Крылья Улефа

Глава 5

Анви не хотела входить в этот дом. Хоть он и принадлежал её родителям, она знала, что они давно здесь не живут, и даже птицы облетают его стороной. И неудивительно, если вспомнить, при каких условиях её семья отсюда переехала. Дом так и не удалось продать, и в подарок его тоже никто не хотел брать. Уже от одного только вида порога и входной двери бросало в дрожь и холодный пот. Да уж, слава разлетелась быстро, и, кажется, во много раз превзошла то, что на самом деле случилось. Ещё бы, наверно, каждый второй Мастер использовал это как наглядный пример того, почему с магией, особенно магией призывов или изменения пространства, нужно быть настолько осторожными, что лучше бы и вовсе с такими её областями не связываться! Эх, и подумать только, что, когда они только перебрались сюда, отец снискал такой почёт своими редчайшими для этих мест познаниями в медицине без применения особенных способностей, которые здесь традиционно принимали за колдовство, что визит в их скромную обитель считался почётным. Хотя они не принадлежали к высшему кругу по праву рождения, таланты и навыки отца подняли их туда, как бы приравняв к самым сливкам местного общества. Несмотря на скромное убранство дома, простую утварь и умеренно дешёвую меблировку, сюда захаживали часто, этикет же запрещал им замечать стеснённость славного доктора, его жены и дочери в средствах. Гости отзывались о всей их семье с восхищением, чуть-чуть наигранным, но всё равно приятным не избалованным вниманием людям. И так продолжалось несколько лет, пока она и её друг, Подд, не взяли тот фолиант без спроса и не… Анви закусила губу и шагнула вперёд – столько лет прошло, пора бы и преодолеть детские страхи. Пальцы её легли на круглую позолоченную ручку. И застыли. Воспоминания о том, как она последний раз прикасалась к этой двери, как споткнулась на пороге и чуть не упала, на чём бы ей и пришёл конец, как пить дать, нахлынули все разом, и Анви чуть не захлебнулась в потоке, одинокая, слабая и беспомощная. Пальцы не чувствовались, онемели. Она больше не могла ими пошевелить. Сделать вдох или выдох тоже не удавалось. Тело не слушалось, ноги стали ватными. Не вынеся звона тишины в ушах и ощущения собственной никчемности и слабости, Анви буквально заставила себя сдвинуться с места, как глыбу пошевелила. Наваждение пропало, и она, торжествуя пусть крохотную, но всё же победу, вошла, изображая внешне больше уверенности, чем чувствовала на самом деле.

Анви уже почти взрослая и стремится мыслить логически. Та штука наверняка уже давно ушла, так что лучше не накручивать себя попусту. Её не напугаешь толстым слоем пыли и клочьями паутины.

Вот только почему-то ни того, ни другого внутри не оказалось. Как будто кто-то убирался тут в отсутствие хозяев. Тёплых отпечатков незнакомых аур нет, лишь старые, уже давно остывшие, выцветшие и блёклые – самой Анви и её родителей. Дыхание жизни давно не посещало эти безучастные ко всему стены. Просто выхолощенная оболочка, из которой время и забвение, братья-близнецы и закадычные друзья, выпили всё до последней капли. Значит, никто не переступал порог. Ну, конечно же. Спасибо ещё, что суеверный люд не спалил здесь всё от греха подальше. С них бы сталось нанять для этого кого-нибудь, чтобы точно не найти было и пепелища. Иногда и самые просвещённые, способные задавить интеллектом на любую тему чуть ли не в буквальном смысле учёные впадают в предрассудки седой старины.

Зачем она сама-то вообще пришла сюда?

