Полная версия:
Терзающий
Алсу Тимерхан
Терзающий
Я тебя совсем не пожалею –
выпью жизнь до самого дна.
На прощанье крепко поцелую,
Жуткая прелестница моя…
Глава 1
Май,1861года.
Брентвуд,
штат Нью-Гемпшир.
Весна в Брентвуде никогда не была особо тёплой.
Нынешний май не стал исключением. Почти неделю шли дожди. Целых грёбаных шесть дней небо над городком грязной ватой свисало с уголка крыши каждого дома и каждого высокого дерева. Оно давило своей серостью и влагой, что нескончаемыми каплями падали на чёрную жижу из земли. В такую паршивую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит, думал Леви Маджетт, спешиваясь с лошади. Его ноги, обутые в сапоги из грубой свиной кожи тотчас же, по щиколотки погрузились в грязное, густое месиво. Оно напоминало мужчине холодную похлёбку, которую он съел перед тем, как отправится в другой конец города. И, Слава Господу, что в их Брентвуде была повитуха, иначе Леви пришлось бы скакать в ближайшую деревню в десяти милях отсюда.
− Мистер Маджетт, помогите мне слезть с лошади! − опомнившись от голоса повитухи, Леви машинально протянул руки к пожилой миссис Кроунэлл. Было бы лучше привезти её на телеге, но времени на упряжь лошади у него не было.
Мужчина аккуратно подхватил старушку за её тонкую талию и словно пушинку перенёс с лошади на крыльцо своей призимистой хижины. Как только ноги миссис Эмили Кроунэлл коснулись каменной плиты, она словно маленькая птичка − впорхнула внутрь дома. Мистеру Маджетту ничего не оставалось, как последовать за ней.
Он слышал как в дальней комнате дома, подальше от посторонних глаз, его жена Теодейт страдала от родовых мук. Время от времени, её громкие крики переходили в глухие стоны, а после утопали в зажатом между зубами полотенце. Леви уже был отцом четырёх девочек и до сих пор не мог спокойно выносить мучения жены. Стремясь немного отвлечься от происходящего в их доме, он достал из кармана поношенных хлопковых брюк мешочек с горьким табаком и насыпал щепотку в свою трубку. Но то ли от волнения или просто по рассеянности, мужчина никак не мог найти кремень. Он впопыхах пошарил в карманах брюк, а после его руки наведались в потайной кармашек влажного от дождя плаща.
Камней не было. В последней, тревожной надежде, подталкиваемый очередным громким вскриком супруги, Леви быстрым шагом направился к камину в поисках спичек. Глубоко посаженные, орехового цвета глаза внимательно изучали поверхность каминной полки. Но здесь их не оказалось. Этих чёртовых спичек! Тогда, мужчина от досады круто развернулся и нечаянно задел небольшую фигурку глиняной коровки. Она с тупым звуком упала на дощатый пол и разбилась на две половинки. Леви чертыхнулся, представляя, как расстроится его старшая дочь Маргарет, когда увидит, что он натворил. Он тотчас присел на корточки, чтобы подобрать осколки и тут, к своему удивлению обнаружил то, что искал.
Из передней половины коровы, что была выкрашена детскими руками в белый цвет, торчали несколько штук спичек. Они были скреплены тонкой бечёвкой. Рассмотрев разбитую фигурку внимательней, Леви обнаружил, что та была сделана с небольшим отверстием на спинке животного. Это позволяло складывать туда всякие мелочи вроде монеток, цветных камушков или в данном случае – спички.
Спрятав сломанную игрушку за ведром для угля, мистер Маджетт чиркнул спичкой, медленно поднося огонёк к самодельной трубке. Он затянулся, наслаждаясь крепким ароматом табака. Тот, как опиум, притупил переживания и нервные, какие-то неправильные мысли, связанные с родами жены. Это случилось очень кстати, ведь в следующее мгновение Теодейт закричала так, что даже дети в соседней комнате заплакали от страха. Леви стоило бы пойти к девочкам и успокоить их, утешить, но он просто не успел сделать и шага. В тот самый миг, когда мужчина надумал было это сделать, до него донёсся громкий плач новорождённого. Следом в гостиную влетела маленькая и очень юркая птичка миссис Кроунэлл. На её морщинистом лице сияла улыбка.
− Поздравляю вас, мистер Маджетт! Ваша супруга родила прекрасного малыша. У вас теперь есть наследник!
