Хозяева плоской Земли. Путеводная симфония

Круглый пруд в центре пещеры был заполнен мутной водой. Толстый луч света, проходя через одну из дырок в потолке, упирались в его поверхность косой колонной влажных испарений, но дальше не проникал. Тут свою предусмотрительность продемонстрировала Василика, которая, оказывается, прихватила с собой из избушки моток верёвки и маленький каменный грузик от сетей. Мы с интересом наблюдали, как она подвязывает его на конец верёвки и начинает опускать в воду. Верёвка оставалась натянутой всё время, пока девушка неторопливо сматывала её, оставшись в итоге с противоположным кончиком в руке. Дна не было. Длину верёвки никто не засёк, но когда мы её вынули и измерили, получилось почти сто двадцать шагов.

– Симпатичный прудик, – сказал Лукас.

– Скорее уж колодец, – уточнила Василика, убирая моток с грузилом в сумку. – Жалко, что у вас всего два фонаря. Сейчас бы один включить и туда бросить. Интересно, сколько бы мы его свет видели?

– Придумаешь тоже, – отвернулся Бьярки.

Я проследил за его взглядом и увидел саркофаг. Большой, в человеческий рост, каменный и молчаливый. Саркофаг стоял в глубокой нише одиноко и соблазнительно. Я подошёл к торцевой его части и примерился. Моя предварительная догадка оправдалась: по ширине и высоте каменная махина была значительно шире моих плеч.

– Тут где-то должен быть ещё один выход, – заговорчески заметил я, оглядываясь на спутников и уже зная, какой последует вопрос. – Это очевидно по тому, что в ту дырку на улицу он не пройдёт.

Предание было слишком свежо, чтобы кто-нибудь стал возражать. Более того, трудно себе представить, чтобы его могли протащить из первой пещеры всеми этими безконечными зигзагами. А поскольку здешняя стена в остальных местах была сплошной, оставалось предположить, что его сюда спустили через одну из дырок в потолке. Высота и перспектива не позволяли определить их точные размеры, однако другого объяснения просто не существовало.

Василика взялась руководить подъёмом плиты. Без этого мы все сочли бы результаты нашей прогулки неполными. Для начала она попыталась вбить в разрез деревянные клинья, но те сразу же упёрлись во что-то твёрдое. Лукас даже поспешил выдвинуть гипотезу, мол, это никакая не крышка, а сплошной каменный кирпич с прорезью для красоты и цельный внутри. Я уже был готов с ним согласиться, когда заметил, что клин Василики, не зайдя глубоко, все же заставил разрез чуть-чуть расшириться. Плита поднималась! Просто, как мы с девушкой подозревали, она там внутри насаживалась на что-то, что не позволяло её сдвинуть. С утроенными силами мы навалились на саркофаг и кто чем мог подцепили крышку снизу. Рывок на счёт три, и она поддалась, тяжеленная, норовящая отдавить нам пальцы, но поддалась, хотя ни с первого, ни со второго раза сдвинуть мы её так и не смогли. Нам нужен был рычаг, и после некоторого замешательства Бьярки раздобыл целых два: железные крепления факелов заржавели из-за окружавшей их здесь влаги, однако были всё ещё достаточно прочными, чтобы попытаться просунуть их в разрез и сработать как домкратами. Сказать оказалось куда как легче, чем сделать. Закончилось тем, что мы изо всех сил держали крышку едва приподнятой, а Василика что было мочи била большим камнем по концу одной из железок с тем, чтобы та пробила каменную заслонку под крышкой и позволила таким образом использовать это нехитрое приспособление по всей длине. Когда ценой неимоверных усилий первый рычаг был на исходе долгих минут возни, стонов, криков и ругани всунут, работа заспорилась быстрее, за первым вскоре последовал второй, мы с Лукасом упёрлись в них снизу, в то время как дочь с отцом тянули приподнявшуюся крышку вбок. Со стороны это, вероятно, выглядело уморительно глупо, но нам было не до смеха. Мы все хотели знать, что или кто скрывается в оставленном в пещере каменном гробу. Постепенно крышка снизошла до наших усилий и стала медленно, но верно поддаваться. Когда она съехала с пазов настолько, что в образовавшуюся щель можно было просунуть руку, я бросил за ненадобностью свой рычаг и принялся помогать Василике. Лукас сделал то же самое, и дело пошло быстрее.

