скачать книгу бесплатно
Потому что в прошлом месяце в ванной прорвало трубу, и я плавала не в своих слезах, а в водопроводном кипятке. Красные полосы на бедрах – тому доказательство.
Как ты – доказательство моей реальности.
Тьфу, к черту. Померещилось.
Ставлю эклеры перед тобой, сама усаживаюсь в полосатое кресло без обивки.
Ты наконец падаешь, отряхиваешься и проглатываешь эклер целиком.
Сколько от тебя боли и негодования!
Перестань у меня болеть, прошу я, держась за голову.
Вечно ты со своими фантомными болями, усмехаешься ты.
Да, думаю, вечно я со своими осточертевшими, невыносимыми болями, которых тебе никогда не понять, потому что ты пережил эту войну, перевернул свою старую всклокоченную орлицу-блондинку, которая нехотя выпустила тебя, не оперившегося еще, из своего гнезда, чтобы ты примчался ко мне первым рейсом.
Нужно было захлопнуть дверь у тебя перед носом, стечь вниз по стенке, навсегда разделиться и разделаться.
Я выбегаю на улицу, чтобы не завопить. Небо, кажется, вот-вот лопнет и прольется на меня и на нашу улицу.
Туча над городом жидкая и вялая.
Сморщившееся лицо с живым интересом высовывается наружу и пялится. Торчит сквозь решетки пучеглазо-прищуренная седина.
Бегу мимо моста, мимо мима, дежурящего на углу. Мимо пиццерии, из которой выходят дамочки и мамочки.
Это не наш с тобой мост. Наш давно уже рухнул и исчез под грязно-коричневыми водами.
На том мосту мы целовались, а этого ты в жизни не видывал.
Мне приятно стоять на мосту и чувствовать, как дождевые капли, танцуя, опускаются с грохотом мне на пальто, на щеки и на макушку.
Мисс, обращается ко мне пожилой инвалид в кресле. Ему стоит многих усилий преодолеть разделяющее нас расстояние.
Я замерла и не двигаюсь. Отчасти из-за того, что мне парализовал страх. Отчасти – из-того, что он, в отличие от мерзких детей, не назвал меня миссис.
Позвольте, просит он, вас нарисовать.
С этими словами у него на коленях выстраиваются в ряд тюбики с масляными красками, несколько восковых мелков, скетчбук и два простых карандаша.
Да разве я для того, чтобы меня рисовали, недоумеваю я.
Именно для этого, утвердительно качает головой калека, и мне становится обидно, что я его сначала испугалась. Вы были рождены, чтобы украсить своим выразительным лицом лучшие холсты, когда-либо нарисованные. Стать Мадонной. Осенить жизнь молодого вдохновенного художника.
Я повидал немало лиц, мисс, и скажу вам, что немногие созданы для того, чтобы с них писали картины, закладывали их лики в основу святых и священных.
Инвалид говорит и рисует, практически не глядя на меня. Через десять минут портрет завершен.
Это больше скетч, набросок, эскиз. Яркие пятна, скомпонованные в хаотичном порядке, никак между собой логически не связанные. Похоже на то, что у меня внутри.
Я протягиваю художнику книгу на грузинском языке и немного мелочи – всю, что у меня есть.
Значит, мне придется ходить пешком. Денег больше нет.
Нужно устроиться на работу. Или дописать, в конце концов, безжизненные мои россказни, послать их в издательство.
Потом послать издательство к черту.
Мне никогда, вероятно, не стоять на пыльных библиотечных или свежих магазинных полках. Я смирилась.
Как ты смирился с войной и со мной. Я больше не взрыв, не пьянящая смесь, не опьяняющая сила и страсть. Я смиренный агнец. Покорная слуга всемогущего господа бога, спасителя, освободителя и заступника нашего пред лицом отца своего, который послал своего сына к самым тупым и равнодушным созданиям на свете. Было ли это испытанием? Своего рода экспериментом? Или бог настолько немилосерден, что к потомкам придурка Адама отправил не более удачный образец – Иисуса.
