Завтра будет солнечно. Том I

– Да, слушаюсь, т. Цуркану, – сказал я как можно более уныло, чтобы не выдать гнев и перебороть желание двинуть по его тупой морде.

– И ещё. Партийный мне сюда. А то будет мне тут, блин…

Он меня конкретно выбесил, но я снова промолчал, вынул партийный из заднего кармана брюк и кинул билет на бардачок.

– Так-то лучше, т. Бойко! – и он вышел, показательно вставив мой партийный во внешний кармашек пиджака, и так же показательно засунул руки в карманы чёрных в тон пиджаку брюк.

Ну ничего, я устрою ему сольное выступление позже, а пока меня занимало наличие гостя на последнем ряду. Не успел я до конца повернуться, как сзади слишком театрально раздался раскатистый мужской голос:

– А слухи о тебе не врали…

Это ещё кто? Секретарь из Дома культуры ищет новые лица?

Я отвёл взгляд от удаляющегося торжествующего Цуркану и посмотрел на молдавскую народную самодеятельность.

Это был парень примерно моих лет, в солнцезащитных очках, с такими же непослушными кудрями как у меня. Правда, был он брюнет, и волосы прижимала кепка, надетая задом наперёд. Вдобавок одет он был в клетчатый серый пиджак, что выглядело странно. Он разлёгся в кресле и неотрывно смотрел на меня.

– Люди в наше время совершенно не умеют ценить таланты, не находишь?

Он встал со своего места и неторопливо, можно даже сказать, вальяжно, направился ко мне.

– Трудно ожидать чего-то особенного от тех, кто считает, что румынский так же, как и русский, имеет шесть падежей, – в тон ему ответил я.

– Ai un roman bun?1

– Este2.

– Bine3. – он засмущался и не нашёл, что ответить.

Повисла пауза. Я не очень понял, чего хочет этот кудряш, но он явно что-то затеял. Предчувствия меня редко обманывают, а маршрутки Кишинёва учат ждать. Поэтому я ждал и пытался произвести мысленный расчёт дальнейших действий собеседника.

– Eu sunt Viorel, но друзья зовут меня Вио. Прямо как персонажа в «Лесных поселенцах»4. Забавно, да? Мы ведь похожи с ним. Но речь о другом. У меня есть группа ребят, которые… могут тебе помочь…

Что-то заклокотало у меня внутри, но я взял себя в руки. Или попытался это, по крайней мере, сделать.

– Помочь с чем?! Я не нуждаюсь…

Виорела слегка передёрнуло – ему не очень понравилось, что я его перебиваю. Похоже, он привык, что его все носят на руках и слушаются беспрекословно.

– Да ты дослушай сначала. Моё, так сказать, сообщество любит Молдавию…

Истинный патриот, да? Знающий историю! Понимающий разницу происхождения!.. Сектант! Нужно было его выгонять. Причём, желательно в ближайший милицейский участок.

– МОЛДАВИЮ?

Я не собирался тешить его самолюбие; Вио, похоже, не понимал, с кем имеет дело.

– И хочет её процветания. Ты ведь так же считаешь? – он проигнорировал мой возглас.

Лучше пойду-ка я добью начальство, задействую ребят… Зачем мне ещё одна жертва анального аборта?

– Молдавия будет у совков, а у патриотов – это Молдова, – и после этих слов я вскинул голову. Правда, посмотрев на Вио сверху вниз, я понял, что он говорил со всей душой…

Не знаю, почему я на него так разозлился. Наверное, всему виной была жертва пропаганды борьбы-с-объездами-остановок-маршрутки Цуркану.

Поэтому, осознав, что выгляжу злым и излучаю желание избавиться от парня, я решил принять противоположную позицию – стать искренним и более… оптимистичным, что ли?

Вио молчал. Он как будто чувствовал, что я хотел выговориться. Поэтому я сел на водительское место и пригласил его к себе на соседнее для продолжения беседы, об исходе которой пока строил только догадки.

– Молдова есть «страна сосен» в переводе с иллирийского. Сосны – деревья величавые и непреклонные. Мы держим самобытность в своём лесу, в этих самых соснах. Очень неправильно, что мы делаем под чью-то указку…

Почему-то Вио отреагировал несколько странно: его глаза буквально вспыхнули, он весь покраснел и начал чуть ли не брызгать на меня слюной:

– Ничего, что молдавская идентичность играла существенную роль при преобразовании в Советскую республику? Никто никого за руку не ловил, говоря об отказе от своей самобытности?

