скачать книгу бесплатно
– Вот ещё короткий. Внешность обманчива – сказал ёжик, слезая со щётки, – с разочарованием произнёс Тюль, правдиво изобразив на лице обиду за ёжика. Парни вновь грохнули смехом.
– Нафталин, – сказал Той, но всё же предварительно рассмеялся и даже скорее всего не над анекдотом, а над убедительностью рожи Тюля.
– Лучше всё пробовать, чем не делать этого, – заключил Анастас.
– Один попробовал надпись на заборе, да дрын сломал, – парировал Толстый и сам же вознаградил себя узкоглазым хохотом за собственную находчивость.
– Другая тоже попробовала и родила, – встрял юмором Хомель.
– Все что-то пробуют, кого-то пробуют, кем-то пробуют, у кого-то пробуют, об кого-то пробуют. В общем – школа жизни, граждане учащиеся, – сказал Той, обустраиваясь на скамейке и было неясно, сказал он это серьёзно или в шутку.
Идей для дальнейших действий никто не обнаруживал, поэтому расположились вяло-бесцельно. Хомель откинулся к стене и маслал ладонью резиновое кольцо. Толстый и Тюль “мыли кости” училке по физкультуре, обсуждая её «задницу как орех и классную фигурку». Толстый при этом аж щурился от удовольствия и причмокивал, рассказывая о, якобы подсмотренном им, переодевании училки. Анастас тихорил, натирая рукавом телаги какую-то металлическую хрень. Той что-то про себя думал и молчал.
– Так вот! И когда она повернулась уже, когда натягивала трико… – с придыханием рассказывал Толстый.
– Онанисты хреновы! Хорош уже трепаться, – перебил Толстого Хомель. Он всегда неровно дышал, глядя на физручку и его встревание в “обсудиловку” тут же погасило этот трёп.
Тюль приступил было к анализу “буферов” Зинки, но его живописание было прервано в самом интригующем месте возгласом Тоя:
– Пацаны! Там у них в школе остался всего один урок. Пошли в сторону Гешки.
Но никто даже не пошевелился после произнесённого Тоем, а даже наоборот – все парни демонстративно сосредоточились на своём замедленном ничегонеделании. Той обсмотрел каждого отдельно и весьма внимательно. И никто из испытуемых не выявил никакого желания к вступлению в диалог или хотя бы даже в контакт гляделками. «Как с утра не задалось, так и едет. Скорей бы он уже закончился этот чортов день» – хмуро размышлял Той, направляясь к выходу из теплушки. Безысходная бесцельность ближайшего дальнейшего подкачала Тою злости, и эта корявая стерва, возникнув в обестолко?вевшей голове, сползла на правую ногу Тоя и та, посоветовавшись с разумом, прямо пыром, со всего маху вмазала двери чуть выше её порога. Дверь от неожиданности грязно ухнула и, заскрипев одновременно петлями и пружиной, оттопырила проём, куда неловко и теперь уже хромоно?го встрял Той. Пружина двери, осознав своё назначение и дабы пресечь борзость гостя, особо резко и со всей своей сволочно?й пружинностью жахнула створкой охромевшему Тою в плечо, вытряхнув из него сто?ль изысканное словцо, что учащиеся зажмурились от гогота. Впоследствии воспроизвести это сочетание букв во взаимосвязи с интонацией, отдирижированной ударом створки, не удавалось никому из парней. Той же лишь катал желваки при просьбах парней повторить этот «натуральный изрыг». Но, как бы там ни было позже, а сегодня Той всё же более-менее благополучно вырвался на свободу из объятий двери, назидательно хлопнувшей по косяку в завершение отношений. Мысль хлестануть её напоследок пяткой, едва возникнув, тут же была изгнана протяжной жалобой пальцев пострадавшей ноги. Инцидент был исчерпан и расстояние между повздорившими на?чало неуклонно-хромоного увеличиваться… Ни цели, ни желаний, ни мысли… Серость, ветер, снег, холод, блин… и эта чортова боль в ноге…
