Дом пересталых

скачать книгу бесплатно

– Слушай, ты прямо, как тюбик с зубной пастой.

– Почему?

– Потому что супружеский долг я из тебя должна выдавливать!

– Кстати, ты зубы на ночь почистила? Тогда дуй в свисток, матч уже начинается!

– Ню-ню…

– Ведьма!

– Мм?

– Наколдуй мне нашу свадьбу.

– Давай я тебе лучше геморрой наколдую?

– Почему лучше?

– Ощущения примерно те же, но более понятно, что с этим делать.

Чудовище внутри меня

Каждый вечер наблюдаю одну и ту же сцену «психи заволновались». Во дворе среди «хрущёвок» бабка прикормила голубей. Целое стадо прикормила. Всех увнучила, кормит и поит их каждый день по расписанию, гоняет детей, чтоб не мешали птичкам. «Гули-гули-гули». А другая бабка с её увнученными борется. Странно борется: для борьбы она приспособила себе длинную палку с разноцветным лентами на конце. Каждые минут пятнадцать она эту палку со своего балкона высовывает и колотит по жестяному карнизу над ней. Интерес в том, что голуби никогда не сидят на её карнизе, даже не пытаются. Зато сверху выскакивает голопузый дед и начинает ругаться: «Дура старая, слабоумная. Голуби уже спать пошли, а она всё не угомонится». Бабка снизу начинает стонать в ответ, что голубей расплодили и они насрали везде. Дед кричит: «В мозги тебе насрали!» Каждый вечер так.

Хотя изначальной причиной всех этих коммунальных бед в отдельно взятом микрорайоне типовой застройки явилось чудовище, живущее у меня внутри. Ну, как живущее. Снимающее угол. «Как по-английски будет „бэлкони“?» – спросило оно как-то раз у предводителя стаи пернатых, и поставленные в тупик голуби выбрали именно мой балкон местом своих амуров.

Знаете, как выглядит высшая степень пренебрежения? Посмотреть тяжелым осуждающим взглядом… Медленно и гордо выйти из комнаты, лихо дернув ногой в вашу сторону… Чтобы в коридоре втихаря нассать в кроссовки тому, кто его кормит… И ничего за это не получить, так как пребывать в полной уверенности, он бог и ему тут все преклоняются. Пожалуй, это всё, что нужно знать про кота, который живет с вами в одном доме.

С тех пор каждое утро мы с котом наблюдаем одну и ту же сцену: Он, раздувая грудь, нарезает вокруг Неё круги и проникновенным басом увещевает, что лучше парня Ей не найти; Она разгуливает по перилам, в упор, не замечая этих Его манёвров. Кот в это время принимает стойку суриката, решая для себя дилемму: охота с риском падения с высоты этажа – или гарантированный паштет в пять часов?

Вообще периодическое общение с фауной избавляет от высокомерия, свойственного нам как высокоразвитым приматам. Достаточно регулярно понаблюдать за своим любимым питомцем, чтобы понять: в сущности, мы не так уж далеко ушли от братьев наших меньших. Как сказал бы пресловутый отец из бородатого анекдота: «Сынок, ты видел, как это бывает у собачек, кошечек и птичек? Так вот, у людей то же самое!» И не только в плане репродукции: точно так же, наскучив наконец слушать о подвигах какого-нибудь конкретного Его, любая определённая Она срывается и улетает. В сопровождении другого кавалера или по своим женским делам, как сейчас – не важно. Мой кот при этом вздыхает: паштет! – и возвращается к прерванному сну, чудовище радостно потирает ручки, в очередной раз спровоцировав во мне конфликт воспитания с чувством юмора, а я?

Меня эта повторяющаяся из дня в день сцена наводит на мысль, что женские особи всех видов теплокровных действительно «любят ушами». Не потому, что через уши до них лучше доходит – просто в большинстве случаев у них не остаётся другого выбора. Ну да: абстрактное мышление, речь и всё такое. «Мне вчера сделали вторую дырку в ухе» … «И что, теперь лучше слышно?» Иринг, он такой иринг… Если брать по существу, из фауны мы так и не вышли. Хотя, конечно, выделились. Точнее говоря, отличились. В общем, я думаю: а не написать ли мне полковнику?