Может, Вио хотел выглядеть лучше, чем он есть, поэтому пытался воздействовать на меня, доказывая абсурдность моей точки зрения? Может, ему от безделья просто хотелось найти себе жертву и поглумиться над ней?

Но почему это я? Он же не может читать мысли и видеть людей насквозь!

– Никто никого не ловил потому, что деваться было некуда! Если исход и так понятен – все объединятся, то смысл отпираться? И вообще, при этом объединении любая самобытность стирается. В массовое сознание транслируется только позиция того этноса, который находится у власти.

Вио потупил взгляд, а затем отвернулся к окну.

– По-моему, жизнь внутри самих себя, отсутствие границ, позволяет нам стирать границы между «чужими» и «своими». Взгляд на врагов устарел, по меньшей мере, лет на двадцать. А что касаемо власти – так там те же братья-славяне, – он театрально повернулся и так же театрально снял очки. – Или ты отрицаешь в молдаванине часть славянина?

Я немного не ожидал, что разговор выльется в такое русло.

– У молдаван свой путь, непохожий ни на чей другой, – я решил не усугублять ситуацию и ответить как можно более размыто.

Вио долго на меня смотрел.

– Другими словами, ты просто не любишь наше правительство?

Я сам себя по глупости загнал в бедственное положение.

Пацан был не промах, вместе мы могли бы устроить с нашими водилами забастовку, о которой я мечтаю уже который год темными тёплыми кишинёвскими вечерами… Но ведь и меня за такое посадят. Ведь у нас, в стране пролетариев, один шаг от слов к делу…

Но почему-то ему я доверился.

– Да. Давайте называть всё своими именами. Я считаю себя оппозиционером по отношению к власти СССР.

07.04.2029 Центральный Российский район, Москва, Люблино, 5:00

Дальнозвон бренчал как ненормальный. Мне уже начало казаться, что я не спала в кровати, а отстояла на утренней литургии часа три – звон был такой громкий, что отдавало в голове.

Звонят из Индонезии, начинаем рабочий день.

Я сняла блокировку, и передо мной возникло лицо собеседника. Точнее, собеседницы.

– Да, Булан, доброе утро. Что-то случилось?

Булан – девушка харизматичная и очень шустрая по характеру, весь вид её говорит об этом. На ней яркое жёлтое платье и лёгкий макияж. Из-за разницы во времени её рабочий день заканчивается, но деловой тон соблюдается на протяжении всего разговора.

– Здравствуйте, т. Секретарь! Нет, спасибо, не жалуемся. Нам прибыл «Маяк» по вашему распоряжению. Но беда в том, что штабные не получили доступа к базе Чукотского здравоохранения.

Я, с некоторым трудом разлепив глаза, сидела в квартире на своей кровати. Колоссальная разница во времени обладает потрясающим свойством путать время суток и звонить на другой конец света в противоположное твоему часовому поясу время, отчего стирается понимание того, сколько же сейчас за окном.

– Хорошо, я прослежу, чтобы сегодня вам открыли доступ. Пришлите мне сообщение по получении, пожалуйста.

Булан просияла. Наверное, она несколько стеснялась звонить мне лично.

– Спасибо большое! – быстро прокричала она и отдала мне честь.

Надо было разбавить диалог светской беседой. А то как-то деревянно всё прозвучало, будто мы, как машины, просто вбили необходимые данные и разошлись по делам. Не было того живого диалога, который необходим при работе с людьми.

Мне жутко хотелось спать, после трёхчасового отдыха я не была готова сразу бросаться в омут с головой, и ничего оригинального мне на ум не приходило.

– А погода какая у вас наблюдается?

– 38 градусов уже четвёртый день…

Какой ужас… а ведь как хорошо быть в средней полосе России…

– Понятно… у нас такая же жара, уже третий день 14 градусов держится, всем не верится… Ведь мы так переживали эту холоднейшую зиму, а теперь настоящее лето в начале апреля…

Булан хотела ответить что-то остроумное и броское.

– Думаю, теперь мы сделаем рывок вперёд на следующие пять лет, худшее ведь уже позади. Мы все ждём вашего выступления.

