скачать книгу бесплатно
– Быстро шагает ваш Пифагор. Но далеко он уйти не мог. А у нас, между прочим, не больше двух часов в распоряжении, машина начнёт остывать. Кислорода хватит подольше, – сказала Леся. – А если высадите меня, то продержитесь ещё дольше.
– И искать буду дольше, – сказал Крапивин. Повернулся, попытавшись разглядеть в этом огромном комбезе попутчицу. Но разглядеть не удавалось, оставался голос как ориентир. Негромкий, небыстрый такой голос. – Вы извините меня. Растерялся, честно говоря. Спасибо вам, что вообще встретили! Сейчас бы я бегал по Галаге в поисках помощи. А Пифагор удивительный. И вот ведь – не мог он пойти. У него аккумулятор отключен! Ну как?! И куда он мог рвануть?
– Только я видела таких, как ваш Пифагор, четверых. Все шли туда. Отец рассказывает ещё о троих. Вот так же как Пифагор, отправляются в путь. Каким образом они проходят этого Цербера на входе – непонятно. Скоро сами всё увидите. Давно он у вас?
– Около трёх месяцев. Только-только кэп к нему привык, чуть на довольствие не поставил, – невесело усмехнулся Крапивин. – Да. Но дикое место совсем, эти оломейцы, ни глаз, ни ушей… Как вы тут живёте?
Леся помолчала. Потом сказала:
– Отец здесь работает. Мама с ним, обычное дело. А я с ними. Привыкла. А оломейцы… Знаете, у них есть и уши, и глаза, и они как-то настраиваются на твою волну. Папа биолог, он может про них рассказывать бесконечно. Он говорит, что они пытаются настроиться на одну волну со всеми, кого встречают, даже вооружаются какими-то устройствами, антеннами… но не всегда выходит.
– Получается, эти в очереди… кто они? Вы ведь тоже видели их?
– О, это и есть те самые, из чудаков. Они хотят услышать весь мир.
– С ума сойти, – пробормотал Крапивин. – Чудак человек-слизняк, выходит. Простите, это я их так за способ передвижения прозвал про себя. Нехорошо, конечно.
Его это прямо потрясло – по жизни он любил чудаков, когда шуруют своим путём, странным на чей-то взгляд. Идёт вот такой человек-слизняк, прилипает ко всему подряд, тащится со своим непонятным скарбом. Ты сторонишься, растерянно подпихиваешь его, помогая пройти, внутренне сочувствуешь, что у него вот так трудно протекает жизнь. А теперь он даже позавидовал.
Машина быстро летела по-над землёй. Каменистые плешины выныривали изредка из густого тумана. Глаза лихорадочно искали в этих обрывках пейзажа то, что могло походить на Пифагора.
– Да мне-то что? – усмехнулась Леся. – Но на самом деле, без своей защитной скорлупы они выглядят как те самые наши инопланетяне со старых-старых картинок. Тощие, глазастые, головастые человечки. Вес у них небольшой, кожа очень тонкая, они очень восприимчивы к окружающей среде. И лёгкие. Вот и перемещаются таким странным образом в своих скафандрах.
– Ничего себе. Каждый раз говорю себе, а почему ты решил, что все должны быть похожи на тебя, – рассмеялся Крапивин.
– Вот да, – сказала Леся и наверное тоже рассмеялась – в наушниках послышалось тихое «хмык-хмык».
– Но когда же мы приедем? – опять вырвался вопрос.
А машина остановилась. Туман был такой плотный, что казалось – это снег, горы снега, и можно его брать руками.
Они пошагали куда-то вперёд. Дорога гладкая, рыжая, будто проржавевшая давно-давно от этой вечной стужи. Чувствовался подъём в гору. Леся, похожая на большую серую гусеницу в своём толстом комбинезоне с баллоном-рюкзаком за плечами, шла впереди. Вдруг она оглянулась, махнула руками…
Но он уже и сам увидел. Впереди опять было ровное полотно дороги. Так бывает, едешь на подъёмнике, уже надоест, вот уже и горушка вроде бы кончается, приехали… но нет, за горушкой следующая горушка, опять тащится старенький трамвайчик в небе. Вот и здесь оказалось, что дорога уходит дальше, вокруг густой туманище, всё смешалось, земля и небо, и Пифагор его марширует среди облаков.