После странной дуэли, победа в которой не принесла ей ни крупицы радости, а, напротив, воспринималась как нечто почти оскорбительное и, безусловно, грязное, недостойное ни её, ни уроков госпожи Сабры, Анви хотела побыть одна. И выбрала она этот дом, потому что, при всей той нелюбви к родительской обители, проклятому месту её рождения, которую Анви неоднократно выказывала, вряд ли кому-то придёт на ум попробовать поискать её здесь. Многие сетуют на то, что у них совсем никого нет на свете, или, наоборот, бахвалятся этим, но, к сожалению, Анви с раннего детства чересчур отчётливо ощущала, как же на самом деле тяжело остаться без единой живой души вокруг, лезущей к тебе, как муха на мёд. Личное пространство – шаткая вещь, которой легко пренебрегают, ничего дурного, конечно, не желая, просто не думая, что даже проявления их лучших чувств могут выглядеть назойливо и сильно изматывать. Обладая привлекательной внешностью, почти детской, цветущей нетронутостью и свежестью раннего девичества, той мягкостью и неиспорченностью, даже наивностью, которые уносятся прочь быстрее и легче пуха при столкновении с первым же жизненным потрясением, Анви постоянно сталкивалась с теми, кто хотел погладить её по волосам, взять за руку или поцеловать в щёку. Они оправдывали это симпатией и тем, что ей не следует так дичиться тех, кто желает сойтись с ней чуть ближе. Взрослые легко и просто забывают даже важные вещи, они не помнят, как в этом возрасте остро и пронзительно воспринимаются любая обида, любое огорчение, любое волнение. Ей никогда не было интересно поддерживать мифическую "вечную чистоту", которую в ней видели, как в ребёнке со многообещающим потенциалом, или соответствовать чужим ожиданиям. Взрослые ведь таким образом любят возлагать на юное поколение всё то, что им самим в своё время не удалось, и неизбежно разочаровываются, узнав, что у подростков есть и свои планы. Отсюда и лицемерное предпочтение детей тем, кто уже вырос, вместе с утратой интереса в тот момент, когда до них доходит, что реальность не имеет ничего общего с воображением – они на самом деле не считают маленьких ценнее, просто из младших ещё остаётся шанс вылепить своё подобие, обточить их под свои убеждения. Взрослым наплевать на их будущее, ведь они не слушают потомков, не учитывают их предпочтения, а потом удивляются, почему между ними и их детьми отношения плохие. Когда Анви морщилась на физический контакт или на неприятные ей разговоры и просила остановиться, все думали, что она стесняется, и предлагали расслабиться. Когда её терпение истощалось – она убегала и пряталась. Вот как сейчас. Ей не хватает ресурса улыбаться всем и притворяться, что она в порядке. Анви не нравилось опускаться до такого грубого лицемерия. Обижать же других из-за того, что у неё настроение плохое, она не готова была себе позволить. Это ведь вовсе не их вина, и никто не обязан терпеть, пока она не успокоится. Как уважать человека, если он срывается на других, отыгрываясь на них за свои проблемы? Это лишь признак того, что он ничуть не повзрослел, даже если давно вырос, и годы его жизни перевалили за третий десяток.

Зато здесь её уж точно не потревожат. Никаких лодырей и досужих зевак, сующих длинные носы в то, что их не касается. А то Анви была уже в том состоянии души и ума, когда и оторвать лишнее таким оболтусам могла бы.

Анви подняла руку, выпуская две почти незаметные глазу искры. В считанные секунды они разгорелись и превратились в бабочек. Одна, насыщенно-красная, напоминала пляшущий в воздухе огонёк пламени. Другая, лазурно-синяя, казалась лунным лепестком, бережно хранящим обволакивающую прохладу и бархатистую хрупкость волшебства ночного светила. Бабочки полетели по дому, первая – вдоль по коридору, вторая – поднялась над лестницей, ведущей на второй этаж, и зависла в полутора метрах над верхней ступенькой. Ей так часто предлагали сменить область творчества, ведь создание живого понемногу отнимало у неё здоровье, капля за каплей, но Анви не возражала против такой платы за талант. Она считала несправедливым, если дар доставался слишком дёшево. То, что малой ценой куплено – недолго и прослужит, а сердце, единственное, к чему стоило, по её мнению, прислушиваться, подсказывало Анви, что она всё делает как надо. Кроме того, никому ведь не обещана долгая жизнь, даже если вообще не тратить энергию и не выходить из дома. Некоторые умирают молодыми, и даже в детстве, а у неё есть шанс прожить достаточно, чтобы успеть побыть счастливой. Впрочем, Анви пыталась не навязывать свою правду никому больше. Да, конечно, иногда ой как подмывало вступить в горячий спор, отстаивать свою точку зрения перед кем угодно… Она бы уже не училась у госпожи Сабры, если бы хоть раз повела себя так. Наставница говорила, что принимать мир во всём многообразии способен каждый, но почему-то многие даже не пробуют. Она говорила, что надо слушать и слышать, что даже самый агрессивный и опасный человек стал таким не без причины и, узнав её, можно снова возвратить ему внутреннее равновесие, убаюкать боль души, как младенца в колыбели. Ослеплённые злобой и нежеланием принимать всё, что от них отличается, люди уже наворотили немало бед.