На самом выходе со стадиона позади Тоя вдруг рыхло затопали шаги. Той недовольно оглянулся. Пацаны молча, шли сзади без намерения с ним поравняться. «Без них сейчас тошно! Чё прутся за мной? – зло?бил себя Той. – Пошли бы все на…! – взрыв его эмоций нарастал, боль в ноге не спадала. – Нехер делать и прутся. Щас я им, бл!». Той остановился и, не разворачиваясь, забычился глазами в забор стадиона, определяясь со своими дальнейшими действиями. Всё полотно деревянного ограждения было исписано краткими названиями человеческих органов, а в ряде мест – их картинками, благо, что рядом была школа и недостатка мела для росписи забора “художники” не испытывали. Цвет забора давно уже был тёмно-серым, поэтому ярко мелованные произведения весьма убедительно контрастировали с “холстом”. Периодически с этим видом “искусства” велась непримиримая борьба, но количество заборов в стране, а также упорство “художников” на порядок превосходили возможности народного хозяйства по производству заборной краски. Неубедительным оказывалось и качество самой краски, потому как уже через сезон, причём неважно какой (зима ли, весна ли и т. п.), краска, кучеряво надувшись пузырями, просто спрыгивала с заборов, подставляя всю свою необъятную возможность под новые предначертания и жизнеутверждающие схемы. В общем, выходило так, что преодолеть это творчество было возможно лишь уничтожением всех заборов, искоренением их как класса мольбертов. Ровно это и было взято на вооружение в рамках непрерывного совершенствования социализма, которое сопроводилось началом строительства пятиэтажных домов – хрущовок. Эти кирпичные коробки не требовали заборов и сильно уменьшали их площади. Но даже такие рельефные изменения были неспособны преодолеть “художнические рвения” мало – и среднелетних созидателей нового совершенного общества. Эти строители тут же освоили и каменные “мольберты”. Правда, взависимости от фона “твёрдой” стены наряду с мелом начал активно применяться также и уголь, коего было тоже в избытке, так как замкнутые пятью-шестью домами дворы обязательно обустраивались угольными котельными. Особо одарённые “художники” могли предварительно загрунтовать стену соответствующей краской. «Достать» же краску на предприятии или в учреждении стало к тому времени гораздо проще. И это было неопровержимым доказательством преимуществ социалистического метода хозяйствования. Проще стало и школяру: он мог незаметно изъять часть краски из возрастающих домашних заначек. Неизменным оставался только тематический подбор рисунков и слов. Всё будто замерло в осознании, восприятии и неизменной концепции…
Той смотрел на надписи на заборе, не читая их и не вникая в нарисованное. Он подбирал слова, чтобы развернуться и взорваться ими в пацанов. «Какого… чё… идите вы… уставились…» – пытался он конструировать “взрыв”, но фарт[10 - фарт – удача (жаргон)] явно не шёл. Взгляд Тоя от недовольства собой разбычился и стал воспринимать забор забором, а меловые иероглифы – словами.
Стоявшие за спиной Тоя парни и тихо трендевшие ни о чём, вдруг со свистом хватанули своими глотками морозного воздуха из-за треснувшего их по ушам колотого смеха Тоя. А тот по-прежнему стоял к ним спиной и как обухом топора коротко бу?хал сгустками выбрасываемого изо рта пара. Это, пожалуй, был даже не столько гулкий смех, сколько взрывной “ик”.
– Спрыгнул с катушек, – изрёк Тюль, вышагнув в сугроб, чтобы глянуть Тою в лицо.
– Чем тя так забрало? – легонько постучался Хомель в спину Тоя.
– Той, ты чё? – Толстый уже стоял перед Тоем и тряс его за грудки.
– Посторонитесь, учащиеся! – Той унял свой “икучий топо?р”, наколовший кучи морозного пара и отхлопнув руки То?лстого, развернувшись спиной к забору, затрубил с неимоверным пафосом. – К торжественной линейке становись!
