Полночные тени

– Налай, прошу: мысленно повтори слова, которые мы с тобой так долго учили. Ты же их помнишь?

– Да. Наверное…

– Ничего не перепутай. Это очень важно.

– Хорошо.

Глаза мальчика заблестели от слез.

– Аузян умер, – прошептал он. – Я… я…

– Тише, тише, малыш. Твоя обезьянка оживет.

Закончив дело, Зигват еще раз сравнил символы на бронзовой маске.

«Остается надеяться, послушники не успеют ворваться раньше, чем мы закончим».

– Всё, Налай, начинаем! – воскликнул он. – Не подведи, мой мальчик.

Напряжение не оставило его, даже когда сын зашептал первые слова мантры. Время застыло, тревоги ушли на второй план. Послушники-маги, глубокая рана в боку, многодневная усталость, груз ответственности – обо всём забыть.

И нет ничего сейчас важнее, чем хриплый, совсем не детский голос Налая, оглушающий подобно грому и от которого вибрирует каждая кость.

Охряные татуировки на теле сына вспыхнули желтым колючим светом.

«Пора».

И Зигват мысленно собрал воедино все добытые годами знания.

Осознал их в качестве целого.

Никаких противоречий в терминах, одно вытекает из другого. Картина нового мира сложилась в голове.

Его душа подчинилась звукам.

На грани слышимости раздались тяжелые шаги, крики, затем что-то грохнуло. Ударная волна сбила с ног. От незнакомых запахов к горлу подкатила тошнота. Надеясь на чудо, Зигват поднялся.

Маги толпятся у входа, однако странное дело – не переступают порог. Их лица перекошены от удивления.

«Что? Почему?»

Он бросил взгляд в другой конец комнаты и остолбенел.

В обрамлении мрака у стены красуется широкий проход. И нет сомнения: он вырезан из другой реальности.

Где солнце не скрывается за горизонтом, где нет голода и боли…

Где нет смерти, и любого человека можно вернуть.

В груди защемило.

Зигват глазами отыскал сына.

Тот под действием волшебного света начал меняться: исчезли чудовищные бугры на лице, кожа приобрела естественный вид, пропала молочная белизна из слепого глаза. Культя под ирреальными лучами другой превратилась в здоровую руку.

Не верится, что этот невероятно красивый мальчик еще несколько мгновений назад был уродом.

Брошенный на полу мешок Налая зашевелился. Из открытого кармашка показалась сначала лапка, а затем – недовольное морда обезьянки.

Аузян возродился.

Зигват и сам ощутил себя иначе.

Рана на ладони затянулась, бок перестал болеть. Вернулись силы.

«Получилось! Получилось!» – радостно закричал внутренний голос.

И, наверное, впервые за двенадцать лет выступили предательские слезы.

Но Зигват не стал их сдерживать. Разрешил себе наконец дать волю слабости, дать волю эмоциям.

«Я сдержал обещание. Мы дошли».

Больше ничего не боясь, Зигват схватил сумку с обезьяной, подошел к сыну, свободной рукой поднял его и шагнул в круг света.

Вошел в свой новый дом.

– Просыпайся…

– Зигват? Мне снился страшный сон. Пламя… Налай, мой мальчик… Он…

– Тише-тише. Всё хорошо. Вставай.

– Где мы?

– Где тебе всегда будут рады.

– Ты выглядишь таким счастливым.

– Яла, любимая, пойдем к Налаю. Я бы хотел тебе кое-что рассказать. Одну историю…

Черное пламя

Памяти Кэнтаро Миуры

Глава 1

(1)

За великим счастьем всегда идет великое горе.

И хотя разум протестует, требует привести логические доводы, однако сердце знает наверняка – за счастье приходится платить.

Именно поэтому руки мои скованы цепями, а левую ногу надежно держит металлическая цепь, оканчивающаяся тяжеленным шаром.

Полумрак полнится всеми оттенками теней – серыми, антрацитовыми, черными.

Но рассматривать здесь нечего: подземный колодец в три шага длиной и в четыре шага шириной, сырая циновка на полу, ведро для естественных нужд и… признаться, всё.

Свет над моей головой закрыли толстой деревянной перегородкой – солнечный шар, Глаз Баамона, я увижу только завтра утром.

Если позволят. И если повезет.

От здешней сырости моя одежда влажная, неприятно липнет к коже – и потому согреться не выходит, челюсти выстукивают ритм лихорадки, а пальцы не желают слушаться.

