько важно для тебя? – спрашиваю умышленно беззаботно.

Якобы для меня – нет.

– Этот день изменил меня, – констатирует Саша прямо.

И мое тело разбивает дрожь.

– А меня пленил, – выдаю зачем-то.

Прикусываю язык в последний момент, но сказанного, увы, уже не воротить.

– Любовь – капкан, – заключает мой Георгиев с тяжелым выдохом.

– Дело не в ней.

– Именно в ней, Сонь. И мы до сих пор в этой ловушке.

– Глупости… – опуская взгляд, утыкаюсь им в темную жидкость в своей чашке. – Есть Влада… И вообще…

– Да нет ее… Никого нет, – выдыхает Сашка будто бы устало.

Я задыхаюсь. И упрямо мотаю головой.

– Почему ты не доверяешь Полторацкому? – спешно меняю тему.

– Хотя бы потому, что он – бывший любовник моей матери, – обрушивает он, вынуждая меня вскинуть взгляд и оцепенеть. – Вижу, ты не знала. Это происходило, конечно, много лет назад, когда моя мать была студенткой юридического, а твой Полторацкий – ее преподом. Походу, у него тяга к малолеткам хроническая. Не противно тебе от такого? Мне, блядь, пиздец как противно! Я его вижу… Разорвал бы на хрен! А ты про какое-то доверие… – пробормотав это, хватает лежащую на столике пачку сигарет. – Можно тут покурить?

Киваю без раздумий. Оторопело наблюдаю за тем, как Саша подкуривает. Самой вдруг охота затянуться. Но я ведь знаю, что не позволит. Приходится довольствоваться горьковатым дымом, который он выдыхает.

– Тебе от меня противно? – не могу не спросить, как ни борюсь с собой.

С трудом выдерживаю взгляд, которым Георгиев в тот же миг припечатывает.

– Нет, – грубо высекает он. – От ситуации в целом.

Шумно затягивается. Так же громко и протяжно выпускает никотин в пространство между нами.

– Это тебе мать рассказала? – тараторю, когда удается справиться с эмоциями.

– Да щас, – хмыкает Сашка, сбивая пепел в подставленную мной металлическую крышку от сахарницы. – Сам выяснил. Мать делает вид, что не знает его. За то и зацепился, когда нарыл, что он был ее преподом. Зачем такое скрывать? Копнул глубже, и… вылезли подробности.

– Кошмар какой-то… – бормочу, чувствуя, как сердце в тревоге едва ли не разрывается. – Никому в этой жизни нельзя верить… В который раз убеждаюсь…

– Мне – можно, – звучит так же сухо, как и все предыдущие речи, но безапелляционно. – Знаю, что пока не заслуживаю. Виноват много в чем. Нет смысла перечислять. Просто… Блядь…

Вдох. Трескучая затяжка. Густой выдох никотина.

Глаза в глаза. До скрипа внутри. До дрожи внешне. До всепоглощающего единения.

– Просто знай: я все понял и принял. Никогда не притронусь к тебе в каком-то превратном смысле. Никогда не причиню вред. Никогда не предам. Я бы… – и снова вдох, затяжка, выдох. Не разрывая зрительную сцепку, от которой уже разве что стены не плавятся. – Сонь, я бы очень хотел стать снова близким тебе человеком. Приезжать вот так, иметь возможность видеть и разговаривать. Ничего более. Просто чтобы ты знала, что мне можно доверять… Что я для тебя все, блядь… Абсолютно.

Я смотрю в его глаза… Затем спускаюсь к губам, подбородку, шее, плечам, груди… Все это такое… Такое родное для меня! А он так говорит, будто принадлежать мне могут только душа и сердце. Тело отдано другой. И это должно быть неважно. Должно! Но не получается. Несмотря ни на что!

– А если бы… – шепчу сбивчиво, едва слыша себя за ударным стуком сердца. – Если бы был шанс вернуться в самое начало… Поступить нам обоим иначе… Возможно, уехать вдвоем тогда… Ты бы хотел, Саш? Ты бы рискнул? Оставил все? Ради нас…

В его глазах сначала загорается темнота. А потом… Она начинает сверкать почти так же, как мерцали очи Габриэля, когда мы вошли и ослепили его светом.

– Не думаю, что нам стоит думать об этом сейчас, – говорит Георгиев с приглушенной горечью.

– И все же… Ответь, пожалуйста, Саш…

Он стискивает зубы до побеления губ и появления светлых пятен на коже челюсти.

– Да, Сонь, – выталкивает резко. – Хотел бы. Рискнул. Оставил.

Я едва сдерживаю слезы. В груди с такой силой все сжимается, что кажется, я сегодня все-таки задохнусь.