После этого возгласа Той манерно залапал в правую руку шапку, предварительно сняв её с головы Анастаса и вытянув эту руку вперёд и чуть вверх, создал на себе лицо верного ленинца, взывающего к всеобщему подвигу.
– П…, спятил! – Анастас вырвал шапку у Тоя и впаял её себе на голову по самые брови. Он, видимо, хотел ей прикрыть ещё и глаза, но глубины шапки не хватило; впрочем, и его лоб оказался для этого высоковат.
– Воспряньте к разуму! Отрекитесь от дерзости своей – пережитка тёмного царского прошлого! – Той воздел руки к чёрному небу, которого и видно-то не было. – Выполните и осознайте, наконец, требовательные призывы нашей любимой и направляющей! Не буду уточнять: чего и куда. Это вы и сами должны знать, изучив всю эту мораль нашего “строительного кодекса”. Тем более что плакат с этими премудрыми словами вы видите ежедневно. И если кто-то ещё проходит мимо, так и не удосужившись его изучить, напомню, что вывешен он на стене первого этажа нашей средней школы аккурат наискосок от уборной… Не смейте ничего уточнять! Наискосок от туалета, а не от сральни. И не следует ржать, Анастас. Этот “талмуд” завещан нам нашими отцами и прадедами!.. А к мудям, Анастас, эта эпохальная вещь никакого отношения не имеет… И не спорь – это не тождественные понятия.
Тирада, произносимая Тоем, на самом деле, не была прервана ни вмешательством какого-либо слова, ни нетерпение какого-либо тела. Парни лишь хитрили глазами, предвкушая развязку. Настроение у всех явно шло в гору ещё и потому, что парни видели – Той “отошёл”.
– Отщепенцы! Своей ленью и главное своим равнодушием к делу нашей партии вы отключили себя от источника, пропихивающего в вас знания. Нам всем уготовано светлое будущее! Пусть и с не очень приятными ощущениями в пути. Но цель – дойти, пусть даже и доползти… и победоносно… умереть. Но чего бы нам и вам это ни стоило, мы суровой рукой, а зачастую и ногой всё же заставим вас туда идти… хотя большинство из вас и сдохнет на этом пути!
Той снова ловко сорвал шапку с головы Анастаса, развернулся, высвободив весь простор расписанного забора и размахнувшись, со всей дури вбабахал шапку себе под ноги, потоптал снег вокруг неё и молча, воззрел на пацанов.
Парни стояли с недоумёнными минами, готовые уже усомниться в том, что Той “отошёл”. Похоже, в них заселялась догадка, что Той после разборок с дверью “дошёл” или скорее действительно “спрыгнул”. Явное разъединение намечавшегося контакта продолжилось новым действием Тоя. Он сорвал шапку теперь уже с себя и с возгласом: «Двоечники!», метнул её в забор. Шмяк шапки о доски привлёк к месту удара уже очень тревожные взоры парней.
Первым выхлопнул изо рта хохотливый пар Тюль. Он весьма музыкально клацал своими, безусловно, лошадиными зубами и из этого прищёлкивающего “гейзера” ещё и ритмично извергалось: «Ооох… уеть, ооох… уеть». Толстого с Фасолем “ковырнуло” почти одновременно. Да так, что они, заметавшись до гопака, завалили в сугроб почившего в раздумьях непонимания Хомеля. Однако его ханский нрав и монгольский хват немедленно, но беззлобно приземлил на уже весьма затоптанную перину этот танцевальный дуэт. Барахтанье танцоров в снегу торкнуло тормозное состояние Анастаса и как будто бы инициировало работу его мозга, который мгновенно искривил мимические мышцы лица и задвигал кадыком как поршнем, начавшим выбрасывать вовне звук, напоминающий одновременно и кашляющий лай и лающий кашель. Сузившиеся до щелок глаза Анастаса органично довершили эту маску рассерженного удивлением дворового барбоса. Окончательное осознание действительности довершилось мудрым восклицанием Хомеля:
– Карманьдень какая!