Озноб со мной до тех пор, пока я не вылезу из колодца и не окажусь на поверхности.

Я закрыл глаза.

Мысли, точно пустынный вихрь, крутятся в смертоносном танце.

Еще три дня назад меня принимал нокронговский царь.

Еще три дня назад я жил в прекрасном дворце, где слуги поили меня самыми дорогими винами.

Еще три дня назад я считал себя торговцем.

А теперь я – илот.

От злости внутри всё клокочет и беснуется. Животный крик рвется из груди, но мне приходится его душить.

А потому глаза обжигают слезы, заставляют ощущать себя слабым.

Вокруг тьма, и лишь она свидетель моих унижений.

(2)

Когда я вывалился из колодца, точно куль с мукой, земля встретила меня холодом.

Но хотя бы спертый воздух сменился легким свежим ветром.

Тело плохо слушается, одеревенелое; кожа чуть выше стопы на левой ноге саднит и чешется – еще несколько мгновений назад металлический обруч плотно касался её.

– Сам умоешься или тебя умыть? – раздался голос надо мной, хриплый, но уверенный.

Мой взгляд поднялся от земли.

Предо мной стоит среднего роста незнакомец.

Худое лицо с впалыми щеками испещряют морщины, однако назвать его стариком язык не поворачивается. Дело в глазах, молодых, ярких, с искорками веселья.

Одежда на нокронговский манер: высокие кожаные сапоги, теплые штаны, несколько рубах, плащ с подкладкой из собачьей шерсти.

И, конечно же, бесчисленное количество ремешков – то ли мода у них такая, то ли они имеют практический смысл.

Ремни змеятся от пояса до самых плеч, перекручиваются друг с другом, соединяются в узлы, а затем расходятся в стороны.

– Неужели мне достался глухой илот? – спросил старик.

Он наклонился ко мне; длинная рукоять полуторного меча, торчащего из-за его плеча, чуть сдвинулась.

– Я… Я… – Язык не слушается. – У меня есть связи! Я торговец! И смогу заплатить…

Договорить не успел: меня окатили водой из ведра.

От холода перехватило дух, солнечное сплетение и грудь сжало, рот широко распахнулся, пытаясь заглотить воздуха.

Дурные мысли тут же выбило из головы.

– Значит, умыть, – сказал старик. – Слушай, давай сразу оговоримся: мне наплевать, кем ты был.

– Н-н-но т-т-так нельзя! – бросил я, стуча зубами.

– С чего вдруг? Раз тебя привезли, значит, ты теперь илот. Поэтому будь добр: заткнись.

Дрожащими руками я попытался коснуться его ноги, однако тот шагнул назад.

– Вижу, ты еще не готов. Полезай обратно.

От мысли вновь сидеть во тьме страх скрутил живот, сердце забилось как бешеное.

– Н-н-нет! Пожалуйста! Не надо!

– Лезь. Или будет хуже. Поверь, я могу сделать такое, отчего ледяная вода покажется тебе сущим пустяком.

Собрав волю в кулак, я поднялся и двинулся к черному зеву, дышащему холодом.

– Там на дне есть выемка в стене, – бросил в спину старик. – В ней стоит свеча, трут и кремень. Не будь дураком – разожги ее, чтобы не сидеть в потемках. Только ногу не забудь приковать к цепи. Будь послушным илотом.

(3)

Где я ошибся?

Помню, как долго направлялся в Нокронг. Пришлось потратить больше трех месяцев на путешествие из Великого Карлага, преодолеть стадии бесконечных джунглей, затем – долгий переход через пустыню на верблюдах.

Я проклинал весь белый свет, так как от жары моя загорелая кожа начала трескаться. Стоило тогда послушаться главу гильдии и нанять корабль – вдоль берега было бы быстрее.

Быстрее угодить в рабство.

Но я ведь об это не знал, так ведь?

Помню, как попал в Нокронг. У них сама земля источает холод, а туманная пелена прячет в себе целую страну.

Удивительное ощущение оказаться на столь отчетливой границе, где привычный мир сменяется чужим и незнакомым.

Огромная стена белой мглы, тянущаяся до небес, подавляла меня размерами. Рядом с ней мой караван выглядел жалким.

И тем чуднее было войти в туман.

Здесь я познал новые грани тревоги.