– Осторожно! – крикнул я. – Не уроните!

Теперь уже сама крышка потеряла устойчивость, и её можно было без особого труда опускать за один конец и поднимать за другой. Мы взялись за оба и положили её набекрень гроба. Я продолжал мысленно называть это сооружение «гробом», хотя уже понимал, что всё зависит от того, что мы обнаружим внутри. Как только это стало возможно, мы все вчетвером ухватились обеими руками за открывшиеся края и, опережая друг друга, подтянулись, чтобы заглянуть в тёмное нутро. Увы, слишком тёмное и глубокое, чтобы что-нибудь разглядеть. Девушка была из нас самой лёгкой, поэтому в итоге мы решили доверить это ответственное действо именно ей. Бьярки подсадил её на камень, Лукас протянул фонарь, и Василика, лёжа животом на плите, первой увидела содержимое гроба. Я ждал крика ужаса или восторга, однако она некоторое время хранила напряжённое молчание, что-то там разглядывая.

– Труп? – первым не выдержал Лукас.

– Не пойму… Больше похоже просто на какой-то свёрток.

– Мумия, – сказал я, не ожидая, что меня поймут.

Главное, что из гроба ничего не выпрыгнуло, не вылетело и не схватило Василику за косу. С остальным, как мне казалось, мы уж точно справимся. Немного подумав, девушка упёрлась руками в освобождённые края и, как гимнастка на брусьях, стала медленно опускаться в достаточно широкую для неё щель. Она ничего не боялась. У меня буквально замерло сердце. А она уже стояла в саркофаге в полный рост, так что я снизу видел лишь её головку. Когда Василика наклонилась, исчезла и она. Мы замерли, переглядываясь.

– Тяжёлая, – послышался приглушённый голос из-за камня. Я бросился было ей на помощь и уже подтянулся, когда мне прямо в лицо ткнулось что-то твёрдое и затхло пахнущее. – Ой, извини…

Свёрток оказался длинным, узким и, действительно, нелёгким. Обёрткой служила задубевшая кожа какого-то животного, потемневшая от времени, но сухая и пыльная. Бьярки помог мне принять драгоценный груз.

– Что-нибудь ещё?

– Нет. – Василика перевалилась через край саркофага и, спрыгнув на пол, долго отряхивалась. – Пусто.

– Интересная штучка, – выразил общее мнение Лукас, присаживаясь возле свёртка на корточки. – Смотрим?

– А что его, беречь что ли? – хмыкнул Бьярки.

Кожа, точнее, шкура, была перевязана толстой тесьмой, иначе говоря, шнуром, когда-то, очевидно, разноцветным, но сегодня совершенно выцветшим и порядком подгнившим. Развязывать его смысла не имело, и Лукас упростил себе задачу лезвием ножа. Когда он принялся осторожно разворачивать шкуру, я уже понимал, что трупа внутри никакого, даже детского, быть не может – слишком всё узкое и тяжёлое. Может, оружие? Долго томиться в догадках нам не пришлось: на развёрнутой посреди пещеры кожаной обёртке лежало нечто железное, с виду напоминающее здоровенное ожерелье, какое мог бы носить человек, будь от метров пяти ростом. Многочисленные прямоугольные пластины и висюльки в виде перевёрнутых капель крепились единой связкой к тому, что я бы при других обстоятельствах назвал эклектическим проводом, состоявшим из тугого жгута проволоки, закованного в кольца из чего-то плотного, но не железа и, разумеется, не пластмассы, скорее, затвердевшей смолы. Помимо «ожерелья», содержимое артефакта представляло собой две металлические палки в локоть длиной и два пальца толщиной, круглые и украшенные какими-то значками. Если бы я нечто подобное выловил из воды на нашем пляже или подобрал в лесу, то, возможно, и не выбросил бы сразу, но уж точно не отнёсся бы серьёзно. Мало ли железного хлама валяется даже у нас на острове. Но эта штуковина неизвестно как долго пролежала замурованной внутри мощного саркофага, а значит, кто-то специально её туда положил, заботясь о том, чтобы она как можно дольше оставалась в целости и сохранности, неподвластная ржавчине и скрытая от любопытных взоров. Находка требовала к себе уважительного отношения и… осторожности.