Самцы большинства видов метят свою территорию. Самцы человека – тоже, и этим, увы, никого не удивишь. Но вот что пока ещё удивительно: метить территорию начали и самки. Хотя редкая птица из нашего ареала обитания дорастает до мужского поступка дворового кота Куцехвоста, приводящего кошечек к собственной миске и терпеливо ожидающего в сторонке, когда его очередная любезная утолит голод. Куцик – Избранный! Ему доступно сокровенное знание, которым, кроме котов с купированными хвостами, обладают сегодня, пожалуй, только первобытные племена Амазонии: «Свою сучку надо кормить!» «При чём здесь метящие территорию женщины и процессы сучкокормления? – резонно спросите вы. – Ведь, о том, что это „кормить“ не исчерпывается продовольственным рационом и всем глобальным ассортиментом всех учреждений торговли вместе взятых, говорить не приходится – хоть бы шерсти клок!» «А вы знаете какие сегодняшние мужики сучки?» – терпеливо выслушав эту тираду, логично отвечу вам я. «И ты сучка?» – «И я». – «Кто сказал?» – «Чудовище внутри меня сказало». Сучка – и точка!

Раздвоение личности, как известно, начинается с задницы, поэтому сучка внутри меня уже давно не пролагает путь к моему сердцу через наш с ней совместный желудок. Она чётко знает своё место – в печёнках. Она из той категории женщин, которые за пять минут до свидания уже знают, будет ли у них сегодня секс, поэтому весь накопленный жизненный опыт убедил её в бесперспективности кулинарного совращения. Ей хочется быть взрослой адекватной женщиной, но мяу. Если она что-то готовит, то в чисто утилитарных целях – чтобы питаться. Ну, или в гедонистических – получать удовольствие. Как мужчина, чьё отношение к ней обусловлено чувством сытости и её кулинарными способностями, я ей не интересен. Как сильный, независимый и самодостаточный самец, как бывший сперматозоид и будущий труп, как холостяк – существо безрогое, а от того беззащитное – я готовлю себе сам.

Как-то после очередных праздничных гастрономических излишеств захотелось мне чего-то простого и непритязательного, а она вдруг вспомнила, что давно не варила борщ. Я, честно признаюсь, повёлся, хотя суммарное количество разнообразных борщевских, сваренных мной самостоятельно, можно измерять уже, как нефть, в баррелях. Даже «Борщ „Дачный“ на бульонном кубике с вареной колбасой», помнится, был. Некоторые только благодаря ему меня и помнят, ибо неизгладимо!

Приготовление борща руками своей внутренней сучки сродни японской чайной церемонии, отечественный аналог активной медитации. «Эй, герла, я же говорю медитация, а не мастурбация, ну ты, в натуре, даешь, там-тара-рам…» Шинкуя свёклу, она традиционно вспоминает своё «археологическое» прошлое. Нет, она никогда не была археологиней по основному профилю. Просто её прошлое – археология по сути: наука об умерших в ней древних и не очень цивилизациях. «Помнится, как-то раз одна учёная московская дама, вернувшаяся с раскопа, нетерпеливо заглядывая мне через плечо в кастрюлю, возмущённо воскликнула: „Разве вы не знаете, что капусту в борщ полагается резать шашками?!“ – на её отстранённом лице заиграла ироничная улыбка. – В той прошлой жизни, в которой я была донской казачкой, шашками рубили „в капусту“, но не капусту же!» Я не сразу соображаю, что она имеет в виду: «Почему именно шашками?!» «Ну как же! Так в кулинарной книге написано!»