Чтя заветы госпожи Сабры, Анви не чувствовала ни злости, ни досады, ни разочарования из-за инцидента с Вилиттой и вовсе не собиралась публично унижать её. Но, хотя она и не увлекалась изучением и врачеванием чужих душ, даже ей было понятно, что Вилитта не преодолела в своём сердце какие-то конфликтные ситуации из прошлого и, быть может, настоящего. Что-то давило на неё, искажая чистоту песни её вовсе не такого уж плохого, просто тщеславного и в меру эгоистичного сердца. Анви не очень хорошо умела слушать, но старалась как могла.

Кроме уединения, которое могло ей подарить это место, Анви искала ещё кое-что здесь. А именно – отцовскую библиотеку. Тогда, убегая, они успели захватить с собой лишь самое необходимое, и книги в число этих насущно важных вещей, конечно же, не входили. Ну, разве что пара самых нужных отцу для работы. Но библиотека занимала три полных зала, и, разумеется, вывезти её быстро не получилось бы, а позволить себе задержаться – означало тогда подписать себе смертный приговор. Анви помнила, что раньше часто трогала корешки толстых фолиантов – ей нравилось угадывать, из чего они сделаны. Древесная кора, тёплая гладкая кожа, обтягивающая всю обложку плотная ткань. Красные, коричневые, жёлтые, зелёные, чёрные… Вид высоких стеллажей пленял взгляд девочки. Пытаться угадать содержимое книги по внешнему виду стало основным развлечением Анви в десять лет. Отец всегда смеялся, заставая её за этим, и она, конечно же, смеялась в ответ – что может быть проще.

А теперь Анви очень рассчитывала узнать, как лечить страдания, отравленной занозой вонзавшиеся в чужое сознание. Вилитта никогда не была её близким другом, но, тем не менее, оставалась товарищем по обучению, и Анви считала своим долгом протянуть ей руку помощи, пока ещё не поздно. Она не пыталась выглядеть "хорошей девочкой" и уж точно не задавалась перед остальными, как порой про неё думали, просто не могла иначе. Деятельная натура толкала её делать что-то всякий раз, как такая возможность вообще появлялась. Она решительно отказывалась понимать, как можно пройти мимо человека в беде, даже не попытавшись хотя бы поддержать словом, если у тебя самого за душой нет ни пылинки. Не исключено, что она возлагает на сокровищницу папы чересчур много надежд, идеализируя это место по наивным детским воспоминаниям, похожим на радужную пелену, застилающую взгляд, но это шанс, и его ни в коем случае нельзя упускать.

Когда Анви листала страницы пятой книги в поисках зацепки, отложив лишь одну из четырёх предыдущих для более пристального изучения позже, со второго этажа раздался странный звук, похожий на плач, но не человека, а животного, причём явно маленького. Слабый, захлёбывающийся, судорожный плач. Анви вздрогнула и без раздумий побежала туда, чуть ли не бросив книгу на письменный стол отца, за которым он делал выписки для своих научных трудов, рисовал карты и схемы, иногда собирал макеты зданий, чтобы представить их как наглядный образец во время презентации его проектов коллегам. Анви восхищалась этими изумительными поделками, хотя и мало понимала, чем именно отец занят и для чего. Там до сих пор стояла последняя модель, и вот её-то и сшибла неудачно прилетевшая книга. Анви, однако, это ничуть не заботило, она даже не оглянулась, чтобы посмотреть на воцарившийся на столе беспорядок.