Лицо Леви медленно расплылось в расслабленной, слегка идиотской улыбке. Такого подарка судьбы он не ожидал.
Всю беременность Теодейт, он старался не думать о том, кто же у них родится. Безусловно, мужчина любил своих детей независимо от их пола самой крепкой, неукротимой отчей любовью. Только, как и все мужчины, Леви Маджетт тайно лелеял мечту – иметь сына. Здоровое, вполне естественное желание для любого главы семейства.
− Герман. Герман Уэбстер Маджетт. Так будут звать нашего сына, − произнёс мужчина, пройдя в их с женой спальню. Он, с кривой ухмылкой наблюдал за супругой, которая позабыв все трудности рождения новой жизни, прижимала к груди седьмого члена семьи Маджеттов.
***
Наши дни.
Москва.
Она стояла не в силах поверить в происходящее. Что все эти люди собрались здесь сегодня на похороны её сестры. Не может быть. Катя отказывалась в это верить! Но правда заключалась в том, что в обитом красным бархатом гробу действительно лежала её сестра.
Катя сама выбирала для неё белое платье, в последний раз расчесывала длинные волосы и красила губы Карины её любимой помадой… Всё что она делала с самого утра до этого момента, не было иллюзией или сном. Наверное, Катя должна была, как любящая сестра рыдать от горя и стараться не упасть в обморок, но: из глаз не лились нескончаемыми потоками слёзы. Пусть она и мечтала, чтобы лицо стало вмиг влажным, чтобы весь макияж потёк вниз по подбородку, оставляя на чёрной шёлковой рубашке мокрые, местами цветные пятна. Но как бы не старалась, Екатерина не могла выжать из себя ни одной слезинки. Со стороны она выглядела равнодушной, не похожей на скорбящую сестру. В подтверждение этому, девушка ловила на себе недоумевающие, порой даже осуждающие взгляды присутствующих на похоронах. Но Кате было глубоко наплевать на их лицемерие. Ведь она знала и видела, кто, что каждый из них из себя здесь представляет. Поэтому их мнения о своей персоне её совсем не трогали. АБСОЛЮТНО И НИКАК.
Куда больше девушку волновало состояние родителей. Она не могла при всём своём желании представить, что они чувствовали с гибелью Карины. С того самого момента, когда им сообщили о смерти любимой дочери и сестры, мать рыдала ночи напролёт, а отец, никогда не бравший в рот и капли алкоголя, топил свою боль в спиртном и беззвучно, по-мужски оплакивал своего ребёнка. Кати словно не стало для них. Растворяясь в собственных переживаниях и острой боли, они не замечали её присутствия. И, девушка старалась лишний раз не попадаться им на глаза. Сутками пропадала на работе, приезжая домой лишь за сменой чистого белья.
Словно воришка, каждую ночь она пробиралась в квартиру тихо, стараясь не шуметь. Катя не хотела случайно сталкиваться с родителями и замечать этот их взгляд. Взгляд, полный тоски и обожания, который появлялся, когда в её лице они видели Карину. Ведь с сестрой они были как две капли воды: абсолютно идентичные близнецы, без единого внешнего отличия. Даже родинка под правой бровью, с внешней стороны глаза – одна на двоих. Но, всё же, у них была одна весомая физическая разница, о которой знали только близкие родственники. Екатерина была слепа на один глаз. Родилась такой. И тут же столкнулась с неравенством в отношении себя. Когда она подросла и стала анализировать всё и вся, то поняла, что Карину в семье любят больше чем её. Это проявлялось через обычные бытовые вещи: общение, игры, помощь…
В начале, ей прощались многие шалости, любая провинность, покупались всегда любимые Катей сладости. Такая своеобразная жалость родителей и плюшевый компромисс. Когда девочка пошла в школу, ситуация стала хуже. Намного больше переживаний и обид. Это сейчас девушка выглядела безупречно, уверенной в себе, красавицей.
А тогда…
Начиная с малышей из детского сада, дворовой детворы и заканчивая школой, они все, всегда пытались высмеять и ранить девочку больнее. Она до сих пор помнила каждое слово, лица унижавших её людей.
Но вскоре это закончилось. С окончанием школы и, прямо на выпускном вечере, когда Катя пришла в актовый зал в шикарном зелёном платье в пол, с завитыми волосами в крупные, чёрные локоны и с обворожительным макияжем. Но, ни её платье, причёска и мастерство визажиста отняли языки педагогов и однокашников. Они просто смотрели на Катю, словно видели в первый раз. И неспроста. Перед самым выпускным, она сходила в магазин оптики, где купила линзы под цвет здорового глаза. Это был самый большой и полезный подарок самой себе на совершеннолетие и окончание школы.