Наверное, она хотела сделать мне как можно приятнее, но я не могу позволить окружающим даже возможности допускать, что всё худшее, что случилось, это предел, – ведь люди сразу начинают терять хватку и могут уже не быть готовыми к любому повороту событий.

– Нельзя думать, будто худшее позади. Если принять факт, что, не дай Бог, начнётся война, то народу легче будет принять картину разворачивающихся боевых действий, когда всё резко произойдёт.

В глазах Булан возникла паника, затем девушка потупилась. Замминистра индонезийского здравоохранения не общалась со мной лично, и ей тяжело слышать такие резкие высказывания на ровном месте.

– Вы так говорите, будто мы на грани военного конфликта, хотя показатели впервые такие высокие… – негромко проговорила она.

Меня не перестают умилять люди, которые в первый раз слышат от меня на пустом месте подобные вещи. Я нахожу, что человечество должно быть готово абсолютно ко всему, несмотря на то что внешне всё кажется абсолютно спокойным; и все те, кто со мной работают, знают о значении для меня бесконечных учений, которые были введены в обязательном порядке во всех республиках.

Я не особо стараюсь объяснять свою позицию, потому что те, кому надо – поймут всё по моим поступкам, а те, кто по определённым причинам понять меня не могут, – так и не поймут.

– Т. Булан, вы же сами прекрасно понимаете, что, если люди расслабятся и начнут жить как потребители, мир долго не протянет.

Булан молчит – понимает, что последнее слово должно быть за мной.

Поэтому отключаю связь я:

– Хорошего вам дня, держите меня в курсе «Маяка», до свидания.

– До свидания.

День обещает быть очень насыщенным. Все снова ждут от меня важных решений и помощи.

5:30

Созыв по плану пятилетки был назначен на 7:30 в Кремле. У меня оставалось чертовски мало времени, а дел сделать надо было ещё много.

Первым делом я позвонила помощнице из личного штаба, чтобы дать команду устранить неполадки.

– Алло, Крис, привет.

После первой фразы я поняла, что из меня на бедную помощницу вырвется огромный поток недовольства.

– Привет, Иголочка.

С того времени, как работаю в правительстве, я живу одна в двухкомнатной квартире, которая была получена от государства пожизненно за пост национальной важности.

Практически каждое утро я вскакиваю под чьи-то звонки на дальнозвон в Маленькой комнате, и утро начиналось для меня с беготни по квартире. В процессе приготовления завтрака, уборки комнаты и прочих бытовых обязанностей параллельно я выполняла дела по работе. И сейчас я зашла в Большую комнату, чтобы полить цветы.

В любой квартире я делила комнаты на Большие и Маленькие – с малых лет я привыкла, что в брежневках малометражные квартиры кажутся гигантскими; хотя, когда приходишь в Сенатский, оказывается, что квартиры – это какие-то коробки.

– Я не понимаю, чем занимаются эти дебилы в ведомстве. Вроде же все по-русски говорят? – Я поочерёдно лила воду на цветки и на время выполнения дел дальнозвон закрепила на плече, чтобы не отключать видеосвязь. – Я сразу обозначила, чтобы доступ прислали вместе с «Маяком».

Как мне ещё надо было им сказать? Да чем надо было слушать?

Когда три моих цветка были политы (орхидея Дмитрий, бамбук Евгений и кактус Сергей), я пошла заваривать чай на кухню, дальнозвон положила на стол.

Я не делала никакого современного чудо-ремонта, который получил у нас широкое распространение, – не было у меня индукционной плиты и подвесного унитаза; мне сложно было даже отказаться от газа, – и вот сейчас, делая чай, мелькнула мысль, как бы испечь пирогов.

Мой внутренний конфликт заключался в том, что подобные желания были ничтожны по сравнению с предстоящим днём.

– Слушай, я честно не понимаю этой глупой позиции медиков, мол, женщина не может управлять страной… – начала было Кристина.

Это тут ещё при чём?

Я не очень хотела сейчас заниматься отвлечёнными темами, поэтому проигнорировала предположение.

– Да плевать я хотела на их позиции! Сказали сделать – значит, надо сделать. Какими имбецилами надо быть, чтобы перечить, когда от них зависят люди? Большое количество людей! Я сама за патриархат, все знают, но не тыкаю же в феминисток пальцем.