По-видимому, выражение моего лица тогда было несколько… не вполне осмысленным, поэтому она продолжила вразумлять: «Шашками – это значит квадратиками, неужели не знаешь?» Ну, конечно! Всё встало на свои места. Шашки, шашечки, такси… «Такси, такси, вези, вези, вдоль ночных дорог, мимо чьих-то снов» … Я всё понял, рассмеялся и всыпал в готовый уже борщ молотый перец. «Не понимаю, что тут смешного!.. Стой! Что ты творишь! Перец надо класть за десять минут до готовности! Из расчёта одна горошина перца на порцию!» «А как ты определяешь, через сколько минут наступит готовность?» «Ну, ты прямо, как маленький! В кулинарной книге же чёрным по белому написано, сколько должна длиться варка с момента закипания!» «У тебя вообще есть душа?» «Конечно!» «Ответ не верный. Ты и есть душа!» Ну не чудовище ли?

Внутри вас тоже живёт чудовище. Вы можете находиться с ним где и когда угодно, двадцать четыре часа в день и семь дней в неделю практически в параллельных измерениях, которые имеют мало шансов пересечься. Но вдруг однажды вы посмотрите в зеркало и увидите: что-то заискрило! Это раскалённые провода ваших нервов всё-таки расплавили изолирующий слой ваших же предрассудков, стереотипов, правил и приличий, и произошло короткое замыкание. Слышите, заиграло:

«Я – фаллоимитатор,
Влагалищ император,
А я друг-вазелин,
Всех аналов властелин,
Всех аналов властелин…»

Так что может, не такое уж и короткое. Замыкания не происходят просто так. Искрит всегда там, где что-то противоречит естественному ходу вещей. Искрят изношенные сети и кабели, которые не справляются с нагрузкой, искрят отношения, как личные, так и публичные, изжившие себя по самым разным причинам, от схожего с революционной ситуацией сексуального изнеможения с его нежеланием низов и неспособностью верхов, до тупого эгоцентризма. Искрит психика любого индивида, если её представление о себе, о мире, либо о себе в этом мире расходится с действительностью. Искрит душа, которой стала слишком тесна оболочка налагаемых на неё ограничений, и в этом горении – в этой химической реакции – непременно что-то умирает, а что-то другое рождается. Пока тела прозябают, души рвут оковы, и из тёмных уголков сознания выходят они. Наши естественные чудовища. Сучки. Ибо Бог создал женщин разными, а Менделеев дал шанс каждой. Так было, так есть и так будет.

Больше я ей ничего не сказал. Ну, не объяснять же этой ненасытной женщине внутри себя, с таким апломбом поучающей меня азам кулинарии, что время приготовления борща зависит от огромного количества условий: от свойств продуктов, объёма и формы посуды, температуры в помещении, даже от атмосферного давления! И предсказать эту готовность можно только приблизительно, плюс-минус пять-десять минут. Борщ, он всегда разный не только у двух хозяек, готовивших его по одному рецепту, но и у одной и той же в разном настроении. Я молча развернулся и ушёл к коту.

Когда я вернулся на кухню пробовать её свежесваренный для меня борщ, плита была уже выключена, кастрюля чисто вымыта, на столе лежала записка: «Послал – пошла. Понравится – побуду. Служанка на кухне. Проститутка в спальне. Борщ на столе. Вытри». Рядом демонстративно была разлита лужица яркого свекольного цвета. Борщ ещё дымился. «Одни приносят радость, куда бы не пришли. Другие – откуда бы ни ушли. Ходи!» Я вернулся в спальню и обнаружил: оттуда неведомым мне образом исчезла полутороспальная кровать, на которой так любили почивать я и моя вторая половина.

Мы с котом окончательно переехали на балкон и продолжили наблюдения за голубиными свадьбами, сопровождая наше созерцание долгими диалогами о женском шопоголизме как сублимации недоданного мужского Подвига. Да ладно бы подвига, просто Поступка. Кот частенько сравнивал меня с капитаном Греем, пытавшимся открыть всем глаза на эту жажду прекрасного, и, в очередной раз исчерпав аргументы, причислял к детским писателям.