Когда Катя увидела своё лицо, то она расплакалась от счастья. Ведь теперь, она могла быть как все и не напрягаться от чрезмерного внимания окружающих, жалости или насмешек. По крайней мере, внешне она могла не отличаться, а внутренние, душевные раны принадлежали только ей одной и никого больше не касались. И со смертью сестры, этих ран стало на одну больше.
После похорон, проходя мимо комнаты Карины, до неё донёсся голос матери:
− Какая ты у меня красавица, Кариночка! Умница ты моя, ненаглядная! – Катя остановилась посередине коридора и застыла.
Она осторожно приоткрыла дверь, застав мать за альбомом с фотографиями. На первый взгляд, ничего в этом не было подозрительного. Но ненормальное затаилось рядом, и скрежетало зубами. Как и Катя, оно наблюдало, как женщина стеклянными, бессмысленными глазами разглядывала школьную фотографию Кати и разговаривала. Но обращалась она не к Екатерине, а к Карине.
«Как быть? Сказать или нет, что на том фото я, а не сестра?» Сомнения раздирали. Она не знала, как поступить и поэтому, просто стояла за дверью.
− Как же я по тебе скучаю, милая! По твоему смеху, шуткам, совместным посиделкам на балконе, за чашечкой чая. Твоей сестры всегда нет рядом, а ты никогда не оставила бы меня в одиночестве! – слова жгли уши как угли. – Кто же это сделал, милая моя?! Зачем?! Кто эта мразь, нелюдь?!
Ааааа душегуб проклятый! Господи-Боже! Помоги найти его, накажи! Пусть не живётся ему на белом свете, пусть не лежится в сырой земле! Господи, накажи, накажи, молю!
Солёные слёзы покатились из глаз. Прикрыв рот рукой, чтобы не обнаружить себя, девушка бесшумно проскользнула мимо комнаты. А потом, со всех ног помчалась вниз по лестнице. В голове крутились десятки вопросов и невысказанных мыслей, камнем тянувшие её в пучину необоснованной вины. Осаждаемая ими, девушка перепрыгивала по два пролёта, стремясь поскорее убраться из дома и прийти в себя где-нибудь в тихом месте. И тут, ослеплённая эмоциями, она на кого-то налетела! Отец! От неожиданности, Катя отпрянула от него, как ошпаренная.
− Осторожнее, милая. Ты могла упасть и ушибиться.
− Прости, пап. Просто я…
Опаздываю на работу. Всё нормально, − пряча от него свои глаза, она пыталась подавить такие непрошенные слёзы. Горло сжалось в стальных тисках, не давая продохнуть и сказать что-то в ответ.
− Я знаю, что ты избегаешь нас, доченька. Но ты не права. Я никогда не воспринимал тебя тенью Карины. Несмотря на вашу удивительную внешнюю схожесть, ты другая. Такая рассудительная, серьезная, а Карина, − голос отца дрогнул. – Она была как расшалившееся дитя: хохотушка и озорница, какую поискать. Мы с мамой тоскуем по ней, как и ты, Катенька. Нам всем тяжело и без поддержки друг друга нам со всем с этим не справиться, − не сдержавшись, отец расплакался. Впервые в жизни.
Девушка крепко и неосознанно бережно обняла отца. Гладила по волосам, успокаивала и всё ещё чувствовала на плечах груз вины. У неё внутри полыхали огонь и злоба, боль, ненависть к убийце сестры. Человеку, отнявшему у них смысл жизни и перевернувшему размеренную жизнь с ног на голову.
***
Мужчина шёл. Он курил, попутно всматриваясь в ночной город. Ему было скучно, и он жаждал развлечений. Он ещё помнил то животное наслаждение, тот неописуемый восторг, который получал лишь от убийства. Эти предсмертные агонии, хрип из разодранного горла жертвы! Тупой, но всё же довольно осмысленный взгляд умирающего. Понимание, что жизнь утекает из него…
Ноздри мужчины инстинктивно раздулись при воспоминаниях. Он живо вырвал из своей крепкой памяти образы убитых им людей. Их лица, цвет волос, глаз… Они снова и снова возбуждали дремавшую в нём тёмную сторону. Он не противился этому. Он был охотником, а они его дичью. Многие из тех, кого он лишил жизни, по натуре были бойцами. Почти каждый боролся до последнего, если даже у него были перебиты ноги, сломаны рёбра и, он истекал кровью. В знак своего уважения, мужчина не обезображивал лица (как обычно любил делать), оставляя напоследок свой самый щедрый подарок – их личность.