На заборе, аккурат на самом освещённом месте и нарочно под фонарём ярко-белой краской было бесстыже-актуально выведено: «Слова? КПСС». Происхождение краски явно указывало на неоспоримые преимущества советского военно-промышленного комплекса.
Той удовлетворённо наблюдал за всё разраставшимся ша?башем и подкочегаривал его хлёсткими залпами глоточной пушки:
– Пятилетку выполним за 2–87 года, на крайняк – за 3–62[11 - стоимость бутылки водки в те времена]! Перекуём лоботряса в орало и кричало! Вдарим книгой знаний по башке учащегося и высечем из неё искру осознания конца тьмы! Верной дорогой бредите подростки!
Бесившуюся толпу парней резко насторожил тихохонько потухший свет в окне первого этажа стоявшего наискосок деревянного барака и ёрзнувшая за окошком занавеска. Той сразу окоротил буйство и жестами окучил парней вокруг себя.
– Сука вохровская пасёт за нами, – Той затылком отмахнул в сторону барака, – не пяльтесь туда! – пресёк он разворот взглядов пацанов на барак.
– Щас продолжайте кучковаться и орать. Анастас, загни коленце, – сказал Той и пошёл в сторону грузового гаража.
– Б……..! – со всей глотки заблажил Анастас.
– Это уж чересчур, да и громковато, – обернувшись, сделал замечание Анастасу Той.
– На……………! – добавил, тем не менее, громкости в свои захрипевшие динамики Анастас.
– Береги горло матершинник. В кутузке лекарства не выдают… – эти слова и далее уже что-то неразборчивое скрылось вместе с Тоем за углом гаража.
Толпа парней, улюлюкая и подначивая друг друга, побрела вслед за Тоем по нещадным сугробам снега. Мат, хрип и топ-шлёп через несколько секунд обва?тились в тёмной нише гаражных боксов и в округе наступила тишина. Пропасть сомкнувшегося покоя углубил шёпот Тоя:
– Щас эта сука притащится. Будет фиксировать падла место кончины их партийных ценностей. В общем, решим так, малолетние преступники: просто завалим в сугроб этого бдительного горожанина и слегка намнём ему бока… Бока, Анастас… Не лицо, Хомель, а только бока! – поучал Той заулыбавшихся парней. – Хотя, если побла?знится, что это будет не лицо, а морда, впрочем, нет – собак, как кобелей, так и сук мы уважаем! А вот уж ежели привидится рожа, то тут я возражать не могу – можно и вдарить. Один раз… Хомель, один раз и средне-сильно. ВОХРа ведь к побоям непривычна, они – суки сами в этом упражнялись… Итак, быстро роняем его в снег, тихо метелим и сразу валим в сторону моста. И не базлайте, даже пасти не открывайте – эта падла по голосу может опознать. Анастас, Тюль и Хомель – со стороны барака, чтоб не сбёг падла; мы с Толстым – из-за забора, через дыру его отсечём… А по сугробам этот алкаш не набегается, – пресёк Той возникшее возражение Толстого. – Фасоль на своих ходулях его мигом… – Той заулыбавшись, продемонстрировал пару шагов на широченно расставленных прямых ногах при согбенной спине и с загребающими по-медвежьи руками.
Парни, зажав рты, тихо прыснули смехом. Фасоль надулся.
– А, может, он ещё и не выйдет, – выразил сомнение Тюль.
– Некуда ему деваться. Для этой падали и день прожить невозможно, если не стукануть на кого-нибудь, – завершил подготовку Той и осторожно, предварительно утопив голову в шапку по самые глаза, только их и выставил из-за угла…
Минуту спустя, он отпрянул от гаража и, придвинувшись к ребятам, тихо сказал:
– Идёт.
Той кругообразно рукой напомнил Хомелю с группой их манёвр и вернулся к наблюдению за происходящим на месте будущей облавы. Удача явно шла в руки и даже предварительно напудрила свою мордочку – сторож в гаражных боксах погасил свет и оставил лишь одну задрипаную лампочку, которая тем более не могла ничего поделать с привычно грязными стёклами окон гаража. Той прицыкнул от удовольствия языком, пригнулся и быстро перебежал в теперь уже тёмное пространство между гаражом и забором. Выглянув через какое-то время из-за дощатого укрытия, он махнул парням, приглашая их проделать то же самое, но поодиночке.