В наушниках раздался голос Леси, почему-то она сказала шёпотом:
– Сделайте же что-нибудь, пока он не шагнул. Там трещина в скале, дорога давно разрушена. Я думала, что он уже упал… а он ещё не упал…
Чёрт… Будто он волшебник Изумрудного Города!.. Что, что сделать?!
И он отключил обогрев на своём комбезе. Система противно и пронзительно свистнула, оглушив его самого, и принялась наращивать обороты. Ещё через секунду его комбез уже оглушительно призывал спасти своего недалёкого хозяина, ткнувшего с какого-то перепуга не в ту кнопку.
Леся, прижав огромные варежки к груди, посмотрела на Крапивина. Посмотрела на Пифагора. Крапивин молчал. Время пошло. Теперь они оба молчали. А что он должен был сделать?! Ну Пифагор же помощник или кто?
А помощник этот удалялся. И ушёл в туман!
– Нет. Не реагирует. Осталось совсем немного, – проговорила Леся и опять шёпотом, – метра два, он у края. А у вас ещё меньше… времени. Ну что за безответственность?! – выпалила она возмущённо ему в ухо. – Я что делать с вами буду… просто в голове не укладывается, как так можно. Если всё закончится благополучно… я с вами… я с вами… разговаривать не буду! Ой…
Пифагор появился из тумана. Сначала макушкой и ногой этой его, корявой и похожей на сук. Крапивин много раз думал – зачем она такая, наверное, функционально. Он по-прежнему верещал на всю округу своей аварийной системой. Запотело стекло, или застыло? Ничего не было видно. Леся сквозь верещание аварийки вдруг скомандовала:
– Держу его. Включайте тепло!
Крапивин молчал, чувствуя, как уже окончательно высвистело тепло из комбеза, перехватило-обожгло дыхание, заныли руки, и думал: «Нет. Подожду ещё. А вдруг уйдёт назад? Он сильный, вырвется на раз-два. Ещё чуть-чуть… Ещё есть секунд десять… не надо включать тепло. Ну зачем, Леся? Чтобы Пифагор почувствовал себя ненужным? И говорить ничего не надо, вдруг услышит… до сих пор не понимаю, как он слышит. Вот и ты, Леся, шепчешь, значит, у тебя тоже есть подозрение, что Пифагор может услышать… Прости, Леся, что на «ты», но зачем мне, в самом деле, думать на «вы», думать я вообще могу, как захочу…» В голову лезла всякая ерунда, секунды показались вечностью.
Где-то в рыжем тумане шептала лихорадочно в ухо Леся:
– Вы включили тепло? Включили? Вы слышите меня? – тут она закричала в полный голос: – Он не слышит! Пифагор, сделай же что-нибудь!
«Кричи, Леся, кричи, я упрямый придурок, и кажется, не могу пошевелиться, где эта кнопка…»
Как Пифагор оказался рядом, он уже не видел. Но включился обогрев! Накрыл дикий кашель.
Его потащили как бревно, затолкнули в вездеход. Леся что-то говорила, что-то про безответственность.
«Терпеть не могу безответственных… – думал Крапивин, пытаясь уже помочь тащившим его, заходился в сухом кашле, и вскоре сидел на заднем сиденье. Или лежал? – А Пифагор-то, получается, спас меня. Шёл, шёл, как лемминг какой-нибудь непонятно почему, непонятно куда, плюнул на свою великую непонятную цель и спас меня…»
А лемминг этот задвинул дверь вездехода, развернулся и пошёл обратно.
Он двигался механически, ему был нипочём холод… Почему он ему нипочем?! Древний металл… которому всё нипочём… Как тот остров.