Тут всё воспринимается иначе, чем в остальном мире: постоянное чувство страха, непрекращающаяся резь в солнечном сплетении, ощущение, будто за тобой кто-то следит, из-за чего паранойя становится злейшим врагом…

Помню, как караван добрался до столицы Нокронга.

Как туман резко ушел в стороны, словно пасовал перед древними стенами.

Тогда впервые за много дней небо над нашими головами очистилось и солнечный шар, Глаз Баамона, посмотрел на нас.

Любоваться здешней архитектурой мне было некогда – я желал как можно скорее вернуться домой. И потому отправился прямиком в царский дворец, где намеревался договориться с владыкой или с кем-нибудь из высочайших господ. Торговля с моей гильдией, известной по всему континенту, – взаимовыгодная затея.

В тот же день в городе мне удалось оказаться перед правителем этих земель.

Тогда я ошибся?

Стоило дать себе больше времени?

Надо было поспрашивать местных об их культуре

Или мне стоило развернуться и бежать из города, бежать по тракту до самой границы, бежать, бежать, бежать – и не оглядываться?

Где я допустил промах?

Царский дворец поражал своим великолепием.

Но был одновременно… странным.

Все стены и колонны облепляли зеркала. Свет, врывающийся из маленьких узких окон у самого потолка, горел сотнями ярких бликов, слепил глаза. А тронный зал буквально состоял из отражающих поверхностей. Тысячи моих копий, низких и высоких, идеальных и искореженных, четких и мутных, повторяли за мной каждое движение.

Царь восседал на высоком массивном троне, повернутом ко мне спиной.

Я видел бронзовую маску повелителя во все тех же зеркалах. И наблюдал за его глазами, пронзительными и изучающими.

Жаль, разговор выветрился из памяти. Возможно, он бы пролил свет, почему меня сделали илотом.

Наверняка я ляпнул что-то не то.

Или не так посмотрел.

Или нарушил местную тхатху.

Или не так поклонился.

Или сделал недостойный дар.

Миллион «или».

И теперь я здесь, в глубине колодца.

Лепесток пламени танцует, завораживает взор. Его бесчисленные тени танцуют по щербатым каменным стенам. Свеча длинная, тает медленно – хватит еще на некоторое время. Пахнет ладаном и топленым жиром.

Я то и дело поднимаю левую и правую ладони над огоньком; кожу приятно щиплет.

До ушей долетает слабый треск свечи. Покой умиротворяет. Сердце стучит размеренно, дыхание глубокое, мышцы расслаблены – такой технике научился у мастера.

Ему это помогало заснуть, а мне – не сойти с ума.

Я поднял голову.

Лепестка пламени хватает, чтобы осветить еще ладоней пятнадцать надо мной. Дальше властвует тьма. Как только меня опускают в колодец, его закрывают тяжелой каменной плитой. Лучи солнца сюда не проходят.

Я пошевелился, звякнула цепь на лодыжке, крепящаяся к шару.

Огонек свечи дрогнул, едва не потух – в какой-то миг грудь болезненно сжало, я огородил пламя ладонями.

Вот и всё мое хваленое спокойствие. Едва не умер от волнения.

Завтра!

Я попробую спасти себя сам.

(4)

– Сам умоешься или умыть?

Не отвечая, я подполз к ведру.

Опустил ладони в воду – и кожу обожгло ледяным холодом.

Брызнул в лицо, ахнул.

– Уже лучше, – сказал старик. – Для второго раза даже неплохо. Если продолжишь в том же духе, дам мочалку.

– С-с-спасибо.

– Есть хочешь?

– Д-д-да.

Он протянул мне дымящуюся миску.

В нос ударил густой запах куриного мяса, рот наполнился слюной, а в желудке протестующе заурчало. Я едва не выхватил у него миску, положил к себе на колени.

Бульон!

Наваристый, горячий, одурманивающий. Даже скорее густая каша с кусочками картофеля, моркови, лука, репы, орехов и овсянки. Присыпанный сверху мелко нарезанным зеленым луком.

– Ешь аккуратнее, – предупредил старик. – Ты уже больше трех дней просидел в колодце – может скрутить кишки, если не будешь знать меры.

Я лишь кивнул.

Пальцы с нежностью обхватили ложку, торчащую посередине миски.

Сдерживать я себя не собирался.