Свершилось. Ничто не нарушало плана возмездия и никак не насторожило ВОХРу. Парни подобрались к заветной дыре в заборе и, следуя примеру Тоя, зарыли свои лица в шарфы, оставив открытыми только глаза.
ВОХРа находился буквально в десяти широких шагах от нагонявших в себе злость притаившихся парней. Он, ничего не чуя, как видно, изучал написанное на заборе. Его пьяно-косорылый рот выражал гнилое удовлетворение, а яркий свет единственного фонаря брезгливо отлетал от двух золотых коронок, затесавшихся в частоколе острых, хищных и явно дурнопахнувших зубов. Гбистский кожан ВОХРы был безобразно расстёгнут, а из-под разодранной у ключицы тельняшки выпирала часть какой-то наколки. Ширинка его галифе была зачалена лишь на верхнюю пуговку, а сами форменные штаны, засаленные на грязных допросах, нагло впрыгивали в великолепные мягчайшие белые “самокатки”, которые никак не могли примириться с прочей спецодеждой этой гбшной твари. Своей непорочно-пушистой белизной “самокатки” как бы просили извинения за вторгшийся в них порок. Сверху этот упырь был накрыт серой каракулевой шапкой с огромной и явно не по форме кокардой. Узенький лобик пьяньчуги с трудом отделял густо-торчливые брови от такого же густого ёжика его шевелюры. Высокая же шапка, нахлобученная на затылок, настолько усиливала контрастность содержащегося под ней мозгового вещества, в сравнении с массивами выпиравших в стороны желвачных скул, что в этом существе явно угадывались лишь жвачно-мрачные помыслы и такие же умственные возможности. Непропорционально длинные крюковатые руки ВОХРы были всунуты в карманы галифе, дополнительно растопыривая не застёгнутые пуговицы на срамном месте, подчёркивая и усиливая природное хамство этого гэбья. Мелкие горошинки глазных дырок ВОХРы, прилепившиеся к узкому кривому и приплюснутому внизу шнобелю[12 - шнобель – нос (жаргон)], последовательно засверливали слова, читаемые им на заборе.
Видимо, всё же одолев смысл написанного, ВОХРа выцикнул сквозь гниль зубов такую же ядовитую жёлто-склизкую слюну и, выбортовав скрюченными пальцами из галифе свой тщедушный член, принялся поливать невинный снег смесью желчи и самогона, мерзко пахнущей даже на расстоянии.
– В самый раз, – громко сказал Той и, предельно круто наклонив лицо вниз, двинулся из тени в сторону ВОХРы.
Парни, закручивая полукольцо, последовали за ним.
ВОХРа, не успев изрыгнуть из себя всю накопленную смердь, да и не справившись с парковкой пипки, набухшей от напора слизи, быстренько мобилизовал свою генетическую трусость и, поливая галифе нечистотами, шаркнулся в сторону барака.
– Милиция! Убе… вают, – пьяно заголосил он.
Той нагнал ВОХРу у самых ворот в заборе, опоясывавшем весь стадион, и ему оставалось лишь молотнуть падлу по башке, чтобы сбить его с ног.
– Мили… – так и не закончив призыва, гэбист смаху ткнулся мордой в сугроб.
Той шмякнулся сверху на ВОХРу, налетев на подножку Хомеля, не успевшего убрать свою лошадиную копытину.
– Бл, сука! – сорвалось у Тоя в нарушение договорённости о безмолвном свершении возмездия.
Правда, брезгливость немедленно водрузила Тоя на ноги. Он правым ботинком поглубже вдавил башку падлы в сугроб и пару раз молотнул его пыром левой ноги по рёбрам.