На втором этаже в нескольких окнах не хватало стёкол, и, видимо, незваный гость воспользовался этим. На полу, тщетно пытаясь приподнять мордочку, лежал на боку, свернувшись в комочек, потрёпанный пуссан с окровавленным боком. Его пушистая белая шубка ещё сохранила следы былой красоты, а в огромных янтарных глазах плескался немой вопрос – за что, почему, что он сделал не так. И как у кого-то хватило жестокости довести очаровательное чудо до такого состояния?! Анви вскрикнула от изумления и сочувствия, на мгновение она словно бы ощутила на собственном теле всю его боль и весь ужас. Загнанный и одинокий, пуссан уже почти перестал шевелиться. Если честно, Анви было боязно даже прикасаться к нему – несчастный зверёк выглядел так, будто любая мелочь добьёт его. Она мало занималась врачебной практикой, но и для неё было очевидно – сначала надо остановить кровотечение. Пуссан не сопротивлялся перевязке, но, когда она собралась уже поднять его, чтобы забрать в более подходящие и уютные условия, чтобы продолжить ухаживать за бедняжкой – он завертелся, кусаясь и царапаясь, как если бы видел в ней прямую угрозу своей и без того едва теплившейся в тщедушном тельце жизни.

– Эй! Успокойся, мой хороший, я же тебе не враг! – ласково и успокаивающе проговорила Анви, покачивая его на руках и терпя его зубы и когти, терзавшие её пальцы и ладони.

Глава 6

День лишь начинался, но погода уже оставляла желать лучшего. До человеческих проблем ей явно не малейшего дела не было. Холодный ветер нёс по воздуху оранжевые, розовые и золотые листья, швыряя их в лицо тем прохожим, кто, зазевавшись, не успевал прикрыться. Пора цветения деревьев заканчивалась, и то, что ещё недавно выглядело нарядными пышными бутонами, теперь уносилось в своё последнее путешествие. Короткий их полёт вскоре должен был завершиться очень печально, хоть и вполне закономерно для всего существующего – они падут на землю и истлеют в считанные дни. Вскоре от всей этой эфемерной красоты не останется и следа. Заурядные горожане ничем не отличались от этих листьев – на них и внимания обращать не стоит, потакая их нуждам и выслушивая бесконечные жалобы. Даже в раю некоторые найдут причины быть недовольными. Скучные личности с типичными, одинаковыми проблемами и идеями служат лишь ступеньками, по которым выдающиеся индивиды восходят на вершину, у них не может быть никакого другого значения и смысла. Не каждому дано хоть что-то важное свершить в жизни, но быть полезным любой может – если принимает своё положение, как должно. Покорно склоняться перед более талантливыми, успешными и умными, не задирать носы, сразу и безропотно выполнять распоряжения тех, кого природа наделила большими возможностями и перспективами. Это же естественно – те, кто может захватить власть, всегда делают это и подчиняют себе тех, кто оказался менее проворен и ловок. Увы, большинство питают пустые иллюзии о том, что это для них, а не для богатых ресурсами, идеями и планами на будущее гениев создан мир. Тана презрительно скривила губы и ускорила шаг. Подумать только, лживые друзья и двуличная наставница не рассказывали ей о том, как легко достичь всего, что заблагорассудится, лишь посмей протянуть руку да не считайся с теми, кто бездыханным ляжет к твоим ногам. А ещё втирались к ней в доверие! Им, наверно, было выгодно, чтобы она так и жила дальше глупышкой с широко распахнутыми наивными оленьими глазами. Так проще манипулировать и направлять, как запряжённую лошадь, куда требуется им, а не ей. Какую жалкую и убогую роль Тане отвели! И как поздно она прозрела, уму непостижимо!

И, конечно, худшая из иллюзий этого мира – любовь! Тварь выдаёт себя за какую-то ценность, от неё блестят глаза и дыхание перехватывает, а на деле она – пшик. Учащённое сердцебиение, розовые сладкие облака грёз и дурацкие нежные сны больше не для неё!