– Станем кормить тебя три раза в день: утром, днем и вечером. Утром – бульон. Днем – шашлык из баранины. Вечером – что-то с рыбой, лепешка из трески или каша.

– И с… че…го… такая щедрость? – спросил я с полным ртом.

Старик проигнорировал меня, задал свой вопрос:

– Как тебя зовут?

Мелькнула мысль наврать.

Однако ее отбросил – мало ли меня проверяют.

– Жакерас, – ответил.

– Ты был купцом, правильно?

– Да. Пятым звеном гильдии Золотое око.

– Моя имя – Ахлоас.

– Я… буду знать.

– Получается, оружие ты никогда в руках не держал?

– Со своим караваном я побывал по всему миру. Приходилось сражаться с бандитами и прочим сбродом. Мечом махать я умею, пусть это и не самый главный мой талант. – Я съел еще ложку. – Меня будет искать гильдия, ты понимаешь?

– Не сомневаюсь, – сказал старик.

– И, скорее всего, сюда явится небольшая армия. Золотое око такое не прощает…

– А охотиться умеешь? – перебил он меня.

– Нет.

– Чтению обучен?

– К чему этот допрос?

– К тому, что ты илот. А я твой хозяин. В этот раз я прощу тебе дерзость. В следующий – накажу. Поэтому повторю вопрос: ты обучен чтению?

– Ну конеч… Да.

– Геткормейский, аккаратский, карлагский, нокронговский диалекты?

– Да. Знаю коатский, если это необходимо.

Он покивал, его губы растянулись в довольной улыбке.

– Хорошо, илот Жакерас. Очень хорошо. В этот раз нам дали не бесполезное мясо.

Я как бы невзначай оглянулся.

Вокруг поднимаются руины.

Двухэтажные каменные дома таращатся на меня черными провалами окон; крыши кое-где обвалились, оголяя темное нутро; фасады заросли серым мхом – те, точно прибрежные водоросли, свисают с надстроек или расползаются по трещинам стен.

Предо мной растянулся могильник, призрак прошлого – некогда прекрасный городок стал мертвым скоплением камней, плит и растрескавшегося мрамора.

И от того контрастнее смотрятся свежие низкие срубы с покатыми крышами. По всей видимости, их построили относительно недавно. Из-за вечной сырости в здешних местах дерево потемнело – и домики выглядят грязными. Жирный черный дым, валящий из труб, лишь усиливает образ.

Однако желтоватый свет, вырывающийся из круглых окон – отчего-то напомнивших мне бойницы, – заставил вспомнить о родных краях.

Деревня на руинах.

Живое и мертвое.

Мимолетность и само время.

Густой сизый туман скрывает от меня большую часть деталей. Дальше двадцати шагов дома словно становятся прозрачными, иллюзорными. Сизые космы расползаются по улицам, опрокидывают серое небо на наши головы.

Краски мира будто высохли и оставили после себя лишь воспоминания о ярких цветах: земляные дорожки цвета грязной бронзы, грязные пятна луж, раскиданные тут и там грязные камни, грязные сырые лавочки…

Царство тоски.

– Здесь тебе предстоит жить, – сказал старик, словно прочитав мои мысли.

– А где мы? – спросил я.

– В Нокронге, – уклончиво ответил он.

– Что это за место? Мы недалеко от столицы?

– Парень, знаешь, как у нас поступают с непослушными илотами? Тебя кладут в колодец, сковывают по рукам и ногам – не получится даже пошевелиться, – а потом пускают воду. Но не для того, чтобы утопить. Так, смочить лодыжки. А ночи тут о-о-очень холодные. Пытка холодом самая страшная.

Мой рот раскрылся.

Возникло нестерпимое желание объяснить, как бы все действительно сложилось – дальнейшая лихорадка, долгое время на лечение или муки от усиливающейся болезни, а затем… бесславная смерть.

Раз – и нет илота, взрослого мужчины, пока еще сильного и работоспособного.

Однако ни слова против не сорвалось с моих губ.

Не стоит дергать тигра за усы.

– Я всё усвоил, – сказал.

– Хорошо, а то мне на миг показалось, будто ты хочешь со мной поспорить.

– Постараюсь быть послушным.

– Не сомневаюсь.

Я посмотрел на лес.

Стена деревьев высится в шагах ста от нас. Туман опасается приближаться к ней, и его сизые языки едва лижут стволы гигантских дубов.