Все передрались. Люди постоянно дерутся.
Тебя не бесит, спрошу я через несколько часов, позируя тебе обнаженной, потому что ты заявил, что справишься не хуже, чем этот уличный попрошайка-шарлатан. Так вот, не бесит ли тебя, что люди все время ссорятся и выясняют отношения?
Меня бесит, огрызнешься ты, насупившись за холстом, что какой-то бездарный доходяга посмел на тебя смотреть так долго, и еще просить за это деньги.
Сущие пустяки, у меня почти ничего не было. Только книга, которую я собиралась тебе подарить.
Вечно ты со своей никчемной, безрассудной жалостью.
Да, думаю я, вечно я со своей жалостью. Если бы тебя не пожалела…
Но я ничего не говорю. А ты дергаешься и нервничаешь. Тебе приятно смотреть на меня нагую, и одновременно больно. Но ты ничего не говоришь, только сверяешь натуру с тем, что уже написано, покашливаешь, затягиваясь очередной сигаретой и пропускаешь мой образ сквозь седые колечки дыма.
Мне понравится мой портрет, написанный тобой.
18
Перед тем, как я улечу, ты скажешь, что война полов сводится, в сущности, к поднятому стульчаку.
Мне захочется ударить тебя палкой по голове.
В самолете я посмотрела Оскар и Евровидение, удивив саму себя.
Выхожу из аэропорта, тащусь со своим рюкзаком и поясной сумкой через парковку. Отбиваюсь от таксистов. Повторяю, как мантру: так нужно, так нужно.
Нет у меня больше твоего адреса и индекса. То, что я сейчас их еще помню наизусть, изменится через пару месяцев. Забуду.
Во дворе моего нового дома припаркована серебристо-нежная машина. Я прохожу мимо и думаю её погладить.
Я все время что-то ищу. Выглядываю, глазами бешеными шарю по обвисшим балконным сиськам, по растрепанным проводам, по карнизам и переулкам.
Что я ищу? Я ищу тебя.
Обновление не наступит, я забыла ввести пароль.
Говорю, что у тебя просто хороший фотограф, хороший генетический фонд, успешная карьера, давшаяся тебе слишком легко.
И я, поддавшаяся твоему влиянию. Подсаженная на иглу и обломленная.
Мечусь как наркоман во время ломки.
Выглядываю, высматриваю, не покажешься ли ты.
Ты не показываешься, потому что я сама выбрала уехать от тебя, от снега, от наших общих городов.
Через две недели начнется карнавал. Город безумствует, бесчинствует. Все сияет и музыкалит.
Я пешком хожу к океану, чтобы сидеть на раскаленном песке, слушать волны и ждать чего-то.
Иногда я беру с собой бродячих собак или котов.
Иногда показываю чайкам свою коллекцию наивных фотографий. Птицам нравится такое искусство – без претензий, не претенциозное, но весьма горделивое и осанистое.
На днях познакомилась с одним пеликаном, читала ему последнее из написанного. Этот странный подбородочный мешконосец был впечатлен, хлопал крыльями так восторженно и неистово, что мне почудилось – он не пеликан, он вертолет.
Если бы у меня был вертолет, я бы летала к тебе каждую неделю, чтобы помахать тебе в окно крыльями-лопастями. Но у меня нет вертолета, и я не знаю, где твое окно.
Я перемахнула океан, чтобы начать все заново. Не оставила тебе адреса для писем, не спросила твой. Я хочу все прекратить, перекроить и переписать с чистого листа.
Ненавижу вымарывать ошибки. Но здесь без корректора не обойтись. Сгодилась бы и газовая печь.
Лечь, как перед МРТ и позволить холодному подносу, на котором лежишь как камбала, прокатить тебя по горящему туру в один конец.