«Выдержка: двадцать один день», как пишут на гуалах некоторых крепких спиртных напитков. На долгие три недели нашими с котом Алыми Парусами стали пёстрые кусочки пластика с зашитой в них возможностью приобрести ей эти самые паруса. Ежедневно к нам заходил медбрат Иван-гуляка и принудительно тестировал на самочувствие. «Открыли, понюхали, обоняние присутствует? Налили, проглотили, осязание в норме?» «Зачем тебе видеть чьё-то недовольное лицо, когда у тебя есть своё? Дружеский секс – это когда во время акта кто-то тихо шепчет на ухо: «Ну ты как? Жив-здоров?», – заговорщицки объяснял он цель своих ежедневных визитов. В ответ мы с котом пытали его одним и тем же вопросом: «Считается ли связь медбрата с медсестрой инцестом?» Гуляка густо краснел, делал над собой усилие и удалялся тем же путем, что приходил. Мы снова возвращались к привычному. Кот посмеивался себе в усы и в мою ощетинившуюся бороду: «Ха-ха! Только ни в коем случае не рассматривай то, что недавно пытался прожевать… Паруса! Да плевать она хотела на это – ей шубу подавай!» В зависимости от настроения шуба у него периодически трансформировалась то в автомобиль, то в таунхаус, то в тропические курорты, то во многое другое далее по списку.

Ему, пушистому, было невдомёк: моя внутренняя сучка никогда не бывает одна, к ней постоянно приходят то вдохновение, то лень, то аппетит, то трындец. Она постоянно в толпе, и «паруса» из магазина имеют в её глазах ровно ту цену, которая указана на их ценнике, как бы они ни выглядели в её или моём воображении.

Как известно, тела притягиваются друг к другу с силой, пропорциональной массе каждого из них, и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. Можно ещё проще: чем больше шкаф, тем громче грохот. Телесно я един, поэтому и падаю соответственно – один раз и навсегда. Но это лишь то, что касается тела. Принято считать, что оно всего лишь сосуд для души. Так вот, у меня вопрос. Если тела притягиваются и так далее, то, как быть с душами? Как определить их массу? И как при этом на них действует квадрат расстояния? А на меня и на моё внутреннее чудовище? А в возрасте, когда на обращение «девушка» моя внутренняя сучка красноречиво отвечает хрустом позвонков поворачивающейся шеи?

Как-то, в очередной раз возвращаясь с балкона, я вновь унюхал доносившийся с кухни запах крепкого говяжьего бульона на мозговой косточке. «Спасибо тебе, Иван-гуляка. Твои ежедневные тесты не прошли мне даром», – ритмично забилось у меня в голове, и чуть позже: «Надёжным средством приворотным у нас всегда являлся борщ». Удовлетворив своё женское, она вернулась, даже несмотря на то, что в магазин «Всё для тебя» завезли рассветы и туманы и что за время своего отсутствия она могла купить себе паруса и сама. Могла даже эти самые паруса пошить. Эх, да чего там! Она вполне могла и встать за штурвал романтичного галиота, чтобы вместе с первыми лучами торжественно и тихо полыхнуть из-за мыса алым шёлком. Уж я-то её знаю! Трусы-то на люстру она мне вешала!

Но всё это оказалось лишенным для неё всяческого смысла. Она всё равно оказалась неспособна находиться сразу в двух местах – и за штурвалом, и на берегу. Как и любая чья-то другая, моя внутренняя сучка может либо держать штурвал, либо с намокшим от росы подолом и босая встречает своего Героя. Третьего ей не дано.

«Я с тобой не разговариваю» было написано на спине её по-девичьи короткой футболки. Она и ранее не слыла монашкой, но извлечение стрел Амура из саднящего сердца для неё так и не превратилось из болезненной хирургической операции в любовную игру в «пожёстче, погорячее». Услышав мои шаги за спиной, она повернулась. «И знаешь почему?» – прочитал я на уровне её топорщащейся груди. Ура! Сегодня я кину ей в борщ три штучки гвоздики. О, да, детка! Зажги меня! Чтобы в прогнозе на завтра отныне и присно, и во веки веков было написано: «Днём будет светло, а ночью темно». Во имя отца-сперматозоида и матери-яйцеклетки. Аминь!

– Любимая, скажи что-нибудь, что заставит моё сердце прямо сейчас взять и выскочить из груди!