Я прикинул, с какой скоростью придется бежать…

Выходит так, будто у меня есть шансы на спасение. Тени ветвей манят, зовут – в них я смогу скрыться.

Да, лес мне незнаком, да, придется пробираться не по ровной равнине, а по поваленным деревьям, однако даже так лучше, чем сидеть в сыром колодце, где однозначно сдохну.

Мой взгляд вновь и вновь падает на лес. Запоминает каждую деталь: лысые длинные ветви, черная влажная кора, свисающие лоскуты серого мха, переплетающиеся, точно змеи, корни, кусты папоротника…

Царство спасительного мрака.

Вот налетел ветер – и закачались деревья. Вот один из языков тумана подступил к рядам, попытался лизнуть ствол, но дальше побоялся пойти. Вот каркнула ворона, и её эхо, множась, разлетелось по лесу.

Мое сердце бьется учащенно, как у испуганного кролика; от волнения его удары отдаются в горле; пальцы бьет дрожь; кишки сжимаются, напоминают ледяной ком.

– Ты совсем продрог, – заметил старик.

Я заставил себя посмотреть на него.

– В колодце холодно, – сказал.

– Очень на это надеюсь. Видел, ты полностью сжег свечу. Следующую получишь только через несколько дней. Придется еще померзнуть – тебе стоит привыкнуть к нашей погоде.

– Почему меня нельзя закрыть в доме? Ваши остальные рабы тоже сидят по колодцам?

– Ты не раб, а илот, – поправил старик. – И лучше бы тебе заткнуться.

– Я… – С трудом заставил себя не спорить дальше. – Я понял. Я просто хочу сказать, что меня можно приковать в доме – мне все равно некуда деваться.

– Ты останешься в колодце.

– Дайте хотя бы одеяло.

– Ты уже достаточно размялся и поел. Думаю, пора возвращаться к себе.

Он поднялся, требовательно протянул руку, мне пришлось отдать ему миску с ложкой.

Затем я сам поднялся.

От волнения бросило в жар, на лбу выступила испарина, задергалась мышца на лопатке. В голове забилась мысль: «надо усыпить его бдительность. Момент уже близок».

– Спасибо, – сказал я. – За суп или кашу, как вы ее там называете. За много дней мне впервые не хочется сдохнуть. Знаете ли, приятно, когда в животе разливается блаженное тепло.

– Три раза в день, – напомнил старик. – Столько мы будем кормить тебя. За хорошее поведение получишь ведро чистой воды – от жажды не умрешь.

– Можно я задам вопрос? Всего один.

Он хмыкнул, оглядел меня с ног до головы, кивнул.

– Валяй.

– Вы же здесь за главного?

– Ла…

Договорить ему не дал – мой кулак впечатался ему в скулу.

А потом я побежал.

Ветер засвистел в ушах, ноги понесли вперед, а тело стало легким, словно пушинка. За спиной раздались крики.

Но я лишь ускорился.

Время замедлило свой ход, и мне показалось, будто стена леса отодвинулась от меня на несколько лиг – никак не добраться.

Реальность истончилась до предела, наполнилась деталями: серая трава и черные ветки под ногами, бугристый валун в десяти шагах, свинцовое небо над головой, ворона, вспорхнувшая с куста.

Сорок шагов до леса…

Тридцать… Двадцать…

Над ухом просвистело. Затем впереди от меня в ствол ударило что-то тяжелое, в стороны полетели щепки.

Стрела? Копье?

Я инстинктивно рванул влево.

Миг – и в плечо будто ударил таран. Тело повело в сторону, нога предательски скользнула по грязи, и я упал на колени. Боль взорвалась в руке, распустилась ярким бутоном.

Взгляд упал на землю, рядом со мной валяется стрела; наконечник не острый, а закругленный, с массивным шаром. Пальцы было потянулись к плечу, проверить ушибленное место, но я заставил себя подняться.

До леса остается всего-ничего!

Смогу!

Справлюсь!

Сделал шага три, когда спину припечатало. Мир вдруг закружился в водовороте. Небо и земля несколько раз успели поменяться местами, прежде чем плюхнулся в грязь.

В голове зашумело, призрачная дымка застила глаза, к горлу подкатил тошнотворный ком.

В момент удара позвоночник хрустнул, и теперь любое движение сопровождается острыми уколами где-то между лопатками.

Мало того, одежда стала мокрой из-за росы, отяжелела.