Я доварила кашу и поставила кастрюльку на стол.

Феминизм и патриархат – вещи хорошие и даже, в некоторой степени, пересекающиеся между собой, если суметь их хорошо связать. Но, к сожалению, большинство людей не умеют не мешать понятия… Правда, и жить этим людям легче.

Для себя же я давно уяснила, что на главенствующем посту женщина быть не может, она не сможет управлять единственной на планете страной; а вот быть на моём посту – с этим не каждый мужчина справится.

Ведь понять то, что нужно людям, может женщина, которая интуитивно чувствует изменения в умах.

На кухонном столе лежала в ночи написанная мною бумажка: «7:30 в Екатерининском».

У меня на сегодня назначено восемь встреч, и это может означать, что я могу забыть про главное выступление, которое все так ждут каждые пять лет. Точнее, в теории я могла забыть, ведь я постоянно всё забывала, кроме того, что говорила и делала на работе. Но сегодня… сегодня я не могла забыть того, что будет в семь тридцать утра.

– Слушай, я же сама просила Выргыргылеле, – не успокаивалась Крис.

– Может, проблема какая?

Я могла бы вообще проигнорировать эту ситуацию, переложив ответственность на федеральное здравоохранение, но нет же.

Я села за стол и распрямилась настолько, насколько было возможно.

– Теперь у них точно проблема, – я посмотрела прямо в глаза Кристине. – А на них я порчу наведу такими темпами.

Она расхохоталась.

– Иголочка, окстись.

Но я уже завелась и пока не выплесну всё, что думаю, не успокоюсь.

– Крис, пойми меня правильно, я требовала! ты требовала! все требовали! Это вообще не мой отдел, а им хоть бы что! Зачем копать самому себе яму? Дебилы!

– Успокойся, давай я ещё поговорю, – Крис уже начала переживать, – все мои штабные очень ответственно относятся к своим обязанностям.

– Эти конченые не поймут, – я понимала, что нужно найти выход и сделать это надо срочно.

Теперь вспыхнула Кристина.

– А что ты предлагаешь? Сама собралась ехать? Тебе заняться нечем? Зачем ты на себя всё вешаешь? Может, это ты конченая?

Пауза. Мне нужно было выдохнуть. Я перестала дышать и почувствовала, как темнота подступает к горлу. Я начала говорить на выдохе:

– Ты права. Попробуй всё сама выяснить и отправь отчёт Эгле, иначе я сама этим… медикам позвоню, и мало точно не покажется.

Кристина сразу успокоилась.

– Я всё сделаю до двенадцати.

И я успокоилась.

– Спасибо большое. Извини за эти эмоции.

Крис улыбнулась. Она все «эти эмоции» за семь лет прекрасно знала.

– Забей, главное, чтобы всё работало. До связи.

В любой работе важна команда, и когда она состоит из идейных людей, которые близки тебе, любая задача выполнима. Ведь важен коллективный подход.

– До связи, – сказала я, выключив связь и облокотившись на стол. За окном рассветало утро нового дня.

Я сижу и понимаю, что у меня остаётся достаточно времени, чтобы собраться, и могу спокойно посидеть пять минут, именно поэтому

6:20

– ГДЕ ЭТИ ТУФЛИ? – закричала я на всю квартиру, окончательно разбудив тех несчастных соседей, которые ещё не успели проснуться. Нельзя было исключать, что, возможно, они именно из-за меня не опоздали сегодня на работу.

Зато опаздывала на встречу я, но не могла найти свою обувь. Ведь обувь – это не документы; она нужна только мне, а не народу, поэтому я зачастую просто не уделяла ей должного внимания.

6:27

Концерт окончен – я нахожу, что лучше пойду на каблуках, чем буду тратить ещё минуты три на сборы. Ну, нет этих балеток и нет – не помню я, куда кладу свои вещи. Ну, что тут поделаешь. Ну, могу я прожить без этих платьев и рюш – не велика беда.

А вот если я опоздаю на собрание, это действительно будет беда. Поэтому лучше я приду на каблуках, хотя нельзя этого делать сегодня, зато приду вовремя.

