скачать книгу бесплатно
– Это точно. Жалко, мы с ней так и не познакомились. Может, кстати, в гости как-нибудь заедешь?
– Может быть, когда-нибудь. Я ж как крот в этих контрактах зарылся, время на кафе-то с трудом нахожу. – снова приврал я. – И себя надо обеспечить, и ей на подарки наскрести.
Когда-то всё действительно было так, а я осваивал копирайтинг и наивно полагал, что с каждым написанным текстом моя жизнь будет только лучше. Не спал ночами, сутки напролёт проводил перед монитором, и энергетиками превращал себя в олицетворение зомби. Но запал постепенно сошёл на нет. Тогда один знакомый предложил хлебное место, где не требовалось выжимать из себя все соки, и зарабатывать при этом гораздо больше. Редкая удача, вот только многим старым друзьям я по-прежнему рассказывал, что работаю не покладая рук. Мне нравилось, как они восхищаются таким трудолюбием, это отлично повышало самооценку, особенно когда всякие мерзавцы роняли её ниже плинтуса.
– Да, помню. Я тебе сто раз говорил, что всех денег не заработать. Лучше бы о здоровье своём подумал. – сказал Костя, подтверждая в очередной раз, как это приятно.
– Потом подумаю, когда время на это будет. Время ведь как деньги, брат, его вечно не хватает.
Я с трудом затолкал в рюкзак ещё одну пару штанов и закрыл молнию. Оставалось только зубную щётку закинуть, и на этом всё.
Вполуха слушая, что Костя рассказывает о своей жизни, и ничего не запоминая, я отправился в ванную. Привычка не заполнять голову лишней информацией отлично работала, когда кто-то из друзей пытался просветить меня очередной своей новостью.
Встав перед раковиной с зеркалом, я осмотрел щёку, по которой пришёлся удар. Немного припухло, но фингала появится не должно. По крайней мере не буду им освещать путь в ночи, уже хорошо.
Я включил воду и наклонился, чтобы умыться. Сегодняшний день утомил как никогда. Ещё и Костя продолжал что-то бухтеть то ли про повышение, то ли про увольнение.
Прохлада коснулась кожи, и дрожь пробежала по спине, будто всё это время, сам того не замечая, я был напряжён как струна, и теперь весь завибрировал.
Распрямился… и застыл в ужасе. В отражении я увидел за собой пьяницу из кафе. Он смотрел на меня через зеркало и нахально улыбался.
– Ты правда думаешь, что они тебе верят? – спросил он.
– Тебя здесь нет. – проговорил я шепотом.
Сложно было не верить своим глазам, но как бы он здесь появился? Взломал дверь? Пролез в окно? Всё это я бы услышал. Значит просто разыгралось воображение, и я знал, что с этим делать. Много раз уже прокрутил нашу встречу в памяти, и абсолютно точно убедился, что его надо было бить первым.
Так и поступил. С разворота махнул кулаком, но попал по воздуху. Позади никого не оказалось, и только унитаз уставился на меня, удивлённо подняв ободок.
– Что за фигня? – спросил я вслух у самого себя.
– Лёх, ты меня вообще слушаешь? – прозвучал в телефоне возмущённый голос Кости.
Я тряхнул головой, отгоняя лишние мысли, и поднёс телефон к уху.
– Да, извини, я просто трубу уронил.
– Ага, ну ладно. Что ты последнее слышал? – не сдавался Костя.
– Ты про работу рассказывал.
– Это ж когда было? Я уже полчаса, как говорю, что скоро женюсь.
Я не мог сконцентрироваться на словах Кости. Они ускользали от меня далёким эхом, а в мозгу творился хаос. Одно за другим рождались объяснения видению, но все они меня не устраивали.
– Кость, я тебя поздравляю и все дела, но давай об этом в другой раз. Голова жутко болит. – попросил я, когда понял, что даже его голос вызывает тошноту.