– Вон он! Стреляй! – донеслось до меня.

Сжав волю в кулак, я поднялся – по крайней мере попытался.

Лес в двадцати шагах от меня, такой манящий зовущий…

Очередная стрела угодила мне в висок.

Всё вспыхнуло яркими красками – и спасительная тьма погрузила меня в свои воды.

Глава 2

(1)

Как говорил старик, я пролежал в бессознательной лихорадке пять дней.

Сны не тревожили меня, помню лишь всплывающие из пустоты мелочи: запах чего-то едкого, видимо, мази, вкус настойки, обжигающей, терпкой, и голоса рядом со мной – спорящие, эмоциональные, тяжелые.

Пришел я в себя из-за головной боли, мой левый висок пульсировал, словно намеревался взорваться. Перед мысленным взором вставала картина, как черепушка взрывается на тысячи осколков, а кровавые ошметки облепляют стены…

Тогда до меня дошло: всё это время я пролежал не в затхлом колодце, а в настоящем доме.

На теплой кровати.

Правда, радость моя оказалась недолгой.

Рядом со мной сидел старик. Стоило мне раскрыть глаза, как он приказал отправляться в свою “нору”.

Меня грубо подняли, какая-то худая тетка с короткими волосами осмотрела с ног до головы – я оказался совсем голый, – покривилась над кровоподтеками, надавила на некоторые из них.

Затем удовлетворенно кивнула и взмахнула рукой, мол, проваливай.

После чего Ахлоас вручил куль с рубахой, шароварами и потрепанными сапогами и потребовал собираться.

В тот момент меня переполняло торжество от его синяка, черневшем на правой скуле.

Однако радость моя оказалась недолгой: меня вернули в колодец. После жизнь и вовсе стала невыносимой, как в той старой аккаратской поговорке – самонадеянность губит последствиями.

Старик придумал нечто похуже, чем просто держать меня в сырости.

Он будил меня каждое утро на рассвете, выдергивал на божий свет, а затем нагружал самой тяжелой работой.

Мне приходилось таскать тюки, разбирать руины, носить здоровенные булыжники в тачку – и так бесконечно. Руки в первые же дни покрылись синяками и мозолями; спина, непривычная к такой нагрузке, раскалывалась от боли; плечи саднили из-за бесконечных царапин.

А больше всего тяготило молчание. После попытки побега никто в деревне со мной не общался, в том числе и сам Ахлоас, все относились ко мне как к прокаженному и тягловой скотине одновременно.

Однако я всё запоминал, глаза улавливали каждую деталь.

И мне многое удалось узнать о быте и самих нокронговцах. Из-за работы я смог обойти всю деревню вдоль и поперек.

Здесь живут одни старики. Никто моложе пятидесяти мне на глаза не попался. Преимущественно мужчины, женщин насчитал не меньше четырех.

Однако радоваться оказалось нечему: пусть морщины моих хозяев испещряют лица, точно ущелья – высокогорные вершины, все оказались не по годам сильны и выносливы.

Одного взгляда хватало для осознания простой истины: в деревне собрались воины. Никогда еще не встречал столь крепких, мощных и одновременно древних людей.

Их словно вытесали из каменных булыжников, вдохнули в них жизнь – и отпустили на волю.

Нечего было и думать снова бежать. Среди них много охотников и следопытов.

Один раз я даже застал, как Ахлоас, полуголый по пояс, тренировался с мечом. Некоторые молодые неспособны так управляться с клинком, как он: оружие в его руках жило само по себе.

А сам старик – боги, да какой он «старик»! – изгибался точно гремучая змея перед атакой. Его суставы принадлежали молодому: он прыгал, вертелся и кружил.

Танец смерти, выверенный, страшный и… обыденный.

В те мгновения я убедил себя в том, что он вообще не человек.

Впрочем, удивляться мне долго не дали – и вновь завалили работой. Увидев меня, Ахлоас прервал тренировку, кивнул в сторону горы острого щебня возле своей хаты и велел эту гору перетащить на тележке из одного конца деревни в другой.

После тяжелого дня я буквально сам лез в колодец, где растягивался на циновке и тут же проваливался в черное забытье без сновидений.

Время летело, утро сменялось ночью, привычный распорядок сохранялся с раздражающей точностью: разминка, завтрак, поручения, обед, поручения, короткий отдых, поручения, ужин, прогулка по двору, колодец, сон.