– Не уби… – не дозвучав утонуло внутри каракулевой шапки, плотно нахлобученной на харю гэбэшника умелой рукой Хомеля. Но предварительно, как это было и положено, ВОХРОвская образина, перед надеванием “намордника”, была помечена увесистым ударом кулака Хомеля, который перекрыл почти всю правую часть рыла падлы.
Помолотили «падлу» в полной тишине и с удовольствием, но без фанатизма и жестокости. Завершив воспитание испытанием, ВОХРу поставили раком, и каждый малолетний преступник приложил вертухаю подсрачник. Гэбист при этом лишь мычал и плевался, но вопить уже осторожничал, видя валявшийся рядом с его рылом каракулевый “намордник”.
После окончания экзекуции Той махнул рукой, закругляя операцию и указав в сторону моста, перекинутого через железную дорогу, хватко двинулся туда напрямик – через сугробы. Парни ёрзнули за ним гуртом и лишь Анастас, подзадержавшись, смачно дважды плюнул на обмундировку ВОХРы… потом постоял и, плюнув ещё разок, побежал догонять пацанов.
Когда отмахали до моста, Той оглянулся и обнаружил, что падла уже стоял на ногах и в шапке. Он что-то жестикулировал своими граблями в сторону тускнеющего в стене барака окна. Той хотел было рвануться назад, но, видимо что-то взвесив, лишь очень скверно ругнулся и пошёл дальше. Парни, обгогатывая эпизодики наказания, плюхнулись за Тоем в загустевшую темень подмостья.
Лампочки на улице имени очередного большевика были отстреляны из рогаток при играх “шелупени” на деньги. Как правило, шло по три копейки с носа за каждую сбитую “светилку”. Стрелять ближе двух пролётов считалось стрёмным. Лампы отстреливали обычно через две – «ну чтоб не совсем уж…», но если заедал азарт, то – через одну, а уж если закусились не на шутку, то – и все подряд… Правда, за “подряд” можно было схлопотать от старших пацанов – «потому как свет какой-никакой должён быть…». На перекрёстке улиц, поименованных погонялами большевиков, “правила отстрела” были явно превышены, но в данный момент парней это нисколько не раздражало. Выбравшись из-под моста, “шайка” теперь уже совершенно безмолвно и как бы раздумчиво двигалась по улице верного ленинца в сторону “седьмого” – так именовался единственный в ближайшей округе и таким образом самый популярный объект – магазин № 7. Неимоверно скользкий тротуар в этой безлампочной темени оказался совершенно враждебным Тою, усугубившись ещё и втемяшившейся ему в голову брюзгой сомнений о правильности «подбития им пацанов на молотиловку».
– Анастас, не знаешь, кто сбеспредельничал? Разберись с этой “шелупенью”. Двадцать щелбанов каждому. Это наша улица. Кто тут… – не дорубив последней фразы, Той поскользнулся и жестко хлопнулся на жопу.
– Это не наши. “Сизун” мне позавчера ещё шепнул, что “парковские” повышибали, чтобы мусоров на наших науськать, – Анастас подхватил Тоя под руку и помог ему встать.
– И чё, наши после этого не могли раз… и у них всё подряд? – выдохнул Той обиду, удобренную болью задницы.