– Ладно… Пора спать… Не сидеть же так до утра… – хоть очень хочется. – Тебе надо отдохнуть перед дорогой… – прошелестев все это, поднимаюсь и начинаю убирать со столика. – Я сейчас заберу Габриэля, чтобы ты лег в спальне, – говорить все-таки легче, чем молчать. – А я здесь… Диван очень маленький.

– Нормальный.

– Ты на нем даже ноги вытянуть не сможешь.

– Делай так, чтобы удобно было тебе, – едва ли не требует Саша, вставая и нависая надо мной. – Я в любом случае… Не думаю, что смогу уснуть.

– Мне удобно, – заверяю чересчур пылко. Не хочу думать о том, что он просидит остаток ночи без сна. – Я часто сплю здесь… Когда Лиза с Темой приезжают… И когда отрубаюсь у телевизора… – насчет последнего вру. – Не заставляй препираться оставшуюся часть ночи… Иди в спальню, пожалуйста.

– Окей, – роняет он, на этот раз без каких-либо эмоций.

– Возьми свечу, – прошу я.

Оставляю поднос с посудой и веду Сашу в свою комнату, пока не передумал. Забираю встрепенувшегося Габриэля и сдираю с кровати покрывало.

– Белье чистое, я утром меняла… Если захочешь умыться, можешь воспользоваться ванной…

– Спасибо.

На этом наше общение, которое и без того оказалось сегодня неожиданно долгим, заканчивается. Зрительный контакт разорвать тяжелее. Затягивает непозволительно. Я вбираю его образ, понимая, что до следующей встречи снова минимум месяц ждать.

Ждать?..

А как не ждать?!

Прижимая Габриэля, выскальзываю из спальни. Слышу преследующий меня тяжелый вздох и покрываюсь в очередной раз мурашками, но не останавливаюсь, пока не добредаю до дивана.

Даю Габи устроиться, стягиваю халат и, раскидывая плед, устраиваюсь рядом. Неподвижно лежу бесконечное количество минут подряд. Саша за это время успевает сходить в душ и тихо вернуться в мою спальню.

Сон никак не идет, несмотря на физическую усталость. Мыслей в голове – вагон! Вспоминаю все, что сказал сегодня Георгиев. Перебираю каждое слово и, наверное, додумываю что-то свое. Я так часто мысленно с ним говорила, что порой забываю, где реальность.

«Позволь хоть так… Ненадолго моя… Моя…»

«Верь мне…»

«Любовь – капкан…»

«Есть Влада…»

«Да нет ее… Никого нет…»

«Сонь, я бы очень хотел стать снова близким тебе человеком…»

«Я для тебя все, блядь… Абсолютно…»

«Хотел бы. Рискнул. Оставил!»

Застывшую было тишину разбивает мощный грохот грома. Я вздрагиваю и инстинктивно подскакиваю. Отрывисто дыша, смотрю в окно, пока раскат не повторяется.

Не то чтобы я когда-то боялась грозы… Просто это служит каким-то толчком. Откидываю плед, соскальзываю с дивана и решительным шагом иду в сторону спальни.

Дверь скрипит, когда я вхожу. И Саша это наверняка слышит. Но не реагирует. Не двигается, пока я приподнимаю одеяло и, боже мой, заползаю к нему в постель.

– Испугалась? – полагает он.

– Нет, – шепчу я. – Просто… Саша…

То ли слов не хватает, то ли дыхания. Я захлебываюсь.

– Обнять тебя?

– Да…

И едва он прижимается, у меня из груди выбивается громкий натужный вздох.

– Саша… Я хочу ненадолго воскреснуть… Можем мы на одну ночь вернуться на год назад?.. В тот миг, где мы любили… Только на одну ночь… Только на одну, Саш!.. Оживи меня, отрави, опои, исцели… А завтра все забудем!

Не знаю, что происходит с ним, когда я созреваю для столь опрометчивого прыжка в пучину непреоборимо манящей бездны, а меня всю колотит настолько, что зубы стучать начинают. Я ничего не вижу. И даже не слышу… Лишь чувствую, как Георгиев стремительно накрывает своим большим и горячим телом, тотчас пронизывая с головы до ног огненными волнами высоковольтного электричества.

– Мой… – выбиваю отчаянно, как ни искусываю губы, желая молчать.

Ресницы дергаются, из-под них выскальзывают слезы, а расплавленный страстным трепетом организм трясется до судорог.

Вздох. Стон. В каждой клетке томление искрометного пламени.

Раскрываю бедра, чувствую Сашу там… Да я всего его чувствую! Он везде! Я в прямом смысле пылаю. И теку так, что густой секрет сходу делает белье насквозь мокрым.

– Соня, малыш… – почти касается губами моих губ.

Вот-вот… Я так жажду этой отравляющей сладости! Одержимо ловлю головокружительное тепло дыхания. Запах его хочу, вкус, жар… Втереть в себя, наглотаться, сгореть, умереть от счастья и воскреснуть.