Костя, конечно, сильно огорчился, что я не разделил его восторга, но мне было не до того. Мурашки ещё бегали по спине, а голова и правда гудела. Я раньше никогда не видел таких отчётливых галлюцинаций. В общем-то я их вообще никогда не видел. Так что первое знакомство мне совсем не понравилось и очень хотелось, чтобы оно стало последним.
Глава 2
Ночью я долго не мог уснуть. Беспокойно ворочался, тщетно пытаясь забыть про странное видение, и перебирал по кругу сотни причин его появления. Боялся, что это симптом какой-то страшной болезни, и если по началу выбор метался между банальным стрессом и сотрясением мозга, то уже к двум часам после полуночи я пришёл к выводу, что всё дело в шизофрении. Буквально чувствовал, как стремительно истачивает моё сознание червь паранойи, как он подобно трутню вгрызается в основы здравого рассудка, и уже совсем скоро безумие захлестнёт меня с головой.
К трём часам я так утомился от переживаний, что меня охватило безразличие, и сон наконец унёс в дебри кошмаров. А утром всё показалось таким мелким и не стоящим внимания, что я и вовсе оставил видение на запылённых полках памяти, между алкогольными похождениями и гриппозным бредом.
Мне предстоял долгий путь до мест, где я провёл лучшие месяцы жизни, и ностальгия заранее начала пульсировать в груди томительным предвкушением. Я отправлялся туда, где всё было до умиления просто, а незначительные проблемы представлялись невообразимым испытанием. Вечным тогда казалось всё, и дружба, и вражда, а уж какой любовь была чистой и страстной… ни в одном языке мира не найдётся слов, чтобы описать, как обжигал счастьем первый поцелуй, и почему ради одного лишь взгляда пятнадцатилетней девчушки нарушал все запреты.
Столько всего я оставил позади, изо всех сил стараясь не вспоминать. Не хотел мучиться, пережёвывать ошибки и вдаваться в размышления, что мог бы изменить. А теперь всё это навалилось на меня и с беспощадной настойчивостью не позволяло думать ни о чём другом.
Я выехал незадолго до полудня, залив недостаток сна тремя чашками кофе. Дорога предстояла неблизкая, так что кроме завтрака и душа я её ничем задерживать не стал. Включил бодрящую музыку и вдавил педаль газа чуть сильнее положенного.
Мимо проносились леса и города, придорожные забегаловки, что с каждым километром от столицы выглядели всё сомнительнее. Никогда не понимал, насколько надо оголодать, чтобы решиться там перекусить. Наверняка под обилием приправ каждое блюдо скрывает запах тухлятины. А торговцы, разложившиеся на обочине, вовсе вызывали лишь презрение. Всё съедобное, что они продавали, за день впитывало столько ядов, что запросто могло называться химическим оружием медленного действия.
С таким же сомнением я смотрел на поля, вытянувшиеся вдоль трассы. Сейчас урожай уже был собран, но сколько осело на нём за лето? Хоть вовсе не ешь ничего.
Вскоре я решил, что слишком сильно ко всему придираюсь. Поменял радиостанцию и начал про себя проговаривать то, что мне нравится. Где-то дома красивые, где-то люди симпатичные, виды тоже частенько появлялись будто с открыток. И это подействовало. Настроение полезло наверх и постепенно добралось до черты «Ничего так, с пивом пойдёт». Заняло это половину пути.
Через шесть часов после того, как столица осталась позади, я съехал с шоссе и пустился по разбитой дороге. Чем дальше она уходила от магистрали, тем хуже становилась. А за несколько километров до посёлка Ветреный Утёс совсем потеряла асфальтное покрытие и превратилась в расхлябанную грунтовку. Но я упорно прорывался дальше, пока не добрался до места назначения.
Ветреный Утёс был одним из тех многочисленных посёлков на бескрайних просторах России, которые выживали не пойми как и неизвестно зачем. Чахли в запустении оставленные дома, разваливались чуть в стороне два закрытых тридцать лет назад завода, поросли густым лесом поля и спрятались под землёй останки совхоза. Год за годом людей здесь становилось всё меньше, редел частокол дымных столбов, а на разбитых улицах почти совсем не встречалась молодёжь. Да и по праву. Делать тут было нечего уже в дни моей юности, так к чему оставаться и чего ждать?