Они с Лесей как два зомби, вымотанные нелепой и оказавшейся такой бесполезной борьбой со стужей, смотрели Пифагору вслед.
– Непостижимо, – прошептала Леся, принимаясь лихорадочно выбираться из машины. – Это всё. Ну я не могу, больше не могу. Просто нет сил. И не успеть. У нас на исходе время…
– Сядьте же, не успеем! – рявкнул хрипло Крапивин и опять закашлялся. – Да почему пешком-то, Леся, заводите машину, догоним в два счёта!
Пифагор исчез в тумане. Гудели обогреватели, стены вездехода покрывались куржаком.
Леся тихо сказала:
– Нельзя, может случиться обвал. Под нами большая пещера. Это безопасное расстояние.
Пещера… А он такой вот умник: «Заводите, Леся, машину». Отвернувшись к окну, уставившись в то место, где исчез Пифагор, Крапивин спросил:
– Что там? В пещере?
– Звездолёт. Он давно там, на большой глубине, древность неимоверная. А роботы эти запускаются вдруг и отправляются туда. Папа говорит, что там будто вечный двигатель какой работает. Оломейцы пытаются уловить сигнал бедствия с этого корабля, но пока не удалось. А роботы вот слышат что-то. И идут.
На помощь идут. Вот так. Пифагор спас его и вернулся к своей главной цели. Спасти, помочь? Своим? Это ведь те, с острова. Не может быть, чтобы не они. И все роботы, про которых говорила Леся, тоже оттуда. Наверное, не один Крапивин прихватил своего Пифагора с умерших кораблей. Когда этот звездолёт потерпел крушение? Искал землю для своего народа? Или это кто-то из тех, кто решил покинуть остров и погиб уже здесь? А может, и космодром их?
– Получается, не может Пифагор иначе, – сказал Крапивин. – Такая вот задача у него. Нам её с разбегу не решить. Давайте выдвигаться назад, Леся. Просто мне сюда надо будет вернуться.
Они посидели ещё минут пять, заглушив машину. Тишина навалилась глухая, тяжкая, студёная. Далёкое эхо пропрыгало сухим стуком. В морозном воздухе всегда хорошо звуки слышны, хоть был этот мороз здесь стужей лютой, нечеловеческой, а воздух – неживым.
– Всё-таки шагнул, – сказала Леся.
И завела машину. Ехали молча, только Крапивин время от времени принимался выспрашивать, где найти машину и ходил ли кто вниз, к кораблю этому…
Про голубей и безглазых драконов
В вездеходе, в тепле, Крапивину стало хуже. Кашель не останавливался. Сиплое его дыхание становилось всё тяжелее. Леся один раз на него посмотрела, другой, и быстро притянула ему с боковой панели кислородную маску.
– Снимайте шлем, наденьте. Так будет легче. Здесь воздух почти пригоден, как в горах. Просто на всякий случай каждый таскает свой кислород, – скомандовала она. – Сейчас едем к нам, отец знает, что делать. Лекарства все есть. Вы сами вряд ли справитесь. Или справитесь?
Крапивин мотнул отрицательно головой, отстегнул шлем, напялил маску. Стало холоднее, но дышать так, кажется, и правда легче. Серьезно прихватило, нет, ему точно не справиться самому. Всё его обычное лечение заключалось в том, чтобы напялить на себя ворох одежды и завернуться в плед или одеяло, и лучше не одно. Но даже просто отлежаться не всегда получалось. Теперь же он понимал, что всё гораздо хуже, лёгкие будто обожгло и забило, и этот чертов кашель.
Всю дорогу от шлюза до жилого блока они молчали. В глазах стоял шагающий в тумане Пифагор. Когда проехали шлюз и оказались в городе, Крапивин вдруг тихо подумал, что он погорячился и поход за Пифагором ему, наверное, не по силам. Да похоже и никому не по силам. Поэтому и лежит там, на глубине, звездолет. Как же было сформулировано в одном старом отчете? Тогда звездолет разведчик ушел на большую глубину в океан на Лире, поднимать не стали. Что-то про «риск, превышающий возможности».