– По-моему, это должно быть вот так, – заметила Василика, взяла одну из палок и показала кончик с двумя зазубринами. Точно такие же зазубрины обнаружились на конце «ожерелья». Она попробовала их соединить, но тщетно.

– Наоборот, – догадался я, указывая на впадины на другом конце «провода». – Это пазы. Уж если вставлять, то только сюда.

Мы оказались правы: зазубрины встали в пазы, даже издав при этом лёгкий щелчок. То же было проделано со второй палкой, снабжённой пазами для зазубрин провода. В итоге мы получили нечто вроде неудобных прыгалок с длинными рукоятками.

– Похоже на какой-то прибор, – задумчиво произнёс Лукас.

Никто из нас не нашёл в себе сил ни согласиться с ним, ни опровергнуть его догадку. В полной сборке вся эта конструкция весила, пожалуй, стоуна два с лишним. Мы некоторое время тупо её рассматривали, пока Василика ни сделала то, что само собой напрашивалось: взвалила пластины с каплями себе на грудь, а палки перебросила за плечи как косы.

– Ну, как? Красиво?

Поняв по нашим улыбающимся лицам, что шутка удалась, хотела одним махом сбросить всё это богатство на пол, однако что-то подсказало мне, что это может быть небезопасно, и я успел перехватить падающее железо, прищемил себе палец, но зато ничего не произошло. Вместо «ожерелья» на раскрытую под ногами кожу упал мой взгляд, и ожидаемый крик боли превратился в изумлённое восклицанье. Среди складок и трещин отчётливо проступал какой-то затейливый рисунок.

– Что это?

Мы перенесли кожаное полотнище на дневной свет и обнаружили, что рисунок на нём вовсе не нарисован, а тщательно вышит, что опять же должно было доказывать его важность. При этом выглядел он ничуть не более понятно, чем значки на стенах. Посреди пространства кожи было вышито большое кольцо. Внешняя его сторона казалась почти идеально круглой, тогда как внутренняя была сплошь в мелких зазубринах. Четыре точно таких же, только гораздо меньше, были вышиты ближе к краям. Внутри колец автор разместил нечто, что моему больному воображению живо напомнило собачьи фекалии. Несмотря на разницу в размерах, при желании можно было убедиться в том, что расположение «фекалий» относительно друг друга подозрительно схожее. Тут я лишний раз смог убедиться в том, что одни и те же вещи вызывают у разных людей разные ассоциации, иногда просто противоположные.

– Скатерть-самобранка, – сказала Василика. – Если вам станет голодно или скучно, расстелите перед собой и представьте, что это тарелки с едой.

– Похоже, – с сомнением согласился Бьярки. – Скатерть для застолья на том свете.

Мы с Лукасом промолчали. Не могу сказать, что я был разочарован содержимым саркофага. Скелет с двумя головами и шестью руками в два человеческих роста длиной был бы, конечно, куда предпочтительнее железной гирлянды и куска кожи, но что есть, то есть. Оставалось лишь решить, как со всем этим сомнительным богатством поступить. Поскольку мои спутники по умолчанию были здесь хозяевами, я на правах скромного гостя поинтересовался их мнением. Бьярки и Лукас переглянулись. Василика посмотрела на меня с вызовом и в свою очередь спросила:

– А какие планы у тебя?