Я протиснулся по дороге мимо рядов запущенных дворов, где разрослись сливы и яблони, а сорная трава вымахала едва ли не с человеческий рост. Каждый третий столб, растеряв провода, догнивал на земле, каждый второй покосился и норовил рухнуть от малейшего дуновения. И ни души, только лай собак.
Несколько раз, заприметив знакомый домик, я вспоминал имена давно почивших людей. В розовой избушке с большим крыльцом, что спряталась в глубине грушевого сада жила баба Дуня. Гоняла нас с ребятами граблями, когда мы среди ночи пробирались на её участок и обтрясали деревья.
Или вот, красный домишко с резными ставнями. Тут жил дед Макар, однорукий ветеран Великой Отечественной. Как потерял в войну всю семью, так и оставался с тех пор в одиночестве. Однажды дал мне, четырнадцатилетнему пацану, попробовать самокрутку с самосадом. Ох и ядрёная махорка оказалась, на всю жизнь желание курить отбила.
А вот и пятистенок с дырявой черепичной крышей. Здесь жила тётя Люба с тремя сыновьями, которых любовно называла охламонами. Все трое рано покинули родной поселок и быстро потерялись где-то между Челябинском и Новосибирском. Сама же тётя Люба так и не опомнилась от горя. Она часто выходила на середину дороги в длинной ночной рубахе и до самого рассвета вглядывалась вдаль, ни на кого не обращая внимания. Теперь крыша в её доме окончательно провалилась, а уж что случилось с самой тётей Любой оставалось только гадать.
Ближе к центру запустение уже не так бросалось в глаза, хотя на многих зданиях обновить краску не помешало бы.
Деревянная школа, отдыхающая после утренних уроков, и её верный сторож, одетый в модную чёрную форму. Сидел на крыльце под козырьком с зажатой в зубах сигаретой. Он проводил меня пристальным взглядом, будто заподозрил во всех преступлениях разом.
У поселковой больницы я притормозил. На моей памяти это было едва ли не самое популярное место в Ветреном Утёсе. Вечно поблизости крутились пенсионеры в ожидании приёма одного из трёх врачей. Но теперь здесь стояла тишина, будто в морге. Несколько окон зияли дырами, а дверь заколотили досками.
Я свернул на главную улицу. Она спускалась к озеру, и в солнечный день отсюда открывался прекрасный вид. Но сегодня небо затянули лохматые серые тучи, а видимость едва позволяла разглядеть тот самый, выраставший навстречу всем ветрам, скалистый утёс, в честь которого посёлок и получил своё название.
Одно только меня смутило. Я отчётливо видел на краю утёса маяк, но упорно не мог его вспомнить. Высокий, похожий на упаковку шипучих витамин, с красными полосками сверху и снизу. Откуда он здесь взялся? Я столько раз наблюдал этот вид, что мог мысленно представить его в малейших деталях. В любую погоду, в любое время суток. Будь я художником, мне бы даже не понадобилось напрягаться, чтобы написать его во всех подробностях. И я бы сказал, что маяка там действительно не хватало. А теперь он стоял. Потухший и бесполезный.
Конечно, маяк мог быть построен недавно, но зачем? Кругом цифровые технологии, навигаторы, ни одного белого пятна на карте. Или это очередная блажь чиновников? Чтобы распилить бюджет они отрыли в архивах какой-нибудь чертёж и изобразили бурную деятельность? Маловероятно, но кто их знает?
В замешательстве я не сразу заметил новый торговый центр на месте дома культуры. Дореволюционное здание с колоннадой и гипсовым ветхим барельефом на фронтоне украсилось цветастой вывеской «ТЦ «Утёс»», и выглядело это до тошноты убого.
В конце концов я решил оставить свою память в покое, а про маяк расспросить дядю, когда доберусь. До его особняка оставалось совсем немного: только выехать на набережную и по ней километров пять. А пока я остановился у бывшей библиотеки, где теперь разместился главный конкурент сельпо. Небольшой магазинчик с громким названием «Пиво. Соки. Водка» и табличкой «OPEN» на двери.