В Галаге Крапивин бывал и раньше, а вот за купол не выбирался. Теперь, после перехода через шлюз, после густых клубов тумана, после этого мертвецкого холода, город показался уютным фойе кукольного театра: мягкое покрытие стен зданий, дороги. Миниатюрные дома раскрашены во все оттенки фиолетового и жёлтого. По обочинам везде часто встречаются скамеечки. Искусственное освещение приглушено и включается вслед за тобой. Холодно, выше минус тридцати температуры здесь не поднимались. Но уютно, как дома. Технологический транспорт сюда не заезжал, а местные вездеходы плелись со скоростью пешехода. Но и пешеходы здесь встречались не часто.
В Галаге всего три улицы, и теперь вездеход полз по третьей, самой дальней. Машина еще слегка курилась паром, однако из шлюза вышла уже сухой и чистой. Дорога, спроектированная роботами, тянулась гладкая, прямая.
После блуждания по медейским каменистым россыпям и стуже захотелось спать. Если бы не кашель…
Крапивин завозился и приподнялся на заднем сидении на локте – по центру улицы двигалась странная пара. Крапивин и раньше встречал их на улочках Галаги: два гуляющих шара. Они плыли над дорогой медленно, рядом, иногда чуть соприкасаясь, отталкиваясь, разлетаясь в стороны. Теперь уже Крапивин не мог их назвать людьми слизняками и лишь следил за ними даже с улыбкой, будто увидел старых знакомых.
Они прилипали к стенам, отлипали, опять летели. Услышали шедший позади транспорт и разошлись в разные стороны. Крутанулись. Повернулись и смотрят? Леся подняла две раскрытые ладони и качнула ими вправо-влево. Будто вдруг вздумала станцевать. Сказала Крапивину:
– Почти приехали.
– Кто они? – слабо улыбнулся Крапивин.
– Они удивительные, – Леся обернулась, ее дутые варежки взлетели вверх.
«Восторженная девушка», – подумал Крапивин. А Леся говорила:
– Знаете, Оломея достигла почти бессмертия очень простым способом. Они стали очищать память. Отец говорит – по сути обычный гипноз, только медикаментозный. Живут себе по пятьсот лет и больше. При том, что и так жили лет по сто пятьдесят. Я вам конечно называю цифры в пересчете на наши годы, земные. А эти двое… – тут Леся как-то странно будто проглотила слова. – А эти отказались. Они сбежали на Медею и теперь очень стары. Но, вы не поверите, Оломея ищет таких, ловит, и принудительно лишает воспоминаний. Считается, что они могут нарушить спокойствие других сограждан, напомнив им невольно то, что те хотели бы забыть… Странная теория.
– Ловит? Не знал, ничего себе, – просипел Крапивин, опять попытался разглядеть разницу между шарами. И хмыкнул: – Нет, мне их не отличить.
– Не отличить. Они у меня здесь, – Лесины варежки опять взлетели, теперь к ушам. Раздалось уже привычное хмык-хмык.
Крапивин подумал: «Точно восторженная», осторожно рассмеялся и опять зашёлся в кашле. Он видел лицо Леси за защитным пластиком. Нос её казался длинноватым, глаза маловатыми, смеялась она, кажется, постоянно… нет, когда шли за Пифагором, вроде бы, не смеялась. Пытался представить, какие они эти люди, ее отец, мать, столько лет живущие в стуже, в маленьком кукольном городишке Оломеи, под которым лежит древний звездолет людей-деревьев… Он пытался представить один из кораблей с острова, лежащим на большой глубине в пещере. Деревья прорастали почему-то в кукольный город, росли всё выше, между ними летали шары-оломейцы…
– Вы уснули, – раздался голос Леси. – Мне вас не вытащить.