– Не знаю, но думаю, что здесь всё это точно оставлять не стоит. С пещерами, саркофагом и крышкой ничего не произойдёт, а вот странные украшения для великана и картинка на коже непогоду долго не переживут. Либо положить их обратно, где взяли, и закрыть, либо…

– Нет, Тим, мы эти штуковины нашли, теперь они наши, никуда обратно мы их убирать не должны и не будем, – уверенно заявила девушка, глядя на отца и ища поддержки. – Раз этот свёрток был там, значит, он важный и для чего-то нужный. Если мы пока не понимаем, что это и зачем, не страшно, разберёмся как-нибудь. Я думаю, твоим туристам и так будет на что здесь посмотреть.

– Надеюсь…

Я действительно надеялся на то, что это лишь начало долгой и интересной истории. Знал бы я тогда, чем оно обернётся, пожалуй, побросал бы всё и трусливо сбежал домой. Но кому же дано прозревать будущее наперёд? И даже те, кто говорят, будто могут это делать, я уверен, никогда до конца не уверены в своих предвидениях.

Бьярки взвалил странное ожерелье на плечо, я свернул и сунул подмышку шкуру, и мы задумчиво отправились восвояси. Перед этим я, к счастью, спохватился, что у меня в сумке лежит позабытый старенький фотоаппарат – пентаконовская Praktica23 – без вспышки, но зато заряженная слайдовой плёнкой, и сделал несколько кадров, увековечивших пещеру, лучи с потолка, круглый прудец и полуоткрытый саркофаг.

Погода между тем снова начала портиться. Облака сомкнулись в серую мглу, заметно потемнело, где-то вдали мерещились раскаты грома. По дороге мы продолжали оживлённо обсуждать увиденное и делиться догадками. Лукас сказал, что нашим находкам никак не меньше тысячи лет.

– А почему не полторы? – рассмеялась Василика.

– Или не миллион? – поддержал её я.

– Может, и миллион, – нахмурился Лукас, отчего всем стало понятно, что для него цифра в тысячу лет не более чем синоним понятия «очень давно» и никакого отношения не имеет к датировке.

– Единственное, что способно пролить свет на происхождение надписей и гроба, – сказал Бьярки, – это предметный разговор со старожилами. Хотя я подозреваю, что если бы они чего-то эдакое когда-то слышали, мы бы наверняка об этом сегодня знали.

– Я с ними поговорю, – откликнулся я. – Мне не впервой. Ведь не может же у такого необычного места не быть своей истории. Просто удивительно, что никто не нашёл её до нас… в смысле, до вас. А что, неужели никаких слухов про этот остров по Рару не ходит?

– Слухов ходит много, – согласился Бьярки, – но именно что слухов. Если кому по жизни что мерещится, так померещиться может и в собственном нужнике, ни на какой остров плыть не надо. Скажи, Лукас.

– А я тут при чём? Тиму лучше всего с Уитни поговорить, я так считаю. Если кто чего и ведает, то точно она.

– А она ещё жива?

– Жива, куда ей деться! В прошлом месяце её своими глазами видел на рынке. Капусту покупала, кажись. Горбится, сутулится, уже обратно в землю растёт, а ничего ей не делается. Ещё того и гляди нас переживёт.

Из услышанного я понял, что речь идёт о старушке, которую они оба знают, но которая обитает не в их деревне. Что ж, время у меня есть, повод тоже – отчего бы не наведаться ещё к кому-нибудь в гости?