Продавщица стояла за прилавком в ярко-голубом фартуке. Увлечённая каким-то журналом, она не посмотрела на меня, иначе бы увидела, как я замер на пороге, не решаясь сделать ни шагу. Я узнал её, хоть годы и оставили от былой красоты лишь слабую тень. Стройная фигурка излишне округлилась, потеряла девичью лёгкость и изящность, а на нежном личике, которое я когда-то мог целовать часами, появились морщины, неумело спрятанные под толстым слоем косметики. И даже коротко стриженные светлые волосы, карамельный запах которых я отчётливо слышал сквозь года, не ввели меня в заблуждение. Настя. Конечно это она.
Мне было то ли стыдно, то ли страшно, а может и когда-то увядшие чувства решили сыграть злую шутку, но сердце зашлось в груди, а воздуха резко стало не хватать. Разум кричал: «Беги, дурак, пока она тебя не заметила», а ноги, чужие, онемевшие, сделали самую главную подлость за время нашего знакомства. Они двинули меня вперёд, до самого прилавка, и там оцепенели.
Настя подняла голову, смотрела на меня одно бесконечное мгновение, а затем в её орехово-золотых глазах вспыхнули искры. Она улыбнулась так же мило, как и пятнадцать лет назад и осипшим голосом произнесла:
– Лёша?!
Конечно она меня помнила. Не могла не помнить.
Странно, что я так удивился встрече с прошлым, к которому ехал. Может оттого, что я надеялся увидеть Настю прежней? Совершенно не повзрослевшей, неподвластной годам? Всё той же девчонкой в ситцевом платье с синей оторочкой, в маминых туфлях-лодочках?
– Настя? – спросил я, до конца так и не поверив тому, что видел воочию.
– Ничего себе! Вот это встреча! Как же давно я тебя не видела. Десять лет? Нет, пятнадцать. Точно. В пятом году осенью… в последний раз… виделись. – с плохо скрываемой тоской она почти прошептала последние слова.
Настя была моей первой любовью. Мы встречались лишь одно лето, и оно стало таким нестерпимо коротким, что промелькнуло за один день. Я только о ней и думал, о её больших глазах, в которых видел отражение истинного счастья. А когда мы оставались одни, то думать я вообще больше не мог. Всё вокруг тонуло в тумане, лишь она и её хрупкая ладонь, зажатая в мою. Мы прятались от палящего зноя на сеновале, где пахло травой и полевыми цветами. Болтали обо всём на свете, разглядывали облака в небесной синеве. А в дождь, в летний ливень, когда заблудившаяся туча вдруг проливалась сплошным потоком, смело промокали до нитки и носились по полям и лесам. И наконец ночи, когда желтоглазый месяц загорался в темноте только для нас. Тогда серебрились её пшеничные волосы, и вся она становилась неземной, таинственной и я мог как последний идиот просто смотреть на неё, не говоря ни слова.
А потом я уехал, и чувства остыли. Обещал звонить каждый день, но не позвонил ни разу. Обещал писать стихами, но не написал и строчки. Всего неделя понадобилась, чтобы переключиться на ребят из класса и учёбу, а Настю вспоминал лишь исключения ради.
Вернувшись на осенние каникулы, я встретился с ней только единожды, и тогда холод в моей груди построил между нами непроницаемую стену. Она смотрела всё теми же большими, злато-карими глазами, а вихрь листопада волновал меня куда больше.
На следующий год мне было неловко просить о новой встрече, и я выбрал самое простое – оставить всё как есть. Чтобы не мучила совесть, или чтобы чувства не вспыхнули вновь. Потом жалел. Потом забыл.
Я бы и сейчас с радостью убежал прочь или сделал вид, что кроме имени совсем ничего не помню, но что-то останавливало, сковывало ноги и рвалось наружу желанием говорить.
– Пятнадцать… – повторил я и отвёл взгляд в сторону.
– Да ладно, всё в порядке. – добродушно успокоила Настя. – Это было давно.