– Отстань, я читаю твои переписки…

В руках у неё был мой телефон. Вдруг откуда ни возьмись ниоткуда не взялось. Чудовище, живущее у меня внутри, вновь продлило аренду.

«Глоточек, моргончек,
«Сверчок», «носорожек».
Играем в реальность,
Ты мне реальность, я тебе кэш,
Ты мне реальность, я тебе кэш…»

Рысь на поле картошки

– Давай я заштопаю твоё разбитое сердце…

– Интересно, и как ты предполагаешь это сделать?

– Ну, вот смотри, лижешь его, чтобы встал, хотя бы более-менее, потом аккуратно вставляешь и…

– Боже, я и подумать не могла, что вставить кончик нитки в игольное ушко звучит так пошло. Тем более, что именно в таком контексте это сможешь преподнести мне именно ты. Знаешь, мне всегда не давали покоя списки Сэй Сёнагон…

– Сэй Сёнагон? Постой-ка…

– Ну да, была такая средневековая писательница, родоначальница жанра «дзуйхицу» в японской литературе.

– Точно! Вслед за кистью! Или: следуя кисти…

– Да-да, поток сознания. Так вот, следуя потоку её сознания, мне то и дело хочется продолжить один из этих списков.

– Который?

– «То, что заставляет сердце сильно биться», «То, к чему теряешь рвение», «То, что в разладе друг с другом», «То, что радует сердце», и так далее… Я бы предложила ещё кое-что от себя – «То, что не следует понимать буквально». Например, возглас сердитого человека «Я тебя убью!». Никому же не придёт в голову считать его смертным приговором? Любому понятно, что это стандартный выхлоп отработанного газа. Но почему тогда расхожую фразу влюблённого мужчины «Я не могу без тебя жить!» многие принимают слишком близко к сердцу?

– До сих пор? Времена тургеневских девушек, как мне казалось, прошли, и безвозвратно…

– А то ж! Времена прошли, барышни остались. Как и это «я не могу без тебя…» А ведь может, паршивец! Прекрасно может. Просто не хочет, но и это пройдёт: растроганные признанием, произнесённым со слезой в голосе, дамы покупаются на эту лабуду, чтобы спустя какое-то время узнать, что либо он в них жестоко ошибся, либо они его неверно поняли. А в наличии уже есть ребёнок, какое-никакое совместное хозяйство и кредиты, оформленные, разумеется, «на тебя, любимую».

– Без которой теперь спокойно можно обойтись… А что, так можно было?

– Спрашиваешь! Отдельная песня – мужской эпос о любовных подвигах. Данные моих полевых, скажем, исследований за несколько последних десятилетий, а также оперативные сведения, полученные от подруг и знакомых, являются необходимым и достаточным основанием для выведения закона: сумма всех этих подвигов обратно пропорциональна рассказам о них.

– А ты, я смотрю, та ещё мышь-полёвка!

– Не мышь. Просто по всяким полям меня носило почище, чем Вовочкину мамку из анекдота. «Мамка, я откуда взялся?» – «В капусте нашли». – «А Петька?» – «А Петьку – в картошке!» «А Светка?» – «Светку в огурцах…» «Ни фига себе, тебя, мамка, по полям носило!» Так вот, я и есть та самая мамка. И, как таковая и сяковая, со всей ответственностью заявляю: самые потрясающие любовники – скромные немногословные мужчины, а вовсе не распускающие хвост краснобаи. Так что, если нужно, не пускаясь во все тяжкие, получить предварительные данные, что в действительности представляет из себя энный герой-любовник, рекомендую применять к его рассказам коэффициент ноль целых, ноль восемьдесят три тысячных и три в периоде… Словом, дели на двенадцать!

– Блин… я заслушался тебя и, кажется, сел на помидоры. Быть сегодня вечером салату! Это точно.

– На чьи?!

– Помидоры? Эх, если бы на чьи… На свои! Свежекупленные. Дай, думаю, посижу на остановке…

– А я, кажется, подсадила своего Стоотелл на мою пиццу… Тоже звучит двусмысленно! С кем поведёшься…

– Сама сказала. Никто за язык не тянул.