Жертв он выбирал спонтанно.
Не было никаких особых предпочтений. Женщины, мужчины, старики. Бедные не очень люди, приличные и моральные ублюдки – все они были в списке его трофеев. Он отнимал жизни всегда по-разному, ни одно убийство не шло по одному и тому же сценарию. Каждый раз это чистая импровизация, приправленная бешеной фантазией. Это было его гордостью. А осознание своего мастерства или даже виртуозности − сексуально возбуждало и вынуждало кончать. Да, он любил убивать. Отнимать, отбирать жизни, купаясь в брызгах крови, измазываясь в нечистотах их тел.
И вот, сегодняшняя ночь звала его. Мужчина чувствовал в воздухе легкий аромат предстоящей жертвы. Этот запах дразнил ноздри, а чресла вмиг затвердели от представленного воображением картины. В паху стало тесно, и убийца сжал зубы от окатившей его сладкой боли. Смех, который он услышал через мгновение, обострил ощущения вдвое. Убийца повернулся, и перед ним предстала прелестная картина: совсем молоденькая, хрупкая блондинка отбивала чечётку (что за нелепый танец!), кокетливо улыбаясь своему сопливому дружку. Время от времени, воздух сотрясался от её заразительного смеха, а после, отдышавшись, девушка что-то щебетала в ухо парню.
Мужчина стоял, изучая внешность своей жертвы. Стоило признать, что блондинка имела очень выразительное лицо, огромные глаза и манящие, пухлые губы. И прямо сейчас, он до боли хотел увидеть какого цвета у неё глаза, и как они расширятся, когда он начнёт душить её, грубо целуя в этот дивный рот.
«Чудесно, просто идеально», − решила его тёмная сторона. Она уже впилась длинными, острыми когтями в жизнь этой юной особы. И теперь, будучи в нетерпении, она подгоняла своего раба к действию. Ведь тьма давно не питалась кровью и плотью по-настоящему. Что же, пора нагонять упущенное…
***
Осень 1871 года.
Брентвуд,
штат Нью-Гемпшир.
− Я вчера читал, что во всём виновата корова! – очкарик и огромный воображала Уильям О'Доннелл сидел, рассказывая о большом пожаре в Чикаго, попутно вытаскивая на божий свет огромную козявку из носа.
− Да ладно, Уилли, где ты мог такое прочитать! – Дон Макьюри, главный задира школы сплюнул через выбитый передний зуб на пыльный пол класса.
− Клянусь Иисусом, это опубликовали в «Чикаго Трибьюн»! – не унимался Уильям. – Корова перевернула стоявшую в сарае керосиновую лампу, и начался пожар!
− Какая-то чёртова небылица! Столько возни из-за какой-то глупой коровы?
Все с интересом слушали воображалу.
И один только Герман Маджетт сидел в самом углу класса, вжавшись в стол. Мальчик старался не привлекать внимания одноклассников, и все-таки не мог удержаться от любопытства, время от времени поднимая карие глаза от библии, лежавшей на столе перед ним. Он посматривал в сторону рассказчика и снова впивался взглядом в книгу, пугаясь, что его могут заметить.
В то же время он, с жадностью впитывая каждое слово Уилли. Фантазия десятилетнего мальчика переносила его в Чикаго. Закрыв глаза, Герман ощущал жар пламени, запах древесного дыма, непокорными столбами поднимавшимися ввысь неба. Языки пламени обвивали и обгладывали каждую деревяшку домов, что плотными рядами стояли вдоль улиц. А их, этих улиц было десятки! Слившись воедино, они напоминали волны в бушующем море огня.