Сегодня я в чёрном питерском пальто, подаренном мне матерью на восемнадцатилетие. Несмотря на свой возраст, оно выглядит очень прилично. Я не могу от него избавиться, потому что сильно привязываюсь к любимым вещам, равно как к людям.

На голове у меня кремовый платок и очки, поэтому узнать меня в толпе будет несколько проблематично.

И, конечно, в честь сегодняшнего торжества я в тёмно-синем костюме, который идеально сочетается с чёрными туфлями на высоком каблуке.

Также наперевес болтается чёрный «дипломат», который ударяется об меня в такт шагам.

Тем временем Люблино медленно просыпается. Московское утро поражает величавой красотой и разнообразием жителей. Люди разного возраста и всевозможных профессий идут огромной толпой – кто к метро, кто к небоходу, а кто, – по старинке к наземному транспорту. Всех нас объединяет общая идея, нас не разобщает различие в социальных ролях – пионеры несут батарею, чтобы сдать на металлолом; профессор спешно поправляет очки и обгоняет припудривавшуюся на ходу без пяти минут комсомолку; сидящие каждое утро у меня во дворе на скамеечке две бабушки (Антонина и Галина) смотрят на окружающий их мир и обсуждают между собой проходящих мимо.

Такая картина наблюдается каждый день в каждой республике мира, но именно Москва способна выталкивать из меня остатки усталости из-за недосыпа или мелких неудач в управлении, заставляя каждое утро вставать снова и идти вперёд.

6:34

Самоубийство с моей стороны – ехать в небоходе на каблуках. Несмотря на свежий налепленный пластырь, я понимаю, чем может кончиться дело.

Лифт неспешно поднимается, не думая о том, как важно как можно быстрее пустить меня в вагон. Земля становится всё дальше и дальше, меня захватывает лёгкий подъем механизма, который несёт нас вверх.

Выйдя из лифта и зайдя на платформу, я поняла, что ещё даже не красилась!

Стоя вместе с парой сотен человек, я достаю из дипломата косметику. К нам подъезжает голубая капсула на триста пассажиров. Забегая внутрь, я быстро начинаю краситься, глядя в стеклянную дверь.

– Следующая остановка – «Охотный ряд». Расчётное время в пути – восемь минут.

Закончив все процедуры, я убираю косметику и подхожу вплотную к окну. Лучи солнца сегодня такие яркие, что хочется рассмотреть их игру на домах. Но картинка размывается от скорости локомотива.

Тогда я начинаю смотреть в сверхпрочный пол, но и там ничего не видно. Если я дождусь, когда поезд остановится, то увижу родные красные звёзды. А ради мгновения, чтобы увидеть их на одном уровне с собой, можно и потерпеть.

Капсула летит быстро, но мне надо быть на шаг впереди даже неё.

6:48

Со скоростью света я бегу по Красной площади. Мне уже давно в один голос говорят перейти на реактивку, но я нахожу, что раз у меня есть возможность наравне с обычными гражданами пользоваться общественным транспортом, то я буду со своими согражданами до последнего.

– Доброе утро, т. Секретарь! – весело здоровается со мной охранник на первом пропускном пункте. Я захожу сегодня со стороны Спасской башни.

Меня будто кольнуло в голову, – забыла пропуск. Все документы, речь, всё взяла, а тут…

– Володь, чёрт, я забыла бумажный…

Разумеется, мы все друг друга знаем, но дисциплина в наше время – то, что позволяет держать всю организацию в боевом порядке и быть готовым к любым ситуациям.

В глазах охранника играет бесовское солнце утренней Москвы.

– Я тебя не видел.

Иногда у меня происходят заскоки, когда я могу забыть какую-то мелочь, как сегодня – пропуск, туфли… я часто забывала свои личные вещи. Если бы у нас не было дальнозвонов, я бы забывала и деньги, и средства связи. Но, слава Богу, всё это давно было сосредоточено в одном месте и неразрывно связано с работой. Так что максимум, что я могла забыть, это какую-нибудь косметику.

За всю жизнь я ничего не забыла принести на работу; на моей совести не было ни единого потерянного документа. Если от меня что-то зависело – я это могла держать в голове от рассвета до заката, а затем от заката до рассвета, но никак не могла это выбросить из головы. Так уж повелось у меня.

– Спасибо!

Огибаю археологические раскопки, которые были организованы для изучения истории нашего государства, и бегу во дворец.