Сила струилась по венам Таны, тягучая и густая – кружила голову, скапливалась на кончиках пальцах, ожидая, пока её выпустят. Тана рассмеялась от переполнявшего её горячего алого азарта, пурпурной злости и багряного предвкушения. Она шла, чтобы бросить обвинения в лица всем, кто плёл ей слюнявые сахарные приторные сказочки о добре и прощении,понимании и принятии. Любой престиж и статус держатся лишь до тех пор, пока в них верят, и все революции начинаются с усомнившихся, с тех, кто однажды задал себе неудобные и не принятые большинством вопросы. Если потрясение слишком велико – рушится весь внутренний мир человека, и вместе с его воззрениями ломается рассудок.

– Не зря ли мы оставили ей эту черту характера, забрав всё остальное? – обеспокоенно спросила одна из Хранительниц, наблюдая за Таной сквозь полупрозрачную белую дымку.

– Нет. Заодно и проверим, на что она способна, – ответил её партнёр.

Разумеется, девушка не слышала их.

Цветущий, благоухающий, изысканной архитектуры город станет её алтарём, на котором она принесёт в жертву всех тех, чьё служение было нечистым, а летящие лепестки станут безупречно красивой декорацией. Хранители были снисходительны и милостивы, но жалкие плебеи не ценили этого, не замечали, как им потакают и сколь многое спускают с рук, эти животные ни в чём не нуждались – и оттого-то обленились, разжирели и больше не готовы не то, что отдавать себя целиком, но даже чуть-чуть палец о палец шевелить ради своих хозяев. Свиньи, которых пора заколоть. Устроить побоище и пир горой!

Порывом ветра с деревьев шинна сорвало целый ворох благородной белизны, и Тана на несколько секунд оказалась в центре нежного вихря того, что ещё недавно было маленькими симпатичными бутонами. Пара даже запуталась в её волосах, придав девушке намёк на доброту и невинность, от которых сейчас она была далека как никогда прежде. Впрочем, глаза её так же открыто и прямо смотрели на мир, а улыбка не сходила с губ, но верить этому не следовало. Увы, но репутация и авторитет Таны в городе были таковы, что их не удалось бы сразу уничтожить, даже учини она вдруг резню на центральной площади. Поэтому детвора продолжала беззаботно и доверчиво подбегать к ней. Тана игнорировала малышей, пока один мальчик не схватил её за рукав.

– А покажите волшебство?

Да, прежде Тана часто так развлекала ребят младше пятнадцати лет, да и некоторых постарше, из тех, кто так и не сумел освоить даже азы магии. Но теперь требование, высказанное донельзя противным писклявым голосом, её лишь окончательно вывело из себя.

– Убирайтесь прочь, – отчеканила она непреклонным тоном, и от всей её фигуры повеяло холодом отторжения.

Детей моментально смахнуло куда-то, будто засохшие хлебные крошки со стола или ни к чему не пригодные щепки и стружку, что остались после рубанка, разгулявшегося в трудолюбивых руках. Тана испытала лёгкое удовлетворение от того, что не пришлось для этого ударить одного из них. Оно было, скорее, рассудочным, чем эмоциональным – потом у неё из-за этого могли бы возникнуть лишние проблемы. Они и так непременно начнутся, когда она исполнит задуманное, но Тана стремилась оттянуть этот момент. Физическое насилие, всеобщее пугало, неприемлемое поведение, строжайшее табу. Наверно, единственное, что не прощалось никогда, даже после того, как человек избывал меру наказания по закону. Вот почему на тренировках так важно было товарищество и чёткое понимание своих и чужих границ.