– Дак у них – это не наша деревня, там на каждые три дома – мусорско?й опорный пункт. Город…
Весь город тогда делился на зоны, контролируемые той или иной группировкой пацанов. Зоны контроля были очень чётко очерчены. Размеры зоны зависели только и исключительно от числа активных кулаков, которые могла выставить та или иная группа. Зоны контроля, как и сами группы, носили, как правило, названия улиц или кварталов: “Малышевские”, “Парковские”, “Центральные”, “Вокзаловские” и т. п. Массовые драки между группами, обыкновенно, происходили в дни народных гуляний после демонстраций или на танцах в “домах культуры”, или на катках, или в заранее оговорённых местах, но это когда “главные”, предварительно где-то повздорив между собой, договаривались о «выяснении конкретно». Такие разборки заканчивались картиной сильно поредевшего штакетника палисадников перед бараками и заплёванными кровью путями “отбёга”, активированного воплем стоящих на стрёме парней: “Атас! Мусора!”. При этом пацаны, только что дравшиеся между собой, могли бежать все вместе и в одну сторону, правда, потом конечно разбегались, но уже без “махаловки”. “Шайка” Тоя лишь однажды участвовала в подобной драке и то только потому, что она произошла совершенно спонтанно и по “гнилости” Назмика, но это было много раньше…
Той отматерил боль, не покидавшую его ягодицу и закутался в ко?коне опустошенного угрызения совести, которое причиняло ему такое же неудобство, как и остро выточенная заноза. «И чё мне далась эта ВОХРа?» – внедрялось прямо под кожу сверло вопроса. «Сам ведь захлебнётся когда-нибудь в своей блевотине!» – долбаное сверло упёрлось в ребро Тоя, жухнуло и, вызвав озноб, вышибло из глаза Тоя солёную каплю. Какая-то горечь, сгустившись во рту, прервала его размышления. Той сплюнул всё это трижды и, как оказалось, – вместе со всеми сомнениями. ВОХРу ему было не жалко, и жалость здесь даже не взвешивалась. «ВОХРе выпало подело?м» – эта мысль окончательно уравновесила Тоя…
4
«Насильно мил не будешь»
мораль не для рабов.
Из самых страшных чудищ
насильная любовь.
Россией володея,
Нас взяли в удила
насильные идеи,
насильные дела.
Евгений Евтушенко
ВОХРа появился в школе Тоя в начале 60-х годов. Его сразу пристроили одновременно и завхозом и сторожем по совместительству. В бараке рядом со школой он получил отдельную большую комнату. Сторожем он “работал” очень своеобразно: закрыв школу на замок, он уходил пьянствовать к себе в барак вместе с такой же, как и он ВОХРой и блядьми. Семьи, возможно, у него не было никогда. Как поговаривали: зачастую перепив, ВОХРа хвастал, что он в лагере мог «любую бабу из любого барака “закуканить”». «И никакой дополнительной пайки этим сукам я никогда не давал» – орал он, распаляясь.
Старенькие “ходики”.
Молодые ноченьки…
Полстраны – угодники.
Полстраны – доносчики.
На полях проталинки,
дышит воля вольная…
Полстраны – этапники.
Полстраны – конвойные…
Роберт Рождественский
Кем была эта тварь по родословной – в школе толком никто не знал. Было лишь известно, что он демобилизовался из ДальЛага после его расформирования и прибыл к новому месту стукачества с капитанскими гбшными погонами. Из персонала школы с «падлой» близко никто не общался, за исключением директора, однако и тот – лишь по долгу своей работы. ВОХРа своим наглым поведением указывал всем на то, что он и именно он является самой важной персоной в «этом заведении» и за такое его паскудство он был демонстративно не любим школярами, а учителя, руководствуюсь инстинктом самосохранения, публично никогда не демонстрировали свою нелюбовь к нему. Точнее так: большинством учащихся он был презираем, а большинством сотрудников – поклоняемо-незамечаем.
«Налаженные отношения» у чекиста были только с буфетчицей школьной столовой. Постоянно пребывая в лёгком подпитии, он иногда открыто тискал буфетчицу за жопу и без особых на то возражений со стороны «кормилицы» – так ВОХРа называл её, пошло оскаливаясь при этом своим рылом. Муж «кормилицы» – спившийся вхлам фронтовик не мог иметь никаких претензий-возражений к совместно проживающей с ним жене, так как уже очень давно она фактически являлась просто его соседкой по коммуналке. И лишь крайняя бедность населения страны советов, а также тяжелейший квартирный вопрос, спровоцированный полным отсутствием этих самых квартир, приводили к невозможности разрыва “сожительства” этих индивидуумов. Так они и влачили своё бремя: он пребывал в постоянном кайфе, она – в статусе «сладкоевшей защищёнки» – жены фронтовика.