Саша такой огромный, такой тяжелый, такой запретный, такой опасный, такой родной и такой чужой… Но, боже мой, это самое лучшее, что я когда-либо чувствовала!

– Соня… Блядь… Девочка моя… Блядь… Моя…

Его раскаленные влажные губы втискиваются между моими. Раздвигают медленно и одуряюще трепетно. Наполняют грехом, болью, сладким ядом любви и потрясающей энергией жизни.

– До смерти, малыш… И после нее тоже…

Мое тело словно бы физически ломает. Дергаюсь, лихорадочно двигая по напряженным плечам Георгиева ладонями. Впиваюсь в горячую кожу ногтями. Постанываю, словно сумасшедшая. Пока то, чего я так отчаянно желаю, наконец, не случается… Сашин язык проникает в мой рот, и мир вокруг нас взрывается.

14

До смерти, малыш… И после нее тоже…

© Александр Георгиев

Любовь – капкан.

Самый жесткий. Самый каленый. Самый, мать вашу, опасный. И единственный из желанных.

Если ты попадаешь между его стальными зубьями, выбраться уже не получится, в какую сторону и с какой силой ни рвись.

У настоящей любви смертельная хватка.

Я это принял. Давно не пугает. Выкарабкаться не пытаюсь. Живу тем, что получаю. Даже если большая часть этих ощущений – непреодолимая глухая боль.

Первые недели после той проклятой разлуки я погибал и завидовал каждому, кто способен лечь и уснуть. Со временем, когда стихийные эмоции углубились и укоренились, а организм окреп физически и психологически, я понял, что, несмотря ни на что, в какой-то мере гребаный счастливчик только потому, что в мире есть человек, который подарил мне возможность любить.

Этого достаточно.

А если еще повезет этого человека увидеть… За грудиной случается фейерверк.

Поговорить, прикоснуться… Вокруг Солнца летишь, причем на плетеном из собственных нервных волокон ковре-самолете.

Обнять… Как сегодня… Блядь, это прорыв солнечной оболочки и путешествие к ядру небесного светила. Уже не просто опаляет. Горишь конкретно, каждой ебучей клеткой, но несешься настолько стремительно, что достигнуть главной точки все-таки удается. И только там – энергетический взрыв, радиоактивный распад, смерть.

Одними этими воспоминаниями можно жить. Греет изнутри, заставляя улыбаться охватившему все вокруг мраку.

Соня позволила мне остаться… Она, мать вашу, позволила мне остаться, несмотря на все, что я, сука, сделал.

Есть шанс?

Нет… Конечно, нет. О чем я вообще, на хрен, думаю?

Повел себя нагло, Соня растерялась. Воспользовался, получается, ее природной добротой и старой привязанностью.

Блядь… Немного по-скотски, конечно, вышло.

Немного?

Ну да, почти вышка.

Не хочу мотать сопли и накручивать какие-то исключительные мотивы Сониным поступкам. Но за грудиной сами собой летают гиперзвуковые ракеты. И жжет там, и ноет, и трещит. Прекратить эту войну невозможно. Никак.

Наверное, не стоило оставаться. Надо было уезжать.

Спать в Сониной кровати… Да, блядь, просто в квартире, когда она через стенку… Все равно не смогу.

Полпачки сигарет выкурил, а все равно давлюсь ее запахом, как мощнейшим психотропным стимулятором. Вроде и без того живет во мне как нечто духовное этот аромат, а вот так вот, когда по всем рецепторам насыщенным концентратом разит, сваливает, на хрен, таким передозом, что как не нормируй поступление воздуха в легкие, а в груди лопается какой-то резервуар и обжигает весь организм кислотой. Дыхание срывается, становится тяжелым и хриплым. Под ребрами расходится «солнышко», выжигает нутро до пустоты. Не пил ничего реактивного, а в башке «вертолеты». Настолько кружит, что теряюсь в пространстве. Куда-то лечу, малодушно упиваясь большей частью запредельных ощущений.

И не то чтобы я все же надеюсь уснуть, но глаза закрываю. Это тот же рефлекс, который срабатывает, когда мы целуемся и подсознательно стремимся сосредоточиться на своих чувствах. Именно их я и смакую, когда дверь в спальню внезапно открывается.

Вашу мать… Блядь…

Скрип петель, тихие шаги, движение одеяла, шорох, пронзительный вздох… И моя Соня-лав рядом.

Сказать, что я потрясен этим пассажем – ни хрена не сказать.

Что это значит? Зачем она здесь?

– Испугалась? – задвигаю самое очевидное предположение, опираясь на раскаты грома за окном.