Девушка в светлом платье, сшитом явно на заказ, идеально подогнанном под её рост и фигуру, была подобна чистой сияющей фее радости и счастья. Её гладкая кожа так и манила погладить, прелестно округлые щёки были словно созданы для трепетных поцелуев, а маленькие ушки – для нашёптывания ласковых слов. Тана всегда хотела нравиться всем, от пожилой дамы, торговки сдобой, до незнакомого пуссана на чужом подоконнике, мимо которого Тана проходила почти каждое утро. Пуссан, впрочем, лениво позёвывал и всецело игнорировал её… Теперь от прежней Таны ничего не осталось, и ей было бы противно и горько вспоминать себя прежнюю, если бы Хранители не подкорректировали информацию о её прежних днях. Они превратили её в такого человека, которого, кроме карьеры и амбиций, не интересует и не волнует вообще ничто, даже если полгода вымрет от внезапной болезни. Больше того, теперь она питала искреннюю и глубокую уверенность, что всегда была такой, и, если даже кто-то добивался дружбы с ней – она милостиво позволяла находиться рядом.

– Ты сбилась. Я не могу оставить тебя такой, как сейчас.

Раздавшийся из-за спины голос звучал серебристой струной, но едва ощутимая нотка, проходящая насквозь, делала его твёрже калёной стали. В нём угадывались и живое сострадание миротворца, и неумолимость карающего клинка. В сочетании получался скальпель милосердного хирурга, который намерен провести опасную и тяжёлую операцию, зная, что после станет легче, и это спасёт пациенту многие дни.

– О, госпожа Сабра, вас-то я и ищу, – жестоко ухмыльнулась углом рта Тана.

Взглянув в глаза наставнице, она вдруг поняла – телесной болью не сломить такую женщину и не поставить на колени. Да и не удастся одолеть её силой. Зато есть способ уязвить иначе.

– Госпожа Сабра, я расторгаю знак связи и ничем вам больше не обязана, как и вы мне.

Та будто разом постарела лет на двадцать. Ссутулилась даже, с губ сорвался судорожно-горестный вздох. Связь между носителями дара, особенно если один из них помог второму проявить способности, отомкнул спрятанное в недрах души сокровище, во много раз превосходила обычные человеческие отношения. И теперь Тана перекрыла канал, благодаря которому госпожа Сабра могла обмениваться с ней энергией, интуитивно чувствовать её, и даже в крайнем случае запереть дар обратно. Как будто Сабру вытолкнули вон из чужого дома на мороз и промозглый ветер, в темноту, и захлопнули перед ней одни за другими дюжину окованных сталью врат.

Конечно, Тана понимала, что этого недостаточно, и что наставница всё равно может сунуться якобы помогать, но теперь, когда та не способна повлиять на неё прямо, всё остальное гораздо легче пресечь. Кроме того, связь не позволила бы ни одной из них напасть на другую, а теперь преграда исчезла. Тана отлично знала, что ничем не рискует, госпожа Сабра не причинит ей вред. Сама же она пока не придумал, чем атаковать, ведь шанс нанести удар у неё лишь один, затем бывшая наставница призовёт защитный панцирь. Это лишь пока та ещё не понимает, до какой степени Тана изменилась, и на что готова теперь.

Из уроков Тана помнила, что живые создания состоят из света души, чьи форма и оттенок зависят от личности и характера, из тела, из воспоминаний, из искры мечты, что содержится обычно либо в грудной клетке, либо в голове. И всё это скрепляет, подобно клею, особая незримая субстанция, которой нет названия, потому что лишь десятка полтора лет тому назад учёные сумели выяснить, что она вообще присутствует в организме. До неё-то как раз и дотянулась Тана в госпоже Сабре – и перерезала. Жуткий надрывный крик вырвался из горла женщины. Глаза Таны торжествующе сверкнули, такой победой можно гордиться! Со стороны это выглядело так, будто потоки жёлтого, голубого и бледно-сиреневого сияния выхлестнулись из госпожи Сабры, будто та взорвалась изнутри. Хотя оболочке это не повредило – все остальные составляющие перестали держаться вместе и устремились прочь.

Решив не наблюдать за никчемным концом существования той, кого она некогда уважала, Тана отвернулась и пошла прочь. Она явно ни в чём себя не винила – это читалось по безмятежному и вполне довольному лицу. На поверку наставница оказалась пустым местом, дутым лидером. Теперь, когда Тана видела свой прежний мир в истинном счёте, все прежние догматы и убеждения, правила и душеспасительные беседы вызывали и неё лишь смех пополам с брезгливостью. Она больше не опустится до сахарного сиропа, которым её пичкали, забивая голову хламом.