– Это всё твоё дурное влияние. Это ты меня плохому научил!

– Когда-нибудь должно было случиться. Впрочем, то, что думают о тебе другие люди – это их реальность, не твоя, так что не заморачивайся. Но ржу, ржу, ржу…

– Ну, ржи. Ржи. Меня не тяготит. Помнишь, в «Москва слезам не верит», когда небезызвестный Гоша, он же Гога, он же Жора, – словом, Георгий Иваныч – на вопрос Кати Тихомировой о причинах его появления в данное время в данном месте произнёс сакраментальное «тянет»? Он же ведь явно имел в виду нечто противоположное однокоренному глаголу «тяготит»? Первое означает устремлённость вперёд, интенцию, творческий порыв; второе – вязкое и обрыдлое прошлое, которым сыт по горло.

– Каждой работающей женщине нужен небезызвестный Гоша, он же Гора, он же Юрий, который будет вывозить её на пленэр поспать в раскладном кресле под пледом, пока шашлыки жарятся. Беда только, что трудоголичек в округе много, а «словом, Георгий Иванович» один. Перевелись сегодня слесари женских душ. Кругом одни менеджеры да юристы, зачастую выпускники ветеринарных академий. Вот и носится Жора со своим пледом то на дачу, то в парк, то на речку, то в лес, то ещё чёрт знает куда. Словом, сегодня в женщине должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и ушла. Тяготить собой других – это, по-моему, карма исключительно мелких. По моим ощущениям, они, как блохи, лепятся к любому близлежащему крупному объекту и посасывают его кровушку, воображая себя частью великого. «Ну, что, пешком пойдём или подождём собаку?» Причащаются, так сказать, святых тайн. А если им удаётся совокупными усилиями довести своего хозяина до полного изнеможения, они торжествуют победу: наша взяла! Мы – сила!.. Да что о них говорить? Картина маслом!

– Маслом не маслом, но начиная с Достоевского и Ницше, человечество – по крайней мере, та его часть, которая вообще утруждает себя размышлениями – ищет баланса между привычкой и девиацией, стабильностью и бунтом, порядком и творчеством. Но его, баланса-то, нет! Тут всегда диалектика, единство и борьба. Жизнь вообще качели, у кого-то дух захватывает, а кого-то тошнит.

– А тебя?

– С моим-то налётом? Меня уже давно не тошнит. Но ещё временами тяготит… Что там у тебя?

– Да вот, детективчик попался: «Она стояла на кухне и расчленяла хладный труп курицы. Он сидел тут же и молча курил. Разговор не хотел склеиваться. У них давно уже всё шло не так. В основном из-за материальщины. Но потом её как прорвало: „Вынь да под нож!“. Больше она его не видела…»

– Дамский!

– Что – дамский?

– Детектив. Автор – дама.

– Думаешь?..

– Это же очевидно, как милитари на блондинке: как бы ни был суров камуфляж, а выпуклости не спрячешь… Кстати, о выпуклостях: не знаешь, отчего у нас в стране всё через задницу?

– Дай угадаю… «Лондон из зе кэпитал оф зе Грейт Британ»?

– Нет, «город-герой Москва – столица нашей Родины»! У вас там все «акают». Кругом сплошь «прафессианалы» и «прафессианалки», даже специальная профессия есть «аналист». «Московский аналист». Во всей стране аналитик, в Москве же – аналист!

– Ну да, общеизвестно – москвичи «акают» и долго тянут ударное «а» … Пока не понимаю, к чему ты?

– Сам же говорил, что язык есть культурный код, а слово – криптоединица его. Ну, или что-то подобное. Только здесь уже на уровне артикуляции. Как гласят законы маркетинга, если человеку девяносто девять раз запрятать в слово «анал», в девяносто десятый он в этот самый анал и завернётся.

– Булочками, в смысле, НЛП балуемся?