Ещё он видел, как по плавящимся от жара дорогам неслись горящие лошади, коровы и свиньи, с обгоревшими в черноту боками. Там были люди, чья одежда, обуглившись, падала наземь, и их сбивали, затаптывали обезумевшие от боли и страха домашние животные. Если бы возможно было выключить звук, то каждый здравомыслящий человек сделал бы это. Пронизывающие городской воздух дикие, рвущие душу в клочья крики горящих, корчащихся от жуткой боли людей и животных, сводили с ума. Любой, кто был в этот момент в Чикаго, невольно закрывал глаза и уши так крепко, как только мог, чтобы не обезуметь от происходящего. Но от запаха палёной шерсти, горелого мяса невозможно было скрыться. В отличие от криков, которые рано или поздно затихали, запахи преследовали тебя повсюду и всегда. Даже после пожара, они стали бы назойливо проникать в твой нос, не желая оставлять в покое. Ведь запахи будут везде: пропитают собой одежды, волосы, землю, что была под огнём, даже все те здания, дома и общественные места, чудом оставшиеся целыми.
Ткани и все товары в лавках впитают этот дух тяжкой смерти. И только через много недель и месяцы, он, напоминающий о пожаре и жертвах, рассеется в ароматах свежей древесины вперемежку с холодным камнем и красок…
Герман распахнул глаза. Он не сразу заметил, как собственным воображением напугал самого себя. Как и те, нафантазированные люди, мальчик сидел, закрыв уши руками и опустив голову вниз так, что касался лбом библии. Почти мгновенно до Германа долетели оскорбления Дона Макьюри:
− Полоумный снова учудил! – он заржал как цирковой клоун. – Небось, ещё и в штаны наделал!
Ребята в классе начали смеяться и тыкать в Германа Маджетта пальцем. Их голоса слились в один огромный гул.
− Он, похоже, испугался мертвецов! – Филипп Гилберт или «косой Филипп», встал со своего места и противнее, громче остальных принялся унижать Германа. – Мы ведь все хорошо помним, как старина Маджетт «жалует» покойничков.
− Да, да, да!!! – взревели голоса в классе.
− Я считаю, что хороший рассказ о пожаре должен закончиться не менее интересным действием, господа! − косой глаз на сияющем от предвкушения лице Филиппа отчаянно задёргался.
− Предложение принято! – грубый, полный насмешки голос Дона Макьюри озвучил решение за всех присутствующих. – Берём мистера Маджетта за шкирку и дуем в класс биологии. Ведь там как раз есть один, покойничек. Только тихо, пока наша миссис Гребель и другие у директрисы!
Герман сопротивлялся, как мог, когда его схватили за руки, ноги и вынесли из класса. Он брыкался, мотал головой и даже начал громко звать на помощь, но эта свора маленьких негодяев тут же заткнула его рот огромным кляпом из грубой бумаги. От беспомощности, мальчик просто мычал, продолжая извиваться всем телом. Но вряд ли это могло помочь юному мистеру Маджетту. Его в упорно-весёлом настроении прямиком и стремительно несли в класс биологии.
− Тссс, тихо, всем тихо! – зашипел Дон Макьюри, когда они дошли до нужного кабинета. – Спунни, ты остаешься снаружи. Если кого заметишь, свисти.
Иззи – «Ложечка» − не по возрасту высокий, крепкий парень быстро кивнул головой Дону и заступил на свой пост. Остальные, еле сдерживая смех, поспешили внутрь класса, неся с собой всё ещё борющегося Германа Маджетта.
Процессия быстро пересекала ученический ряд, тихо насвистывая похоронный марш, намеренно нервируя Германа. Он же вертел головой и провожал огромными от страха глазами мимо проплывающие шкафы, где стояли банки с заспиртованными лягушками, ужами, чучелами мертвой кошки, вороны, коробками с насаженными на иглы мотыльками и бабочками. Все эти «сокровища» выглядели жутковато при рано наступавших в короткий осенний день сумерках. Мальчик недолюбливал этот класс при ярком дневном свете, а теперь − ещё больше.
Герман вздрогнул, когда на него что-то упало. Повернув голову, мальчик увидел – то был череп. Жёлто-бежевый, человеческий череп. Его передернуло было от отвращения, но в ту же секунду в мозгу пробежала мысль, что глупо бояться каких-то костей. С другой стороны, они все знали, что и череп и скелет в кабинете были самыми настоящими. Это знание всегда отталкивало Германа, но сейчас, когда он вынужденно оказался лицом к «лицу» со своим страхом, то в нём внезапно зародился интерес. Потеряв чувство времени, мальчик сосредоточился на черепе. Он осматривал его, поворачивая в руках, заглядывал в пустые глазницы, удивляясь, какими они были большими. Проводил указательным пальцем по трещинам, ямочкам, пожелтевшим и стёртым зубам. Герман настолько увлёкся, что не заметил, как всеобщее настроение изменилось. Ещё недавно веселившиеся ребята разочарованно замолчали. Кто-то перешёптывался, кто-то пыхтел от перенапряжения, всё еще удерживая тело Маджетта. Но все они были едины в своём неожиданном провале. Даже когда мальчика опустили на пол, он не заметил этого. Герман просто стоял и изучал череп.