– Не так быстро, девочка.

Тана застыла, её позвоночник словно бы пронзила ледяная стрела. Она не могла заставить тело развернуться, её лишь затрясло. Это невозможно!

Пространство вокруг неё, заслоняя и небо, и здания, переполнили белые нити. Голос госпожи Сабры исходил из них. Нити едва заметно пульсировали, но не как сердцебиение, а, скорее, как дыхание. Они сверкали, будто грани алмаза на солнце. Нити не ощущались враждебными сами по себе, но Тана почуяла, что они нацелились отобрать у неё свободу, а это – даже хуже, чем лишиться жизни. Нет, она будет непременно отстаивать себя до последней капли крови! Она не позволит проклятой ханже, этой хитрой изворотливой лисе, торжествовать! Не для этого она вырвалась из-под пелены фальшивой и гнилой философии товарищества, человеколюбия и уважения ко всякому ничтожеству, ничем не доказавшему своё право на такое отношение.

Глава 7

Сабра не была ясновидящей и не имела ни малейшего понятия о том, что именно произошло, но знала наверняка – это была не Тана. Что-то другое заменило её личность и владело телом. Ощутив изменения ещё издалека, госпожа Сабра загодя позаботилась о своей безопасности. Она не столь сильно цеплялась за жизнь, но Ли уже пропал, а погибни ещё и она – Тану вовсе не останется, кому спасти. Сабра верила, что для её ученицы ещё не всё потеряно, она ничуть не сомневалась – та не могла просто уступить невесть чему или кому и позволить безнаказанно и запросто сотворить над собой подобное. Тана должна была стать следующим мастером, унаследовать положение наставницы. Сабра и правда предпочла бы для неё такое будущее, нежели превращение в одно из Крыльев. Мастер – яркая индивидуальность, крепко связанная с каждым из звеньев, присоединённых ею к единой цепи. Сознание, достаточно сильное, чтобы указывать путь остальным и делиться с ними энергией. Основная черта мастера – видеть потенциал и шанс для каждого, искать способы раскрыть это спрятанное сокровище. Мастер не отворачивается, когда его помощь необходима, даже если его прямо не попросили – потому что не у каждого есть возможность попросить, а иные стесняются этого и не хотят обременять собой, третьи же попросту не замечают своего бедственного положения, пока не станет слишком поздно. Поэтому, несмотря на то, что Тана прямым текстом прогоняла её – Сабра не ушла. Персональный подход мастеров к каждому Сабра предпочитала уравниванию всех в правах и обязанностях – основной политике Крыльев. Те всерьёз утверждали, что главное – не саморазвитие, а польза для общества, даже если для этого придётся урезать себя, свои мечты, интересы и стремления, во всём. Стоит даже переломить себя в чём-то и делать то, что тебе претит, если в глобальном смысле это принесёт больше выгоды. Разумеется, Сабра никогда не смогла бы согласиться с ними. Она проклинала Крылья за то, что они использовали мастеров как живое сырьё для себя – тех, кто был отобран на высочайшем уровне, кристаллы душ безупречной чистоты, они извращали так, как им надо. Брали, подгоняли под свои стандарты через посвящение, после которого пути обратно уже не было. Да, пожалуй, Сабра ненавидела их, и они наверняка читали это в её уме, им ведь известно всё на свете… И спускали ей это с рук, пока она готовила для них новых кандидатов. Прекрасно отлаженный механизм, купить ненадёжный элемент позволением заниматься любимым делом и неограниченными ресурсами для него. Сабра оставалась недовольной, но бунтовать уже не собиралась. И, вот, это случилось с Таной. Стоило предвидеть, слепота всегда обходится дорого… И заплатить пришлось не ей, а той, кто лучше неё. Сабра винила в состоянии Таны себя, но сетованиями горю не поможешь и ошибку не исправишь. Вот почему она сразится со своей драгоценной девочкой.