– Это вы случайно не про ту Уитни, про ту колдунью, которая на маму порчу навела? – встрепенулась тем временем Василика. Она шла рядом со мной, и я почувствовал, как дрогнул её голос. – Мне бабушка говорила…

– Глупости всё это, – отрезал Бьярки. – Колдунья она, может, и колдунья, но к нам никакого отношения не имеет. Бедняга Шинейд отравилась грибами, ты же знаешь.

– Знаю, но бабушка…

– Бабушка! Она сама, небось, эти грибы готовила по дурости, а теперь на каждого встречного свою вину валит. Уитни никогда никому ничего плохого на моём веку не делала, запомни. Если хочешь, сходи к ней вместе с Тимом да расспроси.

– Хочу!

Ветер дунул, я глотнул холодного воздуха и чуть не захлебнулся. Василика не против того, чтобы отправиться со мной на розыски этой их Уитни! Вдвоём! В Рару! Что может быть лучше отравленных грибов и колдовства! Шучу, шучу! Но как же это здорово!

Когда мы остановились передохнуть, я попросил моих новых друзей слегка попозировать перед моим фотоаппаратом. Погода могла вот-вот испортиться окончательно, а я хотел, пока светло, заполучить про запас надёжное доказательство того, что всё это произошло с нами не во сне, а наяву. Ну, и портрет Василики на всякий случай, разумеется, сделать без её ведома. Посреди широкой поляны Лукас расправил шкуру с рисунком перед собой, отец с дочерью взялись за концы «ожерелья», и я поснимал их и вместе, и по отдельности, следя за счётчиком кадров, чтобы осталось на Рару и эту их Уитни. Василика делала вид, будто стесняется, хотя ей явно нравилось моё притворно деловое внимание. Бьярки заинтересовался фотоаппаратом, а Лукас оказался прирождённым артистом и продолжал кривляться ещё долго после того, как я объявил, что дело сделано. Мне показалось, что представители старшего поколения только сейчас почувствовали серьёзность моих намерений и даже слегка меня зауважали. Василика, наоборот, притихла, о чём-то размышляя.

Избу мы нашли в полном порядке, какой и оставляли. Почувствовав, как сильно проголодались, подкрепились, взбодрились и на радостях решили, что больше задерживаться не стоит, пора домой. По пути к лодке Лукас поотстал, а когда я остановился, чтобы его дождаться, подошёл и сунул мне в руку деньги.

– Ты хорошее дело сделал, парень. Даже два хороших дела: девочке помог и про пещеру нашу, глядишь, миру поведаешь. У меня совесть будет нечиста, если я ещё за это с тебя сдирать стану. Держи. Лучше когда в городе окажешься, купи что-нибудь Василике. И от меня заодно.

Он виновато улыбнулся. Я взял половину, а половину оставил в его шершавой ладони.

– Нет, Лукас, я хочу, чтобы и у меня совесть была чистой. Это за труды.

На том и порешили.

Ялик лежал там, где его привязали. Дном вверх, чтобы не набрать дождевой воды. Вынутая из пазов мачта и вёсла прятались здесь же, под ним. Погрустнев – вспомнилась, вероятно, собственная потеря, – Бьярки взялся за дело да так споро, что ни я, ни Василика не успели им с Лукасом ни помочь, ни даже помешать, и через какие-то мгновения вся наша дружная кампания уже отталкивалась от берега и брала курс на невидимый за туманами порт. Не успели мы проплыть и мили, как зарядил отвратительный дождь с ветром. Мы с Лукасом снова сидели на вёслах, Бьярки мотал над нашими головами гиком, подлаживая парус, Василика же заняла своё излюбленное место на носу и следила за поклажей и драгоценными артефактами. За рисунки на коже я не боялся: никакая влага не могла повредить вышивке. Другое дело – железная штуковина, лежащая на мостках и обливаемая небесными слезами. Я был обращён к ним спиной и лишь изредка оглядывался на девушку. Она сейчас тоже не смотрела на меня, впиваясь взглядов во мглу впереди.