– О, Господи, Господи, Господи!

Володе я могла что угодно накрутить, а вот перед входом в сам дворец могут быть серьёзные трудности…

6:52

Ну ничего, без бумаги можно прожить, без электронки – нет.

У входа собрались съёмочники, а мне нужно попасть внутрь.

– Ребята, доброе утро! Назад, назад!

По этикету советские съёмочники не должны задавать вопросы, когда им не дано разрешение, поэтому все безропотно расступились, здороваясь.

Быстро влетаю в здание, прохожу через турникет, прислонив дальнозвон.

Но сегодня пропуск по бумаге, как будто бы назло.

Ох и будет меня Таракан мучать за эту забытую бумажку… Он же всё узнает и найдёт повод для издёвок.

– У меня сегодня только электронка, Толян, открой, пожалуйста, – стучу в стеклянную будку охраны.

Толян охранник нашего дворца вот уже пять лет. Будучи военным, пришедшим сюда после десятилетней службы на корабле, поначалу ему пришлось привыкать к этой работе. Характер у него скверный, и пару раз его хотели отсюда убрать, потому что на все вещи у Толяна было своё мнение. Но я при первых же подобных попытках сказала, что страждущие избавиться от моего любимца сразу пойдут на покой.

Мы познакомились при странных обстоятельствах: я оставляла вечером на вахте отчёт для Таракана, которому было необходимо выступать с утра. На дежурстве сидел Толян. Я ему тогда объяснила, кому, когда и что передать. Но Толян сказал, что не запомнит, и попросил написать. Разумеется, я так и сделала. На что он просто взял и поджёг мою бумажку. От такого поступка я так и ахнула. Но Толян не стал медлить – он достал персональную швабру, которая стояла на каждом посту охраны, и попросил посвятить его в рыцари моего отдела. Поджог он объяснил как стирание недомолвок между нами. Мне было не жалко, я его посвятила, и с того момента мы подружились.

– Опаздываете, т. Секретарь, ох, опаздываете! Спали бы на рабочем месте! – усатый блондин-охранник усмехается, но, разумеется, открывает. Не дальше, чем два дня назад мы пили чай у меня в кабинете.

– Отстань, Толян, я готова как никогда! Если будешь вонять, надеру тебе уши после вечерней аудиенции!

Мы проводим традиционную утреннюю перепалку, к звукам которой все кремлёвские давно уже привыкли. Почему-то именно с Толяном у нас была такая манера общения, и мы вели себя так столько, сколько знаем друг друга.

– У меня смена через пять часов заканчивается! – он показывает мне язык.

– Дуракам всегда везёт! – и я рванула вверх по бесконечной лестнице, покрытой красным ковром, необыкновенно сочетающимся с кремовыми стенами. Солнце сверкало на стенах и слепило глаза, но каждое утро от этой привычной картины меня брало за сердце.

6:56

У меня есть время подготовиться – и ни много ни мало, а целых тридцать минут.

Влетаю в приёмную, где наготове стоит моя помощница.

– Эгле, доброе утро.

– Доброе утро, Иголочка.

Волосы у Эгле завязаны по-литовски, в них вплетены разноцветные ленты, она готова к торжественному интервью, одета в прекрасное народное платье. Как всегда женственна и красива.

– Как на боевом фронте? – спрашиваю и вижу, что Эгле мнётся. Наверное, что-то случилось.

Она всегда тактична и спокойна. Я уверена в помощи литовки, потому что в силу своего природного человеколюбия Эгле не допускает несправедливости.

– Мне позвонила Кристина Владимировна… Те ребята из здравоохранения принадлежат к чукотским сепаратистам. А ты говорила о своём не очень положительном отношении к их взглядам, вот они и решили нагадить, – она нервно разглаживает красивое платье. Не чета мне – я выгляжу как городская сумасшедшая в этом своём уже чуть ли не изодранном пальто.

– Вот симфонию закатили, – рывком снимаю его. На мне костюм, лишающий меня последних элементов женственности, и если бы не наличие румян и синей туши, да серёжек с голубым камнем, то меня было бы не отличить от парня.

– Слушай, тут такое дело… собрание перенесли на 7 утра, – не очень громко произносит Эгле.

Я взвыла и открыла кабинет.