− А он оказался не таким уж и слабаком, − резюмировал Дон Макьюри. − Жаль, теперь придётся искать кого-то другого потехи ради…
И они ушли, оставив Германа одного. А юный мистер Маджетт стоял и улыбался. Только сейчас он в полной мере осознал, что одолел свой страх перед покойниками, освободив некогда занятое им место другому чувству…
***
Катя
Она проснулась от трели будильника. Вставать с постели не было желания, хотелось просто раствориться в мягких одеялах, подушках и просуществовать в таком состоянии неопределённое время. Амёбное существование её также устроило бы. Ведь ночь, сопровождаемая то бессонницей, то кошмарами, прошла тяжело. И потому, девушка чувствовала себя разбитой до основания.
Прошла целая неделя с похорон Карины. Боль утраты немного притупилась, притаилась где-то внутри её разбитой сущности. Казалось, это должно было упростить ей жизнь, но девушка иногда ощущала горький, тяжелый дух смерти за спиной. В такие моменты по коже бежали мурашки, и волосы шевелились на голове. Только Катя никогда не шла на поводу своих слабостей. И никто её этому не учил. Только сама, благодаря непростому детству и твёрдому характеру.
Она криво улыбнулась, не к месту вспомнив все обидные прозвища, которыми её щедро одаривали одноклассники. Кличек было слишком много, чтобы запомнить их все, но самые-самые она выжгла в своем мозгу навсегда: «Циклоп», «Око ада», «Уродка», «Мутант», «Планктон», «Экспонат Кунсткамеры» и ещё с десяток таких «шедевров». Но они закалили её. Именно благодаря таким жестоким детям, Катя очень рано сняла свои розовые очки. Когда сверстницы в детстве читали книжки о принцах и принцессах, а в подростковом возрасте сходили с ума от Тома Харди, Роберта Патинсона, Райана Гослинга и других, девушка засматривалась на ночное небо в выходные у бабушки с дедушкой в деревне. Там она вспоминала, сколько световых лет понадобится, чтобы добраться до следующей галактики, повторяла формулы и теории из уроков Астрономии. Она также не слушала модных в то время исполнителей и не смотрела музыкальные клипы на их песни. Катя засиживалась за учебниками математики, ботаники, биологии. А что делать, если у неё с самых нежных лет не было ни одной подруги. Пусть и плохой.
Красить ногти, накручивать бигуди на волосы и макияжу Катю учили не мама, не бабушка, а сестра. Она заменила Кате всех возможных подруг. Только Карина видела в ней полноценную личность и не стеснялась в компании Кати гулять по людным местам, встречаться с подругами и стараться вовлечь свою родную половинку в общественную жизнь. Но общество упорно не желало идти навстречу Кате. Как только девушка снимала солнцезащитные очки или наоборот, пыталась оставаться в них по возможности везде (даже в ночном клубе), то начинались расспросы, жалость или просто неуместные шутки. Карина всячески защищала её, учила давать таким людям отпор, но Катя покрывалась панцирем нелюдимости с головы до ног. И так было комфортней всего. Со временем, Карина оставила её в покое, перестала давить в попытках расшевелить, но пару дней в неделю они проводили время только вдвоем. Ходили в кино, гуляли или проводили один из выходных дней безвылазно в девичьей комнате, обсуждая ухажеров Карины, математику Кати, занимались всякими женскими штучками и просто много смеялись. То были самыми счастливыми, любимыми временами для Кати. И сейчас, девушка тосковала по ним. Так сильно, что хотелось поплакать. Но как всегда, у неё не получалось. Это одновременно раздражало и обессиливало её.
Поднявшись с постели, Катя прошла в ванную и, умывшись, посмотрела на себя в зеркало. Вот она − половинка от единого целого. И не самая лучшая половина, в которой сконцентрировалось куча «тараканов» и всевозможных странностей. Никто о том и не подозревал, так как Катя искусно научилась «прилеплять» на себя маску уверенной в себе женщины. Перед каждым выходом из дома, она становилась кем-то другим, запирая настоящую себя в их, некогда бывшей с Кариной общей комнате.