Грудасто-жопасто-губастая «кормилица» привлекала к себе плюгавого чекиста и как «видная бабёнка» и как «хранитель – распорядитель хавки». Комфорт отношений у них был явно взаимным. Нквдшник одновременно имел и похотливую “мочалку” (нечета ему) и халявный прикорм. «Кормилица» же своё отвращение к низкоросло-носатому чекисту в полной мере компенсировала безопасностью в обладании сладко-достаточной кормёжкой. Терпилами[13 - терпила – пострадавший (жаргон)] же этого союза были учащиеся, наблюдавшие отъезд за пределы школы в сумках буфетчицы недовложений в их законные порции, что во многом и взращивало нелюбовь к «чекистско-поварской чете».
В общем, «Моральный кодекс строителя коммунизма» (да хотя бы для начала и социализма), красовавшийся на стене аккурат напротив сортира, по факту вообще никак не влиял на персонажей образовательного учреждения. «От каждого – по способностям, но всякому – по его возможностям» – намалевал кто-то над унитазом в девчоночьем туалете. Этот антинародный и вражеский выпад в адрес советских людей был немедленно уничтожен завхозом и по совместительству сторожем. Однако удаление со стены надписи не привело к монолиту и единению в отдельно взятом образовательном заведении. Для некоторых всё осталось по-прежнему: планы одних были бессмыслицей для других и, по всей видимости, алаверды…
«Фу, бл, нашел, кого жалеть! Мало ему врезали. Яйца надо было козлу отбить» – окончательно определился Той, остановился и произнёс вслух:
– Яйца забыли козлу отбить!
Пацаны скучковались вокруг Тоя и снова принялись, перебивая друг друга, воспроизводить картинки научания чекиста.
– Всё парни. Закрыли и забыли, – более чем серьёзно сказал Той. – Эта падла так просто всё это не оставит. Будет рыть сука. Поэтому – дело сделали и всё! И не было ничего. И давайте договоримся, что в это время мы были в дровянике у Анастаса. Играли в святцы[14 - святцы – карты (жаргон)] – в буру, – Той достал из кармана колоду карт (откуда она вдруг у него взялась – никто не мог понять). – Я остался в итоге в выигрыше, – Той погремел мелочью в кармане. – Если вдруг что, то сейчас мы идём в “седьмой” – купить конфет, – сказав это, Той не смог не улыбнуться, пацаны гоготнули, а Той продолжил. – Более не вспоминаем. Эпизод – преступный. Если кто заикнётся хоть где… хоть когда… может не считать меня своим другом, – уже совсем серьёзно закончил Той. Парни явно прониклись и дополнительно скучились.
– Трави, – Той толкнул Фасоля в бок.
– Чего трави? – боднулся головой Фасоль, не врубаясь.
– Анекдот трави, почти уже выпускник усреднённой школы!
– Дак надож… подумать… припомнить.
– Припоминают кому-то и за что-то. А ты – трави! – Той убедительно ткнул Фасоля в грудь на слове “ты”.
– Во! Заходит Зяма к Абраму в его комнату… Не встревай, Тюль, у них комнаты в коммуналке… Да, вот так без стука – вошёл и всё! Короче, видит, что Абраша сидит, надев на свой дрын шерстяную варежку. Что случилось Абрам, ты заболел и де твоя Сара? – спрашивает Зяма. Я её на мороз на полчасика отправил – отвечает Абраша. Зачем Абрам? Ты таки заболел головой? Дак мы с Селечкой, как хорошие соседи, справим тебе с Сарочкой излечение на больничке, а за комнатой вашей присмотрим в лучшем виде. Я давно хотел тебя спросить Абраша: сколько метров будет ваша комната?.. Не беспокой себя и Селечку по этому вопросу на ваши обе сердечные мышцы, нето вас обоих хватит удар – говорит Абрам. А я, Зямочка, – продолжает он, – сейчас на практике проверяю закон физики, говорящий, что при нагревании тела расширяются, а при охлаждении – сужаются.
Закончив повествование, Фасоль разлепил свои полные губы и, не разжимая большеватеньких жеребячьих зубов, загыкал через нос.