Выбрались из вездехода и забрались в двери. Иначе не скажешь. Двери были узковаты по меркам землян, то ли для сохранения тепла, то ли из экономии, то ли еще для чего-то. А может, как теперь стало вырисовываться для Крапивина, это все из-за миниатюрных размеров хозяев городка, оломейцев. Как-то раньше и не задумывался об этом. А теперь вспоминались эти два шара. Оказывается, в них очень хрупкие существа. Беглецы. Не хотят, чтобы им прочистили память. «Кто же захочет… Еще вопрос, кто решает, что надо мне выбросить из головы», – думал Крапивин, проходя по маленькому полутемному коридорчику.
Потом подумалось, что, может, поэтому Оломее нет дела и до лежавшего на большой глубине звездолета. Что он может напомнить им? Или просто решили выбросить из головы все болезненное, тоскливое? Живи и радуйся. Как идиот. Вот оно и долголетие, ура. А кто-то сбежал… Крапивин вдруг рассмеялся сам с собой: «Вот ты и застрял, нет, чтобы с девушкой беседовать, ты заблудился в трех соснах: пифагорах, оломейцах и себе».
В жилом блоке Митяевых было тепло и очень тесно. К этим миниатюрным помещениям Крапивин был привычен. Он лишь устало огляделся, насколько можно оглядеться в доме, куда попал случайно и застал всех врасплох. Хотелось стащить с себя комбез, упасть скорее, зарыться во что-то теплое и уснуть.
Но люди оказались гостеприимны, шумны, кружили вокруг него, обложили заботой, будто мягкими маленькими подушками, которыми, казалось, завален дом.
Всё свободное пространство было здесь убито мелочами и безделицами. Три зоны разгорожены раздвижными стенами. Сейчас они по-домашнему собраны гармошкой. Потому что все – дома, один разговаривает с другим, третий – вставляет реплику, обычное домашнее дело.
Крапивин кивал и пытался ответить сразу троим, каждый выражал сочувствие. Они заматывали его пледами-грелками, обычными пледами, кто-то прибавлял температуру в помещении, кто-то включал бойлер.
Митяев, как он сам представился, оказался очень шумным, даже местами взрывным. Между делом, на ходу, он выкрикнул, что звать его Всеволод Кириллович. Он непрерывно перемещался в этом узком пространстве, и казалось, должен был непременно застрять при своих довольно круглых габаритах, снести что-нибудь при очередном вираже между этажеркой и откидной столешницей, между узким диваном и полкой с анализатором и всяким хламом, но странным образом обходилось.
– Чай попьем, Ли, по пять грамм достань там в шкапчике. У меня сядем, там места больше, – говорил он, хорошенько отстукав Крапивина костяшками пальцев по груди, тот закашлялся, хозяин дома кивнул: – Ничего, обойдется, но скорее всего, пневмонией переболеть придется… Пейте, мне это в свое время помогло… И за стол! Лекарства сытый желудок любят.
Чай пили со сладкими липкими завитушками с Оломеи с не выговариваемым названием. Потом хозяйка решила, что гость голоден и принялась греть в микроволновке суп с морепродуктами из брикетов с Земли. Крапивин попытался отмахнуться, но не тут-то было. Хозяин принялся просвещать по поводу пользы горячего питания. И гость смирился, со смехом уткнулся в свою пластиковую миску, слушая и кивая. К тому же от теплой еды кашель ненадолго стихал.
Хозяева же продолжали перебрасываться шутками, расспрашивали, пересказывали медейские новости, умудряясь при этом рассказать и о себе.
Отец Леси оказался смотрителем местного маяка.
Считалось, что на таких объектах требовалось присутствие разумного существа, и нанимались на них существа со всех концов Галактики. Митяев подучил код всегалактический, отправил заявку. «А её взяли и приняли! Ну не летел сюда никто», – рассказывал он.
Приехал сначала один. Оломея обеспечила ему жилище, подходящее для землянина. В его жилом блоке было больше кислорода, тепло и присутствовал даже удивительный микроскопический зимний сад – на шести квадратах, как хвалились хозяева, выглядывая из-за какого-то редкостного серого куста в мелких жёлтых цветках.