Думаю, я был первым, кто услышал странный звук. Как будто лёгкое гудение в воздухе. Чуть позже к гудению добавилась почти незаметная, мелкая-мелкая дрожь скамейки. Я толкнул Лукаса локтём. Он прислушался, но только плечами пожал. Бьярки уловил наше замешательство.

– Чего там?

– Гудит…

– Чего гудит?

Не успел я ответить, как за спиной раздался взрыв. Ну, это я сейчас называю тот звук взрывом, а тогда он прозвучал как резкий удар, как однократный треск, от которого меня снесло с лавки под ноги Бьярки, машинально взметнувшего свободную руку к глазам, потому что удар сопровождался ослепительной вспышкой.

– Василика!

Не знаю, кто из нас троих выкрикнул её имя. Думаю, что все трое разом. Я извернулся и посмотрел назад. Девушка по-прежнему сидела на носу ялика, внешне как будто живая и здоровая, но держась за голову, точнее, зажав ладонями уши. Бьярки, единственный из нас, кто видел произошедшее, откуда-то издалека кричал, что это железки, что они взорвались, и что их нужно срочно выбросить за борт. Я поднялся на локтях. «Ожерелье» никуда не делось, лежало, где лежало, только теперь было заметно, что по всем его пластинам и каплям пробегают мелкие голубоватые искорки. Бьярки явно намеревался выполнить задуманное. Я нутром чуял, что это неправильно, хоть и опасно, и страшно. Вскочив на ноги, перепрыгнул через лавку и успел остановить его за плечо.

– Не трогайте! Дёрнет!

Он меня услышал, понял и замер, глядя на дочь. Та, не открывая ладоней от ушей и продолжая морщиться, смотрела, как я, стоя на коленях, осторожно берусь за один конец железной палки, другой рукой – за смоляные кольца и резко их разъединяю. Ничего не произошло. Понятия не имея, хорошо это или плохо, я проделал то же самое с другим концом. Голубоватые искорки резко погасли. «Ожерелье» снова превратилось в безжизненную горку металла.

– Что это было? – не выдержал напряжённой тишины Лукас.

– Разряд. Электрический разряд. Наверное, – ответил я. – Эта штуковина зарядилась от воды, её замкнуло.

– А теперь?

– Кажется, всё дело в этих палках. Без них она не заряжается.

– Всё равно лучше от греха подальше выбросить, – наставительно заметил Бьярки, продолжая вглядываться в дочь и убеждаясь, что она в порядке.

– Нет уж, – возразил я как можно твёрже. – Если я прав, то эта хреновина – мощнейший генератор. Которому не нужно ничего, кроме воды. Вы можете себе представить, что это значит?

Мои спутники этого представить не могли, а я, подумав и заметив, что страсти поутихли, решил не пускаться в разъяснения. Они напуганы и теперь едва ли захотят оставить «ожерелье» у себя. А уж я сумею найти ему должное применение у нас в деревне! Заодно будет чем новых туристов соблазнить на долгое путешествие в эти края, к первоисточнику, так сказать. Поэтому я, удерживая равновесие и сплёвывая с губ дождевые капли, наскоро завернул всё железо обратно в шкуру и сложил подальше от Василики, на корме. Мы расселись по местам и некоторое время плыли молча.

– Это что же получается, – начал ни с того ни с сего Лукас, – выходит, наши допотопные предки знали, как получать электричество?

– Ещё как выходит! – подхватил Бьярки. – Я думал, на нас бомба упала. До сих пор в глазах тараканы бегают. Дочка, ты как?

– Кое-что ещё пока слышу, – неохотно отозвалась Василика своим бархатистым голосом. – Тим, ты уверен, что больше не жахнет?

– Нет, но штуковина это явно не такая простая, как кажется. Я ею потом ещё поиграюсь. Ты, кстати, не заметила, как произошло замыкание? Палки коснулись друг друга? Или просто – лежала-лежала в воде и ни с того ни с сего бабахнула?