Вот так я бы поступила с нашим совместным прошлым.
Вместо этого я часами сижу голодная у сизого океана, дышу его соленостью и рыбностью. Выглядываю твой облик во всех, кто бродит мимо.
Ни одного знакомого лица. Ни одного лица, похожего на твое.
Здорово, слышу я из-за спины, здорово вы это придумали – глядеть на океан.
Разве это я придумала, недоумеваю я. Как же я могла придумать то, что делали люди с начала времен?
Вы придумали это для себя самой. Это здорово. Кто-то придумывает ложиться в постель к незнакомцам, кто-то – сидеть в публичной библиотеке, кто-то – заливать непомерные дозы алкоголя в глотку. А вы придумали сидеть на пляже с бродячими собаками и читать стихи пеликану.
Он говорит, а я слушаю медленно, жевано, но внимательно. Так у меня появляется еще один друг.
Пабло, представляется он, меня зовут Пабло.
Мне хочется написать тебе о нем, но адрес твой уже выбит из головы сладкими, черешневыми поцелуями Пабло, который осыпает меня ими с ног до головы, как осыпаются черешни, на которые так похожи его поцелуи.
Они не соленые! Я ликую и плачу.
Мы забираемся в ванную в одежде и обуви и продолжаем целоваться, пока металлическая посудина наполняется горячей водой.
Мне захотелось сварить эти чувства и законсервировать, потому что наша любовь желто-серого цвета была сначала недозревшей, потом переспевшей, и все время – гнилой и неудобоваримой.
Черви-стервятники подточили её ещё до нашей с тобой встречи.
Она была правильной, но испорченной.
С Пабло все не то чтобы правильно, но испорчена не любовь, а наши обоюдные фантазии.
Тут такая грязь, я бы показала тебе, но ты бы ничего не понял.
Пабло говорит на других языках, мы с ним пересекаемся только в одном, не самом богатом.
Больше говорим на языке тела.
Я читаю ему стихи на своем родном языке. На твоем родном языке. Знаю – он понимает даже меньше, чем ты.
Но он не вздрагивает и не выворачивается. Не вертится ужом на сковородке.
Пабло льнет ко мне в своей мокрой насквозь футболке и целует мои простывшие, обветренные веки.
Я смеюсь, плачу, смеюсь и снова плачу. Говорю много и не в тему.
Мы любим друг друга до самого утра.
А утром я покупаю билет до твоего города.
Раз, два, три, четыре, пять, я лечу тебя искать.
Я не успеваю даже помыться как следует, а меня уже уводят на посадку.
Прилечу в твой город, где ты спал со старухой-блондинкой, буду мерзнуть, злиться на бездомных и скучать по черешневым поцелуям Пабло, и никогда больше не решусь украсть хотя бы крошечный твой соленый поцелуй.
19
Я пью слишком много кофе, и около часа дня меня начинает трясти, поскольку сахар в крови падает.
Не говорю тебе об этом, и ты решаешь вдруг, что я замерзла. Пытаешься меня согреть, выходит почти что мило.
Не могу выдавить из себя ни слова, язык онемел и приклеился к небу. Имя твое – леденец в кармане. А я не люблю леденцы, они все слиплись, растаяли, скомкали и понацепляли грязи.
Грей меня, грей меня, жаркий огонь. Но я знаю, что ты не греешь, а палишь до нутра.
Пойдем, говорю я, придя в себя. Пойдем на площадь, я покажу тебе фигурку, которая говорит о тебе.
Ты согрелась? Глупый вопрос. Я качаю головой. Неопределенно качаю. Интерпретируй, как тебе будет угодно.
Хочешь, спрашиваешь ты, зайдем куда-нибудь погреться, или выпьем что-нибудь согревающее?
Я не хочу, но покоряюсь и даю отвести себя в неуютное зачуханное кафе, позиционирующее себя, впрочем, одним из лучших в этом небольшом городке.