Потом Митяев стал без конца болеть, а когда встал вопрос об увольнении, то подтянул сюда «группу поддержки» в составе жены и дочери. Всё просто – пока он дежурил на маяке, дом-конура остывал в целях экономии согревающего аэрогеля до «уличной» температуры градусов до минус тридцати. Капсула-уголок с зимним садом дольше сохраняла тепло, но и она остывала в конце концов. Сад облетал… Нужно было живое существо, чтобы дом отмечал внутри себя жизнь.
«Группа поддержки» активно сопротивлялась, но зарплата оказалась очень убедительной, к тому же отпуск давали на земные полгода. И жена и дочь остались.
– Накопить на дом у моря и уехать отсюда к чертям! – рубанул воздух ладонью раскрасневшийся с пяти грамм Митяев. И уже тише добавил: – Но привыкли. Мало того, жена вот теперь тоже работает на маяке.
Леся, увидев, что Крапивин уже засыпает, подперев щёку кулаком, перебила отца и рассказала про Пифагора.
Тут Митяев хлопнул себя по лбу, поискал на этажерке что-то, нашел и навел на Крапивина маленький пистолетик. Забеспокоился, засуетился, командуя Крапивину, жене и дочери на ходу:
– У вас жар. Быстро в укрытие! Дочь, два, нет, три грелкопледа гостю. Ли, теплое питье! Лежите, лежите, пожалуйста. Сейчас, главное, лекарства и покой.
Когда больного уложили в подушки и пледы, и он хотел уже закрыть глаза, Митяев опять навел пистолетик ему в лоб. Сам себе кивнул. И задумчиво продолжал стоять возле Крапивина, задумавшись и при этом возмущенно взметнув кустики седых бровей вверх.
– «Ходил ли кто вниз»! Как вы себе это представляете?! – наконец приглушенным, из уважения к больному, голосом возмутился он. – Больных на всю голову здесь нет и лишних людей тоже. Дроны слетают, посмотрят, где ваш Пифагор! А так всё давно известно. Мёртвый корабль. Лежит носом вниз, много веков лежит, живых никого, разумеется. Идёт какой-то сигнал. Вот роботы эти и маршируют, как крысы к Крысолову.
Жена Лия Александровна оказалась полной противоположностью мужу. Тонкая, высокая она молча слушала и иногда вставляла что-нибудь неожиданное. Вот и теперь она ушла к своему ноутбуку и через пару минут сказала, устало посмотрев поверх узких очков для чтения и компа:
– Ваш Пифагор застрял на карнизе.
Все повернулись к ней.
Леся покачала головой.
– Папа, у нас нет времени на общую часть, переходи к первой главе, а лучше к последней.
Леся работала удалённо учителем в одной из колоний и объединила в себе странным образом отца и мать. После снятия комбеза оказалась существом беспокойным и тихим, бледным, среднеупитанной комплекции, с чёрными быстрыми глазами и отстранённым взглядом будто со стороны.
Митяев возмущённо набрал воздуха и развёл руками. Выдохнул растерянно:
– Вам, девушки, всё бы о главном, а главное оно для каждого разное. Как человек обрисует себе картину происходящего в неизвестной для него местности?
Он обернулся к Крапивину. По честности здесь негде было и повернуться. В этой части комната была заставлена пластиковыми книжными шкафами. «Нет, чтобы снести это все на диск, в читалку, сколько бы места освободилось…» – думал Крапивин, разглядывая корешки книг. Но их было плохо видно, пластик помутнел. От смены температур не только зимний сад облетает.
И вдоль одного из шкафов лежал Крапивин, как очень важный больной на единственном угловом диване, десяток вязанных вручную подушек утыкали его со всех сторон. На маленьком столике стояли кружки с чаем и блюдо с кучей всевозможных малюсеньких печений. Оказалось, что их пекла Леся.