Хотелось сказать, что причина моего смущения совсем в другом, но как? Как сказать женщине, что она уже не молода и не так красива? Лучше перетерпеть и сделать над собой усилие. В конце концов я скоро уеду и уже навсегда.
– Я должен был написать, просто твой телефон потерял. – произнёс я настолько дикую банальность, что даже икнул от неожиданности.
– Лёшка. – со снисходительной улыбкой, чуть склонив голову на бок, сказала она. – Ты совсем не изменился. Я же говорю, всё нормально. Не позвонил, и ладно. Расскажи лучше, как ты вообще?
– Да потихоньку. Работаю в одной конторе. Не сказать, что золотая жила, но на хлеб с маслом хватает. Занимаюсь кое-какой административной работой, ничего особенного. Закончил Горьковский на литератора, но не пошло. В общем профессия и специальность разбежались в разные стороны.
Что она со мной делала? Откуда эта скромность? Я будто стыдился каждого дня, прожитого после нашего расставания. А она всё спрашивала и спрашивала, с жадностью выпытывала чем я жил, что любил, о чём думал. Её интересовало всё, словно ничего на свете больше и не происходило. Слушала, кивала, и снова спрашивала. А мне всё больше становилось не по себе от того, какой моя жизнь на самом деле оказалась скучной. Ни подвигов, ни достижений, всё как-то по течению, по широкому плёсу когда-то бурной реки.
И вдруг она задала тот вопрос, что заставил меня вздрогнуть:
– А ты женился?
Спросила просто, как и с десяток раз до того, будто это всего лишь ещё одна грань моей пресной жизни, а она просто утоляла любопытство. Но я услышал в её словах столько боли, что захотелось убежать подальше, вернуться в Москву и больше носу за МКАД не показывать.
И что хуже того, я не знал, как ответить. Сказать правду, что давно в отношениях и свадьба не за горами? И как она это воспримет? А соврать, что одинок и свободен, так может попытаться что-нибудь предпринять.
Впрочем, пусть предпринимает что угодно, но про Марину рассказывать совсем не хотелось.
– Нет пока. Всё времени не хватает, да и не с кем.
– Ну да, у вас, москвичей, вечно одни дела на уме, а пожить по-человечески времени нет.
– Может и так. Время вообще штука дефицитная. Оно если есть, то его сразу и нет. Прямо как мёд.
Я хотел и её расспросить про жизнь, но внезапно меня самым наглым образом отпихнула коренастая женщина в беретке, пропахшей дождём. Она её чуть ли не в самый нос мне ткнула, пробиваясь к кассе, и недовольно пробурчала:
– Ну-ка, ну-ка, разойдись, молодёжь. Вас пока дождёшься – с ума сойдёшь. – заявила она и приторным фальцетом обратилась к Насте. – Настюшенька, золотце, полкило молочных сосисочек заверни пожалуйста.
А я воспользовался этой передышкой, чтобы сбежать. Только вслед услышал:
– Лёш, если надумаешь, заходи. Я тут до девяти вечера, а живу там же, где и раньше.
– Хорошо. – ответил я, не сбавляя хода.
Так ничего и не купив, я двинулся дальше. На улице уже сгустились сумерки и зажглись редкие фонари. Где-то вдали яростно разлаялись собаки, играла музыка. Вечерняя деревенская жизнь, что вызывала у меня лишь зевоту. Ещё и дорога оставила отпечаток усталости. Хотелось наконец добраться до особняка, закинуть в рот с дюжину бутербродов и лечь спать.
Ещё одну остановку я сделал на набережной, когда проезжал мимо утёса. Я вышел из машины, чтобы глянуть на маяк поближе. В подступившей темноте он выглядел зловещим обелиском между океаном чёрной воды и жалким островком искусственного света.
Меня магнитом тянуло проверить, открыта ли дверь маяка, и я не удержался от соблазна. Прошёл по гравийной тропинке, мимо почерневшей от старости деревянной хижины. Наверное там должен был обитать смотритель, следить за исправностью ламп, умирать от одиночества и сходить с ума от безделья. Наверное он должен был слушать затёртые пластинки на древнем проигрывателе, делить консервированную тушёнку со своим псом и, поглаживая того по загривку, рассказывать ему о наболевшем. По крайней мере именно так я представлял себе жизнь ради света.