– Нет, – отвергает Соня эту версию. – Просто… Саша…

Дышит так, что кажется, с секунды на секунду придется откачивать. А у меня у самого процесс легочной вентиляции полностью из-под контроля выходит. Перестает быть явлением, работающим на мой чертов организм позитивно. Агрессивно валит на подъем. Раздувая грудь, едва не ломает ребра. И все равно я травлюсь и задыхаюсь.

– Обнять тебя? – выдаю одним ровным составом.

Просто пытаюсь понять, что ей от меня надо. В чем она нуждается, когда так трясется?

– Да…

Блядь… Да что тут, мать вашу, происходит?

Разбираться сил нет. Обнимаю, пока не передумала. И от ее громкого натужного вздоха моя реальность тотчас одуряюще плывет. Я подсознательно закрываю глаза. Вжимаю ее в себя и цепенею, позволяя своему безумно тарабанящему сердцу собрать в себе все физические силы.

Мать вашу… Это она… ОНА!

Моя Соня Богданова… Моя важная, желанная, родная, единственная… Моя загубленная мечта… МОЯ!

Чтобы удержаться в каком-то адеквате, мне приходится вести себя несколько отстраненно.

Молчу. Не двигаюсь. Обнимаю Соню, и на этом все.

Она, конечно, чувствует и сумасшедшее сердцебиение, и эрекцию, но в остальном я – нерушимая глыба льда.

Пока Соня, слегка отдышавшись, не выкатывает следующее:

– Саша… Я хочу ненадолго воскреснуть… Можем мы на одну ночь вернуться на год назад?.. В тот миг, где мы любили… Только на одну ночь… Только на одну, Саш!.. Оживи меня, отрави, опои, исцели… А завтра все забудем!

Ее взволнованный голос звучит задушено и сбивчиво, но на меня действует словно какая-то уникальная гипнотическая мантра.

«Оживи… Отрави… Опои… Исцели…»

Ей это тоже нужно… Блядь, она без меня тоже не живет… Блядь… Кто-нибудь, запишите! Переведите мне с русского на русский, что это значит… Боже… Переведите мне, мать вашу, что это значит!

Одну ночь… Только одну ночь… Я в том охреневшем состоянии, когда этого сразу и много, и мало.

Не ждал ничего, но… Реальность постепенно растворяется, и мы оказываемся в прошлом. В одной точке, на гребне самой высокой волны, без всяких «до» и «после». В моменте, где Соня Богданова безраздельно моя.

Я не думаю ни минуты. Без промедления накрываю ее хрупкое дрожащее тело своим с одной целью – слиться в единое целое. Нас простреливает током, но эти ощущения настолько желанны, что не способны вызвать промедление.

Соня издает много звуков, вздохов и стонов. Я же, проживая чрезмерное количество обрушившихся на организм эмоций, какое-то время консервирую все внутри себя и не выдаю вообще ничего. Никаких отличительных реакций.

Соня… Моя Соня… Она… Со мной… Моя…

Блядь… Это так охуительно невероятно!

Я сплю… Я точно сплю. Обдолбанный какими-то спасительными препаратами, генерирую альтернативную реальность. Но как же эта иллюзия натуральна!

Вжимаюсь в Сонино тело плотнее, вдыхаю на полную ее запах, грею в густом и сладком дыхании онемевшие губы, заново знакомлюсь с нежностью божественной плоти, пока внутри от переизбытка эмоций не происходит взрыв. Он и провоцирует стремительное и аномальное деление клеток в организме. Вся моя выдержка рассыпается в прах. Все, что натаскало за эти полгода, смывается.

Я больше не чувствую себя многовековым стариком.

Я снова обычный пацан. Влюбленный до потери, мать вашу, пульса.

– Соня… Блядь… Девочка моя… Блядь… Моя…

Толкаюсь ближе к ней, но не спешу. Трусь о ее губы губами, осторожно раздвигаю, медленно пробираюсь между ними, трепетно и методично исследую… Все действия, будто это наш первый и последний раз. Будто? Да, по сути, при нынешних исходных, так и есть.

Блядь…

«Только на одну ночь… Только на одну, Саш!..»

Несмотря ни на что, Соня чувствует то же, что и я… Она так же, как и я, умирает от любви?

Я готов дать ей все, чтобы облегчить эту агонию и наполнить ее тело жизнью. Но взять я собираюсь тоже все. Все, что можно.

Любовь – потребность.

Самая глубинная. Самая фундаментальная. И самая, мать вашу, непреодолимая.

От любви нет лекарств. Когда от нее ломает, можно лишь увеличивать дозы. И при этом нереально насытиться впрок. После этой ночи зависимость только усилится. Я это понимаю. Но ни себе, ни тем более Соне отказать в этом временном счастье не способен.

– До смерти, малыш… И после нее тоже…

После этой клятвы, будто бы рухнув с обрыва, проникаю в ее горячий рот языком. И снова застываю.

Я целую Соню… Я целую… Блядь, я снова ее целую…