– К счастью, я в другую сторону смотрела в этот момент…

Когда я вот так, как ни в чём не бывало, разговаривал с ней, всё остальное само собой отступало на задний план. Передо мной была девушка моей мечты, единственная и неповторимая, во плоти – и в какой плоти! – лишённая недостатков и изъянов, красивая, смелая, находчивая, остроумная. Неужели какие-то железки и шкуры могли иметь хоть маломальское значение? Да я готов был, не задумываясь, выбросить их за борт и прыгнуть следом, если бы я знал наверняка, что эта чаровница когда-нибудь, пусть даже в другой жизни, станет моей суженой. Ингрид, прости! Я уже изменил тебе в помыслах и, будь на то воля провиденья, радостно изменю тебе в действительности. О, моя душа, что же я с тобой делаю? Почему нельзя разорвать тебя пополам и отдать поровну каждой? Почему мне уготован жребий, который я должен выбрать и выбрать непременно сам, отринув одно и приняв другое? Я не хочу этого. Я не могу без этого. Я потерян и я найден. У меня голова идёт кругом от счастья встречи и грусти разлуки, от страсти обретения и горя потери. Вероятно, виной тому пронзительный ветер и разгулявшийся не на шутку дождь. Или разряд, никуда не исчезнувший, а вошедший в меня разительной молнией и застрявший в сердце, убаюканном всем предыдущим уютным бытием. Как в той сказке про ледяную сосульку, которую злая фея швырнула в своего неверного возлюбленного, и тот потерял способность чувствовать. Только со мной, похоже, произошло ровно наоборот: сейчас я чувствовал во сто крат больше, чем мог осознать и передумать. Где я? Кто я?

– Поберегись!

Мокрая балка гика просвистела у меня над головой. Я пришёл в себя, ошалело глянул на Лукаса и стал подстраиваться под его мощные гребки.

Дальнейший путь прошёл без приключений, если не считать того, что все промокли до нитки. Свёрток вёл себя тихо, не зудел и не искрил. Каким-то чудом я с первой попытки отгадал его секрет. Вероятно я так не хотел его терять и одновременно подвергать нас опасности, что моя интуиция вышла на новый для себя уровень и дала единственный правильный ответ на незаданный вопрос. Гордости у меня, кстати, по этому поводу не прибавилось, поскольку я сознавал, что был на волосок от того, чтобы потерять всё и сразу. Если бы Василика получила какие-нибудь увечья, я бы этого не пережил. Да и Бьярки, думаю, мне только помог бы в этом, сочтя моей виной. Но хорошо то, что хорошо кончается.

Нос ялика рано или поздно ткнулся в доски причала, мы вышли, пожелали Лукасу доброй ночи, и – а вот дальше я замер в нерешительности со свёртком на руках и потяжелевшей от дождя сумкой за спиной. Дальнейших наших действий мы обговорить не успели, так что теперь я испытывал неловкость, поскольку не мог просто так набиться в гости, а есть ли тут у них гостиница, постоялый двор или трактир, я не знал. Василика, не оглядываясь, направилась прочь. Бьярки шагнул было за ней, заметил мою растерянность, привычным жестом хлопнул по плечу и сказал, чтобы я не изображал из себя идиота, потому что эту ночь, разумеется, я буду ночевать у них дома, даже если ему придётся тащить меня волоком. Никого тащить волоком, как вы понимаете, не пришлось, я легко дал себя уговорить, и скоро мы уже стояли на крыльце скромного, но очень добротно сколоченного одноэтажного сруба с высокой крышей и чердаком. Пока Бьярки возился с замком, Василика находилась так близко от меня, что мне казалось, будто я чувствую тыльной стороной ладони прикосновения её тёплых пальцев. Проверять источник этих ощущений я не решился. Наконец мы вошли.