Маяк вблизи оказался куда больше, чем я думал. Огромная громада, уткнувшаяся стеклянным пиком в низкое небо. Он был стар, краска потрескалась и обшарпалась, железные детали покрылись ржавчиной, а к двери вела крутая бетонная лестница со стёсанными ступенями.
Я поднялся, рискуя сорваться на каждом шагу, дёрнул за ручку и сильно удивился, когда дверь поддалась.
Внутри стоял спёртый сухой воздух. Зависшие пылинки в ужасе метнулись прочь от меня, а сонная тишина лениво заворочалась, отзываясь эхом на каждый шаг.
Я прошёлся по площадке, всматриваясь в темноту, но так ничего не разобрав. Несколько раз наткнулся на какие-то ящики, и только когда чуть не грохнулся, оступившись о первую ступень винтовой лестницы, вспомнил, что на телефоне есть фонарик.
При свете проявилось запустение. То, что я принял за ящик, было ржавым генератором, а в лестнице едва ли не половина ступеней отсутствовала. Путешествие натолкнулось на непреодолимую стену, и пришлось сдаться. Вернуться к машине, продолжить затянувшуюся поездку.
Одно только совсем не укладывалось у меня в голове. Маяк старый, очень старый, и настолько приметный, что не заметить его раньше я не мог. Так как же получилось, что в моей памяти не осталось о нём и блеклого следа?
В размышлениях об этом я проехал до конца набережной, свернул на просёлок, идущий к вершине холма, где и возвышался особняк.
Глава 3
По извилистой дороге, покрытой хрустящим палым хвойником, я поднялся на холм. В темноте особняк Виктора Бурина долго мелькал среди деревьев освещёнными окнами и показался целиком лишь когда автомобильные фары полоснули по его розовому фронтону.
Я остановился у крыльца, но выйти сразу не решился. Требовалось немало сил, чтобы подавить стыд. Совершенно явственно я ощутил то безмерное одиночество, на которое обрёк старика. Особенно в такие вечера, когда вокруг кромешный мрак и слышен лишь шепот ветра. Не удивительно, что дяде уже голоса мерещатся. Тут и молодому человеку рассудком подвинуться не долго.
Я мог сидеть так ещё долго, хоть до утра, но всё-таки сделал над собой усилие и покинул автомобиль. Возле двери замялся, зачем-то гадая, сможет ли дядя вообще открыть дверь.
Решив, что просто оттягиваю неизбежное, я нанёс два неожиданно мощных удара по двери. Прошло около минуты, прежде чем с той стороны послышался дребезжащий голос дяди Вити, а затем и его шаркающие шаги.
Щелчок замка, скрип петель, и вот в ослепительном свете передо мной возник дядя. Высокий, сутулый, похожий на вопросительный знак. Непокорные, белоснежные волосы заметно поредели с последней нашей встречи и теперь больше напоминали пушок новорожденного ребёнка, чем знаменитую шевелюру Виктора Бурина. Морщины углубились и размножились, мешки под глазами набухли. И только взгляд остался таким же проницательным, полным живого любопытства. Как всегда он с жадностью изучал всё новое в поисках того, что никто другой увидеть не сможет. И, как всегда, в этом ему помогали узкие очки без оправы, по привычке съехавшие к кончику носа, от чего приходилось задирать голову.
– Лёша? Ты? – спросил дядя таким тоном, словно приведение увидел.
– Да, дядь Вить. Здравствуй.
И на этом мы замолчали. Стояли, разделённые порогом, и не могли подобрать правильных слов. Уже не важно было, писал ли дядя письмо в трезвой памяти, или опять его влёк сюжет. Он не ждал меня, смирился, что я ушёл навсегда. А я никак не решался заговорить. О чём? Извиниться как в детстве, когда убегал гулять без разрешения?