– Ну да, анал на уровне НЛП, нейролингвистического «праграмиравания» получается… Какие-то базовые вещи в нас «зашиты» изначально. Но другие становятся результатом собственного опыта. Или опытов, проводимых над нами окружением! К примеру, в юности мы все жаждем понимания – и не находим его. «Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает, Рассудок мой изнемогает, И молча гибнуть я должна!» – вслед за Татьяной Лариной, сетуют юные девы своему воображаемому избраннику, не подозревая, что всё ровно наоборот. Это не нас – это мы сами не понимаем. И, со свойственным юности эгоцентризмом, даже не пытаемся услышать людей вокруг, по детской привычке продолжаем считать себя всеобщей пусечкой, которой все должны покупать шоколадки и целовать в отсиженные места – но которая – пусечка – уже большая и жаждет признания этого факта от целующих её в полупопия дарителей шоколадок.

– Мне кажется, с кем мы себя поняли, такими мы и становимся…

– Поначалу – возможно… В любом случае, осмысленное самопонимание приходит потом, вместе с осознанием того неочевидного факта, что центром мироздания ты являешься исключительно для себя. И что все прочие граждане равным образом видят мир со своей собственной – а не с твоей, как представлялось раньше – точки зрения. Через нехотя ты признаёшь: они имеют на это право. Труднее всего смириться, что никто из них не обязан трудиться над твоим счастьем, потому что у каждого из них о счастье своё собственное, эксклюзивное представление, крайне редко совпадающее с твоим.

– Счастье, как политика – искусство постоянных союзов по временным интересам. Как когда-то писал один твой знакомый классик, эгоист свои нужды ставит превыше интересов людей вокруг, но, в то же время, осознает, что для окружающих собственные потребности также стоят на первом плане, и старается уважать это. Первый удачный опыт понимания закладывает модель поведения на годы вперёд. До тех пор, пока в итоге не станешь достаточно недалёким, со стёршейся от частого употребления эмоциональной резьбой.

– Да. Это работает ровно до тех пор, пока, набив все отпущенные на твой век шишки, ты не заходишь на второй круг и не смиряешься с тем, что некоторые из них ты так и будешь набивать дальше в силу известных качеств своей личности. Тех, которые, по итогу, окажутся тебе дороже собственного благополучия. Зная это за собой, ты просто морально готовишься к очередному неизбежному фиаско – приходит смирение. Ты предпочитаешь поверить – с риском быть обманутым, помочь – не рассчитывая на благодарность, полюбить – без надежды на взаимность, сделать – и пожалеть об этом, сказать – и быть осмеянным. Ты к этому готов, и это лучше, чем прозябать в сомнительной безопасности. Потому что среди десятка лжецов ты встретишь одного важного для тебя Человека, и найдётся тот, кто так же подставит тебе плечо, полюбит тебя безусловно, со всеми твоими (и своими!) тараканами. Ты уже знаешь всему этому цену, и лучше пускай над тобой смеются, чем плачут, потому что смех означает, что ты жив. И когда случается неизбежное, ты просто переводишь дыхание и начинаешь всё сначала. Это наполнение твоей жизни, твоё счастье. Это, если угодно, мудрость.

– Как это было у Ницше, кажется, в «Заратустре»? Человек идёт по пустыне. Сначала он встречает осла «я хочу», потом льва «я могу», а потом дракона «я должен»? За точность цитаты не ручаюсь.

– Что-то возле того. Только фаза первая: «Я недостаточно хорош для этого мира». Фаза вторая: «Этот мир недостаточно хорош для меня». Фаза третья: «А здесь ничего… Прикольненько!» Я уже достигла третьей.

– Но, мадам, вы же сожгли и поломали все мосты! Чего вы опять хотите?

– Лодочника! На тот берег сгонять надо…

– «Синее небо над головой, гранату отняли, вернули домой…»

– Это ты о чём?

– О том, что «Я убью тебя, лодочник!»

– Не получится.

– Почему?

– Знаешь, сейчас вставляла нитку в иглу машины и чёт подумала: а ведь ничего не надо лизать – просто обрезать конец любыми острыми ножницами… Думаем одно, говорим другое, делаем третье. Слово – тонкая плева на грани мысли и поступка. Тонкая, эластичная и – очень прочная. Слово – граница: мысли не становятся поступками, и наоборот, иначе чем воплотившись в слово.